Five Stars

У шефа полиции было много друзей во многих высокопоставленных кругах. Как человек, посвятивший свою жизнь работе в ущерб семьи, он завёл несколько прочных связей, и потребовались многие годы тщательного совершенствования, так много общественных мероприятий, выпивок после работы и услуг, чтобы достичь положения, в котором он сейчас. Когда Чонина наконец, выпустили из психушки, эти высокопоставленные друзья блестяще окупились. Его прошлое было забыто, все обвинения в убийстве животных были стёрты, и шефу удалось относительно легко поместить своего сына в академию. Не всё было ложью. Шеф никогда не верил, что его сын способен убивать животных. Поэтому, когда жена сказала ему, чем тот занимался, естественно, он ей не поверил. Он также не верил, что Чонину вообще место в психушке. Он так отчаянно хотел поверить, что его сын нормальный (немного слабак, но это можно исправить), что он был готов полностью игнорировать любого, кто говорил ему, что с психикой Чонина что-то не так. Ему просто нужно было закалиться. Больше никакого времяпровождения с матерью, ему нужно было стать мужчиной. Отсюда и академия. Но среди длинного-длинного списка психических и физических расстройств, которые он игнорировал, ярким красным пятном в истории Чонина была его история болезни. Чонин помнит одну ужасную ночь, когда его отнесли в отделение неотложной помощи. В возрасте девяти лет ему было не привыкать к посещениям больниц. Он был болезненным ребёнком, и казалось, что почти от всего вокруг он должен был заразиться. Назовите это дерьмовой иммунной системой или реакцией на стресс, но факт заключался в том, что в возрасте от 0 до 14 лет Чонин был болен. Очень часто. — Помогите! — кричит его мать, неся своего сына, когда его голова бесполезно болтается у неё на плече. Чонин в сознании, но только лишь. Его разум бодрствует, активно осознаёт, что он чувствует. Ему очень жарко, каждое прикосновение ощущается слишком сильно. У него болит живот, и он чувствует вкус крови во рту. Он едва может говорить, только стонет от боли, когда врачи бросаются к его матери и забирают ребёнка из её рук. Шум, слишком много шума. Слишком много света. Чонин хочет прикрыть глаза от агрессивно-яркого больничного света, но не может. Его кладут на каталку, и когда он поворачивает голову, всё, что он может видеть, это испуганный взгляд на лице его матери. Бедная женщина. Из-за него она постоянно лежит в больнице. Каждый раз, когда Чонин должен лечь в больницу, она здесь, с ним. Ужас в её глазах, слёзы, почти истерический крик, и врач, пытающийся её успокоить. Его увезли в отделение неотложной помощи, и он едва может сфокусировать внимание. Всё, что он видит - это движущиеся стены, тени в белых масках и слишком много света. Всё горит, всё болит, и когда он пытается заговорить, его горло ощущается как наждачная бумага. — Снова Ян Чонин? — говорит кто-то в маске. — Этот бедный ребёнок. Разве он не был здесь на прошлой неделе? Чонин хочет ответить, но не может. Он чувствует щипок на руке, но у него нет сил поднять голову и посмотреть, что это такое. Вероятно, игла. — Да, и за неделю до этого его мать сказала, что его иммунная система чрезвычайно слаба. Взгляд Чонина фокусируется на главвраче, нависающем над ним. У мужчины холодные руки, когда он открывает левый глаз Чонина и освещает его зрачки. Агрессивный свет бьёт прямо в мозг Чонина, и он почти кричит от боли. — Дайте мне его медицинскую карту? — просит главный врач. Шорох, звук бумаги, и Чонин едва может дышать. Он просто хочет, чтобы боль ушла, он хочет, чтобы кто-нибудь дал ему наркотик, и избавил от неё. Что-нибудь. Что угодно. — Доктор, мы действительно должны выяснить, что с ним не так, — говорит кто-то, когда главврач начинает просматривать страницы медицинской карты Чонина. — Может быть, немного морфия? — Нет, — перебивает главврач, нахмурив брови, когда он воспринимает информацию перед ним. — Нет, никаких наркотиков. Пока не нужно. — Доктор? Чонин хочет умолять, он хочет упрашивать, чтобы они просто забрали эту боль. Даже если для этого придется убить его, просто избавьте от неё. Но когда его взгляд фокусируется на главвраче, он видит недоумение на его лице. — Этот мальчик побывал в пяти разных больницах в трёх разных городах, — отмечает главный врач. — Они подозревали корь, свинку, менингит, даже рак, но… Он замолкает, Чонин закрывает глаза и чувствует, как слеза скатывается по его виску. Боль пульсирует в животе, она почти невыносима. — Медсестра, — затем говорит главный врач, его голос немного твёрже, чем раньше. — Выруби его. Кто-нибудь, приведите мне его мать, я думаю, я знаю, что не так. — Что это? Когда Чонин открывает глаза, он видит, что главврач смотрит прямо на него. В его глазах беспокойство и тревога, но также и странная решимость, как будто он только что разгадал загадку и собирается ответить на неё. Его холодная рука касается лба Чонина, и Чонин плачет от прикосновения. Холодная рука на его разгоряченной коже почти божественна, и когда он поднимает взгляд, глаза доктора становятся добрыми. — Синдром Мюнхга- У Чонина нет возможности услышать остальное, потому что кто-то вводит инъекцию ему в руку, и он отключается через несколько секунд. Когда он просыпается, кажется, что прошли годы. Он открывает глаза, и проходит несколько секунд в дезориентации, прежде чем он понимает, что больше не в больнице, а на заднем сиденье машины. Он может слышать гул двигателя, может видеть уличные фонари, проносящиеся в окне, и когда он садится, то видит свою мать на водительском сиденье. Её брови сдвинуты в гневе, костяшки пальцев побелели, когда она сжимает руль, и когда она замечает, что Чонин сидит, она улыбается. — Привет, милый. Чонин моргает. Боль не прошла, но она, по крайней мере, сильно уменьшилась. Теперь просто стала ноющей, тупой болью. Он оглядывается, но не может узнать ночные дороги. — Где мы? — спрашивает он. — Почему мы не в больнице? Его мать усмехается. — Эти шарлатаны не распознали бы обычную простуду, не говоря уже о том, что же с тобой не так, — говорит она, и он распознает гнев в её тоне. Это случилось и в предыдущий раз, когда они в спешке покинули больницу, или за несколько дней до этого. — Я отвезу тебя в специализированную больницу, — говорит она ему. — С врачами, которые действительно знают, что делают. Другой город, другая больница. Она тянется назад и накрывает темно-синим одеялом колени Чонина. — Спи, милый, — говорит она ему. — Мы будем там через несколько часов. Чонин, слишком уставший. Слишком измученный. Слишком сбитый с толку, чтобы спорить, делает, как ему сказали, и ложится обратно на заднее сиденье. Беспокойство в глазах главного врача исчезает в тайниках его сознания, когда он, наконец, теряет сознание. — Когда Чонин просыпается в кровати Хёнджина, первое, что он видит, это будильник рядом с кроватью. Красные светящиеся цифры показывают ранний утренний час. Когда его чувства медленно возвращаются к нему, он ощущает тепло одеял на своем теле. Жар, давящий на его спину, и медленное, ровное дыхание на затылке, где Хёнджин свернулся калачиком рядом с ним, крепко обняв за талию Чонина. Вчера у них был выходной. После инцидента с Уджином Чонин был не в состоянии работать, и Хёнджин не оставлял его в одиночестве. Они ушли домой, и Чонину потребовалось семь часов, чтобы хотя бы заговорить, а когда он наконец это сделал, то только для того, чтобы спросить, есть ли у Хёнджина яйца, чтобы он мог приготовить обед. Они не говорили об Уджине или о том факте, что Чонин более или менее отключился, приказывая Чану и Хёнджину похоронить того заживо. Хёнджин тоже не спрашивал, но всё это время он продолжал наблюдать за Чонином, не сводя с него глаз, как будто младший был каким-то непредсказуемым хищником, который может укусить в любой момент. Или раненой птицей, которая нуждалась в его постоянном внимании. И вот они лежат голые в постели, потому что Хёнджин настоял на том, чтобы принять душ, и никто из них не видел смысла ложиться спать в одежде. Тёплые пальцы Хёнджина на животе Чонина. Младший на самом деле не задумывается, когда он нежно касается пальцев Хёнджина кончиками своих. Его пальцы обхватывают гладкую, мягкую кожу, поднимаясь к запястью и далее по предплечью, обернутому вокруг талии. Чонин закрывает глаза и просто… трогает. На добрых десять минут воцаряется тишина. Только звук их дыхания и время от времени проезжающие машины далеко внизу жилого комплекса. В этом покое Чонин почти может убедить себя, что они где-то совсем в другом месте. Где-нибудь, где более безопасно. — Ты щупал мою руку последние десять минут, — сонно бормочет Хёнджин, его голос немного приглушен губами, прижатыми к задней части шеи Чонина. — Нащупал чешую? Чонин фыркает, он опускает свою руку обратно к ладони Хёнджина и переплетает их пальцы вместе. — Ты ещё не превратился в воплощение дьявола. — Бля, мне бы очень пригодились крылья. На этот раз Чонин хихикает, он приглушает свой смех подушкой. Чувствуя, как рука Хёнджина сжимается вокруг него, когда старший медленно просыпается. Хёнджин приподнимается ровно настолько, чтобы посмотреть на часы над головой Чонина, и стонет, когда видит время. — Какого хрена, Йенни? — бормочет он, плюхаясь обратно на подушку. — Давай обратно спать. — Не могу, — тихо признаётся Чонин. — Ты спи, я просто буду тихо лежать. — Не могу спать, когда ты в сознании. Чонин останавливается в любопытстве, и поворачивает голову так далеко, как только может, в попытке увидеть Хёнджина. Он едва может увидеть движение светлых волос со своей позиции, и Хёнджин прижат слишком близко, чтобы позволить ему перевернуться на спину. — Правда? Хёнджин утвердительно хмыкает и прижимает Чонина к груди. — Если у тебя что-то на уме, выскажи это, чтобы мы могли поспать. Чонин обдумывает. У него много всего на уме. Слишком много, чтобы поделиться этим за одну ночь, поэтому он выбирает самое простое. — Как другие оказались вовлечены в «God’s Menu»? — Интересно, как мы все стали кровожадными каннибалами? – Хёнджин фыркает. Да. — Нет, я просто... ну, да… Он немного отталкивается, и Хёнджин отодвигается достаточно далеко, чтобы позволить Чонину перевернуться на спину. Он, наконец, может посмотреть на другого, нависшего над ним. Хёнджин наполовину нависает над Чонином, опираясь на руку, и что удивляет Чонина больше всего, так это то, что он действительно выглядит уставшим. Сонные, полуоткрытые глаза, растрепанный беспорядок волос - это очаровательно. Чонин прикусывает губу и чувствует, как по спине пробегает холодок, когда глаза Хёнджина автоматически наблюдают за этим. — Ты упомянул, что Чан купил твоего адвоката, так ты попал в God’s Menu? — спрашивает он мягким голосом, протягивая руку, чтобы убрать выбившиеся волосы с лица Хёнджина. Хёнджин кивает. — После того, как меня освободили, мне нужна была работа и жильё, Чан предложил и то, и другое. Это было странно, но я не отказался. — А Феликс? — Спрашивает Чонин. Он намеренно скрывает факт того, что знает о родственной связи Феликса и Чана. Если он не должен был знать об этом, есть вероятность, что Хёнджин определенно не должен знать. Хёнджин пожимает плечами. — Пришёл с Чаном. Они знали друг друга до того, как я их встретил. Ликс начал работать в то же время, что и я, ему нужна была работа, и так получилось, что у Чана она для него нашлась. Чонин кивает. Но когда он думает о Феликсе и его солнечной личности, о том факте, что тот обнимает всех и иногда заходит в ресторан с домашним брауни, он просто не может связать это с кем-то, кто был бы совершенно спокоен с убийствами и каннибализмом. Два образа - солнечный Феликс и Феликс, который каким-то образом справляется с убийствами настолько, разительно отличаются, что Чонину трудно даже представить это. — Но как он?… Я имею в виду… Хёнджин поднимает бровь, и Чонину приходится прочистить горло. — Ты помнишь, что я должен был сделать на посвящении? Вы, ребята, тоже это делали? — Почти все это делали, — говорит Хёнджин будничным тоном. — Это называется страховкой. Помни, что тебя тоже снимали. Да, у Чонина смутные воспоминания о том, что кто-то снимал его в ту ночь. Но в то время он был так напуган, что не мог сосредоточиться на этом слишком долго. Теперь он знает в глубине души, что он облажался, это же шантаж. Если «God’s Menu» пойдёт ко дну, если Чан пойдет ко дну, он заберёт всех с собой. Вот в чём на самом деле заключалось это посвящение. — Как он?… — Чонин изо всех сил пытается спросить, потому что он всё ещё не может себе этого представить. — Как Феликс это сделал? Хёнджин на мгновение замолкает, и Чонин не может прочитать выражение его лица. Это, наверное, одна из самых бесящих вещей в Хёнджине, потому что, когда он хочет показать эмоции, всё ясно как день, но большую часть времени он, естественно, нечитабелен. Даже для того, кто проводит большую часть своего времени, изучая его лицо, как Чонин. — Это был кто-то, кого он знал, — наконец говорит Хёнджин. — Кто-то, кто причинил ему боль раньше. Феликс не колебался, когда увидел его на столе, и если бы он не смог, Чанбин, Джисон, Минхо или Чан с радостью сделали бы это за него. Я помню… никто из них не был снисходителен к этому человеку. Чонин должен сделать паузу и подумать об этом. В этом действительно есть смысл, гораздо проще представить, что Феликс убивает кого-то из мести, а не совершенно незнакомого человека. — Сынмин сказал, что его вырвало во время его посвящения. — Меня не было в тот раз, — признается Хёнджин. — Сынмин уже был там ещё до меня и Феликса. Я не уверен, должен ли был Минхо тоже это сделать. — Но… — Чонин колеблется, он на мгновение задумывается и продолжает. — Но как… как это место… Почему? — Это как минимум два разных вопроса, Йенни, – Хёнджин раздражённо фыркает, явно удивлённый. — Почему это происходит? — Почему же ещё? — Хёнджин пожимает плечами. — У отца Чана есть враги, и их много. Что может быть лучшим вариантом, чтобы избавиться от улик, чем съесть их? Чонин качает головой, в его голове полный беспорядок, и эти ответы ничего не проясняют. На самом деле, только наоборот, всё ещё больше сбивает его с толку. — Ну, он облажался, ведь именно поэтому меня сюда послали. Люди, слишком много людей исчезают, и полиция уже знает, что нужно присматривать за рестораном, — хмурится Чонин. — Они просто не знают, что здесь происходит. — И пока у них нет доказательств, веских доказательств, у них нет опоры, — указывает Хёнджин. — Чан могущественный. Его отец очень влиятельный. Если полиция хочет пошарить в ресторане по законному ордеру, им нужны чертовски веские доказательства. Отец Чана может сломать всю их карьеру пополам, и они это знают. Вот почему они послали такого маленького мальчика, как ты. Чонин сильно тычет Хёнджина в бок. — Я не маленький мальчик. — Крошечный малыш Йенни, — дразнит Хёнджин и извивается, когда Чонин снова тыкает его. — Ладно, хорошо, боже, мне нужны мои ребра. — Педофил, – Чонин сворачивается на бок и надувает губы. Он может слышать смех Хёнджина, но решительно держится к нему спиной. Вскоре Хёнджин возвращается к своему прежнему положению и прижимается к спине Чонина. Его рука обвивается вокруг его талии и притягивает ближе, пока они не оказываются на одном уровне. Губы Хёнджина оставляют тёплый поцелуй на задней части шеи Чонина, и младший дрожит от этих действий. Они молчат. Ещё мгновение. Только звук проезжающих мимо машин. Чонин наблюдает, как свет снаружи медленно перемещается по стенам спальни Хёнджина. Иногда тень ветреной ветви дерева заслоняет свет, отбрасывая тени на стены, и это напоминает Чонину его старую спальню в Сеуле. Он тоже часами лежал там, наблюдая за тенями на стенах, рассказывая себе историю, когда не мог спать один. Он не думает, когда вопрос срывается с его губ шёпотом. — Почему ты выбрал меня? Всё, что он получает в ответ, это ещё один поцелуй в затылок и рука, обнимающая его, притягивает ближе к тёплой груди Хёнджина. — Спи, Йенни. — Новость о помолвке Чана попадает во все крупные новостные издания Южной Кореи в течение следующих нескольких дней. Это странно для Чонина. Он часто забывает, что Чан, как сын премьер-министра, ближе всего к власти в этой стране. Он молод, успешен, приятен для глаз, СМИ слишком легко раскручивают историю так, как им хочется, и Чан не делает абсолютно никаких попыток остановить это. Какой бы сомнительной ни была их репутация среди полиции, как бы сильно полиция ни подозревала Чана во главе исчезновений, нельзя отрицать, что он любимец СМИ. Не говоря уже о социальном статусе, он обаятелен, харизматичен и в первые дни после своего объявления соглашается почти на каждое интервью, которое ему предлагают, и очаровывает их всех. Люди не должны бояться, что отец Чана будет президентом, они должны бояться Чана. Каким бы могущественным и жадным ни был его отец, он ничто по сравнению со своим расчётливым сыном. К счастью для него, Чан абсолютно не заинтересован в том, чтобы быть президентом, и это какая-то форма семейной любви, которая заставляет его свергнуть рай и ад, чтобы гарантировать, что его отец будет. Это единственный способ, которым Чонин может рационализировать то, как Чан действует с рассчитанной точностью, чтобы очистить не только свой публичный имидж, но и имидж своего отца. Пожертвования на благотворительность, яркие интервью, крупные мероприятия, проводимые в «God's Menu», Чан работает сверхурочно, и его усилия окупаются, когда люди начинают говорить о том, что отец Чана станет следующим президентом. — Хорошо, парни, — говорит Чан, обращаясь к своим сотрудникам однажды утром после особенно бурного события прошлой ночью. Чонин всё ещё потирает глаза, прогоняя сон. Ему и Хёнджину едва удалось выбраться из постели, принять душ, и каким-то образом блондин не разбил машину по дороге на работу. Они не единственные такие, все остальные тоже устали. Мероприятия в «God's Menu» длительные, сложные и часто требуют сверхурочной работы. Прошлая ночь была ярким примером. — Прежде всего, я так горжусь тем, как вы, ребята, справились с прошлой ночью, — говорит Чан. — У нас всё отлично, вам всем за это доплатят. Я не знаю, как вы прошли через это, но вы смогли, и я действительно горжусь. — Один из тех членов собрания ущипнул меня за задницу, — тихо бормочет Минхо Джисону. Чонин, который находится в пределах слышимости, поднимает глаза и замечает, как Джисон целует Минхо в шею и обнимает его сзади. Как будто, чтобы успокоить его после дерьмовой ночи на кухне и в зале. — У нас есть еще одно событие, — продолжает Чан, и то, что никто не стонет в знак протеста, говорит о многом. Хотя Чонин уверен, что никто не хочет ещё одного, включая самого Чана, никто не протестует против этого. Во всяком случае, не перед Чаном. — После этого я обещаю вам всем, что отправлю всех в отпуск. Я заплачу вам втрое больше, позабочусь обо всех вас, но в этот раз нужно сделать всё очень аккуратно. — О-ой, — бормочет Феликс. — Что такое? – Чонин смотрит на него. — Когда он так говорит, это обычно означает только одно, — тихо говорит ему Феликс. — Кто-то умрёт. Тихий голос в голове Чонина говорит ему, что он должен быть встревожен. Прежний он стоял бы там, ошеломлённый, с широко раскрытыми глазами и естественным нежеланием иметь что-либо общее с самой идеей убийства. Но этого не происходит. Вместо этого приходит тихое ужасающее осознание того, что он ничего не чувствует. Особенно не тот ужас, который, как он знает, должен чувствовать. Руки скользят сзади, и запах Хёнджина окутывает его чувства, прежде чем другой прижимается к его спине и кладёт подбородок на плечо Чонина. Чонин откидывается назад и краем глаза видит растерянное выражение лица Феликса. Что? — Ради вашей безопасности я не собираюсь вдаваться в подробности о том, что происходит, — говорит Чан, и Чонин пытается обратить внимание, но это довольно сложно, когда руки Хёнджина проскальзывают в его карманы, тёплые пальцы прижимаются к тонкой ткани на его бёдрах. Глаза Чонина почти трепещут в ответ. — Если у вас есть конкретная индивидуальная работа, я дам вам знать наедине, — заканчивает Чан. — Мероприятие через две недели, так что перво-наперво, Минхо, нам нужны припасы. — Понял, — обещает Минхо, вырываясь из хватки Джисона, чтобы начать инвентаризацию. — Собрание окончено, возвращаемся к работе, ребят, — Чан хлопает ладонями. Затем он встречается взглядом с Чонином, и младший вздрагивает. Понял ли Чан, что он на самом деле не обращал внимания? — Йенни, — говорит Чан, указательным пальцем подзывая его ближе. — За мной. Хватка Хёнджина усиливается, почти инстинктивная реакция в этот момент. Но когда Чан поворачивается, становится совершенно ясно, что с этим не поспорить, и на самом деле, Хёнджин всё ещё должен доверять Чану, поэтому, в конце концов, блондин отпускает Чонина. Но не без поцелуя в щёку. Чонин поворачивает голову в сторону, и Феликс всё ещё выглядит смущённым. Что? — Йенни, — зовёт Чан, и Чонин откладывает это в долгий ящик. Он следует за Чаном через заднюю дверь в маленький офис рядом со зданием. Когда они входят, Чан жестом указывает на места для гостей и сам садится за стол. — Кофе? — Нет, спасибо. Чан пожимает плечами и идёт налить себе чашку. Пока он это делает, Чонин ёрзает на своем месте и оглядывается. Как бы то ни было, он уже провёл в этом офисе больше времени, чем когда-либо хотел. Однако он должен отметить, что во время своих предыдущих визитов сюда он был в опасности. На этот раз он не сделал абсолютно ничего плохого. — Йенни, твой отец будет на этом мероприятии. Чонин замирает и на мгновение не уверен, что правильно расслышал. Он пристально смотрит на Чана, но когда становится ясно, что тот настроен серьезно, он несколько мгновений пытается подобрать слова. Его отец? Он не видел своего отца несколько месяцев и долгое время ненавидел его за то, что он поставил его в такое положение. Из-за серьёзного недостатка здравого смысла его отец отправил собственного сына в логово львов, и Чонин не может честно сказать, что его ещё не съели заживо. Что-то умерло в нём, и он подозревает, что уже знает, что именно. Но, к сожалению, та часть, которая умерла, - это также и та часть, которая заботилась бы об этом. Странная апатия к собственной судьбе - это странное состояние, в котором можно находиться, и большую часть времени Чонин старается не думать об этом слишком много. — Почему? — наконец спрашивает он. Чан улыбается. — Он будет частью группы, которая приедет на событие. В конце концов, он начальник полиции Сеула. Это важно. Я просто подумал, что должен предупредить тебя, что он там будет. Чонин моргает. Он пытается определить, что он чувствует по этому поводу, и больше всего выходит странное оцепенение. Как будто он не знает, что и думать, ненавидит он своего отца или нет, он не может сказать. — Хорошо… — Твоя работа на эту ночь очень проста: не спускай глаз со своего отца, и если он приведёт твою мать, держи их обоих поближе к себе, — советует Чан. — Некоторые блюда будут отравлены. Поскольку ты работаешь на кухне, ты будешь знать, в каких блюдах яд, держи своих родителей подальше от них. — Яд? — Чонин хмурится. — Разве это не… действительно глупый способ убивать людей? Если люди уйдут с этого мероприятия и умрут, все будут знать, что нужно проверить ресторан. — Нет, если ты используешь правильный яд, — усмехается Чан, довольный, что Чонин беспокоится об этом. — Я просто предупреждаю тебя, что твоя единственная задача на этот вечер - убедиться, что мы не отравим твоих родителей. Чонин кивает и снова думает, что должен, по крайней мере, чувствовать ужас или вину за то, что они открыто говорят об убийстве людей, но он не может. Он даже не может притворяться. Что-то изменилось или что-то, что всегда было рядом, просто проснулось? Он не может сказать. — Могу я спросить тебя кое о чём, Йенни? — говорит Чан, с любопытством наклоняя голову. Чонин пожимает плечами, и Чан продолжает. — Ты в курсе, что я знаю твою историю. Когда тебя выпустили из психушки, твой отец сразу же записал тебя в полицейскую академию - полагаю, это была не твоя идея. Чонин не видит смысла лгать в данный момент. Не Чану. Такое чувство, что Чан уже знает каждую мелочь о его жизни, и в каком-то смысле это своего рода освобождение. Избавляет его от необходимости объяснять, что он очень долго носил смирительную рубашку. — Мой отец всегда хотел, чтобы я был похож на него, — тихо признаётся он, его взгляд задумчиво устремлён вдаль. — Но… ты уже знаешь, что я не был. Я был с мамой, и мы были вдвоём очень долгое время. Он был слишком занят. Чан кивает, и у Чонина возникает ощущение, что это то, что он понимает до мозга костей. В конце концов, Чан не тот, кто убил своего отца, как Хёнджин, Чан тот, кто был в похожей ситуации с ним. Амбициозный отец, чьи ожидания очень сильно давили на его сына. Точно так же, как Чан делает то, что хочет от него его отец, Чонин сделал то же самое. — Я не спорил, когда он сказал мне, что собирается отправить меня в академию, — говорит Чонин, его голос почти тихий шёпот, но достаточно громкий, чтобы Чан мог его услышать. Он смотрит на свои колени и наблюдает, как его пальцы переплетаются и сплетаются вместе, нервничая. Старые нервы. — Я просто… пошёл. — Я понимаю, — отвечает Чан. — Мой отец говорит прыгать, я спрашиваю «как высоко». Он говорит беги, я спрашиваю «как далеко». — Он просит тебя убить всех его соперников… — бормочет Чонин. Долю секунды спустя ему приходит в голову, что он должен был держать это при себе, но прежде чем он успевает запаниковать по этому поводу, Чан ухмыляется. — Затем я открываю рестораны по всей Южной Корее и использую своё влияние, чтобы защитить их, в то время как его соперников убивают и съедают, — заканчивает Чан, не сбиваясь с ритма. — Я никогда не говорил, что мой отец хороший человек, Йенни. На самом деле, я знаю, что это не так, но можешь ли ты честно сказать мне, что отрёкся бы от своего отца, если бы он попросил тебя что-то для него сделать? Чонин хмурится. Он хотел бы сказать, так бы и поступил. Если бы его отец был таким человеком, который нажил так много врагов и не имел проблем с их убийством, стал бы Чонин противостоять ему? Ответ приходит ему в голову еще до того, как вопрос заканчивается. Он не сражался со своим отцом, когда его отправили в академию, и он выполнил приказ своего отца, когда его отправили в Пусан на эту самоубийственную миссию. Он помнит облегчение, которое испытал, когда его отец вернулся домой, когда его забирали в психушку, и даже сейчас, после всего этого, он всё ещё чувствует это. Почти естественная потребность заслужить одобрение отца, заставить его гордиться. Если бы его отец был другим человеком. Если бы его отец был чем-то похож на отца Чана - амбициозным и, возможно, даже жестоким - Чонин всё равно сделал бы так, как он просил. Так же, как и Чан. Может быть, это любовь? Или, может быть, это просто потому, что он его отец. — Тебе просто повезло, что твой отец хороший человек, — пожимает плечами Чан. — Я не буду судить о его родительских навыках, это не моё дело - особенно перед тобой. Но когда я попросил о встрече с ним, первое, что он сделал, это спросил, как ты - это признак того, что он может быть хотя бы наполовину порядочным отцом. Это хоть что-то. — Это хоть что-то, — тихо соглашается Чонин. Он должен встать и уйти. Их встреча закончена, у него есть своя задача - присматривать за родителями. Но все эти разговоры об их отцах, и теперь у Чонина возник вопрос. — Хён? — Мм? — Где твоя мама? Он встречается взглядом с Чаном и понимает, что что-то меняется. Говоря о своём отце, Чан был проще, честнее. Простое упоминание о его матери сразу меняет атмосферу, и Чонин видит, как глаза Чана немного темнеют. — Она… она нездорова, — наконец говорит Чан, немного тихо и отстранённо. — Для её собственной безопасности мы госпитализировали её много лет назад. Брови Чонина поднимаются. Госпитализировали? Всё, о чем он может думать, это запах несвежего отбеливателя, неудобно скручивающая смирительной рубашки, и он слегка дрожит. Это то место, где сейчас мать Чана? Но тогда почему этого не было в полицейском досье Чана? Неужели полиция не знала, где находится мать Чана? Всё, что он может вспомнить, читая в досье Чана, это то, что его отец - нынешний премьер-министр. Они никогда не упоминали о матери. — Я знаю о твоей матери, — добавляет Чан, и Чонин дрожит. Конечно, он знает, Чан провел своё расследование в ту секунду, когда узнал, что Чонин был сыном начальника полиции. Чонин не удивлён, но всё же мысль о том, что Чан знает о его матери, всё ещё немного беспокоит. — Ты часто болел в детстве, — говорит Чан. — Я видел твою медицинскую карту. Чонин пожимает плечами, какое это имеет отношение к чему-либо? — Я был ребёнком. Я часто болел. — Да нет, это многовато, — отвечает Чан, роясь в своем ящике и вытаскивая файл. Он отдаёт его, и когда Чонин открывает, он немного удивлён, увидев свою медицинскую карту. Это закрытый файл, защищённый конфиденциальностью, и всё же он здесь, и он лежал в столе Чана. Он тщательно проводил свои исследования. Медицинская карта Чонина длинная. Многие страницы подробностей о посещениях врачей, посещениях больниц, прививках и операциях. Чонин читает это и хмурится. — Ну и что? Я много болел. Чан выглядит так, как будто у него что-то на уме, и Чонин закрывает файл. — У меня была слабая иммунная система, когда я был ребёнком. Чан не выглядит убеждённым. — Моя медицинская карта занимает одну страницу. Даже не так, всего полстраницы, — говорит он. — Твоя - пятьдесят четыре страницы, и это не считая прививок. — И что? — Итак, слабая иммунная система - это одно, а это… — Чан замолкает, и Чонин хмурится. Он просматривает свою медицинскую карту и может вспомнить большинство из этого. Когда он был ребёнком, он действительно часто болел. Странная сыпь на его коже, кровотечения и так много рвотных клопов. Он помнит, как раз за разом ходил со своей матерью в больницу, а его отца там никогда не было. Его матери пришлось с этим смириться. Он просто благодарен судьбе за то, что вырос относительно здоровым. — Знаешь что? Возьми эту медицинскую карту с собой. Она всё равно твоя, — решает Чан. — И подумай об этом. Думать о чём? Том факте, что он был болезненным ребёнком? Чонин всё ещё в полном замешательстве, когда покидает кабинет Чана и возвращается через заднюю дверь. Он засовывает папку в сумку и отмечает её толщину. Слишком много страниц. Неужели это действительно так необычно? Слова Чана преследуют его, даже когда он занимает своё место за кухонным столом и приступает к работе. Он не может не чувствовать, что что-то не так. Либо Чан знает что-то, чего он сам не знает… Либо Чан знает что-то, чего он не хочет знать. Именно тогда смех привлекает его внимание к окну. В главной комнате он видит Феликса, стоящего рядом с Хёнджином. Старший выглядит слегка весёлым, а Феликс смеётся, сложив руки на животе, согнувшись и хихикая так сильно, что слёзы текут из его глаз. Очевидно, Хёнджин только что сказал что-то, что вывело младшего из себя. Чонин наклоняет голову, он не особо задумывается об этом, пока Сынмин тоже не поднимает взгляд и не фыркает. — Для справки, — говорит он. — Эти двое реально трахались. Глаза Чонина расширяются. Феликс и Хёнджин? Он смотрит на них двоих и отмечает, как Феликс держит руку Хёнджина, чтобы не упасть, пока смеётся, то, как Хёнджин, кажется, намного теплее с Феликсом, чем с кем-либо ещё в ресторане. Чонин выглядит подавленным. Он уже испытывал ревность раньше, и ему это не нравится. Это как гниль, гноящаяся в его кишках, заставляющая его думать ужасные вещи, а Феликс был так добр к нему. Он не хочет ревновать к Феликсу. Но когда он снова поднимает взгляд и видит, как Хёнджин наклоняется, чтобы что-то пробормотать на ухо Феликсу, заставляя другого смеяться сильнее, Чонин прикусывает губу и ничего не может с этим поделать. Это чувствуется отвратительно. — Проходит неделя, а Чонин не поднимает эту тему. В основном потому, что он не хочет ревновать к кому-то вроде Феликса, но также и потому, что он чертовски хорошо знает, что Хёнджин не тот человек, который потерпит это. Он и Хёнджин никогда не говорили вслух, что они были чем-то особенным, это просто подразумевалось, но что, если это не так? Что, если Чонин просто предположил? В конце концов, их отношения - это полный пиздец. Хёнджин начал шантажировать его, затем угрожал его жизни, спасая его жизнь, странная извращённая динамика, в которой они любили злить друг друга, заводить друг друга и угрожать жизни друг друга. Здесь нет здоровых отношений. Гораздо меньше того, что даже оправдывает использование слова «бойфренд». Но тогда кто они? Почему он живет в доме Хёнджина? Почему Хёнджин продолжает спасать его и почему он единственный, кто стоит между ним и смертью от рук Чана или кого-то ещё? Вопросы, ответов на которые Чонин боится. Во вторник Сынмин дежурит на закрытии. Когда Чонин заканчивает свою смену, Феликс уходит, помахав на прощание рукой. Хёнджин выходит из главного зала и подходит к Чонину. — Готов? — Позволь мне сначала сходить в туалет, — говорит Чонин, выключая кран и вытирая руки полотенцем. — Я весь день терпел. Хёнджин отмахивается от него со слегка весёлой улыбкой, и Чонин исчезает в ванной. Он врывается внутрь, и когда, наконец, справляет нужду, его разум начинает блуждать. Что имел в виду Чан? Медицинская карта всё ещё горит в его сумке, с тех пор он её не доставал. Он почти слишком боится просматривать её. Но в глубине его головы есть придирчивый голос, который говорит ему, что он не хочет вспоминать правду обо всём этом. Со стоном он моет руки и направляется обратно. Как только он выходит из ванной, то останавливается, услышав громкие голоса на кухне. — Мы не будем говорить об этом, Хёнджин, — говорит Сынмин, его голос резкий и необычно злой. — Чертовски плохо, что ты тот, кто поднял эту тему, — огрызается Хёнджин. — Всё, что я сделал, это спросил, что, блять, с тобой случилось! — И ты чертовски хорошо знаешь, что произошло! Ты знал, что он делает! — Ты сказал мне не вызывать полицию! Чонин хмурится. За всё это время он видел, как Хёнджин и Сынмин сказали друг другу только одно или два слова. Он прижимается к стене и медленно продвигается к двери, где их голоса становятся громче и чётче. Когда он заглядывает внутрь, он видит Сынмина, прислонившегося к столешнице с одной стороны комнаты. В то время как Хёнджин пристально смотрит на него с другой стороны. — Ты не можешь винить меня за то, что твой отец сделал с тобой, – Сынмин пристально смотрит на Хёнджина в ответ. — Я виню тебя за то, что ты бросил меня, — усмехается Хёнджин. — Я виню тебя за то, что ты вообще заговорил со мной, когда нашёл меня в том парке. Тебе следовало оставить меня в покое. — Если бы я знал, в какую катастрофу ты превратишься, да, я бы оставил тебя в покое! — кричит Сынмин. — Блять, Хёнджин. Продолжай идти этим путём, и все оставят тебя в одиночестве! Ты думаешь, что выйдешь из этого после всего дерьма, которое ты делаешь для Чана? — Заткнись, Сынмин, — предупреждает Хёнджин, его голос низкий и опасный, но Сынмин уже смеётся. В его смехе нет веселья, только горечь. — Если ты хочешь, чтобы тебя оставили одного, то твоё желание скоро исполнится. Я оставлю тебя в покое, я никогда больше не буду с тобой разговаривать, если ты хочешь. Но это только вопрос времени, когда Йенни воочию увидит, на что ты способен… — Заткнись нахуй! — кричит Хёнджин, а Чонин вздрагивает. Голос Хёнджина дрогнул. Он никогда не слышал, чтобы так происходило раньше. — Когда Йенни узнает, что ты делаешь для Чана, он тоже тебя бросит. Как и все остальные, и знаешь почему? Потому что ты грёбаный психопат, Хёнджин. У тебя был шанс, когда мы были детьми, но больше нет, я больше не могу этого увидеть. — Что увидеть? — шипит Хёнджин. — Твои глаза, — говорит Сынмин, и в его голосе больше нет злости. Он звучит грустно. — Я видел это всё время, когда мы были детьми. Больше нет. Любой шанс, который у тебя когда-либо был стать нормальным, давно ушёл, и всё, что осталось… эта тень, которую я даже не узнаю. Тишина, неудобная, кусающая тишина тянется слишком долго. Чонин прижимается к стене, и он уже знает, что он слишком долго задерживается, но он не может заставить себя выйти в середине этого. Он даже не знал, что Сынмин и Хёнджин были друзьями в детстве. — Да? — Смешок Хёнджина низкий, горький. — И чья это вина? — Твоя, — отвечает Сынмин, не сбиваясь с ритма. — Я приму на себя ответственность за убийство моего отчима, чтобы отомстить за мою мать. Я признаю, что из-за этого я не мог спать по ночам. Но я не возьму на себя ответственность за то, что ты превратился в монстра, Хёнджин. Это всё был ты Чонин слышит, как ботинки Хёнджина стучат по плиткам кухни, и на мгновение ему кажется, что тот идёт, чтобы найти его. Но затем хлопает задняя дверь, и он понимает, что блондин вместо этого вышел на улицу. После этого всё, что осталось, это звук дыхания Сынмина, немного неровного после ссоры. Чонин закусывает губу, медленно поднимается и шаркает на кухню, где он видит, как Сынмин прислоняется к столу, глядя на своё отражение в полированной стали, как будто это даст ему ответы. — Хёнджин снаружи, — бормочет он, не поднимая глаз. Чонин кивает, хватает свою сумку и оборачивается, чтобы увидеть, что тот не сдвинулся с места. — Спокойной ночи, Сынмин, — бормочет он. Сынмин не отвечает, и когда Чонин выходит на прохладный ночной воздух, он замечает Хёнджина, прислонившегося к зданию, сигарета между его губ, а глаза сканируют ночное небо. Как будто там он найдёт ответы. Хёнджин поворачивается, чтобы посмотреть на него, и Чонин не смог бы сказать, что он только что был в горячем споре. Ухмылка всё та же, когда он вытаскивает сигарету и подходит к нему. — Ты не торопился, — комментирует он, ведя Чонина обратно к машине. — Да, я съел кое-что, что не устроило мой желудок, – Чонин улыбается. Он не хочет поднимать тему ссоры. Вместо этого он следует за Хёнджином домой, его голова кружится от новой информации. Той ночью Хёнджин спит, держа Чонина немного крепче, чем обычно. Как будто боится, что Чонин исчезнет. — За ночь до мероприятия Чонин наконец открывает свою медицинскую карту. В комнате Хёнджина он использует голую стену, чтобы приклеивать страницы друг к другу, пока они не образуют гигантский квадрат. Каждая запись, каждое слово обнажены, когда он сидит на полу и просматривает их. Записи поступали из стольких разных больниц и клиник, от стольких врачей. Чонин помнит, что каждый раз, когда врачи сбивались с толку или не могли найти, что с ним якобы не так, его мать отводила его к другому врачу. Он помнит, что всегда чувствовал себя дерьмово. Сыпь, холодный пот, рвота, лихорадка - у него было всё, что только можно, и каждый раз, когда его осматривали врачи, у них были разные причины его болей и болезней. Каждый раз рядом была его мать со слезами на глазах и врач, пытающийся уберечь её от срыва. Но почти всё остальное размыто. Чонин сидит в комнате, просматривая файлы, кажется, несколько часов, прежде чем дверь открывается, и входит Хёнджин с двумя тарелками еды, которые он ставит на пол рядом с Чонином. — Сэндвич с ветчиной и виноградом, — объявляет блондин. — Я не знал, любишь ты помидоры или нет, поэтому просто не стал их добавлять. Затем он садится на пол позади Чонина и придвигается ближе, пока Чонин не оказывается сидящим спиной к груди Хёнджина, а ноги Хёнджина по обе стороны. Его руки обхватывают живот Чонина, и он кладёт голову ему на плечо, чтобы посмотреть на бумаги. — Что это? — Моя медицинская карта, — бормочет Чонин, его рука лежит на руке Хёнджина. — Чан дал мне. — В ней много страниц. — Я часто болел. — Болел? В его голосе слышится сомнение. Как будто он знает что-то, чего не знает Чонин, и младшему напоминают, что Хёнджин, должно быть, тоже это видел. Когда он изучал информацию, которую Уджин оставил открытой и легко доступной, он, должно быть, нашёл и это. — Чан говорит, что я чего-то не понимаю в этом, — говорит Чонин, почти нерешительно, когда его пальцы скользят вверх и вниз по руке Хёнджина. — Дети всё время болеют, не так ли? Хёнджин на мгновение замолкает, а Чонин смотрит на бумаги. Он не может вспомнить большую часть времени, когда он болел. Он помнит, когда был здоров, когда мать устраивала его на работу моделью, когда они были вдвоём против всего мира, потому что его отца никогда не было дома. Времена, когда он болел, он называет «расплывчатыми временами», потому что ничего не может вспомнить. — Йенни, — наконец говорит Хёнджин, его пальцы безвредно барабанят по животу Чонина. — Я думаю, ты знаешь, что с тобой было не так, когда ты был ребенком. Тебе не нужно, чтобы я это говорил. — Но мне нужно, — возражает Чонин, когда Хёнджин наклоняется, чтобы взять сэндвич. — Хёнджин, я не помню. — Ты помнишь, просто не хочешь осознавать, — говорит ему Хёнджин. Он тычет бутербродом в губы Чонина, пока младший неохотно не открывает рот, чтобы откусить. Взгляд Чонина снова направляется к стене, и он вспоминает, как его мать была в красном платье, когда она привезла его в больницу для операции на животе. Он помнит, как соседи утешали её, приносили подарки и презенты и для неё, и для него. Это размытое пятно воспоминаний, и он качает головой. Хёнджин ничего не говорит. Он просто ест и заставляет Чонина тоже есть. Бумаги на стене трепещут от воздуха, идущего из открытого окна. Чонин оставляет их там на всю ночь, и они преследуют его правдой, звучащей с каждой страницы. Правда, которую он не хочет признавать. — — Осторожно, — говорит Феликс, вручая Чонину маленькую жёлтую коробочку. — Одной щепотки этого дерьма будет достаточно. Они слышат, как их гости начинают собираться в главном зале. Из динамиков играет музыка, а на кухне Чонин, Феликс и Сынмин собираются вокруг смеси для кексов. В руках Чонина, более тяжелый, чем должен быть, порошок, который Чонин надеется никогда не употреблять. Чан был предельно ясен. Сам по себе яд не убивает сразу. Особенно в такой маленькой дозе. Люди, которые съедят эти кексы, проведут ночь, почти ничего не чувствуя. Они будут посещать другие мероприятия, летать по всему миру и стирать все подозрения на «God’s Menu». Но от яда нет лекарства, и он убьёт их. Мучительно и медленно. Чан подчеркнул, что они не должны были оставить ни единого кусочка на прилавке или где-либо на полу. Особенно не на их коже. Перчатки, которые надел Чонин, предназначены для защиты его собственных рук. Он едва дышит, когда открывает крышку контейнера и заглядывает внутрь, чтобы увидеть, что порошок белый со слегка желтоватым оттенком. — Почему кексы? — спрашивает Феликс. — Это единственное, чего я не мог понять. — Главная цели - сладкоежки, — говорит ему Сынмин. — И мы делаем ровно столько, чтобы накормить ими только тех, кого нужно. Они разделяют смесь на две миски. Одна не отравлена, в отличие от второй. Чонин осторожно высыпает порошок в одну из мисок. Они смотрят, как он ложится поверх смеси, слегка погружаясь, и когда Чонин уверен, что контейнер пуст, он закрывает его и обматывает перчатками. Затем Феликс медленно перемешивает, чтобы случайно ничего не пролить из миски. Они никогда раньше не были так осторожны со смесями. Только после того, как они выложат смеси в форму и отправят в духовку, все трое расслабляются. В этот момент двери распахиваются, и Минхо просовывает голову внутрь. — Йенни, — говорит он. — Твои родители здесь. — Иди поздоровайся, — говорит Феликс с ободряющей улыбкой на лице, похлопывая Чонина по плечу. — У нас всё под контролем, там пока нет ничего ядовитого. — Я вернусь через секунду, — обещает Чонин. Феликс и Сынмин возвращаются на свои посты на кухне, а Чонин снимает фартук и следует за Минхо через двери в главный зал. Снаружи музыка звучит намного громче, а зал заполнен людьми в официальной одежде. Повсюду платья и костюмы, бокалы с шампанским и бесконечное море болтовни. Минхо тянется за спину, берёт Чонина за руку и ведёт его ближе к правой стороне зала, где его родители стоят у окна и разговаривают друг с другом. Чонин моргает. Прошло несколько месяцев с тех пор, как он видел отца, и даже дольше, как он видел свою мать. И всё же они оба здесь. Его мать, одетая в тёмно-красное вечернее платье, с длинными каштановыми локонами, собранными сзади в беспорядочный пучок. Его отец, одетый в чёрный костюм-тройку, с зачёсанными назад волосами, совсем не похожий на себя. Они оба поднимают глаза, когда Чонин подходит близко, и первой реагирует его мать. — Чонин! — ахает она, обнимая сына, чтобы крепко прижать его к себе. Её аромат захватывает чувства Чонина, и на мгновение всё, что он может вспомнить, это то, как он жил с ней наедине. Те утешительные дни, когда были только она и он против всего мира. Он снова чувствует себя ребёнком и на мгновение закрывает глаза и кладёт голову ей на плечо, его руки обнимают её в ответ, как будто ничего не случилось. Когда она отстраняется, в её глазах уже стоят слезы. — Мой малыш, прошло слишком много времени. Ты выглядишь таким взрослым! Его отец просто кивает, и Чонин не собирается получать от него больше, чем это. Но в его взгляде есть что-то сдержанное, он продолжает оглядываться, как будто он почти ожидает, что на него в любой момент могут напасть. — Я хотел выйти и поздороваться, — говорит Чонин, и улыбка естественным образом появляется на его лице, когда он смотрит на обоих своих родителей. — Я не могу сейчас остаться, у меня есть работа на кухне, но я приду и найду вас обоих позже. Не ешь кексы - вот что он хочет сказать, но он знает, что лучше этого не делать. Его отец оглядывается, и Чонин знает, что происходит у него в голове. В конце концов, его отец тоже видел все профайлы. Его взгляд слишком долго задерживается на Хёнджине, и Чонин неуклонно вспоминает, что большинство полицейских считают, Хёнджина виновным в смерти своего отца. Ему всё сошло с рук благодаря формальности, очень хорошей работе его адвоката. Его отец не комментирует, он знает лучше. Он знает, что происходит, Чонин тоже знает, но его мать нет. Она всё ещё верит, что он переехал в Пусан и начал работать здесь по собственному желанию. Она не смогла бы справиться с правдой. — Мне нужно вернуться к работе, но я найду вас после подачи первого блюда, — обещает он. Его отец просто кивает, но его мать выглядит так, будто вот-вот расплачется от гордости. Чонин разворачивается на пятках и на обратном пути на кухню, тёплая рука обнимает его за талию и притягивает к себе. — Ты похож на свою мать, — бормочет Хёнджин ему на ухо. Чонин замирает. Он чувствует, как рука Хёнджина надёжно обнимает его за талию, и видят ли это его родители? Он пытается вывернуться, и хватка Хёнджина усиливается. — Не стесняйся, — дразнит он. — Хёнджин, мои родители не знают, что я… — Чонин задыхается, когда чувствует, как рука Хёнджина скользит к его заднице. — Я знаю. Это то, что делает всё забавным, — смеётся Хёнджин. Каким-то образом Чонину удаётся отмахнуться от него. Когда он оборачивается, он видит забавный взгляд на лице Хёнджина, а за ним, на другой стороне комнаты, наблюдает его отец. Острый взгляд ничего не упустил, и Чонину почти хочется съёжиться. Он быстро убегает через двери на кухню, его мысли лихорадочно бегут, он не может сосредоточиться, даже когда возвращается к работе. — — Сэр. Чан борется с тем, чтобы на его лице не появилась ухмылка. Он медленно поворачивается и оказывается лицом к лицу с отцом Чонина. В главной комнате. Мужчина не настолько глуп, чтобы пытаться что-то предпринять, и Чан должен похвалить его за впечатляющий контроль над чертами лица. Большинство людей не знают, насколько он несчастен. Но это так. Чан был среди достаточно высококлассных психопатов, чтобы знать, как это выглядит, когда кто-то умело скрывает то, что он на самом деле чувствует. Об этом говорит то, как подёргивается мизинец мужчины, жёстче сдвинуты брови, изгиб верхней губы. Но Чан должен признать, что этот человек знает, как играть в эту игру. Он назвал его «сэр». — Шеф Ян, — говорит он с приятной улыбкой во весь рот. В комнате, заполненной богатыми и влиятельными людьми, Чан знает, что лучше не позволять себе колебаться. — Что я могу для вас сделать? — Мы можем поговорить наедине? — спрашивает шеф, и его взгляд устремляется в угол комнаты. Чан прослеживает за его взглядом и видит, как Хёнджин скользит по залу, раздавая бокалы с шампанским и закусками. Он вспоминает, что раньше видел, как Чонин вышел поприветствовать своих родителей, и ему требуется всего одна секунда, чтобы соединить точки. — Ты не знал? — спрашивает он вместо того, чтобы согласиться с просьбой. — Это заставляет тебя любить его меньше? – левый глаз шефа дёргается, и Чан присвистывает. — Это Хван Хёнджин, он… — Я хорошо знаю, кто мой сотрудник, сэр, — мягко обрывает его Чан. — Я уверен, вы знаете, что его невиновность уже была доказана много лет назад. Его личное дело чисто. Что-то трескается в маске шефа. Чан смотрит, почти очарованный. Он мог бы играть в эту игру, но мужчине явно нужна практика. — Ты поклялся мне, что мой сын будет в безопасности, — добавляет шеф низким голосом. Злобно. Чан кивает. — И он в безопасности. Разве вы не видели его всего несколько минут назад? Он здоров, ходит на двух ногах, синяков нет - по крайней мере, таких, о которых он не просил, чтобы их там оставили… — Он не-! — Педик? — Чан заканчивает за него. — Друга Дороти? Нижняя сучка? Шеф выглядит так, словно вот-вот взорвётся. Чан тянется за стаканом, и когда Джисон протягивает ему один, проходя мимо, он предлагает его шефу. — Вы не можете позволить себе сейчас снять маску, сэр, — говорит ему Чан. — Напейтесь, если так будет легче, но я обещал, чтобы ваш сын был жив, в безопасности и дышал. Я никогда не обещал, что помешаю ему трахаться с другим парнем. Неохотно, сердито шеф принимает стакан. Он выпивает его одним глотком, но его глаза всё ещё настороженно смотрят на Хёнджина. Чан наклоняется. — Делайте свою работу и будьте хорошим мальчиком сегодня вечером, сэр. Я согласился позволить вам присутствовать сегодня, чтобы вы оба могли увидеть своего сына, но любая попытка забрать его с собой или приставать к кому-либо из моих сотрудников, включая Хёнджина, будет рассматриваться как нарушение контракта. Чан клянётся, что мужчина мог бы взорваться прямо сейчас, если бы они были в любой другой обстановке. — Позаботьтесь о своей жене. С этими словами Чан разворачивается на пятках и уходит. На кухне Чонин осторожно открывает духовку и наблюдает, как Феликс тянется рукой в перчатке, чтобы вытащить противень. Он подносит его к столу, и когда он кладёт его на жаропрочную доску, они оба смотрят на него. Двенадцать маффинов, идеально выпеченных и, по сути, совершенно безвредных. Шесть из них. — Хорошо, я остужу их и разложу по тарелкам. По шесть на тарелку. Йенни, у тебя будут отравленные. — Убедись, что ты подаёшь правильным людям, — предупреждает Сынмин, наблюдая за ними обоими со своей стороны кухни. — Сегодня нам нужно получить шесть человек. Ни больше, ни меньше. — У нас всё получится, — уверяет его Феликс и приносит красную глазурь и сахарные украшения. Работая, Чонин смотрит в окно. Он видит главный зал, заполненный людьми, разговаривающими под музыку, и это ничем не отличается от всех других мероприятий, которые они проводили с момента объявления Чана. Это выглядит так же, но ощущения совершенно другие, и Чонин не уверен, потому ли это, что он сознательно отравляет кого-то, или потому, что его родители здесь - или и то, и другое. — Йенни. Очнувшись от задумчивости, Чонин берёт тарелку с шестью кексами у Феликса. Он работал быстро, но хорошо, каждый кекс был покрыт бархатной тёмно-бордовой глазурью с золотыми и серебряными сахарными звёздочками. Выглядит красиво. — Ты знаешь, кто тебе нужен? – Феликс смотрит на него. — Я всё запомнил, не волнуйся, — уверяет его Чонин. Он сделал домашнее задание, Чан дал им обоим лист с именами и лицами, он потратил два часа, запоминая каждого из них. — Я не совершу ошибки. — Я знаю, что ты этого не сделаешь, – Феликс усмехается. — Собирайся, чтобы ты мог вернуться и помочь мне здесь, — говорит Сынмин, и, ещё раз улыбнувшись, Феликс направляется к двери, а Чонин следует за ним. Они выносят кексы очень аккуратно, и когда их работа завершена, возвращаются на кухню. Когда ночь подходит к концу и вечеринка начинает успокаиваться, Чонину, наконец, разрешают вернуться в главную комнату. Он замечает свою мать у окна, с напитком в руке и отсутствующим выражением лица. Однако, прежде чем он может приблизиться к ней, его отец берёт его за плечо и сжимает его так сильно, что может остаться синяк. — Чонин, — говорит его отец, глаза как сталь, когда он наклоняется, чтобы прошептать. — Хван Хёнджин, ты с ума сошёл? Чонин морщится. Он не уверен, что ответить на это. Скажет ли он своему отцу, что Хёнджин первым раскрыл его личность? Что он шантажировал его, заставляя сотрудничать, и это естественным образом переросло в те токсичные отношения, которые теперь есть? Что он на самом деле не возражает, когда Хёнджин прикасается к нему, и на самом деле начинает жаждать этого? Одно дело признаться своему отцу-гомофобу, но совсем другое - признать, что он добровольно влюбился в профессионального убийцу-психопата. Мужчину, профессионального убийцу-психопата. — Отпусти, – Чонин морщится. — Если бы твоя мать увидела… С силой, о которой он даже не подозревал. Чонин стряхивает руку своего отца и резко оборачивается, чтобы посмотреть на него как следует. Внезапно люди вокруг них перестают иметь значение. Соблюдение приличий тоже не имеет значения. Важно вот что. Среди его страхов перед тем, что могут означать его детские болезни, одна вещь совершенно очевидна. Что бы ни происходило тогда, чего бы он ни боялся, его отца никогда не было рядом. Ни разу. Ни тогда, когда он был в больнице, ни когда он был болен. Никогда. — С кем я трахаюсь здесь не проблема. — Чонин, — шипит его отец, и его глаза бегают по залу, как будто боятся, что кто-то их услышал. — Говори тише. — Нет, ты хочешь поговорить об этом, давай поговорим, — продолжает Чонин. Он не повышает голос, но не может сдержать свой гнев. — Ты тот, кто поднял эту тему, так что давай поговорим об этом. — Чонин, — его отец свирепо смотрит. — Не. Здесь. — Первые четырнадцать лет моей жизни тебя почти не было, — говорит Чонин, игнорируя тихие предупреждения своего отца. — Ты пришёл как раз вовремя, чтобы увидеть, как меня отправили в психушку. Затем, когда они, наконец, отпустили меня, ты забрал меня и что ты сделал? Ты заплатил своим друзьям, чтобы они скрыли моё прошлое. Ты проигнорировал то, что со мной могло быть что-то не так, и ты бросил меня в полицейскую академию. А теперь ты хочешь диктовать, с кем мне трахаться? Он не громкий. Этого недостаточно, чтобы сорвать мероприятие, но люди поблизости заметили и в ответ расходятся. Их глаза следят за драмой, но они намеренно держатся на расстоянии. Чонин лишь смутно осознаёт это, и он был бы более застенчивым, если бы не был так зол. Его отец выглядит так, как будто хочет что-то сказать. Но затем его взгляд падает на что-то позади Чонина. Одеколон Хёнджина проникает в чувства Чонина, и это как успокаивающий бальзам против его гнева. Чья-то рука обхватывает его сзади, и на этот раз Чонин не отталкивает его. Вместо этого он откидывается назад, закрыв глаза, когда чувствует, как Хёнджин целует его в затылок. Когда он открывает глаза, его отец уже уходит. Чонин смотрит, как он удаляется, хватает его мать и покидает ресторан. Она выглядит смущённой, даже обеспокоенной. Она продолжает пытаться вырваться из его руки, её глаза ищут Чонина. Даже просто попрощаться. Чонин наблюдает, как их силуэты исчезают в ночи, и когда они скрываются, он осторожно выбирается из рук Хёнджина. — Йенни? — Хёнджин шепчет, тихо и обеспокоенно. — Я знаю, почему так болел, когда был ребёнком, — говорит Чонин. Он говорит так тихо, что Хёнджину приходится наклониться, чтобы услышать его, но Чонин не утруждает себя тем, чтобы говорить громче. Его глаза всё ещё смотрят на то место, где исчезли его родители, далеко в мыслях, когда приходит осознание того, что он только что сделал. — Я просто… Я не хотел этого видеть. — А теперь? Чонин не может удержаться от смеха. В его смехе нет веселья, только горькое одиночество. Он был в полном порядке, полагая, что его детство было нормальным. Что, даже будучи больным, в этом была какая-то нормальность. Он предпочёл бы оставаться в неведении, а теперь не может. Теперь он должен увидеть всё таким, какое оно есть, и это уродливо. Где-то в глубине его души он чувствует, как что-то трещит по швам. Ещё одна нить, которая вот-вот порвётся, сколько их сейчас? Сколько раз он чувствовал это? Его здравомыслие или что-то нормальное в его мозгу умирает, когда он понимает, насколько плохо здесь обстоят дела? Чонин поворачивается и направляется обратно на кухню. Он всё время чувствует взгляд Хёнджина на своем затылке. — В машине тихо. Неловкое молчание, которое, кажется, тянется вечно. Родители Чонина сидят, не желая включать радио. Его мать смотрит на своего мужа, смотрит, как он хмурится, сдвинув брови, и ей не привыкать к такому настроению. Она может только предполагать, что это как-то связано с Чонином. Её Чонин, по которому она скучала. Она так и не простила своего мужа за то, что он забрал его после того, как психбольница, наконец, освободила его. Она хотела, чтобы он был с ней, но её муж не позволил. Вместо этого он забрал его и отправил в эту Богом забытую академию. Чонин не должен был быть полицейским. Особенно не с тем, как он продолжал отключаться и убивать всех животных по соседству. Но он добился своего, и она потеряла своего сына. Увидеть его сегодня вечером - это всё, о чём она мечтала. Он так сильно вырос, превратился в такого красивого мальчика. Но он был не таким, каким хотел видеть его отец. Он никогда бы и не стал, это просто было не в его характере. Как жена, слишком привыкшая к перепадам настроения своего мужа, она ждёт. Проходит несколько молчаливых, мучительных часов езды, прежде чем её муж, наконец, нарушает молчание. — Тебе было весело сегодня вечером? — Была рада снова видеть Чонина. Я скучала по нему, – она кивает. В её тоне есть что-то нарочитое. Она скучала по нему. Она хотела, чтобы он вернулся, и если бы её муж просто послушал её, она бы вернула своего сына к себе, где ему и место, после того, как его выпустили из психушки. Возможно, всё было бы лучше для них обоих. — Я не знала, что он умеет печь, — комментирует она. Её муж хмурится. — Он научился готовить, — соглашается он. — Но ему не нужно было печь сегодня вечером. Все эти блюда были… — Он дал мне кекс, — говорит она с широкой улыбкой на лице, когда вспоминает, как к ней подошёл Чонин. Он подарил ей один, и она скучала по улыбке сына. Милой и десневой, какой она всегда её помнила. — Может быть, это было только для меня. — Может быть, я не помню кексы, — бормочет мужчина. Тишина затягивается, но на этот раз она не такая неудобная. Мать Чонина смотрит вперёд, на тёмную улицу и делает глубокий вдох. Она скучала по своему сыну. Грустно, что всё, чем она может наслаждаться сейчас - это присутствие её мужа. Прежде чем они отправятся обратно в Сеул, он отвезёт её домой, и тогда она останется одна. Он не придёт к ней. Он никогда не приходит. Боль одиночества почти невыносима для неё. Она скучает по тому, как люди смотрели на неё, обращали на неё внимание, помнили, что она была там. Даже если это было только потому, что её сын был болен. Они добираются до аэропорта и садятся на самолет обратно в Сеул. Она садится у окна и смотрит, как Пусан уменьшается вдалеке. Она думает, что это вызвано давлением воздуха в самолёте, поэтому игнорирует это. Самый первый симптом: у нее болит голова.