Прости меня, моя мечта

      Остаток летней смены Райан проводит в ожесточённой борьбе — как бы глупо ни звучало, но за любовь.       Он по-прежнему полагает, что где-то сделал ошибку. Где-то сказал или сделал что-то, что заставило Дилана в нём засомневаться. Осталось только понять, где и что, а потом сообразить, как всё исправить. Жаль, что дни идут, а Райан не приближается к разгадке ни на шаг. И Дилан ещё — совершенно ему не подсказывает. Вернее, Дилан как обычно: ровный, приветливый и тёплый. Его лицо всё так же озаряется улыбкой при виде Райана — и словно бы всё безмятежно, а Райану выть хочется, когда он думает, что в конце смены всё это перестанет иметь значение, и Дилан с ним просто порвёт.       Спустя некоторое время Райан отчаивается, полагая, что на собственные умственные потуги возлагать надежды не стоит; скудоумие не позволяет ему решить эту дурацкую, на ровном месте возникшую загадку. Райан меняет тактику и решается спросить у Дилана напрямую. Благо, поймать Дилана для этой цели несложно: он не уворачивается, от Райана не прячется, и даже днём, в целом, его легко выцепить. Ему в последнее время часто поручают развлекать детей — Дилан, не мудрствуя лукаво, играет с ними в прятки, но неожиданно эта незамысловатая игра имеет бешеную популярность среди детей. Райан находит его на поляне, где он сидит на поваленном бревне и считает до ста, пока дети за его спиной разбегаются по кустам.       — Есть минутка? — уточняет Райан. Дилан кивает и как-то очень ловко переходит с устного счёта на счёт на пальцах.       — Даже больше. Пока досчитаю, пока всех найду… короче, времени вагон, — говорит он. Делает паузу, словно затрудняясь перейти с одного десятка на другой, и приветливо улыбается: — Так что ты хотел?       — Для начала — как минимум восхититься тем, как ты ловко популяризируешь прятки, — замечает Райан. И слышит в ответ чудесный смущённый смех.       — Тут как с томатом и помидором. Неважно, что суть одна, некоторым принципиально, как назвать, — объясняет Дилан, понижая голос почти до полной нелегальности. — Играть в прятки, само собой, звучит уже немножко пыльно и не очень круто. То ли дело — играть в ниндзей! И оттачивать искусство мгновенного исчезновения. Смотри, какой ажиотаж. Пятьдесят! — громко объявляет он половину счёта. И продолжает загибать пальцы, смотрит на Райана снизу вверх с любопытством: — Ты сказал, это минимум. А что ещё у тебя в программе?       — Хотел узнать, когда тебе будет удобно поговорить о нас, — скороговоркой произносит Райан. Дилан вздрагивает и сбивается со счёта.       — Ну, можем вечером, в районе отбоя примерно, — тихо говорит он и разглядывает свои пальцы. — Сколько я говорил, пятьдесят? Ладно, пусть сейчас будет шестьдесят пять. Но я думал, мы с тобой уже всё обсудили? Ну, всё основное, что касается нас?       Райан упрямо мотает головой.       — Нет, — твёрдо говорит он. — Мы с тобой не обсудили, чем я тебя не устраиваю.       Дилан вскидывает на него изумлённые глаза и снова спотыкается в счёте, путаясь в цифрах.       — Вот выдумал тоже. Что меня может в тебе не устраивать. Ты ж как леди совершенство, вот разве только не леди, — скомканно бормочет он. И явно раньше времени объявляет: — Сто! Кого найду, с того харакири! — пользуется игрой как поводом ускользнуть от разговора. Райан смотрит, как Дилан деловито обшаривает поляну, явно зная основную массу мест для прятания, как периодически извлекает на свет детей, из которых сыпятся ветки и листья, — и думает, что попробует ещё раз вечером. В конце концов, Дилан же сказал, что можно поговорить перед отбоем — или он имел в виду, после отбоя? что значит «в районе»? неважно, — и надо этой возможностью пользоваться. Даже если шансов на успех столько же, сколько найти надёжное ниндзя-место на вдоль и поперёк изученной поляне. Всегда ведь есть место чуду.       Поздно вечером Райан заявляется к домику, где ночует Дилан, с букетом — ему кажется глупым распинаться о серьёзности своих чувств и при этом приходить с пустыми руками. Пышного букета в лесу, конечно, не собрать. Райан скручивает нечто бело-лиловое из подвернувшихся цветов, полагая, что это всё равно лучше, чем ничего, и после отбоя стучит в окно. Он даже не рискует нарваться на Джейкоба, потому что точно знает, что Джейкоб сейчас ходит по пятам за Эммой. Райан, пожалуй, его понимает: Джейкобу тоже объявлено, что роман закончится вместе с летней сменой, и Джейкоб тоже бьётся в отчаянных попытках хоть что-нибудь изменить. Даже удивительно, какие одинаковые у них проблемы.       Окна Дилан не открывает, зато спустя какое-то время выходит на крыльцо. И смотрит на протянутый ему букет, ерошит волосы, растерянно усмехается: — Ничего себе. Ты переходишь на тяжёлую артиллерию? Что дальше, кольцо? — Но букет он всё-таки принимает, а Райан мрачно думает, что да, раз уж переходить на тяжёлую артиллерию, тогда и кольцо однажды возникнет. Вряд ли поможет, но грех не попробовать.       Ночь тёплая, они остаются вместе сидеть на крыльце, соприкасаясь плечами, и Дилан нервно вытягивает из букета отдельные цветы, явно в напряжении ожидая вопросов.       — Ого, розмарин. Это для памяти, — неожиданно говорит он, вращая в пальцах очередной цветок. Райану кажется, что здесь образуется неплохая ступенька для начала разговора.       — Ну да. Я планирую тебя хотя бы помнить. Раз уж на большее ты не согласен, — сообщает он. И упрямо добавляет: — Я только до сих пор не понимаю, почему. Что не так, Дилан? Что тебя не устраивает? Почему ты не хочешь хотя бы попробовать?       Дилан качает головой.       — Поверь, это всё равно, что ловить мыльный пузырь, — заявляет он. — Ну, то есть, в процессе всё очень весело, а потом ты оказываешься весь в мыле, мокрый и разочарованный, потому что пузырь-то лопнул. Давай не будем доходить до этой стадии? Не хочу остаться для тебя разочарованием.       — Как ты можешь стать разочарованием? Ты же изумительный, — искренне недоумевает Райан. И видит, как Дилан с отчётливым сомнением приподнимает угол рта. — Вот ты делаешь ртом вот это вот, а я не знаю: как мне дальше? Кого я смогу найти, если всё время буду помнить тебя? Кого-то, равного тебе? Не верю.       — Не грузись, — нежно уговаривает Дилан. — Посмотри на ситуацию с другой стороны, она же такая смешная! Мы сидим посреди детского лагеря и делаем вид, что решаем очень взрослые проблемы, я занимаюсь какой-то бредовой философией, приводя тебе детсадовские аналогии, а ты… ты принёс мне розмарин, чтобы я помнил, — на последних словах его голос отчётливо вздрагивает. — Ну нелепица же!       Райан цепко всматривается в его лицо, пытаясь понять, насколько искренне он рассуждает. И замечает: — Ты не смеёшься.       Дилан медленно склоняется к нему.       — Я не смеюсь, — соглашается он тихо и очень серьёзно.       Они целуются с внезапной страстью; Райан сжимает Дилана в объятиях, вламывается языком в тёплый рот, шалеет от запаха и вкуса. Его ведёт от того, как Дилан в мгновение ока рассыпает остатки цветов, как цепляется за футболку Райана непослушными пальцами, как едва слышно всхлипывает. Кажется, что этот поцелуй — начало чего-то большего; Райан оставляет губы Дилана в покое, чтобы спуститься ниже, ласкает ртом гибкую шею — она действительно настолько нежная — и бесстыдно запускает обе руки под растянутую футболку.       Ох, чёрт, как же ему хочется большего!..       — Не надо, — бормочет над ухом Дилан; слышно, как тяжело он дышит, как с усилием цедит слова. — Пожалуйста. Райан, пожалуйста. Остановись, я прошу тебя. Не надо, нет!.. — он начинает откровенно биться в панике, пытаясь вывернуться. Он слабее, его будет так легко удержать, его сопротивление почти не почувствуется — Райан фактически заставляет себя разжать руки и отпустить.       Ему делает больно то, как Дилан немедленно шарахается от него, как от огня. Райан успел зачерпнуть ладонями обнажённую кожу, и память об этом прикосновении продолжает колоть кончики пальцев. Это нечестно, несправедливо! Они же были так близко, что опять случилось не так? Райан ненавидит это подвешенное, мучительное состояние непонимания — он своими руками всё ломает и даже понятия не имеет, где и почему. У него голос продолжает вибрировать от плохо сдерживаемого желания, когда он неубедительно обещает: — Я не буду. Хорошо, я не прикоснусь к тебе больше, если хочешь. Только ты останься, ладно?       Но Дилан продолжает смотреть испуганно.       — Знаешь, я не уверен, что ты сейчас в состоянии сдержать это обещание. Хотя верю, что искренне хочешь, — возражает он. И вскакивает: — Увидимся завтра, ладно?       — Хоть розмарин возьми! — просит вслед Райан. Но за Диланом уже захлопывается дверь. С трудом соображая, что делает, Райан подбирает со ступеньки хрупкий цветок, поднимается, чтобы нелепо воткнуть его в дверной косяк. И зовёт, упираясь лбом в закрытую дверь: — Дилан. Дилан, я люблю тебя.       Ему кажется, что он слышит из-за двери одинокий всхлип. Но и только: ни звука больше, а на ответ уж рассчитывать и подавно нечего. Растерянный Райан спускается с крыльца: у него в висках стучит, он совершенно не знает, куда себя деть, и плохо понимает, куда его несут ноги, под конец обнаруживая себя возле радиорубки.       Это… лучше, чем ничего.       В радиорубке всё так же почти никого не бывает, кроме Дилана: смутная тень его присутствия ощущается в каждом углу, и в воздухе витает едва уловимое эхо его нежного запаха. Всё здесь чувствуется как лёгкая улыбка Дилана, как его невесомые, робкие объятия. И, конечно, не заменяет его в полной степени — но это, кажется, единственное, что у Райана сейчас есть. Райан расстёгивает джинсы, заводит ладонь под резинку нижнего белья — и остервенело ласкает себя, представляя, как перегибает Дилана через стол. Как обнимает обнажённое тело, не встречая сопротивления, и осыпает поцелуями острые лопатки. Как сжимает светлые бёдра и ягодицы, оставляя яркие следы от пальцев, как вбивается глубоко, размашисто, вырывая у Дилана сладкие стоны, многократно усиленные включённым микрофоном, пробирающие насквозь, как электроток. Боже. Боже, это было бы прекрасно.       Когда Райан кончает, ему одновременно и хорошо, и почти больно. Он не любитель ставить себе диагнозы, но уж тут-то очевидно, что он ебанулся в край. Если однажды окажется, что это всё был хитрый план Дилана, чтобы крепче привязать к себе Райана — что ж, план сработал на двести процентов, по полной науке, то в жар, то в холод. Райан ощущает себя безнадёжно втрескавшимся, по-щенячьи зависимым. Теперь уже поздно думать, как он дошёл до жизни такой, да ещё и в месте, которое считал для себя самым безопасным. Надо соображать, как жить дальше. Райан клянётся себе, что до отъезда обязательно добьётся от Дилана минимум номера телефона. Начать бы хотя бы с этого — уже будет между ними какая-никакая ниточка.       Правда, пока выглядит больше так, будто Райану не светит. Когда он сталкивается с Диланом на следующий день — Дилан ужасно серьёзен, кажется, он таким ещё никогда не был. У него складки в углах рта суровые, незнакомые. Это ни черта не нормально, что Райану немедленно хочется начать целовать его, узнать, отличаются ли эти губы на вкус от привычных, ярких и смеющихся губ.       — Ты был в радиорубке без меня, — тихо и очень строго говорит Дилан. — Что ты там делал? Зачем ты вообще туда полез?       Райан вздыхает, предчувствуя, как глупо будет звучать. Он даже не спрашивает, на чём спалился: понятно, что думал он в тот момент в основном нижней головой, поэтому поводов выдать себя наверняка было предостаточно.       — Мне хотелось быть с тобой рядом, но ты вчера от меня спрятался. И я пошёл в радиорубку, потому что там ты как будто тоже немножко есть, — рвано объясняет Райан. — Знаешь, очень ощущается, что ты проводишь там много времени. На всём как будто твой отпечаток.       Дилан продолжает смотреть строго.       — Ага, а теперь ещё и твой есть. Качественный такой, — замечает он с лёгким укором. — Райан, ну блин! Я понимаю, что я вчера тебя раздразнил и не дал, но… ты держи себя как-то в руках, ладно? Не надо злость на меня вымещать на моём рабочем месте. Оно не заслужило и вообще хорошее.       — Прости, — бормочет Райан, виновато опуская глаза. Ему ничего не остаётся, кроме как признаться: — Я не из-за злости. Дилан, у меня, кажется, крыша едет. Из-за тебя, в смысле, по тебе. Ну ты понял. Надеюсь. Мне тебя из головы не выкинуть, я только и думаю о том, как смена закончится, и мы перестанем видеться, разъедемся чёрт пойми куда… Почему ты не хочешь даже дать мне шанс? Я что, настолько ужасен?       Дилан смотрит на него с отчётливым сожалением.       — Ты прекрасен, — ласково говорит он. — Наверное, настолько, насколько альфа вообще может быть прекрасен. Однажды кому-то очень с тобой повезёт. — Он гладит Райана по плечу и просит: — Не зацикливайся на мне. Просто поверь мне, ладно? Я знаю, что у нас ничего не получится.       — Я уже зациклился, — упрямо возражает Райан. Дилан нежно обзывает его дурачьём — Райан не спорит. Он, видно, и впрямь тот ещё дурень, если летней смены ему не хватает, чтобы найти и исправить свои ошибки. Время утекает стремительной водой сквозь пальцы, и вот уже настаёт день отъезда. День последнего шанса — и как специально, именно в этот день поймать Дилана сложнее, чем ухватить скользкого угря за хвост. Дилан словно скрывается вообще от всех; он отчётливо нервничает, прячет глаза, по минимуму участвует в сборах и старается на глаза не попадаться. Райана душит отчаянием — у него остались считанные часы! уже и того меньше! а он вообще ничего сделать не может! Дилан появляется только перед самым отъездом, но держится поодаль — нет, так с ним будет нормально не поговорить. Тут нужно чудо.       И, похоже, именно чудо и происходит, когда машина неожиданно не заводится.       Понятно, что мистера Хэ это не радует. Мистер Хэ в ярости и даже, что странно, в панике. Он подзывает Райана к себе, засыпает указаниями и требует обещаний — Райан не без труда заставляет себя концентрироваться на разговоре и запоминать, что ему сказано. У него в груди безумной птицей мечется надежда. Мистер Хэ вернётся только завтра утром. Есть ещё вечер, ещё целая ночь на то, чтобы попытаться всё исправить. Райана волнует эта мысль, будит в нём ужасающую безответственность. Он глотает обещания, данные мистеру Хэ, — здесь даже медведей нет, что с ними случится из-за одной вечеринки? — и потворствует общему безбашенному плану. Словно в награду за это, Джейкоб почти сразу следом выдаёт Дилану задачу зарядить телефоны. Вряд ли он делает это целенаправленно, но умудряется удивительно вмастить. Райан мысленно благодарит его за такую раздачу обязанностей и сам вызывается: — Зарядить можно в офисе мистера Хэ. У меня есть ключи. Пойдём, я открою.       Дилан кидает на него короткий встревоженный взгляд из-под ресниц и через паузу кивает, словно нехотя.       У Райана пальцы дрожат так, что он долго возится с ключами в замке и едва их не роняет вообще. Глупо, это глупо, надо тратить время не на панику, а на мысли о том, что он скажет и как постарается переубедить Дилана. Не с первой попытки Райан наконец открывает дверь, пропускает Дилана внутрь офиса, следом заходит сам и запирает дверь. Это слишком важно для того, чтобы можно было позволить кому-нибудь помешать.       — Ладно. Покопаемся в закромах у мистера Хэ, узнаем, какие страшные тайны он прячет, — нарочито небрежно говорит Дилан. По-прежнему видно, что он нервничает, чем дальше, тем сильнее. Райан тщетно пытается понять, в чём дело. Не может же быть, что это из-за грядущей вечеринки? Или из-за того, что они решили не послушаться мистера Хэ? Ни первое, ни второе ни для кого не в новинку. Да и потом, Дилан на нервах примерно с самого утра, значит, причина в чём-то другом. Райан шагает за ним вглубь офиса, надеясь как-нибудь успокоить Дилана, погасить его волнение; пока непонятно, как, но, может быть, что-нибудь вскроется в разговоре. Он успевает коснуться пальцами тёплого плеча, а потом происходят сразу две вещи: Дилан вздрагивает и выворачивается из-под руки, а ноздрей Райана касается запах. Более отчётливый и яркий в закрытом помещении, он ощущается ещё нежнее прежнего, становится насыщенным и плотным, теряя знакомую ранее смазанность и рассеянность, от него нутро сводит жадным, голодным спазмом.       Это определённо не запах беты.       — Дилан, да ты же… ты что, омега? — потрясённо выдыхает Райан. У него в голове со щелчком складываются в цельную картину ранее необъяснимые вещи: и хозяйственная аккуратность, с которой Дилан поддерживает порядок в радиорубке, и пластыри на руке, видимо, гормональные, и возникающая порой суетливая заботливость, и собственное дурное возбуждение, собственная стойка на Дилана. И даже слова о том, что «всё сломается за пределами лагеря» — конечно, с учётом того, что Дилан скрывал свою настоящую сущность, всё это имеет смысл. Всё, кроме того, как Дилан умудрился в «Хэкеттс Куори» оказаться. — Ты подделал подтверждение пола? Как ты… здесь?       Дилан пятится от него и смотрит загнанно.       — Ну да, да, подделал! Я что, виноват, что их так херово проверяют? — торопливо шепчет он. — Серьёзно, мистер Хэ их одним глазом смотрел, похоже. Взглянул бы и вторым тоже, увидел бы, что это жалкая подделка. Блин, чел, ну а что мне было делать? — он с каждым словом паникует всё отчётливее, словно ждёт, что его как минимум расстреляют, если он немедленно не оправдается. И продолжает пятиться, пока Райан пытается всё-таки подойти к нему ближе. — Куда бы меня-омегу могли принять? Да никуда! Я бы всё лето сидел в городе и натирал анус вазелином, ожидая, когда какому-нибудь альфе захочется меня трахнуть. Разве это честно? Из меня что, вышел такой уж поганый вожатый? — Он продолжает отступать, пока не упирается спиной в стену, и смотрит на Райана совсем потерянно: — Ты расскажешь мистеру Хэ, да?       — Не расскажу, — обещает Райан. Он ощущает горячий укол гнева, когда Дилан заговаривает о «каком-нибудь альфе», да ещё в сочетании с такими словами. Больно думать, что вместо летней смены Дилана действительно ждало бы нечто подобное, будь мистер Хэ внимательнее к документам; ещё больнее — понимать, что Дилан ни от чего подобного по-прежнему не застрахован. Вернувшись в город, он снова станет просто омегой, который должен подчиниться выбравшему его альфе, быть послушным и лишний раз не возникать. И никому не будет дела до того, как ловко он комбинирует музыку, составляя красивые плейлисты, как умело обращается с техникой, поднимая её почти что из металлолома и заставляя исправно работать, и как нежно умеет шутить. Райан впервые задумывается о том, что, может быть, омеги такие тихие и невзрачные не потому, что они по природе своей как тень унылой домохозяйки, — а потому, что от них никому и ничего не надо. Есть чётко очерченные рамки гендерной роли, а всё остальное лишнее. — От меня мистер Хэ ничего не узнает, клянусь.       На миг в глазах у Дилана вспыхивает надежда; потом снова тускнеет, когда он обречённо качает головой: — Да какая уже разница. Гормональные пластыри у меня закончились, так что завтра мистер Хэ и сам учует. И плакали тогда мои рекомендации из лагеря.       Райан быстро делает в уме несложные вычисления.       — Но если пластыри у тебя закончились уже к сегодняшнему дню — значит, мистер Хэ, скорее всего, и так всё учуял? — дотошно уточняет он.       Дилан мотает головой.       — Я сегодня к нему близко не подходил и вообще старался из своей комнаты не вылезать, — говорит он. — Да и вообще, эффект от пластырей же не мгновенно проходит. К тому моменту, как от меня начнёт совсем уж невыносимо смердеть омегой, мы должны были уже отсюда уехать. И взволновало бы это максимум Эмму с Кейтлин, но с ними я бы как-нибудь договорился. А мистера Хэ тогда уж никак не должно было ебать, какого я пола! — он крупно вздрагивает и закрывает лицо руками, стараясь унять вспышку эмоций. Райан пользуется этим мгновением, чтобы сделать последние несколько шагов и оказаться рядом.       — Не бойся меня, пожалуйста, не бойся меня, — уговаривает он, обнимая напряжённые плечи. — Я ничего не скажу мистеру Хэ и постараюсь завтра сделать так, чтобы он ничего не заметил. Клянусь. — Приходится сделать над собой титаническое усилие, чтобы не сойти с ума от нежной близости Дилана немедленно; а с другой стороны, пока манящий запах кружит голову, Райан готов для Дилана не просто мистеру Хэ противостоять, а ещё и небо при этом одной рукой держать, если потребуется. — Доверься мне.       Дилан жмётся затылком к стене, словно упорно пытаясь отстраниться, и отводит глаза.       — Знаешь — честно говоря, я хотел довериться. Тогда, на острове. Когда ты сказал, что любишь, — вдруг говорит он. — Думал: пусть будет правда, открою, что я омега, и будь что будет. А потом ты начал про омег говорить, и… блин, я так радовался, что рот не успел открыть. Ты бы меня возненавидел, если бы узнал, что я то самое, унылое и жалкое. Надо было, конечно, всё-таки сказать, но я эгоист. Я выбирал между остатком смены, где ты продолжишь меня любить, и остатком смены, где ты возненавидишь меня за мой пол и за обман. Ну, и понятно, что выбрал. Думал, хотя бы лето у меня будет, а потом я уж как-нибудь проживу. А ты, как нарочно, только сильнее за меня цепляться стал! Я уж не знал, как от тебя и спрятаться, мне казалось, я начинаю откровенно вонять омегой каждый раз, когда ты меня целуешь. Господи, как же это всё… херово получилось… Прости. Надо было признаваться.       — Забудь, что я наворотил про омег! Пожалуйста! — горячо просит Райан. Ему мучительно стыдно вспоминать, что он молол тогда на пирсе в приступе влюблённого идиотизма, убеждённый, что нашёл свою судьбу в бете. — У меня в голове была куча дурно пахнущих стереотипов. Которую я зачем-то продемонстрировал тебе во всём отвратительном блеске. Я не знал, что омеги бывают такие, как ты. Да это и не важно, какого ты пола, — уверяет он и осыпает скользящими поцелуями уворачивающиеся щёки. — Вот я узнал, что ты омега — и что? Как это должно меня отпугнуть? Главное ведь, что я без ума от тебя, от того, что успел о тебе узнать. Ты же прежний. Ты не имеешь ничего общего с той чушью, которую я нёс. И я по-прежнему тебя люблю. Ничего же не изменилось.       — В каком смысле ничего не изменилось? — ошарашенно скулит Дилан; на Райана он смотрит расширившимися глазами, как на безумца. — Мы вообще-то только что выяснили, что я, на секундочку, другого пола! Не может после этого всё остаться по-прежнему! Что-то обязано было измениться!       Райан открывает было рот, чтобы продолжить настаивать на своём, набирает воздуха в грудь — и осторожно, медленно выдыхает. Действительно, не всё по-прежнему — раньше он не чувствовал себя так, будто в груди закипает лава, раскалённая добела. Райан не сразу переводит это жгучее ощущение в отчётливую эмоцию, в слова. И признаётся смущённо: — Ты прав. Кое-что изменилось. Теперь я очень хочу тебя запечатлеть, — он чувствует лёгкость, когда произносит это вслух, до того естественными выходят слова. Озвученное желание повисает в воздухе, становится густым и почти осязаемым, обретает смысл и страсть. Райан искренне полагает это решение идеальным — запечатление свяжет их с Диланом, создаст союз, в котором Райан сможет с полным правом быть рядом, оберегать и не позволять социуму похоронить под стандартной омежьей ролью пленительные яркие черты. Но это всё, конечно, с оговоркой, что Дилан согласится — а Дилан пока смотрит ошалело.       — Ты спятил? — глухо уточняет он. — На кой чёрт тебе в омеги кто-то вроде меня? Поверь, ты не хочешь связываться со мной всерьёз.       — Что значит «кто-то вроде тебя»? Мне нужен ты, — возмущается Райан, почти обиженный этой небрежной формулировкой. Как может быть «кто-то вроде Дилана», что это вообще за уничижительное «вроде». Инстинкты кипят внутри, вопят, требуя не возиться с упрямым омегой, просто как следует рыкнуть на него и подмять под себя; Райан изо всех сил старается не давать им воли. Он гладит Дилана по щеке и замечает: — Не надо учить меня, что я должен чувствовать. Просто скажи «нет», если не хочешь. Не ищи отговорок, ладно?       После этого как будто должно последовать простое и понятное «нет». Но Дилан дрожит и льнёт щекой к ласкающей ладони.       — Я не понимаю! — шепчет он потерянно. — Какого чёрта ты всё время спрашиваешь согласия? Ты же альфа! Разве ты не можешь просто взять то, что тебе хочется?       — В смысле, изнасиловать тебя? — прямо переспрашивает Райан. У него в груди от одних только слов холодеет. — Что ты! Нет, не могу. Я не хочу делать тебе больно. — Он боится проиграть собственным инстинктам и всё-таки сорваться — инстинкты бьют в голову сильнее с каждой минутой, потому что запах Дилана становится ещё ярче, обжигает ноздри и ощущается раскалённым. Райан отстраняется было, чтобы не натворить ничего, о чём потом пожалеет, — Дилан тянется за ним, обнимает за шею и льнёт всем телом.       — И на кой я тебе сдался? Я же понятия не имею, как рожать супы, и удрать от этих обязанностей всё пытаюсь, — бормочет он, судорожно цепляется за Райана и тянется губами к губам. Разливающийся в воздухе его омежий запах становится более густым и одурительно нежным; эта перемена ярче любых слов говорит о том, что Дилан уступает.       — Не страшно. У меня получаются неплохие тосты, так что… как-нибудь разберёмся, — сумбурно шепчет в ответ Райан, целуя его. Ему кажется, что сегодня Дилан раскрывает губы для поцелуя как-то по-особенному охотно и мягко; да и вообще, Дилан сегодня весь какой-то особенный. Привычно-непривычный и такой, что отпускать его не хочется, хочется им упиваться безостановочно — неужели эта разница из-за гормональных пластырей? Дилан послушен в руках, как тающий воск: он учащённо дышит и совсем не сопротивляется, когда Райан хватает его за бёдра и толкает к столу. Страшно обмануться этой послушностью, позволить себе лишнего, натворить такого, о чём потом придётся горько сожалеть. Райан ненадолго задерживает дыхание, собирает в голове остатки трезвой адекватности, чтобы уточнить ещё раз: — Так что… ты согласен? Я имею в виду, на запечатление, и на то, чтобы продолжить наши отношения вне лагеря, — это звучит отдалённо похоже на очень скомканное предложение руки и сердца. За несвоевременное косноязычие впору этот язык себе откусить; Райан мысленно ругает себя и мямлей, и как только не.       Дилан улыбается ему почти мечтательно.       — Мне кажется, если я сейчас откажусь, то потом вечно буду кусать локти, что упустил такого парня, — признаётся он с еле слышным смешком. И снова трётся щекой о щеку, знакомо и нежно, кивает уверенно: — Да. Ты ведь хочешь прямо сейчас? Да, давай сделаем это. Не знаю, за что мне так повезло с тобой, тем более, что поначалу я повёл себя как идиот и попытался тебя продинамить — но уж второй раз я так не ошибусь. — Он болтает, пока Райан подсаживает его на столешницу после первого же «да», и охотно разводит колени. И всё так же не противится, только с удивлением косит тёмным глазом: — Ого. Ты решил осквернить стол мистера Хэ?       — Не говори, что эта идея тебе не нравится, — урчит Райан. Упоминание мистера Хэ царапает смутным раздражением — какие вообще посторонние могут быть в такой момент? зачем о них вспоминать? — и Райан настойчиво зацеловывает тёплую шею, старается сделать всё, чтобы у Дилана и мысли о посторонних не всплывало. Кажется, получается — Дилан сбивается на судорожные вздохи, запрокидывает голову, подставляясь, и цепляется за Райана, проезжается ногтями по затылку так, что Райана сладко перетряхивает.       — Не, напротив. Я в восторге. Просто не ожидал от тебя, — рвано оправдывается Дилан. И поднимает руки, позволяя снять с себя футболку, — под футболкой он совсем светлый, едва тронутый солнцем. Столько времени провёл в радиорубке, что следов загара на нём толком не осталось, и кожа белая, полупрозрачная, с отчётливо прослеживающимися голубыми прожилками вен. Райан восхищённо пожирает его взглядом — а Дилан как-то совсем по-своему воспринимает этот взгляд. Он смущённо сводит плечи и шепчет: — Нелепо выгляжу, да?..       — Красиво, — возражает Райан. Он в упор не понимает, что должно казаться ему нелепым. Неужели светлая кожа, на которой его собственные тёмные ладони смотрятся умопомрачительно, так, что рот мгновенно пересыхает? Райан повторяет: — Ты красивый, — и ведёт ладонями по груди, жадно льнёт ртом к светлой коже. Дилан вскидывается навстречу рукам и губам, скулит чуть слышно и беспорядочно шарит руками по столу, пытаясь опереться хоть на что-то.       — Сколько тут, блин, всего, — бормочет он и неловким жестом смахивает со стола кружку.       Грохот на несколько мгновений пугает обоих. Райан замирает, напряжённо прислушивается и пытается понять: мог ли кто-то заметить? Заинтересоваться, чем вожатые тут швыряются? Но по всему выходит, что разве что Кейтлин, да и та, судя по тишине, куда-то ушла. Впрочем, насчёт тишины Райан поручиться не готов: он в основном чувствует, как к нему прижимается Дилан, и не вполне понимает, чьё испуганное сердцебиение слышит у себя в ушах, — возможно, это их сердца дуэтом колотятся так громко, — и мало на чём помимо этого способен сосредоточиться.       — Прости, — виновато говорит Дилан ему в плечо. Райан качает головой и зажимает губами яркие губы, бережно целует, стараясь успокоить лаской.       — Всё в порядке, — убеждает он. — Только давай-ка сделаем вот так… — он поддерживает Дилана под спину то одной, то другой рукой, разгребает место на столе, роняет что-то еще, неважно, что, пока не получается уложить Дилана на расчищенную столешницу. И так хорошо получается, так изумительно выглядит полуобнажённое светлое тело на тёмном дереве, что Райан едва не давится собственным ёкнувшим сердцем и спешит сделать эту картину совсем уж идеальной, расстёгивает на Дилане джинсы и стаскивает вместе с бельём.       Когда он наклоняется поцеловать тазовую косточку, так соблазнительно выступающую под полупрозрачной кожей, ему в нос ударяет резкий запах смазки. Густой, манящий, похожий на откровенное приглашение валить и трахать. Он почти ослепляет, подстёгивает и без того раздирающие изнутри инстинкты. Райан глухо рычит от нетерпения, пока зацеловывает светлые бёдра и разводит их шире. Дилан дышит шумно, тяжело, заметно напрягается — но не противится, послушно раскрывается, позволяя увидеть истекающее смазкой течное отверстие. Склоняясь ещё ниже, Райан обводит его языком, собирает золотистые потёки смазки, дразняще восхитительной на вкус, — и чувствует, как Дилана в его руках бьёт крупная дрожь.       — Ох, да что ж ты делаешь! — почти стонет Дилан и заливается краской, закрывает лицо рукой. Райан сейчас искренне не способен понять, что здесь стыдного. Он повторяет откровенное прикосновение языком, с упоением отмечая, что от этого смазки становится только больше, и снова поднимается выше. Расцеловывает подрагивающий живот, чиркает кончиком языка вдоль рёбер, втягивает в рот кожу под ключицей, оставляя алеющее пятно. Мягко берёт Дилана за запястье, отводит от лица ладонь и ловит смущённый взгляд.       — Не стесняйся себя, — говорит Райан охрипшим голосом. — Ты вкусный. И очень красивый. — Он целует Дилана прямо в неловкую улыбку, гладит тёплые бока и чувствует робкое ответное прикосновение — Дилан пытается обнять его в ответ, цепляется за лонгслив и комкает в пальцах. Сквозь ткань все касание ощущаются неплотными, неполноценными, почти невесомыми. Райан спешно раздевается и снова тянется к Дилану, чтобы обнять, прильнуть кожей к коже. Чтобы почувствовать на спине лёгкие тёплые ладони и неистовее прежнего загореться от лишнего подтверждения того, что Дилан его принимает.       Райан продолжает нашёптывать ему глупые нежности, когда дотрагивается до течного отверстия и осторожно толкается одним пальцем внутрь. Дилан охает и жмурится, снова заливаясь краской, вцепляется пальцами Райану в спину. Он совсем узкий внутри, и выдыхает с присвистом, пока Райан растягивает его двумя пальцами, и непрерывно дрожит. Райан уговаривает его не бояться — и слышит в ответ скомканный смешок:       — Эй, я собираюсь впервые в жизни отдаться альфе. Есть у меня право понервничать?       — Конечно, — соглашается Райан. Он неловко чмокает Дилана в кончик носа — и убирает руку, заменяет пальцы членом, направляет себя внутрь, вталкивается вглубь горячего тела, пока не погружается полностью. Дилан выгибается под ним, зажимая рот рукой; из Дилана рвётся вскрик, который он старательно гасит ладонью. Райан рвано выдыхает, уткнувшись лбом ему в плечо, запрещает себе торопить, хотя так ужасно хочется отпустить себя, трахать, не сдерживаясь и не останавливаясь ни на миг. Дилан обнимает его за шею, осторожно ведёт бёдрами, смещаясь на члене, пока Райан задыхается даже от таких незамысловатых движений, — и наконец замирает, запрокинув голову.       — Давай, — шепчут его невероятные губы. — Продолжай.       Этим разрешением из Райана едва не выдирает остатки разума; он старается не сорваться на инстинкты, двигается осторожно, пытаясь поймать ритм, пытаясь сделать приятно и Дилану тоже — самого его уже плавит от тесной близости, от того, как Дилан подмахивает бёдрами и давится тихими стонами. Дилан чудесный, Дилан заслуживает всей любви мира; Райан проводит губами по его гибкой шее, нащупывает нежную брачную железу почти сразу за ухом и мягко прикусывает, присваивает Дилана, оставляет метку запечатления.       К тому, что происходит следом, Райан совершенно не готов. На него вдруг шквальной волной обрушиваются чужие чувства и ощущения, погребают под собой, лишая возможности понять, где кончается он сам и начинается Дилан. От неожиданности Райан прокусывает мягкую железу — Дилан этого даже не замечает. Он цепляется за плечи Райана, притирается ближе, нетерпеливо скулит — Райан накрывает ладонью его член, поджавшийся к животу, и пытается ласкать и двигаться в одном ритме, вбивается в Дилана всё более торопливо и жадно. Наслаждение вскипает между ними невыносимым и острым жаром, свои и чужие ощущения перемешиваются в дурманящий коктейль, бесконечно умножаясь друг на друга. Райан всё меньше себя контролирует, всё меньше способен на ласку — он может только двигаться, таскает Дилана по столешнице на грани грубости. Дилан под ним задушенно стонет ему в плечо, почти что воет на одной ноте на финишной прямой оргазма, срывается с тонким вскриком, словно у него ломается голос. Райан изливается в него почти сразу же следом; его оглушает оргазмом Дилана, он тонет в ослепительной вспышке ощущений, и невольно сжимает Дилана в объятиях так, что, кажется, рёбра хрустят, и долго не может отдышаться. Наслаждение между ними остывает долго, медленно. Райан и не подозревал, что оно бывает таким сильным; он продолжает обнимать Дилана, цепляется за него, как за сокровище. И всё боится, что вот-вот что-нибудь опять сломается и испортится, потому что не может же быть так хорошо. Дилан мягко и лениво бодает его лбом, втягивает в неспешный поцелуй и снова и снова рассеянно гладит по щеке.       — Ты знал, что запечатление так работает? — спрашивает он наконец. Райан мотает головой.       — Нет, — искренне отвечает он. — Я думал, это просто формальность вроде штампа на документах. Откуда же мне было знать, что это получится как связь по-настоящему, да ещё так сильно! Что я буду ощущать, как ты… — он сбивается, не закончив фразы, и просто тянет Дилана ближе вместо дальнейших объяснений. — Ты не жалеешь?       — Нисколечко, — горячо отвечает Дилан. И улыбается задумчиво, чуть потерянно: — Знаешь, а я вот сейчас… сердце твоё чувствую. И это так много, что даже плакать хочется.       Райан чувствует другое — чуть горчащий комок в горле, непонятно кому принадлежащий. И обещает, с трепетом обнимая светлые плечи: — Ты не пожалеешь. Я всё для этого сделаю, обещаю. Беречь тебя буду. — А сам всё не может перестать ждать подвоха, и это, естественно, не проходит незамеченным.       — Ты так на меня смотришь, словно боишься, что я вот-вот превращусь в тыкву, — шутливо замечает Дилан. Он быстро возвращается в своё привычное расположение духа и подмигивает: — Расслабься. Не будет такого, что я окуклюсь и деградирую от того, что во мне побывал член. Это не так работает. Я по-прежнему я, и я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю — ну как, на ближайшие три часа тебе хватит?       — Три часа постараюсь протянуть, — обещает Райан. Целует Дилана, с удовольствием отмечая, насколько откровеннее и слаще теперь ощущается соприкосновение губ, и с сожалением проводит пальцами по длинной шее, размазывая сползающую из-за уха тонкую струйку крови: — Тебе бы в душ. Смыть с тебя это всё. Я же тебя покусал, и ещё… чёрт, и здесь тоже кровь! — Он замечает розоватые разводы на бёдрах и холодеет, думая о том, что натворил.       — Естественно, там кровь. Ты же сорвал мой цветок, — очень по-светски отвечает Дилан. Гладит Райана по волосам, легко улыбается: — Не вздумай себя грызть, слышишь? Все претензии смело отправляй в адрес физиологии, анатомии и кто там ещё в ответе, — и следом вдруг задумчиво сообщает: — Ну, душевые здесь недалеко, если бежать рысью, то никто не заметит, в каком виде проходит этот забег…       — Ни в какие душевые ты в таком виде не побежишь, — возражает Райан. В начале смены он и близко бы ни о чём подобном не подумал, а сейчас дерзко предлагает: — Здесь есть душ. Я тебе открою.       — Ещё и личный душ мистера Хэ тоже осквернишь ради меня? — лукаво изумляется Дилан. — Да ты же просто зверь! Нет, не подумай ничего плохого. Я ценю то, на какие жертвы ты для меня идёшь, — он болтает, а Райан жгуче краснеет и одновременно любуется им, не в силах попросить прекратить.       Дилан определённо прежний. Никакого омежьего проклятия, в нём ничего не поменялось.       Они и впрямь без тени стыда пользуются сперва душем мистера Хэ, а потом ещё и его аптечкой. Райан обрабатывает след собственных зубов у Дилана за ухом, а Дилан многословно убеждает его, что всё быстро заживёт, как на собаке примерно. Он сам, похоже, искренне в это верит.       Телефоны за это время успевают зарядиться полностью.       — Под корочку. Хоть всю ночь тусить можно, — удовлетворённо кивает Дилан. Снимает телефоны с зарядки, выдёргивает вилки из розеток и оборачивается к Райану: — Ну что, возвращаемся в социум? Или продолжим делать вид, что телефоны так ужасно долго заряжаются?       Второй вариант звучит ужасно соблазнительно, но всё-таки Райан честно выбирает первый. И с сожалением кивает: — Да, пора. Пойдём.       Дилан легко и звонко чмокает его в щёку.       — Не расстраивайся раньше времени. Мы всегда можем сбежать с вечеринки пораньше, если она окажется тухлой, — заявляет он. И улыбается так, что Райана тянет признать вечеринку тухлой немедленно, авансом.       Она, в принципе, примерно такой и получается. Сперва все пьют пиво и не слишком умело рассказывают страшные истории, потом переходят на «Правду или действие», но и там игра катится как-то без огонька. Райана примиряет с этой вечеринкой только то, что Дилан всё время рядом. Можно то и дело ловить его взгляд, ненавязчиво касаться коленом колена, а ещё чувствовать его сердце — Райан только сейчас понимает, что Дилан имел в виду. Это удивительное ощущение: хрупкое и горячее сердцебиение совсем рядом, ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, его и не его одновременно, сладко отзывающееся у Райана в груди и вместе с тем не имеющее никакого отношения к его грудной клетке. У него как будто на короткое время становится два сердца, и от этого дыхание зачарованно замирает.       Потом из-за фанта, загаданного Эмме, вечеринка окончательно разваливается. Эби и Джейкоб разбегаются от костра в разные стороны, Ник и Эмма уходят за ними следом, и у кострища почти никого не остаётся. Уйти бы тоже, и Дилана бы увести за собой — вечеринка уже точно официально тухлая, — но как будто будет невежливо бросать Кейтлин одну.       Кейтлин тем временем пожимает плечами и, бросая всякие игры, прямо спрашивает: — Вы в курсе, что выглядите вдвоём совершенно неприлично? Как будто готовы в любой момент полезть сосаться, но мы, вуайеристы и хамы, вечно вам мешаем.       Райан не в курсе, и у него немедленно вспыхивают щёки. Дилан же даже не напрягается. Он открыто прижимается к Райану и расслабленно парирует: — О, не заходи издалека, просто сразу признай, что тоже хотела себе этого потрясного парня. Только теперь это седло занято, уж прости. Надо было объезжать, а не заниматься вуайеризмом.       — Котик, если я захочу, я вышибу тебя из этого седла меньше, чем за пять минут, — ласково говорит ему Кейтлин. Какое-то время они с Диланом ненапряжно, полушутливо препираются — Райан в это не лезет, оставляя разговор более лёгкому в словах Дилану, только мягко обнимает Дилана за плечи. А потом из леса доносится отчаянный крик Эби, и всё окончательно летит к чертям.