Five Stars

Для кого-то вроде Чонина, который никогда в жизни не пил алкоголь и не курил травку, похмелье, которое настигает его на следующий день, мучительно. Он чувствует себя так, словно кто-то ударил его железной палкой. И как только он приходит в себя, свет позднего вечера, проникающий через окна, неприятно мешает, поэтому он переворачивается так, чтобы его спина была повёрнута к солнцу. — Боже мой. Это хныканье, едва громче шёпота, когда дрожащие руки Чонина поднимаются, чтобы потереть его лицо. Он чувствует себя дерьмово и полностью дезориентировано, ему требуется на мгновение больше, чтобы понять, что чья-то рука обнимает его за талию, не позволяя подняться. Он оборачивается. Хёнджин всё ещё спит рядом с ним и держит его. Блондин лежит на боку, его лицо теперь открыто там, где оно было прижато к задней части шеи Чонина. Пока Чонин смотрит, он замечает приоткрытые губы Хёнджина, то, в каком беспорядке его волосы, как каждая унция злобы и устрашения стёрлась с его лица и заменилась бесстыдной красотой. Чонину нужно время, чтобы полностью осознать то, на что он смотрит, потому что он не знал, как кто-то может выглядеть так красиво - особенно во сне. Хватка на талии Чонина достаточно крепкая, что пришлось потрудиться, для того, чтобы выбраться. И, как он понимает с каждой секундой, ему придётся это сделать, если он надеется добраться до ванной вовремя, чтобы не умереть от похмелья. Он пытается вывернуться, но Хёнджин только издаёт сонный звук и крепче сжимает его. Чонин предпринимает попытку оторвать от себя пальцы Хёнджина, но тот только стонет и сжимает крепче, чем раньше. Давление на живот вызывает у него тошноту, когда он сдаётся и начинает трясти Хёнджина за плечо. — Мммх.... — Хёнджин, — умоляет Чонин, у него болит голова, его ослепляет от количества боли. Особенно когда послеполуденное солнце бесконечно льётся сквозь арочные окна. Хёнджин держит крепче, его рука прижимается к животу Чонина. — Я же говорил, — сонно бормочет он. — Щеночек называет меня хозяином. — Мне нужно в туалет, — хнычет Чонин, его рука отчаянно трясёт плечо Хёнджина. — Отпусти меня. — Сначала назови меня хозяином. Рвотный позыв. О, боже. Рука Чонина взлетает ко рту, но это не помогает. Хёнджин приоткрывает один глаз и поднимает взгляд. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чонин задыхается. И, наконец, его рвёт. Прямо на плечо Хёнджина, вниз по его руке, на грудь и немного на колени Чонина. Когда Хёнджин кричит и прыгает назад на пол, Чонин наклоняется, чтобы его вырвало на место, которое он только что освободил. А где-то вдалеке Чанбин, Чан и Джисон смеются. У Чонина голова идёт кругом. Во рту ужасный привкус. Его рвота теперь по всей кровати и полу, но что привлекает его внимание. Когда он поднимает взгляд, так это выражение лица Хёнджина. Сначала шок, который быстро сменяется убийственным гневом. — Ты... — Йенни! — задыхается Феликс, подлетая к нему и рывком поднимая бедного мальчика на ноги. — Давай приведём тебя в порядок. — Приведём ЕГО в порядок!? — Хёнджин задыхается, показывая на рвоту, забрызгавшую его спереди. — А что насчёт меня?! Чонину слишком плохо, чтобы уделять ему много внимания, и Феликс откровенно игнорирует его, когда он выводит Чонина из комнаты, а остальные всё ещё смеются - на этот раз над Хёнджином. Феликс заталкивает его в душ. Чонин скулит под струями горячей воды, но это заставляет его чувствовать себя немного лучше. Аккуратно умываясь, он слышит, как Феликс ходит по огромной ванной. В душе Чана есть множество шампуней, кондиционеров и уходовых средств. В то время как в душе Чонина есть только по одной бутылочке каждого, ненадёжно балансирующих на подставке, которая не может вместить все три бутылки, у Чана целая аптека прямо здесь, в душе. Стеллаж огромен и тянется вдоль левой стороны стены. В нём есть шампуни и кондиционеры разных ароматов и марок. Мыла выложены рядом почти таким же образом. Сверху льётся горячая вода, от которой исходит пар, он расслабляет мышцы Чонина. Когда он выходит, Феликс уже там с огромным белым полотенцем, которое он сразу же оборачивает вокруг Чонина, не обращая внимания на его наготу. Он усаживает Чонина и протягивает ему стакан воды с двумя маленькими белыми таблетками. — Обезболивающее, — объясняет Феликс, доставая ещё одно полотенце, чтобы вытереть волосы Чонина. Он нежен, но, учитывая тот факт, что у Чонина мигрень века, любое давление на его голову мучительно. Тем не менее, он не жалуется и засовывает таблетки в рот. — Знаешь, в Австралии легальный возраст употребления алкоголя - восемнадцать лет, — говорит Феликс, вытирая влагу со сладко пахнущих волос Чонина. — Но люди, как правило, пьют раньше, если могут. Друзья постарше могут купить им выпивку, или родители приносят её домой. Я начал пить лет в пятнадцать-шестнадцать. Примерно в этом возрасте. Чонин пытается вспомнить, чем он занимался прошлой ночью. Это приходит к нему по кусочкам. Он помнит, как пришёл сюда, был поражён огромными размерами особняка, и помнит шампанское. Он помнит, как пил с единственной целью напиться. Миссия выполнена, его мозг упрекает его ещё одной дозой боли, чтобы довести дело до предела. После этого всё немного туманно. Он изо всех сил старается вспомнить, и непрошеное воспоминание о Хёнджине всплывает. Хёнджин сидит перед ним, руки Хёнджина прокладывают туннель между их ртами, и он вдыхает... Он задыхается достаточно громко, что Феликс подпрыгивает в испуге. — Вот дерьмо, — выпаливает Чонин, глядя на Феликса. — Я курил травку прошлой ночью? — Ты не помнишь? — Спрашивает Феликс. — Я не удивлён, ты был довольно пьян. Чонин стонет и прячет лицо в ладонях. Он пил и курил травку с Хёнджином. Его мозг отчаянно пытается вспомнить больше, но всё пусто. Возможно, это к лучшему, но он в любом случае, ничего не помнит. Он не понимает, что Феликс перестал вытирать его волосы, пока не поднимает взгляд и не видит, что тот на что-то смотрит. Он опускает взгляд и видит, что Феликс смотрит на его запястья. Он быстро убирает их и прочищает горло. — Спасибо, что... привёл меня в порядок. Думаешь, Хёнджин будет долго злиться на меня? Феликсу требуется немного больше времени, чтобы найти ответ. Он звучит так же неловко, как чувствует себя Чонин, но, к счастью, отвечает на вопрос. — Возможно, дай ему денёк, — советует он. — Не волнуйся. Мы поедем с Ханом и Минхо домой, чтобы Хёнджин не смог добраться до тебя. Он уходит на мгновение, и Чонин осторожно поворачивает руки, пока внутренняя сторона его запястий не прижата к коленям и не скрыта полотенцем. Когда Феликс возвращается, у него в руках белая рубашка, чёрные штаны с поясом и носками. — Это Чана, — говорит он, когда Чонин медленно встает и забирает одежду. — Может быть великовато для тебя, но, по крайней мере, всё чистое. Он не лжёт. Чан немного крупнее Чонина, его плечи шире, и у него больше мышц, но он ниже ростом. Рубашка неловко сидит на Чонине, свободно свисает с плеч, слишком большая и мешковатая. Штаны ещё хуже, и Чонину приходится застегивать ремень до последней возможной дырочки, чтобы они не спадали с лодыжек. Как только он одет и готов, то поднимает глаза и видит, что Феликс выглядит немного неловко. Он выглядит так, как будто хочет что-то сказать, но не знает, как это сказать. Чонин знает, о чём он хочет поговорить. Он не хочет, он никому об этом не рассказывал. Меньше всего хотелось бы тем людям, которые могут стоять за исчезновениями в Пусане. Как только Феликс открывает рот, Чонин нетерпеливо вмешивается. — Давай вернёмся, — он сияет, улыбаясь ярче, чем нужно. — Прежде чем они подумают, что мы делаем здесь что-то странное. Это работает. Феликс ухмыляется и кладёт руку на плечи Чонина, чтобы вывести его обратно в коридор. — Не будет впервые, когда я делаю что-то странное в ванной, — обещает он. Главный бальный зал теперь чист. За то время, что Чонин и Феликс провели в ванной, слуги, должно быть, убрали футоны и вымыли пол. Все находятся в разных состояниях похмелья. И когда Чонин входит в комнату, первое, что он видит - это Хёнджин, стоящий с Чанбином. Тот смеётся над ним, но Хёнджин теперь чист и одет в толстовку Чана, которая, кажется, полностью поглощает его. — Йенни, ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает Сынмин, когда Чонин отходит от Феликса, чтобы присоединиться к нему. Теперь в них есть чувство лёгкости, фамильярности, возникшее после того, как они вместе напились прошлой ночью. Потому что рука Сынмина лежит на плечах Чонина, как будто они друзья уже много лет. — Чувак, тебя вырвало прямо на Хёнджина, — хихикает Джисон. — Это было классично, жаль, что у меня нет моего телефона. Краем глаза Чонин видит, как Феликс разговаривает с Чаном, и чувствует укол беспокойства в животе, когда оба смотрят на него, но он отводит глаза. Вместо этого встречается взглядом с Хёнджином, и хмурое выражение на невозмутимом лице Хёнджина, кажется, остаётся постоянным. — Нам пора идти, — говорит Джисон. — «God’s Menu» может быть закрыто сегодня вечером, но не завтра. Мы должны использовать этот день, чтобы прийти в себя. — Напомни мне никогда больше не курить травку, — бормочет Минхо, устраиваясь под рукой Джисона и, кажется, мурлыкая. Чонин смотрит на Джисона с опаской. Вчера вечером парень тоже сильно напился. — Ты в порядке, чтобы вести машину? — спрашивает он обеспокоенно. — Со мной всё в порядке, — уверяет его Джисон. — Итак, кто со мной? Я везу Минхо, Ликса и тебя, верно? И тут вмешивается Чан. — На самом деле, — говорит он, его рука обнимает Чонина, чтобы оттащить его от Сынмина. — Я подумал, что мог бы провести время с нашим новичком сегодня. Ты не против? Чонин смотрит на него и бледнеет. Феликс, должно быть, сказал ему. Улыбка на лице Чана обезоруживающе дружелюбна, и всё равно у Чонина в животе поселилось гнездо гадюк. Тем не менее, он ничего не может сделать, кроме как улыбнуться и медленно кивнуть. — Да... не против, всё в порядке. Улыбка Чана достигает его глаз, это приятное зрелище, но его хватка на Чонине довольно крепкая. Почти предупреждающая. — Я подвезу тебя домой позже, — обещает он. Чонину удается улыбнуться, но, честно говоря, он просто хочет домой. Он не хочет говорить о том, что произошло слишком давно, он просто хочет вернуться и спать в своей постели. Тем не менее, он не может отказать Чану. Остальные прощаются. Хёнджин продолжает смотреть на него, и всё, что может сделать Чонин - это опустить взгляд, даже когда он чувствует, как глаза Хёнджина прожигают дыру в его черепе. В конце концов, тот тоже уходит, и Чонин чувствует, как его тело расслабляется после этого. Он не готов иметь дело с Хёнджином сегодня, особенно когда он всё ещё чувствует себя таким разбитым после вчерашней вечеринки. Когда все уходят, Чан потирает его руку и улыбается ему. — Давай сходим куда-нибудь пообедать, — предлагает он. — Я знаю лекарство от похмелья. — Сон? — Чонин не может не предложить с надеждой в голосе. Это только заставляет Чана смеяться. — Ещё лучше. Давай, я угощаю. У Чана много машин. Чонин узнаёт об этом, когда следует за Чаном в его гараж и смотрит на ряд машин, припаркованных бок о бок. Всего он насчитал двадцать штук, выстроенных как на общественной парковке, а не в частном гараже. Он разинул рот, глядя на выставленные машины, прежде чем последовать за Чаном к выбранной им машине. Чонин видел кабриолеты только в телевизионных сериалах. Это совсем другой опыт - увидеть его своими глазами. Гладкий, блестящий и серебристый. Верх уже опущен, и когда Чонин забирается внутрь, он скользит по кожаной обивке и вынужден держаться за дверь, чтобы не упасть окончательно. — Я буду ехать медленно, — обещает Чан, садясь рядом с ним. — Люблю кабриолеты, но проблема в моих волосах. Чонин смотрит на него. Светлые локоны Чана несколько вьющиеся и длинные. Он может только представить, что длительное воздействие ветра, отбрасывающего его волосы назад, к концу поездки превратит их в нечто похожее на крысиное гнездо. Он пытается не смеяться над мысленным образом, но когда он фыркает, Чан улыбается вместе с ним. — Я знаю, мне, наверное, стоит подстричься, — соглашается он, заводя машину. — Пристегнись, Йенни. Я поведу медленно, но не слишком. В самых богатых районах Сеула, тех, куда Чонин никогда бы не мечтал попасть, яркие огни освещают улицы, которые никогда не пустеют, независимо от времени. Рестораны высокого класса, расположенные вдоль пешеходной дорожки, всегда безупречны. Сияющие окна без единого пятнышка грязи отражают ухоженные улицы и людей, достаточно богатых, чтобы ходить по ним. Эти рестораны печально известны тем, что не вывешивают меню и цены на входе. Общая идея заключается в том, что если вам нужно спросить, значит, вы не можете себе этого позволить. Чонин обнаруживает, что то же самое можно сказать и об элитной части Пусана. И когда Чан показывает чёрную кредитную карту, он чувствует, как его собственная банковская карта сжимается от стыда, когда он входит в ресторан и следует за официантом, который, кажется, из кожи вон лезет, чтобы обеспечить Чану лучшее место в заведении. Пол отполирован. Чонин чувствует себя не в своей тарелке в своей одежде, когда видит дорогие туфли, платья и костюмы-тройки других клиентов. Как будто чувствуя его дискомфорт, Чан тянется назад, чтобы взять его за руку и прижать к себе. Выглядит так, будто папик гуляет со своим очередным мальчиком-игрушкой, и хотя эта мысль мелькает в голове Чонина, персонал даже не моргает. Их ведут на второй этаж, где ждёт столик на четыре персоны с балконом и видом на город и два бокала вина наготове. — Ах, воды, пожалуйста, — говорит Чан, когда они садятся. Он кивает Чонину. — Не очень люблю пить. Стакан быстро убирают и заменяют его высоким стаканом воды со льдом, лимоном и мятой. Чонин посмеялся бы над аранжировкой, если бы не знал, что просто вдох в этом ресторане стоит больше, чем он когда-либо заработает за всю свою жизнь. — И два обезболивающих, пожалуйста, – Чан обращается к официанту. Чонин оставляет заказ за Чаном. Один взгляд на меню подтверждает, что он не может его прочитать. И только когда Чан начинает говорить, он понимает, что тот говорит по-французски. Банчан приторно, сладко лепечит. Для Чонина он звучит как носитель, но непонятно, как это может звучать для кого-то кто на самом деле француз. Когда официанты уходят, Чан поворачивается к Чонину и берёт бокал с вином. Он на мгновение взбалтывает жидкость. Его глаза с любопытством наблюдают за Чонином, и этого более чем достаточно, чтобы вывести его из себя. У него есть тайное подозрение, что он знает, о чем пойдёт речь, и он не уверен, хочет ли он сам поднять эту тему первым или оставить шаг за Чаном. — Это была настоящая тусовка, — комментирует Чан после того, как Чонин послушно принял обезболивающее. — Тусовки - это хорошо. Они помогают в сплочении команды. Я узнал это в школе менеджмента. — Ты ходил в школу менеджмента?— спрашивает Чонин, прежде чем он может подумать. Как сын нынешнего премьер-министра и наследник состояния компании, естественно, ему пришлось бы кое-чему научиться, чтобы управлять ею. Тем не менее, Чан просто безобидно улыбается и делает глоток вина. — Одна из многих вещей, которые заставил меня сделать дорогой папочка. Управлять командой нелегко, поддерживать всеобщее счастье, улаживать конфликты до того, как они разгорятся, следить за тем, чтобы все были на одной волне - это требует некоторой работы. Чонин помнит, как его собственный отец говорил ему это, когда получил повышение до начальника полиции. Он тяжело сглатывает и смотрит на свои колени. — Это часы и часы попыток понять людей, которых ты нанимаешь. Плохой руководитель сказал бы, что основная задача - просто следить за тем, чтобы все приходили на работу, но на самом деле это нечто большее, — продолжает Чан. Его голос как-то успокаивает, и Чонин не может посмотреть ему в глаза. — Речь идёт о том, чтобы людям было комфортно, чтобы они были счастливы. Они должны быть счастливы работать на тебя, и если они недовольны, либо ты можешь что-то с этим сделать, либо, возможно, они не подходят для компании, и эта работа не является их призванием. Чонин закусывает губу. — А что насчёт меня? — он тихо спрашивает. — Помогла ли тебе эта вечеринка понять меня? — Немного, — любезно улыбается Чан. — Чтобы узнать кого-то получше, нужно время, и ты никогда не увидишь настоящую сторону человека, если просто напоишь и накуришь. Я не участвую в этом, но некоторые из моей команды практикуют, как ты видел. Он, конечно, помнит, как Хёнджин говорил ему об этом. Тон его голоса вызывает дрожь по спине, даже когда другого нет рядом с ним. — Послушай, босс... — Чан, — поправляет его другой. — Зови меня Чан. Все остальные так делают, никто не называет меня боссом. — ... Чан, я понимаю, о чём идёт речь, – Чонин тяжело сглатывает и смотрит вниз. —Я знаю, — щебечет Чан. — Ты не слепой и видел, как Ликс разговаривал со мной, и это, должно быть, было у тебя в голове всё утро. — Я не хочу об этом говорить, — быстро выпаливает Чонин. Он опускает запястья на колени и снова смотрит на Чана. — Правда, не хочу. Это было давным-давно, теперь я другой. Чан кладёт правую руку на стол и поворачивает ладонь, пока не обнажается запястье. Там, на виду, три старых шрама, идущие от кончика его запястья до середины руки. — Как и я, — говорит он спокойным и тихим голосом, позволяя Чонину смотреть на метки. Он возвращает запястье и смотрит на Чонина, в его взгляде нет ни капли твёрдости или осуждения. Только лёгкая открытость, тихое доверие, которое началось с него. Чонин чувствует, как у него пересыхает в горле, когда он тянется за стаканом и быстро допивает его, как только официанты приносят еду. Это как произведение искусства. Безупречный фарфор тарелок не свидетельствует о том, что они использовались ранее. Блюда, безукоризненно подобранные для создания того, что Чонин может только вообразить как чистое искусство, дополненное изумрудно-малиновым - соусом для завершения образа. Он смотрит на это мгновение и мысленно не может не задаться вопросом, насколько ужасно глупо было бы, если бы он это сфотографировал. Они ждут, пока официанты уйдут, прежде чем снова заговорить. Чонин смотрит на замысловатый набор столовых приборов и даже не знает, с чего начать. Он слышал, что для изысканной кухни требуется больше ложек, чем может понадобиться одному человеку, но ряд ножей и вилок, который он видит безупречно выстроенным рядом с его тарелкой, абсолютно нелеп. — Начни с края и прокладывай себе путь внутрь, — любезно советует Чан. Чонин тяжело сглатывает. Вероятно, ему следует что-нибудь съесть - видит Бог, сегодня утром его стошнило всем содержимым желудка на Хёнджина - но всё, что приходит ему в голову, это вид порезов на запястье Чана. — Это были... глубокие порезы, — бормочет он. Наступает минута молчания, и он не уверен, что не сказал лишнего. Эта тема чувствительна для него, как должна быть и для Чана. Но прежде чем он успевает извиниться, Чан продолжает. — Да, были, — кивает он. — Это видно по порезам. Какие из них для внимания, какие для развлечения, а какие серьёзные, — Чан кивает на свои запястья. — Это было серьёзно. — Когда ты?... — Мне было около пятнадцати, — откровенно признаётся Чан. — Я тогда сильно поссорился со своим отцом из-за будущего - у него были планы на меня, как ты можешь себе представить. Чонин кивает. Он может легко представить это, и Чан смеётся. — Да, я клише богатенького мальчика, — говорит он. — Наследник корпорации монстра, моя жизнь была спланирована - в комплекте с браком по расчёту. Отец всё спланировал, и я не имел права отказывать ему. Достаточно ужасно. Это напоминает Чонину его собственного отца. У его отца тоже были планы на него, и они не совпадали с планами, которые были у его матери на него. У обоих родителей было свое видение того, каким может быть Чонин, и ни один из них не спрашивал самого Чонина, чего он хочет. Конечно, если бы они это сделали, Чонин не знал бы, что ответить. — Брак по договорённости, да? — Ага, — усмехается Чан. — Знаком с ней с детства. Она отвратительная штучка, и если я действительно женюсь на ней, это будет ад. К счастью, стремление моего отца к власти отвлекает меня больше, чем перспективы моего брака, так что пока мы в безопасности от красной свадьбы. Чонин хмурится, и когда Чан замечает, что тот не понял намека, он тяжело вздыхает. — Ты и я, марафон игры престолов. Съешь что-нибудь, тебе станет лучше. Тарелка даже выглядит слишком красивой, чтобы её трогать. Но Чонин аккуратно тыкает брокколи вилкой. Оно прекрасно пропарено, не слишком мягкое и идеально чувствуется во рту. В сочетании с мясом и соусом оно сначала тает во рту, а затем раскрывается в полной мере. Его желудок внезапно протестующе урчит, как будто он только сейчас вспоминает, что голоден. И Чонин, не колеблясь, ест еще. — Я не буду спрашивать о твоей истории, — уверяет его Чан. — Это удивило Феликса, но он тоже не из тех, кто лезет не в свое дело. Твоё дело - это твоё дело, но если тебе кто-нибудь нужен... Приглашение остается открытым, ему не нужно заканчивать предложение, и всё равно Чонин чувствует то же самое скручивание в животе. Тревога. Чан может видеть его насквозь, и хотя он никогда не показывал ему свои запястья, Чонин чувствует то же самое, что и если бы он их показал. Он чувствует себя голым, весь его стыд на виду для других, чтобы они забавлялись и высмеивали. Это заставляет его сердце биться немного быстрее. Наполовину страх, наполовину чистая тревога, но прежде чем он успевает полностью утонуть в этом, рука Чана тянется через стол и берет его руку. Он почти отстраняется, но хватка Чана на его руке удерживает его на месте. Он ничего не говорит. Чонин пристально смотрит, ожидая, что тот заговорит, но этого не происходит. Он просто задерживает взгляд, многозначительный и наполненный своим молчанием. — ... спасибо, — наконец удаётся выдавить Чонину. — Я просто... это было давно, и я уже не тот, кем был раньше. К счастью, Чан меняет тему, и Чонин благодарен ему за это. Атмосфера сразу меняется, когда Чан вместо этого начинает говорить о ресторане. — Я знаю, что иногда там может быть беспокойно, — объясняет он, делая ещё один глоток вина из бокала. — В том числе в особенные вечера. К счастью, подобные мероприятия редки, но именно такие ночи сильнее всего действуют всем на нервы. Это слишком хорошая возможность, чтобы её упустить. Чонин обнаруживает, что спрашивает, прежде чем он действительно может дать себе время подумать. — Я никогда не видел ресторана, в котором устраивались бы оргии, — комментирует он. — Если ты не возражаешь, я спрошу, что это было за событие? К его удивлению, Чан довольно откровенен по этому поводу. — Об этом, — говорит он с яркой улыбкой. — Неужели сообщники моего отца такие развратные, грешные ублюдки, какими они и являются на самом деле? Жёсткие политики их элиты, наконец, спустились с небес, чтобы поиграть с дьяволами на ночь. В ту ночь Чан сказал английское слово. «Жертвоприношение». Чонин до сих пор не знает, что это означает на корейском, но он делает мысленную заметку, чтобы посмотреть это позже. — Мне... жаль уборщиков, — тихо комментирует он. Чан просто смеётся. — Не волнуйся, им платят в десять раз больше за такую работу. Неприятное дело, но кто-то должен этим заниматься. Кроме того, за такие вечера очень хорошо платят, на следующей неделе вы все получите бонусы за свою работу. Чонин улыбается, но ему неловко. Неужели это была просто ночь, когда политики сбрасывали свои кандалы, чтобы потрахаться? Его интуиция говорит ему «нет», но он не был здесь достаточно долго, чтобы понять весь беспорядок, и у него не было никаких доказательств, просто внутреннее чувство. Их похмельный обед подошёл к концу, Чонину стало немного лучше, когда он вышел из ресторана с Чаном. Он чувствует себя менее отвлеченным тем, насколько неуместно он выглядит в таком месте, и больше уделяет внимания Чану. Действительно ли тот пригласил его на обед, чтобы поговорить о его старых шрамах? Они возвращаются в машину, и Чонин не хочет спрашивать Чана, собирается ли он домой. Тот тоже ничего не говорит, пока они не выезжают на открытую дорогу, и Чан не начинает напевать себе под нос. — У меня есть кое-что, о чём нужно позаботиться, — объявляет он, слегка улыбаясь Чонину. — Пойдём со мной? Потом я отвезу тебя домой. Чонин кивает, он не видит особого выбора в этом вопросе. Чан везёт их обратно к центру города, и когда холмы превращаются в высокие здания, он переводит разговор в то русло, которого Чонин не ожидал. — Итак, Хёнджин, кажется, заинтересовался тобой. Чонин почти задыхается, ему приходится отвернуться к окну, пытаясь скрыть удивление на лице. — Думаешь? — спрашивает он, его голос на удивление ровный. — Я не заметил, все были довольно милыми. — Все милые, — смеётся Чан. — Феликс, например, добр ко всем, и, поскольку он с тобой на кухне, то будет тем, с кем ты будешь иметь дело больше всего. Он и Сынмин. Но то, что Хёнджин проявляет интерес к кому-либо, удивительно - он не из таких. Не проявлял, до тех пор, пока не сорвал с Чонина его прикрытие и не сделал его достаточно уязвимым, чтобы тот стал его щенком или кем бы он там ни был. Чонин всё ещё чувствует горечь от того, как сильно его отец подставил его. Это всё ещё не похоже на беспечную ошибку. Чонин всё еще смотрит на Чана и притворяется удивлённым. Учитывая то, что он уже знает об этом психованном ублюдке, тот факт, что он не славится проявлением интереса к кому-либо неудивителен. Но Чонин - милый новичок Чонин. Который не так давно работает в «God’s Menu», не должен этого знать. — Правда? — Это необычно для Хёнджина. Он из тех, кто держится особняком, не утруждает себя разговорами с кем-либо, если только не должен. Большинство из нас согласились, что это просто какой он есть, но, по всей видимости, по отношению к тебе это всё по-другому. — Ну... может быть, я интересный? – Чонин неловко прочищает горло и отводит взгляд. Это, по крайней мере, заставляет Чана засмеяться. — Может быть, и так, — легко соглашается он, и, к счастью, эта тема отходит в сторону. Чан заезжает на подземную парковку страхового агентства. Тут довольно большая территория, но припаркована только одна машина. Белый седан, припаркованный недалеко от дальнего угла района. Чонин поднимает голову, и, хотя окна слегка затемнены, он видит фигуру внутри. Чан паркуется в трёх блоках от машины и поворачивается к Чонину. — Я ненадолго, — обещает он, прежде чем выйти и оставить Чонина в машине. Чонин наблюдает, как Чан пересекает свободное пространство и забирается на пассажирское сиденье белого седана. Окна тёмные, он видит две тени, тень Чана разговаривает со второй, которая отклоняется от него. Как будто его запугивают. Затем Чан наклоняется. Чонин не может сказать, что происходит, но водитель, кажется, теперь сидит на месте. Он больше не отклоняется. Ещё две минуты, и Чан вылезает из машины с коричневым бумажным пакетом в руке. Он закрывает дверь, прежде чем Чонин может мельком увидеть водителя, и когда Чан возвращается в машину, он бросает сумку на заднее сиденье. — Хорошо, — вздыхает он, заводя машину. — Давай отвезём тебя домой. Держу пари, что после вчерашнего ты готов проспать остаток выходного дня. Чонин сгорает от любопытства. Он оглядывается на седан и мысленно отмечает номерной знак, когда Чан отъезжает. Затем он снова переводит взгляд на Чана, прежде чем тот заметит, на что он отвлёкся. — Вы всегда так жёстко тусите? — спрашивает он, чувствуя нервных червей в животе. — Я имею в виду, я видел, что алкоголь, но не травку. — Обычно это Хан и Хёнджин, — поправляет Чан. — Иногда Минхо тоже принимает участие. Я оградил Феликса от этого, не хочу, чтобы он увлёкся этим. Я и сам не участвую, мне нравится оставаться здоровым. Именно то, как Чан говорит о Феликсе, привлекает внимание Чонина. Почему из всех именно он приложил все усилия, чтобы убедиться, что Феликс не сделает ничего подобного? — Я надеюсь, что однажды ты сможешь нам довериться, — говорит Чан, когда они приближаются к дому Чонина. — Работа не обязательно должна быть просто местом, куда ты идёшь, чтобы заработать деньги. Ты проводишь большую часть своего времени с нами, имеет смысл познакомиться ближе. Мы не так уж плохи. Чонин всё ещё умирает от желания узнать, что находится в коричневом бумажном пакете, лежащем на заднем сиденье, но нет возможности даже взглянуть. Не без того, чтобы Чан заметил. Поэтому, когда Чан подъезжает к дому, Чонину приходится просто поблагодарить его и вылезти, нет никакой возможности посмотреть, чтобы это вообще осталось незамеченным в этой ситуации. Он благодарит Чана за поездку и наблюдает, как Чан уезжает. Только когда его машина исчезает из виду, Чонин чувствует, насколько он на самом деле устал. Не просто оправляясь после прошлой ночи, но и от всей этой ситуации. Его отношения с Хёнджином, тот факт, что он всё еще знает, что Чан каким-то образом стоит за исчезновениями, и в центре всего этого - тот богом забытый ресторан. Что-то не так. Что-то серьёзно, серьёзно не так, и ему нужно пойти на некоторый риск, если он вообще собирается что-то узнать. Он может видеть Минджи в саду, когда входит. Она не замечает его присутствия, слишком занятая разговором со своими цветами. Чонин пробирается внутрь, и в ту секунду, когда он оказывается в своей спальне, чья-то рука хватает его за горло и прижимает к стене. Он узнаёт запах до того, как его зрение прояснится, и он оказывается лицом к лицу с Хёнджином. — Должен был догадаться, что ты будешь здесь,— прохрипел Чонин, немного запыхавшись из-за внезапного столкновения со стеной. — Пришёл, чтобы отомстить за это утро? Хёнджин ухмыляется. — Никого никогда не рвало на меня раньше, и если бы ты был кем-то другим, я бы выпотрошил тебя за это, — рычит он и захлопывает дверь, прежде чем Оникс тоже сможет войти. — К счастью для тебя, ты мне нужен для кое-чего. Чонин издает писк, его ноги волочатся, когда Хёнджин разворачивается и бросает его на кровать. Его руки инстинктивно поднимаются, чтобы закрыть лицо, но слишком поздно, Хёнджин забирается на него, и Чонин снова чувствует холодный стальной поцелуй лезвия у своего горла. Это слишком знакомо. Он слишком медлителен, чтобы остановить другую руку Хёнджина, которая хватает оба его вырывающихся запястья и прижимает их к кровати, сжимая их над головой, в то время как его вес удерживает Чонина под ним. Он клянётся, что видит, как глаза Хёнджина краснеют. — Хорошо, Йенни, — вздыхает Хёнджин, как будто он не прижимает ножом к горлу Чонина. — Давай немного поговорим о твоем папочке, хорошо? Чонин хнычет, лезвие снова врезается в его кожу, и если он хотя бы вздохнет, пойдёт кровь. Хёнджину, похоже, всё равно. Тем не менее, несмотря на угрозу быть разрезанным, как свинья, Чонин каким-то образом находит в себе мужество ответить ему. Это как импульс, он ничего не может с собой поделать, ему надоело бояться этого сумасшедшего. — Я думал, ты мой новый папочка, — дразнит он, вскрикивая, когда лезвие действительно слегка порезало его кожу. Немного крови стекает по шее, когда он задыхается и продолжает. — Ты ревнуешь к моему старому папочке? Не волнуйся, я надену ошейник, если хочешь. Он понятия не имеет, откуда это берётся. Раздражение? Желание увидеть, как Хёнджин сломается? Или, может быть, это заменило его прежние суицидальные наклонности и проявилось как желание быть убитым этим маньяком. Но в любом случае, Чонин удивляет себя своей собственной наглостью. Хёнджин смеётся. — У тебя хватает наглости так со мной разговаривать, щенок. Конечно, я не собираюсь тебя убивать, но я могу сделать с тобой нечто гораздо хуже, и ты это знаешь. Ноги Чонина бесполезно дрыгаются, а глаза сияют. — Хочешь, я надену блестящий розовый ошейник? — предлагает он, откровенно издеваясь над ним. — Хочешь, чтобы на нём было твое имя, папочка? На этот раз нож намеренно делает ещё одну маленькую царапину на его коже, и он взвизгивает. Хёнджин наклоняется, светлые волосы закрывают его красивое лицо, когда он опускает нож. — Начинай говорить, щенок, пока я что-нибудь не отрезал, — предупреждает он. — Кроме своего единственного сына, он послал кого-нибудь ещё? — Какого хрена он бы мне сказал об этом? – Чонину хочется закатить глаза. Ты действительно хочешь умереть? Его мозг продолжает ругаться на него. Что, блять, с тобой не так? Ещё раз Чонину напоминают, что он действительно должен опасаться. Но он просто не боится. Рядом с Чаном он напуган и осторожен. С другими он не так бдителен, насколько это возможно. Но не с Хёнджином. Возможно, это потому, что Хёнджин уже знает, кто он, и ещё не убил его за это. Может быть, Чонин хочет, чтобы он это сделал. Может быть, он слишком сильно полагается на то, что он этого не сделает. Но Чонин просто не может найти в себе силы бояться его. Хёнджин, кажется, тоже это понимает, потому что он садится и убирает нож. — Хорошо, — говорит он. — Ты не боишься ножа. Учитывая состояние твоих запястий, возможно, мне не стоит удивляться. Это заставляет Чонина вообще перестать сопротивляться. Его глаза расширяются, когда он смотрит на Хёнджина. — Ты видел? — Ну конечно, я видел, — усмехается Хёнджин и берёт одно из запястий Чонина, чтобы убрать рукав и показать старые, побелевшие шрамы. — Ты думаешь, я изучил твою настоящую историю и пропустил совершенно очевидную часть, где ты оказался в психиатрической лечебнице на четыре года? Чонин пытается вырвать своё запястье, но Хёнджин держит его в тисках. Он пытается не показывать страх и эмоции на своем лице, но уже слишком поздно. Улыбка Хёнджина становится шире, как у гадюки, увидевшей свою жертву, когда он понимает, что попал в больное место. — Отвали от меня, — шипит Чонин, пытаясь звучать более устрашающе, чем на самом деле. — О, задел больную тему? — Хёнджин дразнит неустанно. — Скажи мне, они надели на тебя смирительную рубашку и кормили тебя с ложечки четыре года? Дорогой папочка, конечно, сделал всё возможное, чтобы никто не знал, что его сын сумасшедший, он даже записал тебя в клинику под вымышленным именем. — Хёнджин, пожалуйста! — Чонин умоляет, его глаза уже наполняются непролитыми слезами. Он не хочет говорить об этом, он не хочет возвращаться туда. — Зови меня хозяин, — жестоко упрекает Хёнджин. — Знаешь, я хотел бы это увидеть. Ты в смирительной рубашке? Это было бы зрелище. Чонину удается вырвать свою руку из хватки Хёнджина, и, не задумываясь, он сразу же ударяет его так сильно, как только может. С силой отталкивает его от своей талии, и как только ему предоставляется шанс, Чонин поднимает одну ногу и ударяет ею Хёнджина, с громким стуком сбрасывая его с кровати на пол. Тело Чонина реагирует чисто инстинктивно. Он хватает клинок, который отбросил Хёнджин, и забирается на другого, прежде чем тот успевает встать. Чонин прижимает лезвие к его горлу, и вместо страха в глазах Хёнджина он видит лёгкое удивление и веселье. — Ах, так щенок умеет лаять, — дразнит Хёнджин, и Чонин не понимает, как он может быть таким веселым и спокойным, когда у Чонина есть все шансы перерезать ему горло здесь и сейчас. Это было бы так просто, и он был бы свободен от единственного человека, который знает, кто он на самом деле. Но он не может этого сделать, и Хёнджин это знает. — Немного ближе к яремной вене, — дразнит блондин, его рука поднимается, чтобы направить хватку Чонина к пульсирующей вене в его горле. — Если ты собираешься кого-то убить, перережь эту вену. — Ты с ума сошёл?! — задыхается Чонин, его хватка на ноже ослабевает, пока он не роняет его совсем. Он приземляется рядом с шеей Хёнджина с лёгким стуком. — Ты хочешь умереть? — Мы все умираем, щеночек, — комментирует Хёнджин. — Я просто не против, когда меня выталкивают в начало очереди. Чонин даже не видит, что происходит, но он сбросил Хёнджина с талии сильным ударом ноги. Он приземляется где-то в ногах кровати с тяжелым стуком о деревянный пол. Он садится как раз вовремя, чтобы увидеть, как Хёнджин тоже принимает сидячее положение. — Конечно, — вздыхает блондин, его рука снова берёт свой клинок. — Если бы ты убил меня, это было бы неловко. Он прыгает на Чонина, и каким-то образом инстинкты выживания Чонина побеждают. Он отползает в сторону, чтобы увернуться, и отвечает быстрым ударом в лицо Хёнджина. Тот издает небольшой удивленный вопль, что абсолютно удовлетворяет, пока Чонин не получает ответный удар в живот. С него хватит. Чонин просто хочет, чтобы этот маньяк убрался из его комнаты и жизни. Он бросает книгу в твёрдом переплете в него, и она попадает Хёнджину прямо в лицо. У него есть всего секунда, чтобы насладиться тихим визгом боли, прежде чем Хёнджин бросает нож и набрасывается на него с кулаками. Чонин борется за свою жизнь. Хёнджин ударяется головой о стол, а Чонин пинает его в живот. В какой-то момент Чонину действительно удается одержать верх, и он садится верхом на Хёнджина. Его руки обхватывают горло и душат, пока Чонина не сбрасывают, потому что он забыл прижать руки Хёнджина. К тому времени, как солнце садится. В спальне Чонина полный беспорядок. Книги и одежда разбросаны по всему полу. В комоде отсутствует ящик. Чонин достал его, чтобы бросить в Хёнджина. Кровать в беспорядке из пуха и перьев, потому что нож Хёнджина разрезал подушку и теперь воткнут в стену. Хёнджин и Чонин сидят по разные стороны, оба в крови, в синяках и побоях, тяжело дышат и смотрят друг на друга. На мгновение они замолкают. Оба переводят дух и наслаждаются ущербом, который они причинили друг другу. Синяк под левым глазом Хёнджина не пройдет за одну ночь, и Чонин почти уверен, что в какой-то момент вывихнул руку. Он чувствует вкус крови во рту, но он всё ещё очень рад, что ему удалось нанести столько урона другому. Наконец, Хёнджин нарушает молчание. — Ну, по крайней мере, ты умеешь драться, — смеётся он, его рука поднимается, чтобы сжать челюсть. Немного больно после того, как Чонин ударил его прямо в подбородок. — Несмотря на твои шрамы, ты не слабак. — Мои шрамы не делают меня слабым, — раздраженно огрызается Чонин, опуская рукава, чтобы снова прикрыть их. — Делают, — говорит Хёнджин, и на этот раз он не дразнит. Он серьёзен. — Они представляют собой время, когда ты хотел откинуться пораньше. Для меня это слабость. Чонин хочет ударить его снова. Он бы так и сделал, если бы у него не болело все тело. — Но теперь ты мой, и у тебя нет права причинять вред тому, что принадлежит мне, — говорит Хёнджин, указывая на Чонина и его тело. — Только я имею право это делать. Чонин фыркает в ответ. Хёнджин только что провёл большую часть дня, причиняя ему боль. Он всё ещё может считать свое возмездие победой. У Чонина есть тайное подозрение, что никто раньше не мог причинить вреда Хёнджину, и живёт, чтобы рассказать об этом. Каким-то образом он всё ещё дышит. — Итак, — продолжает Хёнджин, как будто они вовсе не дрались только что. — Вернёмся к текущей теме. Дорогой папочка. Чонин чувствует, что сдаётся. — Что ты хотел узнать? Может ли он лгать? Сможет ли Хёнджин увидеть это насквозь? Возможно, но у Чонина всё ещё есть голос в голове, говорящий ему, чтобы он хотя бы попытался обмануть его. — Его возраст. — 53. — Лжец, ему 49. Чонин ничего не может с этим поделать. Он смеётся и видит, что другой смеётся вместе с ним. — А ты собираешься поверить хоть одному моему слову? — спрашивает он. — Ты просишь у меня информацию, ты же знаешь, что я могу солгать. — Да, — возражает Хёнджин. — Но я рассчитываю на твою волю к выживанию, что остановит тебя ото лжи мне. В конце концов, он человек, который не замел твои следы и оставил тебя открытой мишенью для кого-то вроде меня. Это человек, который бросил тебя на четыре года. Зачем быть верным такому отцу? — Почему нет? — Чонин дразнит. — Я послушный сын. Глаза Хёнджина вспыхивают, ухмылка заставляет кровь Чонина стыть в жилах. — Чем больше я узнаю о тебе, Йенни, тем меньше верю, что ты так невинен, как кажешься. Может быть, есть ещё одна причина, по которой дорогой папочка не хотел быть привязанным к тебе. Чонин борется с собой, чтобы не скривиться от подтекста. Он не может позволить Хёнджину получить ответы на все вопросы о его жизни. Тот факт, что он уже знает так много, достаточно плох. — Хорошо, так что ты на самом деле хотел узнать? Хёнджин ухмыляется. — Скажи мне что-нибудь, чего я не нашёл бы в базах данных или газетах. Что-то обыденное, о чём знаешь только ты. Какая его любимая еда? Чонин поднимает бровь, глядя на него. И все это ради такого банального вопроса? — Бульгоги. — Как банально. — Ты спросил. На этот раз он говорит правду. Он не понимает, что Хёнджин мог бы сделать с этой информацией. Он наблюдает за блондином, и Хёнджин, к большому разочарованию, не показывает никаких эмоций на своем лице. Только улыбка. Пустая улыбка, которая напоминает Чонину о каждом психопате-убийце, которого он когда-либо видел в сериалах. Ганнибалу Лектеру понравился бы Хёнджин. — Ладно, — говорит Хёнджин, поднимаясь на ноги, как будто Чонин не провёл большую часть последнего часа, пиная их. — Я ухожу. — Что, это всё? — Чонин усмехается. — Ты приходишь сюда, надираешь мне задницу, снова режешь мне шею, и всё из-за такого скучного вопроса? — Ты тот, кто начал эту драку, не я. Если бы ты подыграл мне с самого начала, щеночек, мы оба были бы целы. Чонин хмурится, он ничего не может с этим поделать. Он зол, устал, и теперь у него все болит. Хёнджин не выглядит также плохо, когда направляется к двери и выходит. Прежде чем он уходит, его красивые глаза поворачиваются к Чонину, и от его улыбки по спине Чонина пробегают мурашки. — Тебе бы подошёл ошейник, — улыбается Хёнджин. — Какой твой любимый цвет? — Пошёл ты. Он наполовину ожидает, что его ударят за это, но всё, что делает Хёнджин, это улыбается и уходит. Чонин прислушивается к его удаляющимся шагам и смотрит в окно, чтобы увидеть, как тот выходит через ворота на улицу. Только когда он скрывается из виду, Чонин хватает единственную подушку, которая не разрезана, и кричит в неё. — Пленный хнычет к тому времени, как Чан открывает тяжёлую металлическую дверь. В самом сердце морозильной камеры минусовых температур достаточно, чтобы сделать заключенного почти онемевшим, полностью неспособным к нормальной работе мозга. Конечно, он в любом случае не способен, потому что висит со связанными над головой руками, привязанный к мясному крюку, а его пальцы едва касаются холодной земли. При звуке приближающихся к нему шагов он скулит и визжит, когда кто-то срывает с его глаз повязку, и он сталкивается лицом к лицу с Джисоном, Чанбином, Чаном и Хёнджином. — Итак, — говорит Чан. — Этот из ресторана на Чеджу? Уверен, что он свинья? — Абсолютно, — подтверждает Чанбин с тихим ворчанием. — Проверил все его источники, они глубоко под тремя слоями, но копни ещё глубже, и они разваливаются, как дешёвая ткань. — Что нам делать с этим? — Джисон спрашивает. — Порезать его, поджарить, подать его друзьям? — О нет, он коп под прикрытием, мы относимся к ним как к особым блюдам, — напевает Чан. — Есть идеи? Следующим говорит Хёнджин, его глаза смотрят на заключённого, как на кусок мяса. — Бульгоги, — предлагает он. — Давайте отправим подарок начальнику полиции в Сеуле. Он тот, кто послал этого ублюдка, не так ли? Пленник хнычет, он пытается бороться со своими оковами, но бесполезно. Всё его тело дрожит, и не только из-за холода. — Изобретательно, — присвистывает Чан. — Мне это нравится. Давайте так и поступим. Джисон наклоняется и вынимает кляп изо рта пленника. — Какие-нибудь последние слова? Заключённый в ужасе. Когда он взялся за эту работу под прикрытием, он думал, что на Чеджу он будет в безопасности. В течение многих лет так и было. Тихо работал в ресторане, медленно собирал информацию о тамошних работниках. Теперь лицом к лицу с Чаном, он видит, как его жизнь проносится перед глазами. Его жена, дочь. Сколько ей сейчас лет? Наверное, около семи. Он вспоминает её волосы, запах клубничного шампуня и хочет увидеть её снова. Хотя бы ещё раз. Чанбин тянется, чтобы расстегнуть ремни, и заключённый падает в его руки, как безвольная кукла. Его сажают на стол, и он смотрит на резкие яркие лампы на потолке. Он слышит, как его дочь зовёт его по имени. Он видит её маленькое розовое платье, пока та бегает по заднему двору. Но он не может пошевелиться. Он не может пошевелить ни единым мускулом. По крайней мере, он может кричать. И когда он чувствует пронзительную боль, простреливающую лодыжки, он кричит в чистой агонии. — Бинни, ты всё испортил, — упрекает Джисон мужчину, отталкивая его в сторону и выдёргивая мясной крюк из левой лодыжки заключённого. — У этого мудака толстые лодыжки! — Чанбин жалуется, но он отступает и смотрит, как Джисон умело сводит лодыжки заключённого вместе, нацеливает острый крюк и вонзает так, что он пронзает обе ноги. Пленник извивался бы, если бы он уже не был наполовину заморожен. Он кричит, но никто не обращает внимания, когда Джисон закрепляет крюк на цепи, свисающей с потолка. Чан тянет за цепь, пока пленник медленно не подтягивается к потолку, подвешивая за лодыжки. Кровь непрерывным потоком течёт по его ногам. Он плачет и задыхается в этот момент. Боль, должно быть, невыносима, и всё, что он может сделать - это кричать. Всё происходит очень быстро. Одно сияние серебра - заключённый свисает мёртвым грузом с потолка. Кровь свободно течет из его шеи, где Хёнджин без колебаний перерезал его. Джисону едва удаётся вовремя подставить ведро под заключённого, чтобы собрать кровь. — Итак, — говорит Чан, тон живой и жизнерадостный, как будто рядом с ними нет человека, истекающего кровью на мясном крюке. — Бульгоги, говоришь? Ты уверен, что шефу это понравится? Хёнджин улыбается, убирает свой складной нож и кивает. — У меня есть достоверные источники. Это его любимое блюдо.