Чужие грехи

- Пела ли ты сегодня в Храме Господа, Каллас? Спросил я, тут же поймав на себе слегка удивленный взгляд. И ты, что в долгом молчании протирала настоем мои руки, поднимаешь глаза на своего господина. - Да, - киваешь в ответ, - правда, в этот раз я побыла на службе очень недолго. Появились неотложные дела в госпитале, и моя помощь была нужна братьям-лазаритам. A что, владыка? Отец Ираклий ругал меня за это? В ответ лишь отрицательный кивок. Конечно, патриарх Иерусалимский очень не любит, когда прихожане ставят свои мирские дела выше дел духовных, но он не приходил ко мне и не высказывал никаких недовольств. Чему, признаюсь, я рад, ибо не слишком благоволю сему священнослужителю. Собственно, эта антипатия весьма взаимна. Патриарх тоже недолюбливает меня. Он упорно пытается скрыть это за лживыми улыбками, подобно моей матери, но я знаю это. Мало того, что в государственных делах , как правило, я не особо считаюсь с его словом, но и потому, что в виду дел и здоровья я редко посещаю богослужения. Хотя, кому, как не мне, Прокаженному королю Бодуэну, в первую очередь заботиться о спасении своей души? Взглянув на свою изъязвленную, страшную кисть, я пытаюсь согнуть то, что осталось от моих пальцев. Обрубки еще чуть-чуть шевелятся. Христос милостивый... Мои руки! Мои руки!... - Не шевелитесь пока, господин, а то повязки упадут, - мягко просишь ты, покрывая испещренную нарывами и струпьями кожу новыми, чистыми тканями. Гляжу на тебя с нежным трепетом и страхом одновременно. Как и много раз до этого, хочется воскликнуть: "Не прикасайся ко мне! Уйди подальше от меня, дитя! Убереги себя от этой проклятой заразы!". Но отчего-то не могу. Слова так и застревают в горле и не могут вырваться наружу. Я наблюдаю за тобой с легкой улыбкой. И ты, увлеченная работой, не замечаешь на себе моего взгляда. Ах, Каллас... Ты все такая же, как в день нашей первой встречи. Добрая, улыбчивая, бойкая девочка. Да, именно. Девочка… - Владыка, вы позволите? - Легко касаешься моей рубахи. Поняв твой намек, я поднимаюсь с кресла и стягиваю шелковую ткань с плеч. Опустив одеяние на табурет, ты принимаешься за протирание моего обнаженного торса. Твои прикосновения нежны и осторожны, словно ты стараешься не причинить мне боль. Наивное дитя... - Так не должно быть, - невольно произношу свои мысли вслух, - не должно тебе находиться рядом со смертью. - Уловив твой внимательный взгляд, смотрю в твои зеленые глаза. - Ты молода, красива, полна здоровья и сил, Каллас. И тратишь это на ухаживания за безнадежно больным, которому уже ничто не силах помочь. - Не говорите так, мой король, прошу, - коснувшись моего плеча, горячо произносишь ты, - не падайте духом. Вы же такой сильный, иначе как бы вы снесли все свалившиеся на вас напасти? Мы еще поборемся с этим недугом, клянусь. Вы живы, владыка, живы сейчас, и будете жить. - Надолго ли? В твоих очах стоит влага. Но ты упорно сдерживаешь ее. Совсем недавно ты потеряла отца, но и тогда я не заметил ни слезинки на твоем лице. Ты настоящий воин, Каллас. Потому что он не должен показывать свои чувства, как бы больно ни было. Хотя порой это так трудно... - Не слушай меня, - надев чистую льняную рубаху, я вновь опускаюсь в кресло, - не стоит вглядываться в будущее, которое темно и туманно, и терзать себя напрасными тревогами. Помнишь? Ты как-то раз сама мне об этом говорила. - Вы правы, - улыбка мелькает на твоих губах, - сейчас вы живы, вы со мной. А там увидим. Мои обрубки сжали твою теплую ладонь. Пораженная почерневшая плоть на слегка загорелой, здоровой и чистой. Ужасающее сочетание. Прости меня, моя радость. Прости за то, что мертвец не может сдержать своей живой любви. - Спой для меня, Каллас, - прошу, взглянув на багряный закат за окном. - Этот вечер располагает к песням, не так ли? - Что вы желаете услышать, владыка? - Ты присаживаешься на пуф рядом с креслом. - То, что бы ты хотела спеть сама, - отвечаю , чуть склонив к тебе голову, - какие песни любят у вас в северном краю? - Разные, - слегка задумавшись, говоришь ты, - баллады о дальних странствиях, о героях, о любви. Но нам с братом всегда нравились песни, которые пел отец. Вернувшись из этих земель домой, он сочинил одну и сохранил в ней мотив восточных напевов. - О чем же эта песня? - Это баллада о деве, танцующей в лунном свете. Красивый сказочный образ. - На твоих губах мелькнула печальная, но светлая улыбка. - Хотя воспевается в ней героиня из наших северных легенд, отчего-то отец вспоминал здешние края, когда пел эту песнь нам с братом... Хотите послушать? - Конечно, дитя. - Отвечаю, утвердительно кивнув. Твой голос зазвучал так же ласково и мягко, какими были твои прикосновения. Исчезла дева-воин, жесткая и неприступная, крепко держащая в руке меч и стоически сносящая нападки злоязычников. На смену ей пришла кроткая, трепетная девушка, которой впору стать героиней из тех легенд о прекрасной даме. Однако, шрам на щеке и свежие ушибы на руках не присущи сему нежному образу. Но все равно, сердце Прокаженного рыцаря принадлежит лишь тебе одной. Моей юной, несчастной Даме Сердца. - Вам понравилось? - Твой вопрос прозвучал по-детски наивно и просто, когда мелодия завершилась. Я улыбаюсь и ласково поглаживаю твою ладонь. Большего я позволить себе не смею. Но искушение мое слишком велико. - Твои песни мне всегда нравятся, Каллас, - отвечаю я, - не думал, что и твой отец был искусен в музыкальном ремесле. - А какие мелодии из прошлого запомнились вам, государь? Не может быть, чтобы ко двору не приходили музыканты, или ваши рыцари не сопровождали свои походы песнями. Твой вопрос заставил меня задуматься. А действительно, какие? - Ты знаешь, я никогда над этим не думал. Я вообще плохо помню песни, которые мне когда-либо пели. Мать никогда не занималась этим, когда я был ребенком. А так... Нет, одну я помню. Я услышал ее, когда к моим сестрам приглашали странствующего поэта. - О чем эта песня? - Сейчас припомню... Я сам не заметил, как начал тихонько напевать мелодию. Вновь передо мной встали образы, которые представлялись мне, когда я слушал эту песню. Краски ярмарки. Запах розмарина и тмина. Девушка с корзиной в руках, идущая мимо лавок. Образ тихого, нежного чувства без излишней разряженности и губительной страсти. Именно так я люблю тебя, Каллас. Я люблю тебя, Каллас... Отзвуки мелодии растворились в вечернем воздухе. Из окна повеяло прохладой. - Уже поздно, Каллас. Пора бы тебе отдохнуть, - произношу я, взглянув на оплот моей любви. Однако, ответа не последовало. Убаюканная старинной песней, ты дремлешь, неосторожно склонив голову на мои колени. Неудивительно, что тебя так скоро сморил сон. Набегаешься за день, устанешь... Занавеси колыхнулись, и в комнату вошел брат Лука. Жестом показываю ему, что необходима тишина. - Отнеси Каллас в ее комнату, - шепотом произношу я, кивнув на спящую, - только постарайся не потревожить ее сна. Пусть хоть одну ночь она проведет спокойно. Кивнув, лазарит осторожно принял тебя в заботливые, отеческие руки. Взглянув на тебя напоследок, я подношу ладонь к твоей щеке, желая подарить столь любящее прикосновение, сколь ты дарила мне в каждый из проведенных вместе вечеров. Но разум побеждает, и я вовремя отнимаю руку. Потому что моя любовь несет только смерть. Будь я здоров, я бы не только просто касался тебя. Я бы позволял тебе оставаться со мной до утра. Но не для низменных утех, как думают моя мать и сестра. Одно лишь объятие, возможность прижимать тебя к сердцу всю ночь - и более мне ничего не надобно. Но судьбе было угодно иначе. - Государь? - Шепот брата Луки вывел меня из тяжких дум. - Да... - Растерянно выдыхаю я, - доброй ночи, милостивый брат. Иди. Доброй ночи, Каллас. Завтра, надеюсь, мы вновь будем петь друг для друга.