Антиморалисты

      Любовь с первого взгляда? Куникудзуси не уверен, что когда-либо испытывал нечто подобное. Любые его чувства, эмоции — это вереницы долгих раздумий и ожиданий, в которых нет места спонтанности и неожиданностям. Всё, что чувствует Скарамучча, — обоснованный факт, не поддающийся объяснениям, как бы противоречиво это не звучало для самого парня. Он просто был уверен, что в жизни нет ничего проще, чем понять, что чувствует человек. Достаточно лишь задать себе пару вопросов, и всё прояснится. Ответить на них без фальши и лжи. Быть честным хотя бы с самим с собой.       Но когда наступил критический момент, и Куникудзуси пришлось всерьёз задуматься над своими чувствами и над тем, куда они ведут его, парень впал в ступор. Всё стало таким сложным, неоднозначным. Факты стали расплывчатыми, а правда так далека, что Скарамучча был не в силах сесть напротив зеркала, как он обычно делал, и спросить человека в нём: «Да что тебе вообще нужно?»       Куникудзуси стал откладывать этот разговор, истоки его чувств и эмоций совсем потерялись в болоте новых проблем и страстей. Парень надеялся, что хотя бы на рождественских каникулах он сможет отдохнуть и разобраться в себе, но у его родителей были другие планы. И они встали вразрез всем дальнейшим желаниям их сына.       Скарамучча уже и забыл, как давно не испытывал некое подобие срыва. Тот случай в ванне, когда он видел мать, представлял, как она отказывается от него, давно забылся в памяти десятиклассника. После Рождества, после того самого ужина с семьёй Вуд, Куникудзуси сделал с собой ужасную вещь. Настолько, что подумывал сходить в конце концов к мозгоправу и расставить все мысли по местам. Скарамучча смирился и согласился на новые условия его мимолётного юношества. Это хуже любых увечий и истерик, ведь слёзы могут сказать о многом, разъяснить окружающим, что человек болен и сломлен. Куникудзуси предпочёл скрыть от других свою «внутреннюю поломку». Да, что-то надломилось в нём. Исчезла какая-то деталь, без которой он не мог думать, как раньше — свободно и чисто. Настало время лжи и обманов. Настало тёмное и неспокойное время, вопреки тёплому и светлому маю.       Куникудзуси, как мог, скрывал запах сигарет. В феврале, когда продолжилась учёба, он начал курить. Сначала понемногу, особо не задумываясь. Раз в неделю, может, два. Но к весне парень, честно говоря, и сам не понимал, сколько он выкуривал в день. Зависимость стала очевидной и всё, что оставалось делать десятикласснику, учащемуся в престижной академии, скрывать запах табака жвачкой, дорогим парфюмом и тщательнее следить за зубами. Если обман вскроется, Скарамучча мог с лёгкостью оправдаться и ответить, что лишь балуется. И это породило бы новый комок лжи, превратившийся в дальнейшем в огромную, надвигающуюся лавину.       Куникудзуси поправил ворот рубашки и принюхался. Табаком не пахнет, лишь его парфюмом, терпким и глубоким, внушающим людям вокруг интерес к незнакомой персоне. Ученик, одетый в привычную и знакомую всем лондонцам школьную форму, шёл по Саут-Банку, оживлённому району на берегу Темзы, и держал в руках скромный, но очаровательный букет свежих, ещё влажных ромашек. Перед встречей Скарамучча решил порадовать свою спутницу и забежал в первый попавшийся цветочный магазин. Продавщица была так мила и обходительна, что Куникудзуси не поскупился на чаевые. Напоследок женщина спросила покупателя: — Своей возлюбленной подарите?       На что парень лишь усмехнулся: — Разве любимой женщине дарят жалкие ромашки из дешёвого магазинчика?       Скарамучча ушёл, так и не дождавшись ответа. Он и не нужен был, потому что парень сам для себя решил: его спутница не получит ничего более, чем букет ветхих влажных ромашек.       До их встречи оставались считанные минуты. Леди, как и полагалось, опаздывала, а Куникудзуси в это время равнодушно пялился в телефон. Скарамучча сверил время и изумился. Он встал так рано, чтобы встретить девушку, подарить ей букет, а потом в ужасном настроении, сонным отправиться на учёбу. Разве это справедливо?       Парень надеялся, что стоит спутнице появиться на горизонте, как тоска спадёт с души, глаза наполнятся заразительным блеском, а руки потянутся к очаровательному силуэту, чтобы поскорее заключить его в объятия. Однако Скарамучча знал наперёд: такого не будет. И это осознание вынуждало сильнее сжимать букет в нетерпении. Девушка опаздывала на десять минут, и это неизбежно переносило мысли парня в прошлое. Он пытался вспомнить, как прошёл его февраль, большая часть весны. Все праздники, включая день рождения Королевы Елизаветы, обошли парня стороной и слились в одну большую кучу хлама, в которой лишь изредка находились моменты просветления.       Одним из таких моментов (просветления) стала, нашумевшая по всему Лондону, новость: «Честное имя семьи Нарфидорт наконец отмыто!»       Но виновника до сих пор не схватили, напоминал себе Скарамучча, смеясь с наивности громких заголовков во всех новостях. Куникудзуси даже и не думал, что столь мелочный скандал превратится в настоящую теорию большого заговора.       Люди в интернете стали сопоставлять два загадочных преступления: смерть Дотторе и наркотическое отравления на главном балу школы Святого Вальдофа. Неудивительно, ведь всё произошло в одном месте, под взором одних и тех же зрителей, которых шериф Мегистус желал раскусить с каждым днём всё сильнее. Что творилось у него в голове после того разговора с десятиклассником, одному Богу было известно. Да и более встретиться им не удавалось. Дела полиции для юноши отошли на второй план. Его не подозревали, его окружение — тоже. Бобби стали действовать осторожнее, хитрее, поэтому в коридорах школы они почти не появлялись, а может, в этом и вовсе отпала какая-либо надобность. Однако первое время после возвращения Фишль в школу, они всё-таки захаживали, не стесняясь ловить девушку в самых неудобных и неожиданных местах. Для многих стало удивлением, что светловолосую после школы обязательно должны забирать сотрудники полиции и проводить беседу по поводу её поведения и успеваемости. Ходили слухи, что это Нарфидорт-старший настоял на подобном радикальном слежении за собственной дочерью…       В общем, всё перечисленное не раз спасало Скарамуччу от скуки, и он вновь стал изредка общаться с Фишль.       Куникудзуси грубо вырвали из собственных мыслей! Шею сдавили тонкие ручки и над ухом кто-то радостно запищал. Казалось, человек в принципе не способен издавать таких звуков. Куникудзуси потянуло к земле, но он твёрдо устоял на ногах и схватился за причину своей головой боли. Стебли ромашек чуть надломились, потому что парень чересчур сильно сжал их в своей руке. Девушка заулыбалась, внюхиваясь в тонкий аромат цветов, и сорвала с губ Скарамуччи удивлённый вздох. Уста поймали чужие, и Куникудзуси неловко отшатнулся, улыбнувшись спутнице смазано, неискренне.       Это ускользнуло от чужих голубых глаз, которые оценивающе разглядывали букет. Судя по новому писку, ромашки пришлись леди по вкусу. — Как ты узнал, что я люблю ромашки? — первая членораздельная фраза, что сорвалась с её губ, показалась Скарамучче весьма грубой, несмотря на контекст. Не «привет», не «спасибо», а вновь вопрос, вновь эта девица пытается залезть ему в душу, вновь парню нужно притворяться, что ему безумно приятна её компания.       Но вместо того, чтобы выругаться, Куникудзуси тактично ответил: — Ты рассказывала, не помнишь? Я запоминаю всё, что ты мне говоришь, Фрея.       Шведское имя Скарамучче нередко было тяжело выговорить, но он не скупился и каждый раз дарил девушке лёгкий смешок от кривого произношения. А, может, парню просто нравилось, что даже имя этой девушки было каким-то неправильным и инородным на его языке. — Правда? — удивилась она, прижав букет к груди. — Не думала, что ты такой внимательный, — она вновь потянулась за поцелуем, но Куникудзуси увильнул от этого жеста и встал бок о бок с девушкой. — В нашу первую встречу я подумала, что ты неисправимый грубиян. «Я и есть неисправимый грубиян», — подумал десятиклассник, но вслух сказал: — Тогда, перед экзаменом, я сильно волновался и был зол на всех. На семейном ужине я уже подобающе извинился, но, если этого недостаточно… — Нет-нет, всё в порядке, я совсем не в обиде! — её наивность поражала, но иногда знатно облегчала Скарамучче жизнь. Фрея специально не вступала в конфликты, будто не желая ссориться, и эта черта, можно сказать, была единственным плюсом незрелой особы.       Фигура девятиклассницы была худощавой, но с формами. Грудь сделана хорошо, Куникудзуси не раз ловил себя на желании прикоснуться к ней, но вовремя отвлекался, поднимая взор выше, на лицо. С их первой встречи, перед экзаменом в столовой общежития, и по сей день юноша старался поменьше разглядывать девушку, чтобы не запомнить те мелочи, что отталкивали и иногда казались даже отвратительными. У девятиклассницы была неровная челюсть, и девушка часто комплексовала по этому поводу. На фото старалась улыбаться скромно, и эта хитрость долгое время скрывала этот непоправимый недостаток. Со временем, открывшись Скарамучче и доверившись его сладким, лживым речам, Фрея перестала стесняться и очень быстро раскрылась, как наивная, взбалмошная и неугомонная девица. Радость её сопровождалась писком, а произвести впечатление она пыталась вызывающим и странным макияжем. Длинные стрелки, яркие тени и эта розовая помада на губах…       Куникудзуси чуть не вывернуло, стоило лишь представить, как он будет вынужден слиться с ними в поцелуе, почувствовать запах фиксатора для волос, который держал слабые, жидкие волосы в хоть какой-то форме. Несмотря на то, что официально в отношениях они не состояли, а Скарамучча лишь ухаживал за девятиклассницей, многие в академии уже давно поняли: Куникудзуси снова занят и трогать его не стоит. И всё равно, что отсеялись надоедливые поклонницы, на это парню было, по большему счёту, плевать. Но одна сломленная, светлая душа, что снилась юноше в последнее время всё чаще, своей отстраннёностью и ненавистью делала безумно больно. Темноволосый был готов весь мир бросить к её ногам, но у самого были связаны руки. Точнее, он сам себя связал и теперь не мог выбраться из собственной клетки. — Уже так тепло, — довольно мурлыкнула Фрея, когда они вышли на широкий тротуар, ведущий гладкой стройной дорожкой к вратам академии. — Я думала в следующем году окончательно перебраться в общежитие. Так мы будем ближе, и тебе не придётся меня встречать. — Мне совсем не в тягость. В общежитии тебе будет менее комфортно, чем дома. Оставайся у родителей, — сказал Скарамучча с надеждой, что хотя бы в одном здании будет в безопасности от внимания и приставаний Фреи.       Она лишь сильнее обняла его за руку и прижалась грудью к его груди. Они ненадолго остановились у всех на виду, и девушка подняла умоляющий взгляд на ухажёра. Скарамучча сглотнул. — А когда мы уже начнём встречаться? Прошло уже почти три месяца, а ты мне так и не предложил… — Фрея, послушай, дорогая, всему своё время, — он находу придумывал оправдания, но понимал, что ни один аргумент не перекроет желание девушки поскорее стать «ближе». — В десятом классе важные экзамены, мне нужно готовиться, если хочу в следующем году окончить академию с отличием. — Но я не буду тебе мешать, ты же знаешь! Я буду лишь… иногда приходить к тебе в комнату, и… — она заманчиво провела пальчиком по кадыку и напоследок шепнула: — Расслаблять.       Скарамуччу передёрнуло, и он, чтобы скрыть эту дрожь, лишь приобнял Фрею и успокаивающе погладил по спине. — Всё будет, но чуть позже.       Казалось, этого хватило, чтобы успокоить русоволосую. Она вновь приобняла парня за руку и ступила с ним на территорию академии. Широкий дворик с лестницей, ведущей прямиком к общежитию, манил своей близостью. Хотелось вернуться в свою комнату, в которой наверняка никого не было, улечься в постель и доспать часы, потерянные на дорогу и прогулку с Фреей. Они молча наблюдали за потоком других учеников, разглядывали уборщиков, создающих магию чистоты на всей территории, и садоводов. В этом году ученический совет потратил много средств на облагораживание академии. Ранее таких желаний у них не возникало, но к весне в составе совета случились крупные изменения. И это заставляло Куникудзуси кипеть от злости. Всей душой он надеялся, что не увидит их у входа. Только не сегодня, когда настроение и так паршивое, а Фрея размахивает своим жалким веником, который букетом стыдно назвать.       Взгляд напрягся, а ноги невольно попытались унести ученика подальше от главного входа, но было уже поздно убегать. Внимательная Мона наградила бывшего возлюбленного равнодушным взглядом и вновь повернулась к своему собеседнику. Губы её дрогнули в очаровательной улыбке, а пальцы кокетливо поправили непослушную прядь шелковистых волос за ушко. Куникудзуси невольно сжал ладонь Фреи сильнее, и она удивлённо взглянула на парня. Девушка имела недалёкий ум и по наивности подумала, что темноволосый так сильно не хочет расставаться до ближайшей перемены. У всех на виду она чмокнула его в губы и упорхнула вслед за одноклассницей, ожидающей в коридоре.       Мона сжала кулаки. Она проводила взглядом Скарамуччу и опять корила себя за несдержанность. Сдалось ей наблюдать за тем, как он развлекается с какой-то малолеткой (пускай и младше всего на год)? Да, сдалось. И она никак не могла признаться себе в этом. — Мегистус, ты слушаешь? — отвлёк её требовательный собеседник. — Да, Дилюк. Прошу прощения, так о чём мы?       Президент студсовета терпеливо выдохнул, скрестил руки на груди и вновь обратил внимание девушки на то, что происходило во дворе. А там происходила кропотливая работа над клумбами и посадкой кедровых деревьев. По лицам рабочих было понятно, что им некомфортно работать под пристальным наблюдением детишек «богатеньких родителей». Всех учеников этой академии они ставили под одну гребёнку, и это только сильнее накаляло их отношения с администрацией, заплатившей им за несколько изнурительных рабочих смен. Дилюк снова обречённо выдохнул, но уже не из-за Моны. Его раздражало то, как вели себя рабочие: как у себя дома, вальяжно и спокойно. Их не смущал тот факт, что Рагнвиндр мог в любую секунду подойти к ним, сказать «уходите», и они бы ушли, получив жалкие копейки за свой сизифов труд. Мона заметила настроение президента и невольно коснулась его плеча. Взгляд парня тут же смягчился и устремился на девушку. — Давай отойдём в другое место, — заметив непонимание в глазах одиннадцатиклассника, девушка поспешила объяснить: — Поговорим без лишних глаз и раздражителей.       Дилюк согласно кивнул. Однако где же посреди академии, полной людей, проблем и врагов, найти место для спокойного разговора? Рагнвиндр ступил вслед за Мегистус, свернувшей на небольшую аллею, ведущую к заднему дворику, а от него — к парковке. Машин на ней вновь было немерено. Казалось, что пространство заполнено исключительно дорогими машинами учеников, которым едва ли исполнилось шестнадцать. К удивлению Дилюка, Мона стала выискивать что-то среди рядов автомобилей. Её сиюминутная растерянность казалась со стороны очаровательной, но очень быстро девушка вновь стала собранной и уверенной. Она заговорчески приставила палец к губам и увлекла президента в тень дорогих иномарок. Зажатый между двумя Бентли, угрожающе и инородно, стоял полицейский белый бобик. Дилюк волнения не показал, но бровь его дрогнула, особенно когда у Моны вдруг оказались ключи.       Автомобиль раскрыл двери со скрипом. Мона первая юркнула на заднее сидение, а за ней — президент ученического совета. Когда дверь оказалась захлопнута, парень прислушался к запахам. Странное сочетание женских духов и сигарет слилось в неоднозначный аромат, от которого в любой момент могла разболеться голова. Сами стены давили своей серостью и суровостью. Будто Рагнвиндра поймали за каким-то преступлением и теперь без разбирательств отвезут в участок. Взгляд невольно упал на водительское сидение. Оно было пустым, казалось холодным и отстранённым, в отличие от задних мест, на которых заботливо были раскиданы подушки, а под ногами — пайки с неизвестным содержимым, скорее всего, едой и личными вещами. — Признаться, я никогда не сидел в полицейской машине, — несмотря на неловкую атмосферу, Дилюк держался уверенно и даже позволил себе откинуться на спинку сидения. Моне полегчало от того, что парень чувствовал себя здесь, как гость, а не пленник. — Машина шерифа? — Нет, помощника. Его повысили, но он продолжает иногда забирать меня с академии, если отец не может, — Мегистус стала раскованней в движениях: не стеснялась разглаживать капроновые бежевые колготки, убирать незначительные пылинки с юбки, да и голос её стал глубже. Удивительно, но именно в полицейских машинах — широких и грозных — она чувствовала себя в безопасности. — Прости за вопрос, но у отца сейчас много работы? — А? Почему спрашиваешь?       Вопрос казался совсем невинным, но Дилюк вдруг стушевался и покачал головой. — Нет, ничего. Спросил, не подумав.       Мона хмыкнула, зарывшись пальцами между ногами и сидением. Взгляд устремился куда-то в пустоту, и она, будто из вежливости, спросила: — Ты разозлился, наблюдая за работниками. Это, наверное, не моё дело, но… — Всё верно, — отрезал Дилюк, и Мона стыдливо опустила голову. Разговор «без лишних глаз и раздражителей» совершенно не клеился. — Я отвлёк тебя от подготовки занятий только по той причине, что хотел показать, каких работников наняли для воплощения твоего проекта. Это ведь ты выступала за облагораживание территории. — Да. Ещё в начале весны, во время всеобщего собрания. — Ты подготовила план расходов и проанализировала иные возможные издержки. Также указала самые проблематичные зоны и предоставила список цветов и деревьев, которые приживутся в нашей почве. И ты так спокойно наблюдала за тем, как эти «садоводы» топтались по траве и только что посажанным семенам. — Ты хотел, чтобы я отчитала их? — недовольные нотки в голосе Моны пробудили в Дилюке былую строгость, и он, не меняя столь расслабленной позы, заявил: — Это твоя безответственность, как руководителя проекта. Деньги, потраченные советом, спущены в унитаз. Но ещё не всё потеряно, — парень достал из внутреннего кармана пиджака блокнот, ручку, что-то шустро начёркал и передал Моне.       Девушка приняла неохотно, с трясущимися руками. Её крепость перестала быть самой безопасной и неприступной. Она думала, что президент останется в ней скромным гостем, а не жестоким хозяином, но ошиблась. Ей ещё долго предстояло узнавать своего руководителя и учиться быть ему полезной. — Это контакты моих людей. Они уже выпустились, но были для меня справедливыми наставниками. Сейчас они уважаемые люди в бизнесе и политике. Свяжись с ними и расскажи всё то, что рассказывала мне и всей группе на собрании, — Дилюк подвинулся теснее и слегка встряхнул девичье плечо. — Пойми, я ругаю тебя и достаю своими заданиями, потому что вижу в тебе потенциал. В этом году я уже выпускаюсь, и я хочу верить, что у академии будет достойная замена. — Но я ведь совершенно не претендую!.. — Я и не настаиваю. Место президента может занять другой ученик, но рядом с ним должны быть верные союзники. Как у меня сейчас, — пальцы на плече девушки невольно сжались, и она почувствовала, как в месте, где касается Дилюк, осталось приятное покалывание. Она подняла взгляд, и её обдал незнакомый жар. Она боялась приблизиться к этому пламени, но подсознательно тянулась к нему, как к единственной возможности наконец согреться. Её телу было так одиноко, а душе — зябко и отвратительно, несмотря на тёплый и ясный май.       Они вышли из машины, договорившись продолжить работу. Между ними вновь повисло уважительное молчание, разорванное новым распоряжением Дилюка. «На выходных напиши мне о результатах твоей работы. Буду ждать».       Радовало, что до назначенного срока у девушки было вагон и маленькая тележка свободного времени. Работа в совете значительно облегчила учёбу и сделала её, сказать честно, неправильной. Посреди занятий её могли забрать на собрание или мероприятие. Статус и уважение, дающиеся от простенькой нашивки в виде колоса пшеницы, давали дополнительные баллы к контрольным и экзаменам. А в самом совете находились столь умные и разносторонние личности, что Моне, при всём желании, не удалось бы отстать от школьной программы. Некоторые одиннадцатиклассники знали её лучше самих учителей и не упускали возможность преподать коллегам короткий урок в свободный час, во время чаепития. «Это всё похоже на сон», — твердила себе Мона, уговаривала себя наконец-то проснуться.       Но как бы она ни щипала себя, похлопывала по щекам, всё оставалось по-прежнему хорошо и умиротворённо. С ужасом вспоминая жизнь до Рождества, Мона решительно пыталась не возвращаться к размышлениям о бывшем возлюбленном. У него теперь другие заботы, новая пассия, и сама Мегистус нисколечко не отставала, но…       Какие к чёрту «но?!» — злилась девушка на себя, яростно вертя головой.       Несколько учеников устремили на неё насмешливые взгляды, и это мигом вернуло темноволосую в чувство. Нет ничего лучше, чем бодрящие, никому не нужные, колкие комментарии от богатеньких детишек. Мона знала, что выше их, сильнее и хитрее. Именно поэтому она вступила в совет, именно по этой причине ей суждено быть подальше от Скарамуччи.       И вновь мысли вернулись к тому же. Девушка, не в силах совладать с участившимся дыханием, поймала взглядом вывеску туалета. Сердце дрогнуло от первого звонка. Мона ускорила шаг, ловко увернувшись от потока спешивших учеников, и проскользнула в двери уборной. За спиной продолжал слышаться топот и галдёж, больше похожий на рой пчёл, таких же занятых и дисциплинированных. Мегистус уговорила себя поспешить, но резкий удар заставил сердце уйти в пятки, а конечности застыть в неконтролируемом спазме. Следом раздался визг из какой-то кабинки. Голос показался Моне до боли знакомым. — Сучка, а ну живо открывай! — процедила школьница, не замечая, что за её агрессивными выпадами наблюдает представительница из совета. — Открывай, а то я тебе патлы твои за задницу натяну и заставлю гавкать, мразь! — Что здесь происходит? — голос Мегистус сталью пронзил спину ученицы. Мона её помнила, она была выпускницей. О ней никто и не узнал, если бы не инцидент на балу, ведь именно её парня увезли с наркотическим отравлением в больницу и до сих пор не выписали. А Фишль, как ни в чём не бывало, вернули на занятия. Пазл собрался сам собой, и темноволосая тут же догадалась, кто сидел в кабинке. — Ах, ясно. Ты нарвалась на неприятности. — Нет! Нет, Мона, послушай!       Её тёмные брови от страха и злости стали ещё темнее, и лицо приобрело опасное выражение, словно ученица могла в любой момент убить случайную свидетельницу. Пока она металась из стороны в сторону, придумывая дешёвые оправдания, Мегистус шустро начеркала заметку в своём ежедневнике и демонстративно спрятала всё записанное подальше, в самый внутренний карман.       Прозвенел второй звонок, но одиннадцатиклассница продолжила стоять. Губы сжались, а глаза стали красными, словно она могла заплакать по щелчку пальцев. Тишина стала неловкой и гнетущей, но Мона оставалась равнодушной и чёрствой, выжидающей, пока нарушительница сделает новый шаг, навстречу компромиссу. Признаться, Мегистус хотелось, чтобы она просто убежала на урок. Члену совета мало что будет за опоздание, а вот обычной ученице предстоит остаться за дверями кабинета, а после отрабатывать прогул. Размышляя об этом, девушка вспомнила о той, что молча стояла в кабинке, прислушиваясь к тяжёлому дыханию своей обидчицы. Спрятавшаяся вдруг подала голос. Он был слегка хриплый от усталости, но не утративший своей дерзости и уверенности. — Пусть идёт, — это снисхождение обескуражило обидчицу, и она удивлённо развернулась к кабинке. Каштановые волосы подпрыгнули от резкого движения, а губы расплылись в странной улыбке. — Пусть идёт, не докладывай ничего. Она не сделала мне больно. — Выпускница академии тарабанила в кабинку туалета как дикарка. Ты считаешь это достойным поведением? — Нет, но это поведение оправдано.       Мегистус изумилась не меньше одиннадцатиклассницы, но скрыла эту эмоцию под строгим кашлем. Мона вновь смерила девушку задумчивым взглядом, смягчила свою суровую позу и по итогу тяжело выдохнула. Она достала записную книжку и вырвала из неё свежую страницу, на которой было зафиксировано нарушение выпускницы. Темноволосая на секунду засомневалась, а после протянула листок нарушительнице. Она схватилась за него, будто за спасательный круг и тут же выбежала из туалета. Близился третий звонок, и верным решением было без лишних слов скрыться, забыть произошедшее, как страшный сон. Но Фишль оставалась сидеть в кабинке. Тихо, притаившись как мышка, она зашуршала своими вещами. Медленно, собираясь с мыслями и опасаясь, что её вновь прижмут и будут пытаться прикончить, она высунулась из-за двери. Мона лишь сдержанно улыбнулась и раскрыла руки для объятия.       Нарфидорт выскочила наружу. Грудью Мегистус чувствовала, как колотится чужое сердце и дрожат плечи. Фишль казалась холодной и больной. Бледная кожа говорила о жутком страхе, что ей пришлось испытать, и это только больше заставило Мону пожалеть о сделанном ранее решении.       Ведь её подругу никто не жалел. Долгие месяцы её мучили допросами, ожиданиями, экспертизами, к ней относились, как к неисправимой преступнице, и вот она здесь. По большей части, всем было плевать, кроме СМИ и нескольких неравнодушных, по типу этой выпускницы. Ведь тот парень, отравившийся наркотиками, до сих пор проходил лечение. И от этого факта было жутко, учитывая, что виновника до сих пор не поймали. Стоило Фишль вернуться в академию, все, будто сговорившись, перестали замечать её в своей рутинной идеальной жизни. Даже преподаватели грешили лишний раз напомнить Нарфидорт, что её до сих пор не списали со счетов, что она не оправдана, а лишь ушла на второй план. Мона ничего не могла с этим поделать. Она корила себя за отсутствие власти, всемогущей силы, которая могла бы заставить других подчиняться.       Только Мегистус не понимала, что хотела подмять лишь одного единственного человека в этом мире. И он никак не уходил из её переменчивых мыслей. — Ну она и сука, — процедила Фишль, наконец придя в себя. Подруга шуточно стукнула её по плечу. — Эй, ну чего? Я не права? — Эта бешеная всегда так? — произнесла Мона, несвойственное для себя, откровение. — Давно тебя донимает? — Наверное, как вернулась. Кажется, зовут её Бэтти или Мотти, я не помню, — фыркнула Фишль, вытаскивая из своего убежища лёгенькую сумочку. — Я узнала, что с Полом они очень близки. На балу она согласилась танцевать с ним и практически одна из первых заметила, что с Полом что-то не так. «Пол — так его звали», — хмыкнула про себя Мона и продолжила слушать. — В последний раз мы виделись с ним зимой. До этого он лежал в коме, и никто не мог знать, проснётся Пол или нет. Мы встретились с ним, и, знаешь, не было такого чувства, будто где-то видели друг друга. Абсолютно пустая голова… Либо это всё наркотики, либо… — Либо не ты продавала ему дозу, — договорила Мегистус, но это оказалось не тем предположением, застывшим на губах Нарфидорт. Она только больше зарделась. — Что за бред, конечно не я! — брови на её миловидном личике сблизились, передав всё недовольство, что скапливалось в Фишль день ото дня. Даже тональный крем и румяна не могли скрыть все изменения, произошедшие с некогда чистой, гладкой кожей. «Пока мы были заняты своими проблемами, она медленно умирала», — подумала про себя Мона, и между девушками возникло безмолвие. Нарфидорт продолжала прожигать бывшую подругу недобрым взглядом, пока та уставилась в пол, словно провинившийся ребёнок. Однако Мегистус не чувствовала себя виноватой. Это было странное чувство, граничащее с виной, но не перед Фишль. — Знаешь, забудь, — равнодушно вбросила блондинка и подобрала с пола свою лёгенькую сумочку, в которой едва ли могли поместиться учебники. — Мне как-то насрать, что ты думаешь. Я знаю, что я делала, а что не делала. — Фишль, ты неправильно меня поняла… — Вообще не горю желанием понимать тебя. Мы разные, — на выходе Нарфидорт развернулась и смерила Мегистус едким, однако таким уязвимым взглядом, в котором были боль и скорбь. А ещё сожаления. Фишль не хотела говорить то, что как мантра вырывалась из её уст: — Ты теперь на вершине. Радуйся. А я пойду дальше плавать в дерьме. — Постой, Фишль….       Девушка захлопнула дверь быстрее, чем темноволосая успела договорить. Третий звонок, такой оглушительный и долгий, скрыл топот шустро удаляющихся ног, несущих Нарфидорт куда глаза глядят (и совсем не в кабинет). К чёрту эти занятия, думала девушка. Разве гуманно заставлять кого-то идти туда, где исчезнут последние силы? Фишль знала, что пару экономики не высидит ни за что на свете, даже если преподаватель соизволит не спрашивать непутёвую ученицу. И пусть кто угодно жалуется, докладывает о прогулах, вносит правки в личное дело — разве это всё теперь важно?       Нарфидорт начала задыхаться от кома, застрявшего в горле. Он пришёл вместе со слезами, следом защипало нос, и девушка начала предательски шмыгать на весь коридор, в котором даже прерывистое дыхание отзывалось слабым эхом. Блондинка облокотилась о стену и, тесно прислоняясь к ней плечом, стала медленно спускаться по лестнице, ведущей к спортивному сектору. В нём располагались раздевалки, кладовки, сами залы, и Фишль всерьёз стала надумывать спрятаться где-нибудь, пока не закончится пара, ведь за пределы академии в учебное время ей выходить запрещалось. «Интересно, у Беннета сейчас физкультура?» — эта мысль согрела грудь, сдавившую от слёз.       Липкий страх быть пойманной преподавателем сковал девушку у самого входа в спортивный сектор. Она могла уйти подальше, спрятаться в очередной кабинке и молча разглядывать кафель на полу, рассуждая о чём-то далёком и неважном. Но такая перспектива только больше погрузила бы девушку в неприятные мысли, которых хотелось избежать до возвращения домой. Фишль огляделась и свернула в безлюдный коридор, медленно шагая, чтобы кроссовки не скрипнули, выдав её местоположение. Попутно осматривая открытые раздевалки, девушка прошла мимо маленького зала, который использовался, в основном, как резервный. Сначала Нарфидорт прошла мимо, потом остановилась, вытерла следы своего огорчения и вернулась назад. Блондинка сразу же обрадовалась и, несмотря на стремление быть тихой, как мышка, рванула в зал, чтобы по итогу робко распахнуть дверь и вглядеться в волейбольное поле, на котором бегали очень знакомые силуэты.       Эти спины в мокрых майках были чуть ли не единственными, кто встал на защиту Фишль, когда она в апреле вернулась в академию. Поначалу всё было хорошо, и девушке казалось, что отношение одноклассников, преподавателей к ней не изменилось. Будто подготавливая к суровой реальности, медленно, но верно начали всплывать неприязнь, отчуждение и ненависть на ту, кто была заперта долгие месяцы в своей крепости без возможности увидеть тот мир, для которого она была рождена. И настоящие друзья, не брезгуя потерять репутацию, протянули руку помощи.       Что делал Аратаки и его компания одни в маленьком зале, посреди занятий? Неужто тоже прогуливали, задумалась Нарфидорт и скромно облокотилась о стенку, ожидая, что её присутствие со временем заметят. Гента и Мамору, стоящие лицом к выходу, первые разглядели в гостье их хорошую знакомую и свистами начали приостанавливать игру. Итто замер с мячом в руках и обернулся за спину, а после восторженно захохотал. Шум в зале стих, за исключением скрипа, что свидетельствовал о шустром приближении кого-то сбоку. Немного заторможенная после плача Фишль не сразу заметила, как Каэдэхара несётся на неё из кладовки! Она взвизгнула, а после искренне рассмеялась, повиснув в объятиях Кадзухи. — Прогульщица! — сказал он строго, но не осуждающе, как-то даже кокетливо. Всё потому что парень в данный момент делал то же самое, и испытывал от этого невероятное удовольствие. — Ты покрасился! — Фишль проигнорировала замечания друга и, как только он поставил её на ноги, вгляделась в его волосы.       Среди отросших белёсых прядей, затянутых в небольшой хвостик на затылке, выделялась одна ярко-красная, по правую сторону. Нарфидорт застыла. Её отнесло воспоминаниями на долгие месяцы назад, к началу учебного года, когда всё было хорошо, когда их компания была вместе…       Фишль нежно улыбнулась, радуясь, что хоть что-то в этом мире было неизменным, и это Кадзуха. Не удержавшись, она потрогала прядку, задев слегка взмокший лоб юноши, подкачавшегося за последние месяцы. Его спина не казалось такой тонкой, а грудь — плоской. Конечно, если сравнивать с Аратаки, Каэдэхара был неисправимым задохликом, но девушка ведь помнила его в начале сентября! Столь стремительное преображение не могло не восхищать, в каком-то смысле даже будоражить, ведь это тело могло с лёгкостью поднять её и унести на себе. Фишль сглотнула, уводя свои мысли к остальным ребятам, и среди их дружно прогуливающей компании, девушка не заметила Камисато. — Сыграть хочешь? — Акира подошёл ближе, подбросив мячик в воздух и ловко поймав ладонью. — Пара только началась, ещё успеем. — Отправим тебя к Итто, чтобы шансы наши выровнять, — хихикнул Гента, за что получил по спине от «босса». — Да хоть все против меня вставайте! Я всё равно вас уделаю! — Оу, откажусь, я вообще не в форме, — Фишль взглянула на Кадзуху. — А где Аяка? — К экзаменам готовится, — ответил он без особого энтузиазма. Вдруг его брови сощурились, а губы нехотя процедили: — После экзаменов она уедет к брату на всё лето. — Брат… Какой, из Солсбери? — все переглянулись, удивившись, что Фишль запомнила сказанную когда-то вскользь информацию. — Ну, не так далеко, а в чём проблема, собственно?       Кадзуха поджал губы, не собираясь отвечать, будто всё и так было очевидно. Нарфидорт задумчиво уставилась куда-то, потом её взгляд прояснился, и она хитро заулыбалась, не в силах сдержать улыбки от вида такого уязвимого и обиженного Каэдэхары. Вслух девушка не произнесла, но про себя твёрдо убедилась, что друг по уши влип в это любовное болото. Впрочем, это чувство было хорошо знакомо блондинке, и она, отставив ухмылки, подошла к парню и приобняла его одной рукой. Кадзуха ответил робко, чувствуя себя жалким от всеобщего сожаления. Фишль поспешила нарушить неловкую тишину: — Хочешь, я поговорю с ней? — О чём? — изумился светловолосый. — Ну, о брате, о Солсбери. Наверняка, Аяка сомневается, и ей сейчас нужен дружеский совет. — А ты прям хороший советчик, — снисходительно Кадзуха потрепал подругу по голове. С другой стороны, иного варианта у него не было. — Только прошу тебя, не навязчиво, не как ты обычно делаешь… — Да я сама дипломатия! — Тоже хромаешь?       Фишль стукнула друга по плечу и отправила всех дальше гонять свои мячи. Сама же присела на скамейку и, умиротворённо прикрыв глаза, отогнала все лишние мысли. Поначалу сделать это было тяжело, но девушку будто придавила сама усталость, и она провалилась в странную смесь сна и бодрствования. Блондинка слышала скрип подошвы, удары мяча об пол, крики, свисты и задорный смех Аратаки. Но пальцы не двигались, дыхание было размеренным и глубоким, голова едва ли воздерживалась от неизбежного падения на поверхность скамейки. Кто-то тихо подошёл ближе и мягко опустил девушку вниз, укладывая по-удобному ноги и руки. Тело накрыли широкой спортивной мастеркой, и шум возобновился снова.       Казалось, это всё магия тёплого мая. Учёба вот-вот должна была оставить учеников позади, как и страхи по поводу туманного будущего. Последний рывок для выпускников — экзамены, потом поступление, и целый месяц в манящей анархии перед новым этапом жизни. Несмотря на недосыпы, усталость и другие проблемы, погода Лондона делала всё, чтобы завлечь любого, погрузившегося в раздумья, в сладкое и забытое спокойствие. Как объятия родного человека, как сладкий напиток под знойным солнцем, цветы, листва и ясное небо напоминали о вечном, о том, что не изменится никогда.       О том, что Скарамучча к стыду позабыл, и отчаянно пытался найти ответ.       Пары пролетели незаметно, несмотря то, что юноша постоянно отвлекался то на опечаленную Фишль, чьей физиономией можно было сёмгу поливать, как лимоном, то на гордого и молчаливого Кадзуху, который перестал занимать мысли Куникудзуси, но не перестал раздражать. И на Мону…       Она всегда выделялась среди серой толпы. Девушка была настоящей красавицей, многие не стеснялись называть её идеальной, а теперь вдобавок Мегистус стала членом студенческого совета. Ходила в новой форме, была вся в делах, постоянно общалась с важными для академии людьми. Но больше всего с Дилюком. И это невероятно злило Куникудзуси. Раньше Рагнвиндр и без того раздражал большую часть учеников, в особенности тем, что на любых мероприятиях вставлял своё противное, никому не нужное «Я», был осведомлён о каждом ученике и мог с лёгкостью искалечить жизнь одним лишь словом. И Мегистус рядом с ним становилась такой покладистой, услужливой, и Дилюк не казался таким уж заоблачным и загадочным. Глядя на них, многие предполагали их скорый «союз», но уж точно не Скарамучча.       Каждый день терпеть в своём окружении нежеланные лица, нянчиться с Фреей и успевать быть идеальным сыном для своей требовательной матери — Куникудзуси начал молить лишь о нескольких минутах спокойствия и умиротворения, однако под конец года хрупко выстроенный механизм всё больше и больше давал сбой. Забыв обо всех и вся, после последней пары, парень схватил вещи и выбежал из аудитории, чуть не столкнувшись с Каэдэхарой. Темноволосый видел лишь одну цель перед собой: вернуться в комнату и не выходить до начала экзаменов. Прикинется больным, купит справку и будет учиться дистанционно. С родителями что-нибудь придумает, выкрутится, лишь бы уйти, спастись, спрятаться!       Скарамучча на ходу нацепил уличную обувь, запихнул сменную в ящик и захлопнул его. Минуя охранника и работниц у входа, забирающих гаджеты, парень выбежал на улицу. Сзади раздались крики: «Эй, а телефон?!» Но парню он был не нужен. Десятиклассник давно научился прятать запасной, в этом не было чего-то странного или преступного. Решив, что заберёт смартфон завтра, он крикнул что-то охраннику и рванул в сторону общежития, не помня себя от восторга. Как младшеклассник, радующийся тому, что скоро включит компьютер и погрузится в игры, Куникудзуси с таким же удовольствием представлял обеденный сон.       Вдруг парня окликнули, и он замедлил бег, не понимая, в какую сторону обернуться. Со спины вдруг кто-то налетел и запищал над самым ухом. Дрожь прошлась по телу Скарамуччи, и он обернулся. Его обнимала Фрея в спортивной форме, обтягивающей ненастоящую грудь и скромные бёдра. Жидкие волосы она заплела в хвост, из-за чего голова казалась вовсе лысой и совсем непривлекательной. Однако юная кокетка не упустила возможности вильнуть тельцем, чтобы взбудоражить возлюбленного. Куникудзуси замер, и лицо его с трудом скрыло рвущуюся из груди тоску. — Ты куда так спешишь? — с улыбкой спросила девятиклассница. — Уже пары закончились? Подождёшь меня? — Фрея, я думал пойти домой, готовиться… — попытка отмазаться оказалась жалкой, и девушка обиженно надула гудки. — Ну пожалуйста! Проводи меня хотя бы до остановки или… У меня есть другая идея, — она поймала взгляд Скарамуччи. Какое-то время они стояли, просто смотря друг на друга и держась за руки. Фрея закусила губу и тихо предложила: — Мы могли бы выгнать твоего соседа и немного позаниматься. Уроками, — иногда голос Вуд младшей приобретал поистине дьявольские нотки. Такие соблазнительные и манящие, что парню хотелось вновь уловить эту мелодию. Истинная принцесска привыкла добиваться своего любыми способами и, будь Скарамучча в более расположенном настроении, возможно… — Фрея, я не думаю, что это хорошая идея. — Заниматься уроками? Я согласна, давай займёмся чем-нибудь другим. Чем хочешь, — девушка сильнее сжала руки парня, пока позади её одноклассники строились и готовились дисциплинировано отправиться в академию. — Ну же, соглашайся. Потом вызовешь мне такси, и я поеду домой, м? «Да чтоб ты провалилась по пути домой», — подумал Скарамучча, но в итоге произнёс: — Я устал, дорогая. Мне нужно отдохнуть одному. Сегодня был тяжёлый день. Я отправлю тебе деньги на такси, чтобы ты спокойно доехала, хорошо?       Фрея застыла, пытаясь найти в тёмных глазах следы лукавства, но ничего не нашла. Парень действительно устал и хотел побыть один. Это было ясно, как белый день. Девушка сочувственно охнула и прижалась к возлюбленному, надеясь, что ему станет легче от небольшой капли заботы. Щёки Скарамуччи заключили в плен ладоней и потянули вперёд. Губы встретились с чужими, пахнущими блеском и немного шоколадным коктейлем. Фрея провела кончиком языка по устам и моляще посмотрела на парня. Она стала пахнуть своим возбуждением и желанием. Куникудзуси никогда не чувствовал, чтобы его так яростно хотели, прямо здесь, на этом спортивном поле, на глазах у чужих людей. Сумасбродность, искренность русоволосой выбивали из колеи и превращали юношу в настоящего безумца. Он пытался сбежать от того, чего желал, и это неустанно напоминало ему о том, какой он неправильный и жалкий.       Скарамучча мягко оттолкнул Фрею. Она застыла, глупо вытягивая губы, потом невинно заморгала. Увидев лишь странную улыбку Куникудзуси, она осталась в одиночестве, глядя на удаляющегося юношу. Его походка была кривая, нетвёрдая, но точно знающая, куда ведёт обмякшее тело. Темноволосого настиг странный приступ головокружения. Консьержка у входа даже поинтересовалась, не нужна ли скорая, но Скарамучча сделал вид, что не услышал её и зашёл в ухоженный лифт.       Три этажа…       Всего три этажа и он на месте, в безопасности, в своей постели. Лифт тронулся, и Куникудзуси понял, что его тошнит. Лампочка угрожающе замигала, и глаза парня наполнились слезами беспомощности. Скинув с плеч портфель и удержав его негнущимися пальцами, он вышел на своём этаже и, будто пьяный, поплёлся по коридору, бордовый ковёр напоминал человеческое мясо. От этой мысли парень согнулся и прикрыл рот ладонью. Комната была совсем близко. По памяти Скарамучча нашёл её и достал ключи. Несколько раз провернув их в замке, Куникудзуси ввалился внутрь, скинул портфель и, не закрывая дверь, удалился в туалете. Послышался противный звук. Его всё-таки стошнило.       Сосед, мирно читающий на своей кровати, стянул наушники и нерешительно ступил навстречу десятикласснику. Сначала прикрыв входную дверь и смерив брошенный портфель осуждающим взглядом, блондин заглянул в щель, за который Скарамучча сокрушённо согнулся над туалетом. Кожа парня была нездорово бледной, спина тряслась перед новым позывом, а рвота вырывалась из уст с неразборчивыми ругательствами. — Эй, тебе принести воды? — поинтересовался сосед и вздрогнул, когда темноволосый рявкнул на него. — Альбедо, уйди!.. — вновь рвота, и тело десятиклассника совсем обмякло. — Если хочешь помочь, достань сиги из портфеля… — Тебе ведь нотации не нужны? — без лишних слов выпускник достал из потайного кармана, о расположении которого знал со слов соседа, одинокую пачку. Проверив, сколько там осталось, Альбедо кинул её на коврик неподалёку и, уйдя на кухню, заботливо предупредил: — На один разок хватит. Тебе сходить за новой?       Скарамучча хихикнул сквозь боль. На удивление, это помогло справиться с комом, давящим на диафрагму. — Да, будь добр. Pall Mall, если будут. — Да что будет, то и возьму, тебе, мне кажется, уже без разницы, — едкое, но меткое замечание вновь вытянуло из уст Куникудзуси нервный смешок. Надев бомбер с нашивками академии, Альбедо вновь появился в дверях и поинтересовался: — А чего ты блюёшь кстати? Отравился? — Кажется… — парень обессиленно облокотился о стену. Её прохлада мягко приласкала кожу на шее, и тело ощутило невообразимую усталость. — Меня впервые стошнило от поцелуя с языком.