Прости меня, моя мечта

      Дилану проще разобрать пылесос до винтиков и собрать его обратно, чем один раз пропылесосить, ни разу не проебавшись и не всосав занавески. Дилан шутит, что вечная гарь, сопровождающая его готовку — это секретная добавка и фирменный ингредиент. Можно, конечно, напрячься и не лажать — как он напрягается перед стиркой, отделяя белое от цветного и выставляя правильный режим, — но Дилану абсолютно не хочется вязнуть в домашней возне. Душа и сердце — или, что куда вероятнее, плотно утрамбованные в задницу пропеллер и шило — требуют подвигов и свершений. Не обязательно геракловых масштабов, просто чего-то большего, чем сражения с пылью и убегающим молоком. Дилан понемногу прощупывает университеты на предмет дальнейшего поступления, но везде натыкается на одно и то же препятствие. Подтверждение пола, дотошно внесённое в список документов. Омегу готовы допустить разве что в кулинарный — туда Дилана не тянет. Там его фирменную гарь не оценят.       Он вообще-то мечтает о квантовой физике. И к экзаменам готовится, исходя из этой мечты. Ему даже удаётся выпросить у преподавателей рекомендательные письма. Это, конечно, всё ещё мало что значит, потому что как только дело упрётся в подтверждение пола, с поступлением будет покончено. Но Дилан собирается попытаться.       Свою «не-омежесть» он нарочито выпячивает, подчёркивает недостатки и едва ли не культивирует их. Если его запечатлеют и присвоят сейчас, с мечтой придётся попрощаться: навалится чёртова гора омежьих обязанностей, с которой квантовая физика будет уживаться лишь чуть лучше, чем никак. На удивление, отдельные альфы всё равно обращают на него внимание, вопреки его старательно выпячиваемой никудышности. Особенно усердствует красавчик по имени Саймон — он, кажется, всерьёз. Таких, как он, называют «удачной партией». Он как-то очень уверенно выбирает Дилана для того, чтобы в будущем запечатлеть, оглушает феромонами, часто подвозит до дома и снисходительно смотрит на то, как Дилан пыхтит над физикой и математикой, распутывая мудрёные интегралы, — как на возню котёнка с клубком не для него купленных ниток. По вечерам Дилан целуется с ним на переднем сидении его дорогого авто, но никогда не соглашается зайти ни на дюйм дальше — а дома, оставшись в ванной наедине с собой, яростно пишет зубной пастой на лбу у своего отражения в зеркале:       динамо       динамодинамодинамо       Он понимает, что ему повезло с Саймоном, повезло, пожалуй, больше, чем он того заслуживает. И старательно взращивает в себе нежность, полагая, что это будет честным и правильным — Саймон ведь тратит на него время и искреннее внимание. Сердцу плевать. Нежности в нём наскребётся едва ли на ломаный грош. Оно знать не желает, что там будет «честным» или «правильным», и даже элементарную вежливость не соблюдает. Тупая мышца.       В свободное время Дилан подолгу экспериментирует с фотошопом. Высунув язык от усердия, он возится со сканом своего подтверждения пола, пытается стереть предательское «омега» и вывести вместо этого нейтральное «бета». Получается откровенно фальшиво и плохо. До умелого фальсификатора Дилану как до Пекина в известной позе, но он не перестаёт пытаться. Ему даже хватает наглости пихать это липовое подтверждение в резюме для летних лагерей. В одном, на удивление, прокатывает. Дилан хватается за эту возможность как за соломинку, почти вгрызается в неё. Родные объясняют ему, что это плохая идея, — Дилан и ухом не ведёт. На ближайшем же приёме у врача он плетёт чёрт знает что, добиваясь, чтобы ему прописали лекарства, которые подавят омежий запах и позволят сойти за бету. Удача на его стороне: ничем не подкреплённые враки врач пропустил бы мимо ушей, но у Дилана на руках как раз есть его восхитительно кривые анализы, под которые можно развести врача на лекарства. Ни одной течки за девятнадцать лет, тогда как все адекватные омеги начинают исправно течь уже в восемнадцать. Поздний старт, замедленное развитие или чёрт знает что ещё — неважно. Дилан всему этому только рад. Прикрываясь анализами как аргументом, он усиленно завирается, стараясь выставить ситуацию ещё хуже, чем она есть. И ему сходит с рук этот цирк. Врач выписывает ему гормональные пластыри, которые кажутся идеальным вариантом: их можно налепить на себя и забыть надолго, они не выглядят так откровенно привлекающими внимание, как ежедневные таблетки, в перспективе они обещают выровнять все сбитые циклы внутри и, что самое важное, их побочный эффект сильно подавляет запах омеги, убивает его почти напрочь. Единственное, что тревожит Дилана — количество пластырей, которое ему продают по рецепту. Чисто для спокойствия хочется, чтобы упаковок было больше. Дилан тщательно всё пересчитывает несколько раз, и у него выходит, что на время смены в лагере пластырей должно хватить с небольшим запасом. Звучит отлично.       Саймон провожает его в лагерь. Снова смотрит с привычным удивлением, снова разрешает чудить и помогает запрыгнуть с чемоданом в рейсовый автобус.       — Я подарю тебе метку, когда ты вернёшься, — говорит он ласково, но твёрдо. Дилан в ответ мычит что-то расплывчатое, в чём при большом желании можно расслышать согласие. Он смутно ощущает, что отказ не принимается. Значит, времени осталось очень мало; возможно, эти два месяца летней смены — последнее, что у него будет. Надо их провести так, чтобы потом не было жалко.       Эх, ну почему он не смог просто безоглядно втрескаться в Саймона в ответ. Это бы так упростило жизнь.       Дилан совершенно не виноват, что уже в самом лагере всё начинает идти наперекосяк.       Поначалу он сильно нервничает. Ему кажется, он придумал слишком уж наглую авантюру, его же непременно вот-вот раскроют. Пытаясь скрыть своё волнение, Дилан много сыпет дурацкими шутками и, казалось бы, должен всех задолбать, как дятел — но к его болтовне относятся неожиданно благосклонно. Болтовню, впрочем, Дилан оставляет, продолжает на неё налегать. Раз уж зарекомендовал себя треплом, так имеет смысл быть им и дальше. В целом же всё поначалу идёт неплохо. Много времени Дилан проводит в радиорубке, осыпает лагерь объявлениями, очаровывает лёгкой летней музыкой. Подолгу и с удовольствием возится с оборудованием, поднимает его из пыли и почти что из праха, заставляя его работать в меру скромных возможностей старенького железа. Это похоже на тихое блаженство и на хорошо проходящее лето.       Потом Дилан и здесь умудряется привлечь внимание альфы.       Будь это кто-то из девчонок, посмотри на него пристальнее Кейтлин или Эмма — ничем бы не кончилось, ничего бы не случилось. Но это Райан. Мрачный, отстранённо-загадочный, чертовски сексуальный и нелегитимно привлекательный. Дилан с самого начала летней смены мечтательно косится на него, но мечтает осторожно, несмело, мол, «вот бы меня в эти руки», и дальше никогда не заходит. А потом однажды летним вечером Райан заявляется в радиорубку, и как-то очень быстро его язык оказывается у Дилана во рту, и взаимное притяжение ощущается таким сильным, что кусками срывает крышу.       Дилан смутно понимает, куда он лезет. Сперва ему кажется, из этого получится неплохой летний роман, небольшой и приятный, без каких-то взаимных обязательств. Запоздало до него доходит, что «без обязательств» — это не про Райана. Про него — невообразимая, вынимающая душу верность. Для Райана всё убийственно по-настоящему, он нацеливается на Дилана всерьёз. Смотрит так, словно обнимает взглядом, ухаживает неловко, но настойчиво, упрямо идёт к признанию в любви. И всё время верит, что видит перед собой бету — это червоточина, которая не даёт Дилану покоя. Которая начинает грызть его особенно остро с тех самых пор, как ночью на пирсе звучит доверчивое «я люблю тебя», оглушающее, как удар молнии. Дилан даже не в состоянии порадоваться услышанному признанию: его немедленно начинает рвать противоречиями изнутри. Он не может позволить себе ответить взаимностью, его же ждёт другой альфа, он же взвалил на себя обязательство, когда не решился отказать. Но даже если Дилан решится на всё это наплевать, потеряв голову от сокрушительного влечения, — даже тогда не всё будет гладко. Райан произносит своё признание для Дилана-беты и явственно даёт понять, что не обрадуется, если вдруг обнаружит перед собой омегу. Дилан несмело мечтает о том, что, может быть, сможет растянуть иллюзию надолго — но быстро отказывается от этой идеи. Не сможет, конечно. Он клеит больше пластырей, пытаясь вернее скрыть свою омежью сущность. И всё равно, ему кажется, что истина неумолимо вырывается наружу. Его словно окунает во влажный жар даже от лёгкого поцелуя, он всё чаще параноит на тему того, что пластыри больше не перекрывают его запах. И уж, конечно, Дилан осознаёт, что если снять с него штаны, его пол станет оглушительно очевиден — невозможно истекать смазкой и при этом продолжать притворяться бетой. Поэтому Дилана так пугает попытка Райана зайти дальше: он убеждён, что, как только вскроется его ложь, всё закончится, и в глазах Райана он больше не увидит ничего, кроме презрения. Поэтому он спешит запереться в вожатском домике, не думая о том, как это выглядит со стороны. И сердце за рёбрами ощущается таким невыносимо горячим, что едва получается сдерживать слёзы.       Вот же чёрт. Теперь оно вздумало безоглядно влюбиться, в того совершенно не следовало; в того, кому невозможно в полной мере ответить взаимностью, потому что ничего хорошего из этого всё равно не выйдет. Дилану тошно от самого себя, но зеркала, в которое можно было бы так удобно злиться на самого себя, в тесном вожатском домике не предусмотрено.       динамо       динамодинамодинамо       Конец смены приближается, а вместе с ним, очевидно, и конец летнего романа. Дилан постепенно приучает себя к этой мысли, старается смириться с тем, что вот-вот они с Райаном разъедутся по домам и больше никогда не увидятся, потому что у каждого будет своя жизнь. В день отъезда Дилан прилагает титанические усилия к тому, чтобы лишний раз никому на глаза не попадаться, особенно альфам. У него кончились гормональные пластыри. Хотя по расчётам должно было хватить — с другой стороны, расчёты делались глубоко до того, как в его жизнь ворвался Райан и всё перевернул. Дилан пытается отсидеться в своей комнате, прекрасно понимая, что сегодня он уязвимее обычного, что его истинный пол легче лёгкого понять по запаху. У него получается уворачиваться от всех до самого отъезда; потом его удача выдыхается, а отъезд срывается. И в офисе мистера Хэ всё-таки Райан припирает его к стенке и выясняет правду.       На удивление, это почему-то оказывается совсем не страшно. И никакого презрения у Райана в глазах так и не возникает, и его упорное «люблю» не исчезает, срывается с губ всё так же искренне и упрямо. Он даже умудряется войти в положение Дилана, обещает прикрыть его перед мистером Хэ. Именно этим заботливым пониманием Дилану окончательно рвёт крышу, и он делает шаг навстречу, позабыв обо всём остальном, — довериться. Обнять, ткнуться губами в губы, уступить настойчивым горячим рукам. Ёрзать на столе, понемногу теряя ощущение собственного тела, и что-то смахнуть со стола, не поняв даже, что именно. Цепляться за Райана до боли в пальцах, пока он погружается внутрь, и вскрикнуть от того, как лопается внутри тугая плёнка, как после этого вдруг становится не только легче, но и как будто слаще. Подмахивать бёдрами, окончательно утратив стыд, и не ощутить зубов на коже, захлебнувшись внезапно нахлынувшим сдвоенным наслаждением; раствориться в принадлежности другому человеку и не увидеть в этом ничего неестественного или неправильного.       Дилан с гигантским замедлением соображает, что он вообще натворил. Его оглушает торопливым сердцебиением, его собственным и Райана вместе. Он болтает, рассыпает вокруг себя трескучие фразы, стремясь на как можно дольше залипнуть в волшебном, сладком мгновении. Только бы продлить эту сказку, только бы не возвращаться туда, где ему придётся с тем, какие обязательства у него были до запечатления, а какие теперь есть после, и на что вообще его жизнь теперь будет похожа. Она словно вся разламывается на до укуса и после, как в кино про вампиров. Только проблемы после укуса остаются другие, не вампирские совсем, с кровью мало связанные.       Проблемы Дилан старательно откладывает на завтра, в духе Скарлет О’Хары. Он подумает об этом потом, когда проблемы будут осязаемее, а голова — трезвее. Пока же Дилан разрешает себе просто безоглядно наслаждаться моментом. Слишком уж уютно он сидит у костра рядом с Райаном, и, даже не прикасаясь, чувствует его всей кожей, а от невинного столкновения коленей у него чуть сердце не выскакивает из груди, а остальные вожатые, замечая его переменившийся запах, реагируют с лёгким удивлением, но в целом довольно равнодушно, и по совокупности всего сразу вечер ощущается восхитительно. Ну, пока не начинает разваливаться. Сперва ссоры и побеги в лес, потом истошные крики, а потом из леса к костру вылетает вусмерть перепуганная, перепачканная кровью Эби, и вечер окончательно идёт по пизде.       Пока Райан и Кейтлин договариваются, кто из них с ружьём наперевес помчится выручать Ника, Дилан делает то, на что он сейчас способен — уводит Эби в круг света от костра и усаживает на бревно.       — Вдох, — размеренно уговаривает он, пытаясь помочь девушке взять под контроль накрывающую истерику. — Эй, ты куда спешишь? Разве кто-то сказал «выдох»? Давай ещё раз. Вдох — держи, держи, держи — вот, теперь выдох. Умница. Давай ещё разочек. Вдох — не-не, не торопись — и выдыхай. Замечательно, ты молодец. Так, дыхание дышится, теперь давай проверим, глядят ли глаза. Сколько пальцев я показываю?       — Один средний. Ты только им и машешь, — колко говорит подошедшая сзади Кейтлин. Дилан терпеливо напоминает себе, что он милый и пушистый, а поругаться никогда не поздно.       — Ну дай же мне шанс. Может, я разучил новые пальцевые комбинации, — кротко говорит он. Эби смотрит на его руку, всё ещё выставленную напоказ, растерянно.       — Это… полтора? — предполагает она. И начинает нервно смеяться. Дилан с любопытством оглядывает свои пальцы, до сих пор сложенные в хулиганскую «козу».       — Вот он — глазомер художника! Мизинец, действительно, по длине ближе к полупальцу, чем к целому пальцу, — одобряет он. И успокаивающе гладит Эби по плечу: — Вот видишь, и глаза тоже глядят. Всё нормально. Сейчас ещё вернём к нам Ника, и будет всё совсем хорошо. — На мгновение он вопросительно оглядывается на Кейтлин: — Райан ведь?..       — Ага. Пошёл за Ником, — подтверждает та. Дилан кивает и с усилием давит всколыхнувшееся внутри волнение. Он пока плохо понимает, как работает созданная запечатлением связь, но если есть шанс, что эмоции катаются по ней в обе стороны, как вагончики… в общем, Райану сейчас и своего волнения наверняка хватает, ему ни к чему ещё дополнительная порция от Дилана.       — Ты запомнила, как выглядел зверь? — тем временем спрашивает Кейтлин, склоняясь над Эби. И этим нехитрым вопросом едва не сводит на нет все усилия Дилана.       — Как зверь! — говорит Эби сердито и нервно. И сжимает кулаки, сжимается сама, снова замыкаясь на грани истерики.       — Ну, это само собой, — бормочет Кейтлин. И настаивает: — Но всё-таки? Можешь его описать? Или нарисовать?       Эби с сомнением шмыгает носом, но берётся за лист бумаги и карандаш. Дилана тем временем тревожат другие мысли.       — А если этих зверей несколько? — спрашивает он тихо, стараясь, чтобы его услышала только Кейтлин. И с подозрением оглядывается на прибрежные заросли. — Ну, где один, там и второй, верно? Что, если один сейчас ходит в лесу — а второй подбирается к озеру? К нам подбирается?       — Непременно. И вилку с ножом уже достаёт, и салфетку за воротник заправляет, — фыркает Кейтлин, но тоже начинает коситься на кусты. — Чего им тут делать, толпой-то?       — А что ему тут делать одному? Потихоньку вымирать? — возражает Дилан, как ему кажется, вполне разумно.       Он умудряется накрутить и себя, и Кейтлин так, что они синхронно вскрикивают, когда слышат приближающийся хруст кустов. И синхронно же выдыхают с облегчением, когда оказывается, что это всего лишь вернувшийся Райан с Ником на плече. Правда, вид у Ника такой, что облегчение здесь явно преждевременное, да и Райан не добавляет спокойствия, рассказывая, что ему пришлось пальнуть в какого-то лешего, который волок раненого вожатого в лес с хер его знает какими целями. Нога и бок Ника похожи на рваное крошево, с белыми осколками костей, тускло проглядывающими в чёрно-красном месиве. Тут как будто и целая бригада хирургов с суровыми нитками будет шить, да не зашьёт. Дилан потихоньку делится этими подозрениями с Райаном; потом, подумав, добавляет, что постепенно расползающееся густое чёрное в раскрытых красных ранах ему не нравится, потому что слишком похоже на инфекцию, и в такой ситуации кажется вполне здравым решением отрезать ногу. Потому что, ну, она чернеет и, возможно, даже потихоньку гниёт — в отдельные моменты Дилану кажется, что он улавливает тяжёлый запах, сладковатый и резкий, и в его представлении, как-то примерно так и пахнет гниль.       В общем, Дилан умудряется за считанные минуты выставить себя идиотом самыми разными способами. Вслух Райан, правда, ничего такого не говорит, но сакральное «идиот» на миг мелькает у него в глазах бегущей строкой. Дилан пристыженно отворачивается. Это вполне в его стиле — начать всё портить как раз тогда, когда всё уже сложилось хорошо и достаточно просто не быть ослом.       — Ничего мы резать не будем, — говорит Райан тихо и твёрдо. — Мы унесём Ника отсюда и перебинтуем. В главном корпусе должны были остаться резервные аптечки, и сможем при необходимости сбегать в медпункт, взять что-то оттуда. Пока такой план. Дальше посмотрим по ситуации.       Дилан коротко кивает и дальше с гениальными умозаключениями не лезет, чтобы не уничтожать себя в глазах Райана окончательно. Но Райан смотрит неожиданно тепло, словно всё-таки решает не придать значения нелепым предложениям.       — Эй, только не паникуй, — говорит он тихо, почти ласково. — Понимаю, выглядит страшно, но мы со всем справимся. Обещаю.       И Дилан ему верит. Старается продолжать верить даже тогда, когда ситуация начинает становиться ещё хуже; когда из кустов вываливается встрёпанный, голый и предельно взвинченный Джейкоб, где-то потерявший Эмму, когда становится понятно, что Эмма сейчас где-то совсем одна и, возможно, там же бродит этот непонятный хищный зверь. Когда за единственное ружьё, которое вдруг становится остро нужно всем сразу, вспыхивает краткая драка, по итогам которой Джейкоб остаётся ни с чем и обзаводится по-глупому набитым синяком. Даже когда запах Ника продолжает неумолимо меняться, Дилан стоически запрещает себе психовать.       Хотя повод вообще-то есть. Каждый раз, когда Дилан оказывается рядом с Ником, которого обратно в лагерь везут на тележке, он чувствует, как усиливается похожий на гниль запах. Сладковатый, резкий, неприятный. Удивительно, что на это как будто никто больше не обращает внимания. Дилан долго терзается паранойей, потом, уже ближе к жилым корпусам, всё-таки решается привлечь внимание Райана.       — Тебе не кажется, что Ник пахнет… странно? — тихо-тихо спрашивает он, трогая Райана за плечо. — Не собой? Неприятно?       Райан оглядывается на него. Удивлённо приподнимает брови.       — Нет, не чувствую, — так же тихо отвечает он. — Впрочем, постой-ка… — на несколько мгновений он перегибается вперёд, по ходу движения тележки, которую толкает. Втягивает ноздрями воздух, ещё раз и ещё — и наконец, выпрямляясь, качает головой: — Нет. Ничего такого.       Рядом с ними немедленно возникает чуткая Кейтлин.       — Чего это вы тут унюхали? — с подозрением спрашивает она, и едва слышно, как в её голосе, почти незаметным фоном, вибрирует лёгкая тревога.       — Показалось, — коротко говорит Райан, не вдаваясь в подробности и почему-то не спеша переводить стрелки на Дилана. Кейтлин тоже принюхивается — и тоже, как видно, ничего не замечает.       — Не смей нас так пугать! — пеняет она и возвращается к напуганной Эби.       Дилану же кажется, что брошенный Кейтлин упрёк — это абсолютно очевидно камень в его огород.       — Прости, — виновато говорит он Райану. — Это, наверное, мне от страха просто кажется… Ещё и тебя дёргаю. Извини. Забей. Не обращай внимания.       — Не, — коротко возражает Райан. Он нервно облизывает нижнюю губу, оглядываясь по сторонам, и тоже балансирует на грани психа, но при этом удивительным образом совсем на Дилана не злится. — Здесь какая-то хрень происходит, тут ты прав. Может, конечно, тебе и кажется с этим запахом… а может, и нет. Не знаю. Но думаю, что надо с этим разбираться. Ты продолжай следить за Ником, ладно? Скажешь, если будешь и дальше чувствовать этот запах?       — Скажу, — обещает Дилан. И на несколько мгновений утыкается в Райана лбом, чувствуя идиотское, несвоевременное облегчение. — Спасибо тебе.       — За что? — хмурится было Райан. Но как-то очень быстро улавливает ещё только назревающее на губах у Дилана «что не назвал идиотом и паникёром» и неловко передёргивает плечом: — В смысле, не за что. Я же чувствую, что ты нервничаешь. Не ради того, чтобы себя накрутить, а по-настоящему так. Чувствую, как вот здесь скребёт, — он на миг касается груди и снова обеими руками вцепляется в ручки тележки. — Так что ты говори, если что-то ещё необычное заметишь. Нам сейчас, возможно, важно вообще всё.       Несколько шагов они молчат. Дилан с удивлением думает о том, как чутко, оказывается, работает запечатление; с лёгкой грустью — о том, что сам он почему-то не такой чуткий и толком Райана не чувствует, увлекаясь в основном своей паникой. Потом ему на ум слегка запоздало приходит другая мысль.       — А почему тебе кажется, что я могу заметить ещё что-то необычное?       Райан снова дёргает плечом — так, что это начинает смахивать уже на нервный тик.       — Потому что херня это всё, — коротко заявляет он. И спустя паузу пытается объяснить подробнее: — Не сходится ничего. То, как Ника подрали, и то, что Эби рассказывает… никак это всё в одну картинку не лепится. На медведей или волков не похоже, нет их здесь. Ну, то есть, не было никогда, и вряд ли бы они сюда специально ради нас вдруг заявились сегодня вечером. Так что… я не думаю, что мы в ближайшее время поймём, что тут вообще творится, но думаю, что нужно всё замечать. Замечай, пожалуйста.       Дилан преданно кивает. Хотя, за вычетом сладковатого запаха гнили, наблюдениями похвастаться пока не может.       Ника, неумолимо сползающего в жар и бред, они дотягивают до главного корпуса. Там заботу о нём на себя перехватывает Кейтлин, поднимая со дна памяти все знания, которых успела нахвататься в конце смены, пока кратко подменяла уехавшую раньше медсестру. Эби с взволнованным лицом вертится рядом, постоянно лезет под руку, пытаясь помочь, — в общем, кажется, вокруг Ника и так движухи достаточно. Дилан и Райан кратко мыкаются как неприкаянные; потом Райан вскидывает голову, явно что-то решив.       — Надо попробовать вызвать помощь, — предлагает он. — Наши телефоны не ловят, а вот стационарный в офисе у мистера Хэ наверняка работает. Пойдёшь со мной? В смысле, я бы и сам справился, это не слишком интеллектуальная задача, просто… знаешь, не хочу тебя одного бросать вообще, — говорит он как-то доверчиво и хрупко, и у Дилана от этого у самого сердце за рёбрами становится ужасающе хрупким.       Возвращаться в офис мистера Хэ… странно. Контраст того, как они ввалились сюда днём, с тем, как аккуратно и по какому поводу прокрадываются сейчас, неприятно грызёт изнутри. Дилан молча рассматривает стены, которые словно бы сдвинулись и стали давить сильнее, пока Райан методично разбирается с телефоном. Невозмутимый, как робот, он поднимает трубку, набирает номер и даже успевает услышать ответ, прежде чем телефон намертво замолкает. Дилан удивлённо косится на него — ему странно, что у Райана могло что-то не выйти.       — Сбросили звонок? — уточняет он. Райан медленно качает головой, продолжая держать трубку в руке.       — Нет. Не сбросили. Просто телефон умер, — отвечает он. Дилан старательно осмысляет это заявление.       — Что, совсем умер? И вот именно в тот момент, когда мы попытались вызвать копов, скорую и всю королевскую конницу, всю королевскую рать? — Звучит как очень нереалистичное совпадение. Дилан раздумывает над ним и в конце концов всё-таки говорит: — По-моему, слишком ловко сложилось для случайности. Мы можем добавить это в копилку «необычного»?       — Добавляй, — соглашается Райан. Кладёт трубку и замечает, когда у них над головами с сухим треском гаснет свет: — И это, пожалуй, тоже. Не дело, что в здании начало отказывать всё подряд именно тогда, когда мы в здание забрались и пытаемся всем воспользоваться.       — Класс. Надеюсь, следующей откажет не крыша. У неё неприятная форма забастовки. Черепицей-то по темечку, — бормочет в ответ Дилан, неуютно ёжась. Ему не нравится напрашивающаяся идея о том, что кто-то добрался до проводов и методично их кромсает, отсекая вожатых от связи, света и вообще от всего, от чего только получится.       Райан шагает к нему в темноте. Накрепко обнимает, успокаивающе гладит по волосам и плечам. Дилан льнёт к нему, слушает, как стучат их сердца, пытаясь догнать друг друга, и ему постепенно начинает казаться, что всё не так страшно. Ну, телефон не работает. Ну, света нет. Главное, что они сами живы, целы и, возможно, даже орлы. Значит, выпутаются.       — Если кому-то хочется залезть на крышу и там шатать черепицу — добро пожаловать. Черепицы там полно. Пусть развлекаются до утра, — твёрдо говорит Райан, согревая дыханием щёку и изгиб шеи. — А мы… мы пока подумаем. Джейкоб уверял, что здесь якобы с какого-то высокого дерева можно поймать сеть. Врал, наверное, но… если других идей не будет, то, на худой конец, и деревья можно попробовать…       У Дилана в мозгу вспыхивает идея. Он мнётся, не уверенный, что может лезть со своими советами туда, где решения должен принимать альфа. Но скрыть своё смятение невозможно: Райан мгновенно ощущает его через запечатление и чутко заглядывает в глаза.       — Да? — спрашивает он и силится что-то разглядеть на лице Дилана в темноте. — Ты хотел что-то сказать? Не бойся говорить. Если ты придумал, как нам помочь, это же только круто. И уж в любом случае, я не планирую осуждать тебя за это.       Дилан послушно кивает. Ему всё равно неловко и непривычно лезть поперёк альфы с какими-то проектами, и на долгом выдохе он скомканно тараторит: — Радиорубка. Там полно старого оборудования, которое ещё кое-как работает. Воспользоваться им вот прямо как телефоном не получится, но вот послать сигнал, а потом попробовать дождаться ответа — вполне реально. Думаю, что сможем. Это лучше, чем ничего.       — Уж точно лучше, чем лазать по деревьям в надежде на пару палок, — дополняет Райан. В темноте Дилан скорее чувствует, чем видит утвердительное движение его головы: — Хорошо. Это план. Так и сделаем. Круто, что ты так разбираешься в радиотехнике. Выручай нас всех, пожалуйста.       Дилан от смущения идёт пунцовыми пятнами — хорошо, что сейчас не очень видно, — и следом немедленно делает глупость. Словно ему кармически нельзя, чтобы о нём думали как о приличном человеке.       — Я возьму ружьё? — спрашивает он; вопрос неловко повисает в воздухе.       — Зачем? — очень строго уточняет Райан. — В кого ты собираешься палить?       — Надеюсь, что ни в кого, — сбивчиво отвечает Дилан. И старательно пытается хотя бы объясниться, чтобы выглядеть менее глупо: — Но лучше же иметь ружьё с собой и не использовать, чем потом жалеть, что его под рукой не оказалось? Не пригодится, так вернём нецелованным, в смысле, неиспользованным.       — Некоторые начинают специально искать и за уши притягивать повод пальнуть, когда получают в руки ружьё, — расплывчато, но от этого не менее уничтожающе замечает Райан. И, когда Дилан близок к тому, чтобы окончательно пожалеть о том, что вздумал открывать рот, вдруг дарит: — А впрочем, ты прав. Бери.       В Дилане ещё трепещет неуместная мальчишеская мечта о том, как он схватит ружьё в руки и станет самым крутым — на деле же и близко ничего похожего не выходит. Не вполне понятно, как это оружие держать в руках так, чтобы оно не ощущалось громоздким и чужеродным. И как им пользоваться так, чтобы оно обретало грозный смысл, тоже большой вопрос. Ружьё оттягивает Дилану плечо, и только; Дилан даже рад под благовидным предлогом сплавить оружие Кейтлин.       — Я всё равно понятия не имею, что с ним делать, — признаётся он под вопросительным взглядом Райана. — Подумал, лучше признаться в этом сразу, не дожидаясь, когда надо будет стрелять вот прямо сейчас, а я ни в зуб ногой. Вы с Кейтлин, получается, наши лучшие стрелки, вам и флаг в руки, то есть, ружья. — У него на языке вертится ещё некоторое количество стереотипных глупостей, вроде той, что альфы должны быть лучшими охотниками, но Дилан вовремя затыкается. Более неудачное время для переписи стереотипов придумать сложно.       Идти до радиорубки недалеко, но Дилану почти всю дорогу чертовски неуютно. Он как будто непрерывно чувствует на себе чужой взгляд, грязный и жадный, непрерывно смещающийся — то он обжигает спину, то пытается облизнуть лицо. Даже не попросить Райана предупредительно пальнуть по направлению этого взгляда — что толку, если там кто-то всё время бегает? Дилан торопится за Райаном, порой срываясь на смешной полугалоп; его не покидает тревожное ощущение, что только присутствие Райана хоть как-то защищает от того, кто прячется в темноте. Райан ступает быстро и ловко, держит ружьё так, словно готов в любую минуту вскинуть его к плечу и начать стрелять, и то и дело оглядывается через плечо, проверяя, что Дилан не отстаёт и не теряется. Сосредоточившись, Дилан чувствует, что Райан, в отличие от него самого, никакой настойчивой слежки не ощущает, ничего неприятного. Вернее, ощущает, но не напрямую, а отражённо, цепляя всё это от Дилана.       — Не переживай, — говорит Райан и замедляет шаг, чтобы Дилану было проще за ним поспевать. — Я не дам тебя в обиду. Пока я рядом, с тобой ничего не случится, обещаю.       — Эх, только я начал прицениваться, как бы поныть, как мне страшно. И вот, даже рта не успел открыть, как ты уже тему закрыл, — шутливо и неловко отвечает Дилан. И уже серьёзнее уточняет: — Так ты теперь, получается, через запечатление чувствуешь вообще всё? Постоянно? — Ему почти стыдно, что у него по-другому. Как будто он так уверял вселенную в своей неправильности, что в итоге действительно оказался неправильным.       Но Райан мотает головой.       — Нет. Само по себе оно ничего не даёт почувствовать. Разве только изредка. Мне приходится напрячься, чтобы тебя ощутить, — говорит он. Дилана короткой вспышкой затапливает облегчение — значит, у него так же, значит, ничего неправильного нет, — а Райан продолжает и смущённо признаётся: — Просто сейчас я… ну, часто напрягаюсь. Чтобы знать, что ты плюс-минус в порядке. Или чтобы заметить, что ты не в порядке, и успеть что-нибудь с этим сделать. Так как-то быстрее и проще, чем вопросами тебя долбать. Ты против? Тебя раздражает, что я лезу всё время?       Дилан, наоборот, думает, что это мило. Забота, исходящая от Райана, согревает и успокаивает. И грязный взгляд из темноты, продолжающий обшаривать с головы до ног, на несколько мгновений теряет свою пугающую силу, и Дилан податливо разрешает: — Я не против. Лезь, пожалуйста, сколько тебе угодно!       Ему запоздало приходит в голову мысль, что тот, кто оборвал провода у телефона, мог не полениться и раскурочить заодно и радиорубку. Но нет, ничего подобного. Радиорубка цела, и всё, что внутри — тоже. Дилан суетливо возится, настраивая и подключая оборудование. У него только сейчас начинают дрожать пальцы: а вдруг он не справится? Или не справится старенькая техника? И получится в итоге так, что он пообещал и наврал?       Ему кажется, что Райан занят патрулированием окон и выглядыванием зверя снаружи, — но Райан внезапно подкрадывается со спины и кратко обнимает.       — Эй, не волнуйся, — мягко говорит он, обжигая ухо горячим дыханием. — У тебя всё получится. Ты же умница, — последнее слово кажется сухим, но вместо точки Райан влажно целует Дилана за ухом, прямо в брачную железу, там, где след от зубов. Дилан задыхается от краткой ласки; его словно продирает жаркой волной изнутри, и напрочь вышибает любые тревоги и сомнения. Что плохо — вышибает и здравые соображения тоже: в голове остаётся только мысль о горячих губах за ухом, и всё. Дилан обеими руками вцепляется в шаткий стол и заставляет себя выдавить:       — Если ты продолжишь в том же духе, ничего у меня не получится. Я расплавлюсь, как мороженое. Растаявшее мороженое сигналов не отправляет.       Райан кратко усмехается. Обещает: — Не мешаю больше, — и отходит. Очень быстро его внимание привлекает что-то на улице, и за этим «чем-то» он напряжённо следит через окно.       Короткий поцелуй в итоге неожиданно Дилана не растаскивает в кашу, а помогает настроиться на нужный лад — возможно, здесь и волна сосредоточенности, катящаяся от Райана, вносит свой вклад. Дилан настраивает передатчик, надиктовывает сумбурное, но вроде как достаточно жалостливое сообщение с призывом о помощи, переключает радио на приём и пожимает плечами: — Ну, вот и всё. Теперь ждём. Или нас кто-то услышал, или это был выстрел в молоко.       Какое-то время ничего не происходит. Потом Дилану удаётся кое-как поймать непрерывно ускользающую волну, в которой можно расслышать разноголосые обрывки трескучих фраз:       —… сообщение… двое парней в рубке… один омега… не нашёл… времени мало… использовать омегу, чтобы… перехвати…       У Дилана внутри всё холодеет от мысли, что их с Райаном засекли в радиорубке, похоже, те же охотники, которые бродят по лесу и едва не утащили Ника, которые черт знает чего хотят. Райана же в услышанном цепляет совсем другое.       — Что значит «использовать»? — восклицает он, и его голос с каждой фразой становится всё яростнее — и всё тише, похожий на змею, сворачивающуюся в кольцо перед броском. — Ох, бля, лучше бы им говорить не о тебе! Что, мать их, означает «использовать»?