Five Stars

Первое, что нужно понять о Ли Минхо, по его мнению - демоны в его шкафу должны оставаться там. Взаперти. Никогда не должны выйти на свет и быть обнаруженными кем-либо. История Минхо, как ни странно, начинается с человека, который никак не связан с ним. Ким Сончоль любил мать Минхо. Будучи друзьями детства, они выросли вместе, и, сколько Сончоль себя помнил, он всегда любил её. В ней была странная элегантность, непринуждённая красота, которую он обожал. Но, несмотря на все его усилия и неловкие полу-признания, она никогда не видела в нём никого большего, чем друга. Не помогло и то, что она была измученной душой с очень абьюзивными родителями. Сончоль всегда будет помнить красивую, улыбающуюся, невинную девушку, которую он любил. Которая превратилась в женщину, мучающую себя. Которая прошла через болезненные приступы депрессии и причиняла себе вред, продолжала убегать от себя, прибегала к наркотикам, алкоголю, чему угодно, чтобы унять боль. И, наконец, после одной особенно саморазрушительной ночи, она забеременела. Сончоль был рядом с ней всё это время. Отец ребёнка не хотел ответственности. Он ушёл. Её мать назвала её шлюхой, отец не хотел иметь с ней ничего общего. Сончоль был всем, что у неё осталось. Он делал для нее всё: приносил любую еду, которую она хотела, независимо от времени, дня и ночи. Он ходил с ней на каждый приём ко врачу, он следил за тем, чтобы ей было комфортно, и она чувствовала себя любимой. Но осложнения начались за некоторое время до рождения Минхо, и к тому времени, как наступил седьмой месяц, стало ясно, что роды будут трудными. Может быть, она знала, что умрёт. Может быть, она и хотела. Но, вскоре после рождения Минхо Ким Сончоль обнаружил, что держит на руках младенца, и ему говорят, что любовь всей его жизни не выжила. Не имея никого, кто мог бы ему помочь, Сончоль принял Минхо как своего. Он вырастил его в центре Сеула, и как его мать, Минхо не нуждался абсолютно ни в чём. Всё, что хотел малыш, он получал. Сончоль баловал его при каждом удобном случае, он обожал ребёнка, а в глазах Минхо он мог снова увидеть её. Минхо никогда не называл Сончоля отцом, ему не было разрешено. Сончоль настоял, чтобы Минхо называл его по имени - так они могли быть больше в дружеских отношениях, чем как отец и сын. Их отношения были любящими, Минхо обожал его, и чувства были взаимными. Примерно в то время, когда ему было семь лет, что-то начало меняться. — Минхо… Минхо, проснись, милый. Странный едкий запах будит Минхо ото сна. Он растерянно моргает, и в темноте своей спальни его взгляд останавливается на причине. Сончоль смотрит на него с того места, где тот сидит рядом с кроватью. Его глаза смотрят на Минхо с обожанием, а Минхо слишком мал, чтобы понять, что запах на самом деле алкогольный. — Сончоль? — бормочет Минхо, его рука поднимается, чтобы потереть глаз, когда он садится. — Уже утро? — Ещё нет, малыш, ещё нет, — говорит Сончоль, похлопывая Минхо по ноге, пока тот не отодвигается к стене, освобождая место для Сончоля, чтобы лечь рядом. Минхо слишком сонный, слишком растерянный. Когда Сончоль натягивает одеяло, он сворачивается калачиком у стены, пока Сончоль устраивается удобнее. Минхо зевает, поворачивается лицом к стене и чувствует, как рука Сончоля обнимает его. Он холодный. От него пахнет уличным воздухом и алкоголем. Глаза Минхо закрываются, и он слишком устал, чтобы действительно беспокоиться об этом. Может быть, Сончоль просто чувствовал нужду в тактильности сегодня вечером, он всегда ласковый. — Знаешь, ты похож на свою мать, — говорит Сончоль, и это не первый раз, когда он это упоминает. Он говорит об этом всё время. Минхо улыбается. Он видел фотографии, его мать была красивой. Это комплимент, что он похож на неё, учитывая, что он не знает, как выглядит его отец. — Я скучаю по ней, — шепчет Сончоль. Минхо слишком мал, чтобы понять. Что он понимает, так это то, что Сончоль его опекун. Он человек, который любит и заботится о нём, а Минхо любит его в ответ. Его глаза закрываются. Он начинает засыпать и чувствует, как рука, холодная и большая, скользит по его боку и ложится на низ живота. Сончоль прижимается к его спине, его лицо утыкается в волосы Минхо. Мальчик чувствует его дыхание в своих волосах, как оно касается его уха. Он может чувствовать движение груди Сончоля своей спиной. Минхо ничего об этом не думает. Сончоль всегда обнимает его, может быть, сегодня он просто более грустный, чем обычно. — Ты не будешь таким, как она, — шепчет Сончоль, и Минхо, слишком уставший, чтобы обратить внимание, засыпает. — Хан Джисон видел своих родителей, возможно, раз в шесть месяцев. Это было нормой, особенно для такого высшего общества, в котором он находится. Почти всю свою подростковую жизнь его воспитывали няни. Они жили с ним в особняке, обучали его, направляли, кормили, заботились о нём и, в конце концов, отправляли в школу. В детстве Джисон никогда ни в чём не нуждался. Его родители могли дать ему всё, что он хотел. Не имело значения, насколько дорого это стоило. Ничто из того, о чём просил Джисон, за исключением, может быть, покупки целой страны, не повлияло бы на деньги, заработанные его родителями. Обычно люди предполагают, что благодаря этому он, должен был быть самым счастливым мальчиком на свете. Его друзья, конечно, так и предполагали. Но малоизвестная правда заключалась в том, что Джисон был настолько далёк от счастья, насколько это возможно. Измученный депрессией, социальной тревожностью и кучей других проблем с психическим здоровьем, которые высшее общество отказывается принимать, Джисон часто оставался наедине со своими проблемами. В его худшие дни няни просто не водили его в школу. Когда он закатывал истерику, его на три часа запирали в комнате, а когда кричал на публике, то его быстро и тихо уводили с глаз общественности. Лекарства, очевидно, были запрещены, терапия даже не рассматривалась, и из длинного-длинного списка персонала, работавшего в особняке, большинство из которых хотя бы раз сталкивались с молодым наследником во время их работы, ни одному не пришло в голову просто посидеть с ним и спросить, как он себя чувствует. Джисона учили тому, чему учили каждого ребёнка в том мире: что бы ты ни чувствовал, скрывай это. Никогда не позволяй другим, особенно тем, кто ниже тебя, знать, что ты на самом деле чувствуешь. Что привело его в ещё большее замешательство, когда однажды в школе он встретил мальчика, который, взглянув на него, сказал обратное. Джисон знал о Чанбине. Мальчик был на год старше его, ходил в другой класс. Все дети были богатыми, но Чанбин был одним из немногих, кто был не только богатым, но и культурным. Ходили слухи, что тот некоторое время жил за границей, и его языковые навыки превосходили большинство учеников, у которых были репетиторы, но которые никогда не были за пределами Южной Кореи. День, когда Джисон встречает его выпал на день спорта, когда ему было восемь лет. Жаркий, липкий, влажный летний день. Родители, ученики и учителя заполняют трибуны на школьном поле, чтобы наблюдать за различными соревнованиями. Участие не обязательно, но Джисон хотел это сделать, потому что сегодня здесь будет его мать. Она обещала. Вчера вечером она только вернулась из деловой поездки в Лос-Анджелес и сегодня она будет здесь, чтобы посмотреть на своего сына. Естественно, Джисон тогда подписался абсолютно на всё, чтобы произвести на неё впечатление. Лёгкая атлетика, толкание ядра, прыжки в высоту, прыжки в длину - не имело значения, пока его мать видела, что он преуспевает. До тех пор, пока она могла им гордиться. Он выходит последним на дорожку. Заканчивает тем, что бросает тяжелое ядро в одного из учителей, стоящих позади него, и чуть не выбивает беднягу из строя. Он проваливает прыжки в высоту, когда врезается прямо в шест, а в прыжках в длину он едва преодолевает минимальную отметку. Только для того, чтобы позже узнать, что его мать позвонила и оставила сообщение на стойке регистрации с извинениями, потому что ей пришлось вылететь в Париж. Они отводят Джисона в мед. кабинет, и он не протестует. Он устал, всё болит от этих нагрузок, и вдобавок ко всему он подавлен. Джисон может сказать, что его учитель сочувствует, но не знает, что сказать, когда он сопровождает мальчика в медицинский кабинет. Это маленькая комнатка с тремя кроватями и примыкающей к ней маленькой ванной. Когда Джисона заводят внутрь, на одной из кроватей уже кто-то сидит. Сначала он не замечает его, всё ещё слишком расстроенный из-за своей матери, но когда учитель оставляет его одного, мальчик на другой кровати говорит. — Видел, как ты толкал ядро. Джисон фыркает. Он пытается не плакать. Ему нельзя плакать. Дети в его положении не должны ничего показывать, и он пытается, но мальчик на другой кровати продолжает говорить. — Ты чуть не попал профессору Ян по лицу, — хихикает он. — Тот был бы в нокауте, если бы задело. Эти штуки тяжёлые. Джисон поднимает глаза. Он узнаёт Чанбина, но они никогда не знакомились лично, и прямо сейчас он слишком занят, пытаясь не расстраиваться. Его голова продолжает говорить ему, что он не должен этого делать. Он даже не должен удивляться, это не первый случай, когда его родители не смогли прийти. — Я Чанбин, — говорит мальчик, слегка кивая. Джисон фыркает, и его уроки хороших манер откликаются. — Хан Джисон. — Могу я называть тебя Хан? Джисон пожимает плечами, он не видит причин протестовать. Не похоже, что они когда-нибудь снова заговорят после этого, они в разных классах, а Чанбин старше. Зачем ему обращать внимание на кого-то из младших, особенно на кого-то вроде Джисона, который такой же, как и почти любой другой ребёнок из богатой семьи в этой школе. Чанбин вскакивает с кровати и на мгновение исчезает в ванной. Он возвращается с рулоном туалетной бумаги и предлагает его Джисону, который берёт его, смущённо нахмурившись. — В этой комнате нет салфеток, — говорит Чанбин, запрыгивая обратно на кровать, как будто ничего не произошло. — Очевидно, богатые дети не плачут. Если бы родители Джисона знали, как много он плакал, они были бы так разочарованы. Тем не менее, его уроки хороших манер вновь отзываются, чтобы преследовать его, и даже со слезами, текущими по его щекам и рулоном туалетной бумаги в руке, Джисон делает глубокий вдох и качает головой. — Я не плачу. Бровь Чанбина поднимается. — Неужели? Значит, ты протекаешь? — дразнит он. Джисон на самом деле не понимает шутки, поэтому он кивает, что только заставляет Чанбина смеяться. Он вытирает лицо рукавом и кладёт туалетную бумагу на кровать. Ему это не нужно, он не плакал. — Плакать нормально, Ханни, — говорит Чанбин, и Джисон удивляется, как ему стало так комфортно с этим прозвищем, что оно просто слетает с его языка. — Если тебе грустно просто поплачь и станет легче. Всё, что Джисон может вспомнить - это то, что его няни и воспитатели говорили ему не показывать никаких эмоций. — Я не плакал, и если ты кому-нибудь расскажешь, что я плакал. Я скажу, что ты лжешь, – он качает головой. Чанбин выглядит удивлённым, и Джисон трёт своё лицо рукавом. Сейчас он явно не подавлен, а скорее раздражён тем, что нарушил правило никогда никому не показывать, что он расстроен. — Почему ты не плакал? — спрашивает Чанбин. Джисон чувствует, как его нижняя губа дрожит, прежде чем он может остановить себя. Он думает о том, как был взволнован этим утром, как он так старался во всём, был так полон надежд. И чувство, когда ему сказали, что матери даже не было рядом, было сокрушительным. Это не первый раз, когда кто-то из его родителей так с ним поступает, но Джисон до сих пор не избавился от чувства полного разочарования. Это больно. — Моя мать должна была быть здесь, — тихо бормочет он. Из его глаза скатывается слеза, он не утруждает себя стереть её. Слишком поздно, Чанбин всё равно видел, как он плачет. — Она всегда так делает. — И это тебя расстроило? – Чанбин не говорит ему повзрослеть, он не говорит ему не плакать. Он просто кивает. Джисон кивает. Он чувствует себя глупо. Он не единственный ребёнок в этой школе с занятыми родителями, у большинства детей в этой школе занятые, богатые родители. Родители, которые путешествуют по миру и почти никогда не видят своих детей. Случай Джисона не редкость, но это не делает его боль меньше. Прежде чем он может полностью отругать себя за то, что расстроился из-за этого, Чанбин говорит. — Всё в порядке, — тихо говорит он. — Ты был взволнован, а теперь тебе грустно. Это нормально, ты знаешь. Джисон морщится. — Я знаю, что это нормально. Родители всех учеников здесь такие- — Нет, я имею в виду, что это нормально грустить из-за этого, — быстро вмешивается Чанбин. — Это больно, и это нормально. То, что ты расстроился, не делает тебя глупым. Джисон чувствует, как его губы снова дрожат, в горле встаёт ком, когда он решительно смотрит в пол. — Если тебе грустно - грусти. Плачь, если хочешь. Всё в порядке, — говорит Чанбин. — Я никому не скажу, всё в порядке. Может быть, это потому, что Чанбин такой открытый и тёплый. Или, может, Джисон всё равно бы заплакал, но когда первый всхлип срывается с его губ, он не в силах подавить следующий. И тот, что последует за ним. Он наклоняется вперёд и плачет в колени, пока не чувствует, что Чанбин садится рядом на кровати. Старший мальчик обнимает его, и Джисон поворачивается, чтобы спрятать лицо на плече Чанбина. Он плачет в него, мочит его плечо, рыдает, пока его плачь не переходит в икоту. Чанбин всё время обнимает его, большим пальцем, втирая маленькие узоры в плечо Джисона. — Первый поцелуй Минхо произошёл, когда ему было двенадцать лет с мальчиком по имени Шион. Ему назначили дежурство по классу в пятницу, и это отстой. Конец недели, и последнее, что он хотел бы делать, это оставаться для уборки. Но поскольку его очередь, он вряд ли может возразить против этого. Итак, после урока он отправляет сообщение Сончолю, в котором говорит, что он немного опоздает домой и начинает убирать класс. Шион - студент по обмену из Осаки. Он тощий малыш со смешным акцентом и милым личиком. Шион нравится почти всем, и, как и Минхо, ему тоже приходится остаться, чтобы сделать уборку. Сначала они не говорят ни слова, оба отодвигают столы в сторону. Один подметает пол, пока другой собирает мусор и складывает его в мешок побольше. Минхо слышит, как другие ученики уходят домой, и он хотел бы присоединиться к ним, но, к сожалению, приходится смириться со своей задачей. — Эй, Минхо. Он поднимает глаза, Шион занят протиранием столов, но наблюдает за ним со странным взглядом. Как будто у него что-то на уме, но он слишком напуган, чтобы сказать это. Минхо моргает, и Шион наконец набирается смелости заговорить. — Ты гей? Вопрос настолько откровенный, что Минхо требуется несколько секунд, чтобы понять, что он только что спросил. Он недоверчиво смотрит на мальчика и задаётся вопросом, почему Шион спрашивает его об этом. Он выглядит как гей? Другие люди думают, что он гей? Он уже боится, что его отведут в подсобку и побьют, но прежде чем он сможет сформулировать какой-либо вразумительный ответ, Шион продолжает. — Это просто… я как бы… ничего страшного, если это так, я просто… — Я похож на гея? — спрашивает Минхо, и глаза Шиона расширяются. — Нет! Нет, я имею в виду… Я не знаю, как выглядят геи, если они должны как-то выглядеть, но… Я имею в виду, нет? Не совсем? — лепечет он. — Прости, я просто… Я хотел знать, потому что… — Другие люди думают, что я гей? — спрашивает Минхо. Он откладывает метлу в сторону и смотрит на Шиона должным образом. — Если я веду себя как гей, ты должен мне сказать. В последний раз, когда люди думали, что кто-то из учеников гей, они избили его до полусмерти. — Нет! Нет, прости, я действительно плохо объясняю, — говорит Шион, отчаянно размахивая обеими руками. — Я не пытаюсь тебя разоблачить, и ты не выглядишь… Я имею в виду, ты не ведёшь себя… Я не знаю, как должны вести себя геи, я просто… я просто подумал, что если бы ты был геем, это было бы круто. Минхо останавливается. Он хмурится. Он не ожидал такого комментария, но прежде чем он успел спросить об этом, Шион продолжил. — Потому что ты действительно красивый, и я… Ты мне нравишься. Оу. Оу. Оу. Кажется, Шион не может смотреть на него сейчас. Он смотрит в стену, его щеки ярко-красные, руки трясутся, и Минхо моргает. Это внезапно объясняет, почему Шион не мог нормально поговорить с ним весь год. Минхо, ошеломлённый и немного сбитый с толку, говорит единственную связную вещь, которая приходит ему в голову в тот момент. — …спасибо? Шион прочищает горло и выглядит таким жалким, что Минхо почти жалеет его. Он хочет помочь, но не уверен, как это сделать. Это первый раз, когда мальчик признался ему. Он привык к тому, что это делают девочки, набивая его стол любовными письмами или робко передавая записки. Но кто-то из мальчиков никогда раньше этого не делал, поэтому он не уверен, что с этим делать. — Прости, что мне потребовалось так много времени, чтобы сказать тебе, — говорит Шион, его щёки всё ещё ярко-красные, когда он заканчивает убирать столы. — Просто… я возвращаюсь домой на следующей неделе. Я хотел сказать тебе до отъезда, я думаю. Минхо кивает, и они заканчивают уборку в тишине. Но это другой вид тишины. В этом молчании есть какое-то странное напряжение, даже когда мальчики расставляют парты на свои места. Минхо продолжает украдкой поглядывать на Шиона, и тот не может не делать то же самое. Как будто Минхо внезапно видит его в другом свете. Он удивляет себя, когда понимает, что ему почти жаль, что Шион так скоро уходит. Он жалеет, что тот не признался ему раньше. Они заканчивают в тишине, и когда они снова оглядывают чистый класс, Минхо слышит, как Шион вздыхает. — Я буду скучать по этому месту. Он звучит искренне грустно. Минхо смотрит на него, и ничего не может с этим поделать. Он протягивает руку, и когда она касается руки Шиона, оба мальчика удивлённо моргают друг на друга. Затем пальцы Шиона накрывают его пальцы, и Минхо улыбается. Он чувствует что-то тёплое в груди, почти головокружительное, и по взгляду Шиона он может сказать, что тот чувствует то же самое. Они выходят из класса, держась за руки, и всё в порядке. Коридоры в основном пусты, все учителя либо в своих кабинетах, либо в учительской, никто их не увидит. Минхо держит Шиона за руку всю дорогу до главных ворот, и когда они останавливаются там, на них обрушивается внезапное осознание того, что всё кончено. Это действительно конец. Минхо не увидит его на следующей неделе. — Могу я получить твою электронную почту? — с надеждой спрашивает Шион. — У меня нет электронной почты, – Минхо виновато улыбается. — Оу… как насчет твоего номера? Это Минхо может дать. Они обмениваются номерами, но даже сейчас Минхо чувствует что-то странное. Странный разрыв. Шион возвращается за границу, они действительно могут поддерживать связь? Затем Шион убирает телефон и делает глубокий вдох. — Что ж… прощай, Минхо. — Прощай, Шион. Они всё ещё держатся за руки, Минхо чувствует странное, любопытное притяжение, он не хочет отпускать. Во всяком случае, пока нет. Он видит, как Шион наклоняется, и с колотящимся сердцем делает то же самое. Их губы соприкасаются, и это прикосновение тёплое, мягкое, нежное и немного испуганное. Не более чем тёплое прикосновение губ, но этого достаточно, чтобы температура тела Минхо взлетела. Они отстраняются, когда он слышит, как машина подъезжает к школьным воротам. Он поднимает глаза, видит Сончоля на водительском сиденье и морщится. Сончоль всё видел? — Пока, – он отпускает руку Шиона и улыбается. — Пока, – Шион кивает, явно разочарованный, но смущённый. Минхо направляется к машине. Он входит и, как только садится, чувствует изменение атмосферы. Головокружительное, мягкое, почти игристое чувство ушло, сменившись чем-то другим. Чем-то более холодным. И когда он смотрит на Сончоля, то понимает, что тот хмуро смотрит на него в ответ. Он видел? Он злится, что Минхо поцеловал мальчика? — Кто этот мальчик? — спрашивает Сончоль, его голос едва под контролем, но Минхо слышит гнев, и ему хочется свернуться калачиком на своём месте. — Просто… одноклассник, — отвечает он тихим и испуганным голосом. — Он твой бойфренд? Минхо качает головой, и он так смущён. Сончоль злится, потому что это мальчик? Поэтому? Стал бы Сончоль любить его меньше, если бы выяснилось, что он гей? Сончоль думает, что он слишком молод для этого? Его разум перебирает все возможные причины гнева Сончоля, но не останавливается на истинной: ревность. — Тебе не разрешено встречаться с мальчиками, Минхо, — говорит ему Сончоль. — И с девочками тоже нет. — Я… — ЧЁРТ ВОЗЬМИ, МИНХО, ТЫ НЕ ВСТРЕЧАЕШЬСЯ И НЕ ЦЕЛУЕШЬСЯ С ДРУГИМИ. ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?! Минхо вздрагивает. Сончоль никогда в жизни не кричал на него так. Его разум отключается, он чувствует, что дрожит, и смотрит на Сончоля как на незнакомца. Потому что в этот момент он действительно словно незнакомец. — Я… ладно. Лицо Сончоля меняется так быстро. В одну секунду ярость, в следующую - раскаяние. Гнев тает, и он наклоняется, чтобы обнять Минхо. В ответ Минхо просто машинально тянет руки, чтобы обнять, но он всё ещё не может думать. Даже когда руки Сончоля крепко прижимают его к себе, практически перетаскивая через рычаг переключения передач на его сиденье. Одна рука на пояснице Минхо, а другая глубоко в его волосах. — Мне жаль, — бормочет Сончоль. — Я просто не хочу видеть, как ты так быстро взрослеешь. Минхо утыкается лицом в плечо Сончоля и делает глубокий вдох. Алкоголь. — Я знаю, что ты должен повзрослеть, но я не хочу, чтобы ты был испорчен. Испорчен. Это странное слово не выходит у Минхо из головы даже после того, как Сончоль, наконец, отпускает его и заводит машину. Минхо сидит в своём кресле, ошеломлённый и очень смущённый. Он не разговаривает, даже когда Сончоль покупает ему еду в качестве извинения. Он просто так смущён. — Джисон был бы первым человеком, который сказал бы миру, что с другом в своём углу ему не нужны родители. После того случая в медкабинете Чанбин становится неотъемлемой частью жизни Джисона. И поскольку тот один из них из высшего общества, с богатыми родителями и тому подобное, никто и глазом не моргнёт. Чанбин начинает приходить всё чаще и чаще. Остаётся в комнате Джисона и играет с ним в видеоигры. Они смотрят всякое дерьмо по телевизору, играют на улице, когда служанки выгоняют их на воздух, и играют во множество видеоигр - обычно аркадных, потому что Джисону нравится надирать задницу Чанбину. К тому времени, когда им исполнилось четырнадцать, Джисон объявил Чанбина своим лучшим другом. Заявление встречено смехом. — Лучший друг? — Чанбин фыркает, растянувшись на огромной двуспальной кровати Джисона. Предполагалось, что они будут делать домашнее задание, но оба решили бросить тетради на стол и разобраться с ними позже. — Сколько тебе? Пять? — У подростков тоже есть лучшие друзья, Бин, – Джисон надувает губы. Чанбин просто смеётся. Они встречают Банчана на светском мероприятии. Это ежегодное событие. До отупения скучные социальные мероприятия богатых, гламурных и знаменитых. Где верхушка общества проводит ночь, попивая дорогое вино, прячась за поверхностным смехом и разговорами о том, насколько они выше толпы, которая не может пройти мимо вышибал у дверей. Это также один из немногих случаев, когда Джисон действительно видит своих родителей вместе, потому что они оба возвращаются на это мероприятие, и, как их сын, он приходит с ними. В этом году мероприятие проходит в театре «Гранд Опера». Джисон видел здание миллион раз. Похоже на то, как, по его мнению, выглядит НЛО, с его крышей, похожей на диск. Здание огромное, и когда Джисон входит внутрь, стратегически расположенный между родителями, он старается не натягивать галстук, врезающийся в шею. Главное фойе заполнено платьями и костюмами. Воздух пропитан различными ароматами, дорогими одеколонами и парфюмом. Звон бокалов с шампанским, бессмысленная болтовня и смех - это всё, что нужно Джисону, чтобы сделать то, чему его всегда учили и надеть маску с пустым лицом. Прячь, не чувствуй. Не позволяй им узнать. Он почти фыркает на собственный разум. Он и Чанбин были в восторге от этого фильма, когда он вышел в прошлом году. Они знают все слова лирики, но именно эта строчка особенно понравилась им обоим. Правила богатых и знаменитых строги, и в конечном итоге все они Эльзы. У некоторых даже есть перчатки. Ни у кого нет причудливой сестры, которая заставила бы их снова почувствовать себя людьми. Родители водят его рядом с собой, пока они болтают и смеются с людьми. Несколько раз Джисона выводят вперёд, ласково кладут руку ему на спину, а затем спрашивают: — Вы помните нашего сына Джисона? Джисон понимает, что с возрастом становится легче. Целовать задницу, говорить женщинам, что они выглядят красиво в своих блестящих платьях, рассказывать о своих достижениях в школе - это почти вторая натура. Почти. Он всё ещё чувствует страшный приступ социальной тревоги на этих мероприятиях. Холод, пробегающий по его спине, комок в горле, то, как его глаза не могут встретиться с пытливым и осуждающим взглядом других. Он был бы заикающимся беспорядком, если бы у него не было четырнадцати лет тренировок, вбитых в его голову. Это и его нежелание смущать своих родителей в ту единственную ночь, когда они оба находятся в одной стране с ним. Вскоре он находит Чанбина. Их родители приветствуют друг друга, пока Джисон незаметно подбирается к Чанбину. С таким количеством глаз невозможно многое сделать. Малейший жест часто неправильно истолковывается, и слухи распространяются в высшем обществе, как вирус, передающийся воздушно-капельным путем. Но Чанбин знает, что у Джисона социальная тревога. Он протягивает руку и касается плеча Джисона. Это всего лишь дружеское похлопывание, дружеский жест, но этого достаточно, чтобы успокоить нервы Джисона. — О, вот и он! Теперь в воздухе появилась рябь. Обычно это происходит, когда в комнату входит кто-то выше, чем аристократический сброд. Чанбин и Джисон поднимают глаза и видят, что толпа впереди расступается, как красное море, и причина этого - три человека. Пожилой мужчина, стройная женщина рядом с ним и тащащийся за ними подросток, который выглядит немного старше Чанбина и Джисона. — Кто это? — Джисон хмурится. Чанбин переводит дыхание. — Это, должно быть, будущий премьер-министр Сеула. Он баллотируется с его женой и сыном. Последнее, что я слышал, они были в Австралии. Это мало что значит для Джисона, чей интерес к политике равен нулю. Возможно, в негативном плане, но он чувствует перемены в воздухе. Почти электрическое напряжение. Это как стоять в стаде овец, которые только что поняли, что в комнате есть пёс, готовый заставить их всех подчиниться. И действительно, семья в середине излучает такую атмосферу. Могущественную. Пауза тяжелая, но когда первоначальный шок и трепет проходят, более смелые люди начинают выходить вперёд. Протягивают руки, готовые представиться. Это плохо для Джисона, потому что там, где толпа была равномерно распределена на большой площади, теперь они столпотворяются и толкаются в одном направлении, и ему приходится хвататься за Чанбина, чтобы не упасть. Кто-то проталкивается мимо него, несколько ароматов и платьев проносятся мимо его руки, и он почти теряет дыхание. Слишком близко. Слишком, блядь, близко. Слишком много людей, и они слишком близко. Теперь он обеими руками хватает Чанбина за руку. Тот, похоже, тоже отбросил правила осторожности, потому что его рука обнимает Джисона за талию, и он пытается удержать его от падения и приступа паники прямо здесь. Их родители - часть толпы, пытающейся приблизиться, но ни Джисон, ни Чанбин не имеют никакого желания присоединяться к ним, хотя это может быть и их обязанность. Толпа сжимается всё плотнее, и Джисон чувствует, как у него подгибаются колени. Чанбин теперь обнимает его обеими руками и пытается вытащить, но они прямо посреди толпы, толкающейся в одном направлении. Слишком много шума. Слишком много людей давят на него, и, возможно, это не так плохо, как кажется Джисону, но его беспокойство зашкаливает. Затем другая рука ложится ему на затылок. Она холодная, и это достаточно шокирует, чтобы Джисон перестал дрожать. Он поднимает глаза как раз вовремя, чтобы увидеть накрахмаленную белую рубашку. Теперь его обнимают другой рукой. Низкий голос, который он не может разобрать из-за звука, и внезапно его поднимают. Он слепо держится. Руки находят широкие плечи и сжимают отглаженную рубашку. Еловый запах успокаивает его чувства. Он не знаком, но успокаивает. Шум стихает, и когда это происходит, Джисон осознает своё собственное учащённое дыхание. Его садят на пол, в глазах всё размыто, он видит только цвета. Он может слышать голоса, и только один из них - Чанбина. Его голова покоится на твёрдой груди. На его собственной груди лежит рука, и когда он улавливает происходящее, то чувствует, что человек позади него намеренно медленно дышит для него. Когда он выравнивает дыхание, его зрение начинает проясняться, а звуки начинают возвращаться. — Вот так, — говорит незнакомый голос. На его груди рука, прижимающаяся к сердцу, и это его успокаивает. — Теперь медленнее. Дыши. Это не Чанбин. Чанбин присел перед ним на корточки, озабоченно нахмурив брови. Джисону холодно, и это потому, что его чувства снова постепенно пробуждаются. Как будто он потерял сознание, и его тело должно запуститься сначала. Человек, к которому он прислоняется, тёплый. Он замечает две ноги по обе стороны от себя и понимает, что сидит между ног незнакомца, прижав спину к его груди. Кто этот человек? Он чувствует, как его тело успокаивается, выдыхая напряжение этого вечера. Когда у него появляется достаточно энергии, он поднимает голову, чтобы увидеть копну вьющихся светлых волос. Он отклоняется вперёд и оборачивается, чтобы увидеть сына семьи, которая только что вошла в главный зал. Могущественность семьи этого человека и старые манеры, вбитые в голову Джисона, заставляют его отстранится ещё дальше. Как будто мальчик был самим ядом. — О, я сожал- — Ты в порядке? — спрашивает мальчик лёгким, но обеспокоенным тоном. — Давно не видел такой серьёзной панической атаки. — Я… — Джисон ёрзает и смотрит на Чанбина, который просто с любопытством наблюдает за мальчиком, хотя и с некоторой опаской. Они оба прекрасно понимают, как и их родители, что этот мальчик и его родители отличаются. Они выше по статусу. Более важные фигуры. Это заставляет парней напрячься. Джисон тяжело сглатывает. — Я в порядке, спасибо. Мне жаль, что я- — Всё в порядке, — уверяет его мальчик. — Социальная тревожность. Я понимаю. Джисон не знает, что на это ответить, и, похоже, Чанбин тоже. Оба мгновение смотрят на мальчика, не зная, что сказать, чтобы нарушить неловкое молчание. Мальчик улыбается. Кажется, его не беспокоит тот факт, что он сидит на полу в своём дорогом костюме. На самом деле, он выглядит довольно комфортно там, спиной к стене, расставив ноги. У него также странно милая улыбка, которая достигает его глаз, а вовсе не поверхностная ухмылка, которую обычно изображают люди его класса. — Я Чан, — говорит он, протягивая руку. На мгновение и Джисон, и Чанбин смотрят на него как на больного. Затем Чанбин первым хватает его за руку и крепко пожимает её. — Чанбин. Джисон следует за ним, неловко бормоча своё имя, но это, похоже, совсем не сбивает Чана с толку. Эта улыбка остаётся на его лице. В ней тоже есть странное утешение. Это искренняя улыбка, Джисон не часто видит такую ни у кого, кроме Чанбина. Следует ещё одно неловкое молчание, и Джисон медленно осознаёт, что он тоже сидит на полу. Если его родители не убьют за испорченный костюм, это сделают его няни. Он поднимается и отряхивает свой зад и ноги. Полы, конечно, недавно отполировали, но это все равно пол, а Джисону всегда говорили, чтобы он никогда не сидел на полу. — Итак, — говорит Чанбин, наконец нарушая тишину, когда Чан поднимается на ноги. — Когда-нибудь смотрел «Холодное сердце»? Джисон видит, как на лице Чана медленно расплывается улыбка, освещая его больше, чем раньше, и решает, что мальчик ему нравится. — Когда Минхо открывает для себя танцы, он не оглядывается назад. Это была идея Сончоля. Минхо только что исполнилось пятнадцать, он подрос. У него было совершенно естественное тело танцора. Как и его мать, он был рождён для движения, и Сончоль быстро предложил уроки танцев. Они выложились по полной. Хип-хоп, джаз, балет, даже пол дэнс, Минхо ухватился за всё это. Он находит кайф в движениях. Когда музыка наполняет его уши, и мир исчезает - особенно в пол дэнсе. Его тело гибкое, он двигается так, как будто у него нет костей, чтобы сдерживать его. Когда закрывает глаза, он в своей стихии. Сончоль перевозит их с одного конца города на другой. Сейчас они живут на Хондэ, в хорошей квартире с двумя спальнями. Она не такая большая, но зато ближе к клубу, которым руководит Сончоль. Минхо нравится этот район. Здесь более оживлённо, чем в их предыдущем районе. Ночи заполнены людьми, спешащими в бары и ночные клубы, чтобы занять свои вечера. Минхо часто сидит на своей кровати и наблюдает из окна, как толпы выстраиваются в очереди у баров. Женщины в вечерних платьях или коротких юбках, мужчины либо разодеты очень богато, либо в низко висящие джинсы, которые не стирали месяцами. Здесь всегда кипит жизнь, и независимо от того, насколько Минхо занят своими внеклассными танцевальными занятиями, он всегда наблюдает. Сончоль, несмотря на то, что его новый клуб не даёт ему скучать, внимателен, как всегда. Минхо привык к этому. Там, где у других детей его возраста есть родители, которые игнорируют их, или родители, которые дают им пространство, у него этого нет. У него есть Сончоль, который ухаживает за ним, который осыпает его подарками и комплиментами. Который продолжает говорить ему, как сильно он похож на свою прекрасную мать, как она гордилась бы им. И хотя Минхо понимает его и любит, чем старше он становится, тем больше он стремится к независимости. Личному пространству. Он вряд ли добьется такого со своей рутиной. Сончоль отводит его утром в школу, а потом забирает и ведет на уроки танцев. Затем он забирает его домой, они ужинают, и к тому времени, когда Минхо заканчивает, он обычно так устает, что у него нет сил идти погулять. Сончоль уходит где-то после восьми вечера, чтобы присмотреть за своим баром, это просто быстрая прогулка через дорогу, пока Минхо сидит в своей комнате и наблюдает за ночной жизнью. Не похоже, что Минхо может жаловаться. Он ни в чём не нуждался. Он был уверен, что Сончоль будет возражать против того, чтобы он учился танцевать на пилоне, но тот ухватился за это. Он платил за всё, он следил за тем, чтобы Минхо хорошо питался, он возил его повсюду, покупал ему всё… Минхо действительно не на что жаловаться. Это удобно, но в то же время и нет. Незадолго до шестнадцатилетия Минхо он просыпается от того, что кто-то забирается к нему в постель. Он спал на боку, лицом к стене и своему окну. Он слишком устал, чтобы по-настоящему проснуться, когда чувствует, как холодное присутствие давит на него сзади, толстая рука обнимает его за талию, а лицо прижимается к затылку. Сончоль? Он чувствует запах алкоголя. Он чувствует, как чья-то рука нежно перебирает его волосы, а другая подкрадывается к нему, чтобы обнять его за талию. Запах одеколона подсказывает Минхо, что позади него Сончоль. Снова. Он часто этим занимается. Обычно, когда тот пьян, и так поздно ночью, когда Минхо слишком устал, чтобы отбиваться от него. В этом нет ничего особенного, это просто что-то, что происходит, но это всегда странно, Минхо совсем не знает, что об этом думать, кроме того, что Сончоль становится тактильным, когда он пьян. — Ты так приятно пахнешь, — вздыхает Сончоль, тёплое алкогольное дыхание ощущается на затылке Минхо. — Ты пахнешь, как она. Минхо устало похлопывает Сончоля по руке, лежащей у него на животе. Он слишком устал, чтобы отвечать. Рука Сончоля гладит его волосы, затем опускается ниже. Мозолистые пальцы касаются уха Минхо, спускаются по линии подбородка к шее. Они тянутся, как пёрышко, по его плечу и вниз по руке до локтя, где они опускаются на бок. Брови Минхо хмурятся, его тело всё ещё болит после дневной танцевальной практики, и у него нет желания отбиваться, даже когда рука скользит по бедру и останавливается там, чтобы задержаться. — Я не позволю тебе быть таким, как она, — обещает Сончоль. Это не первый раз, когда он так говорит. Сончоль всегда это говорит, клянётся, что не позволит Минхо превратиться в его мать, а Минхо понимает только половину. Из того, что ему удалось узнать о ней, его мать была склонна к саморазрушению. Красивая, но сломленная, её короткая жизнь не была счастливой, и Сончоль был уверен, что Минхо не станет таким, как она. Но каким «таким»? У неё была депрессия? Насколько известно Минхо, у него её нет, по крайней мере, пока. На его затылке запечатляется поцелуй. Потрескавшиеся губы и тёплый, едкий запах водки. Минхо заставляет себя не дрожать. Это просто Сончоль. Он безвреден. Он любит Минхо и никогда не причинит ему вреда, но иногда, особенно в такие моменты, как этот, Минхо чувствует что-то внизу живота. Что-то закручивается, как беспокойство, и это кажется неправильным. Например, если бы он когда-нибудь рассказал кому угодно, что Сончоль иногда делает, его бы забрали от него так быстро, что закружилась бы голова. Что странно, потому что это последнее, чего он хочет. Сончоль всегда был добр к нему, но люди неправильно поймут, если узнают об… этом. Он снова похлопывает Сончоля по руке и вскоре чувствует, как тот всем своим весом наваливается ему на спину. Глубокое, медленное дыхание указывает на то, что он заснул, и Минхо просто слишком устал, чтобы отмахнуться от него и сказать ему идти спать. Поэтому Минхо так и засыпает. Когда он просыпается, руки Сончоля всё ещё обнимают его, он прислоняется к нему сзади, его тепло липнет к спине мальчика. Минхо просто не поднимает эту тему позже. Сончоль тоже. Но он покупает Минхо новую пару обуви. В свой день рождения Сончоль приглашает его на шикарный ужин. Он выбирает ресторан с высокими потолками, сверкающими окнами и золотым блеском, который, кажется, исходит от стен. Атмосфера довольно уютная, сдержанная. Когда Минхо сажают за их столик, он чувствует себя так, словно он на свидании. За исключением того, что он с Сончолем, так что это совсем не свидание. — Выбирай всё, что захочешь, — говорит ему Сончоль. Он сидит напротив в своём костюме, чёрная бабочка блестит на свету, и он почему-то выглядит счастливее. — Всё, что есть в меню, независимо от того, насколько дорого, это для тебя. — Значит, в клубе все хорошо? – Минхо присвистывает. Он попал в точку. Когда Сончоль сказал ему, что открывает клуб, это звучало как несбыточная мечта, но каким-то образом он справился с этим. «Медовый горшочек» - один из самых популярных клубов в округе, но он предназначен только для взрослых. Печально известный благодаря красным фонарям, развлекательной программе для взрослых и его другу, который, так уж случилось, оказался талантливым барменом. Комбинация достаточно идеальна, чтобы заслуживать внимания. Минхо закусывает губу. На самом деле, это было у него на уме некоторое время. Как только «Медовый горшочек» открылся, и уроки танцев Минхо продвинулись, он мечтал об этом. О том, как он практиковал свои тренировки, чувствовал свет, музыку и внимание других. Это не так страшно, как могло бы показаться другим. Для Минхо это звучит как рай. — На самом деле, — говорит он, медленно переходя к теме. — Есть кое-что, чего я хочу. Сончоль бросает на него любопытный взгляд, и Минхо храбро продвигает тему. — Я знаю, что мне всего шестнадцать, но… Я хотел спросить, не мог бы ты позволить мне танцевать в клубе? Есть причина, по которой он спрашивает. И это не имеет ничего общего с тем, что танец - это его побег от реальности, хотя это приятное дополнение. Но если он будет получать деньги за это и откроет сберегательный счёт, Минхо понял, что действительно сможет уйти. Жить самостоятельно. Быть независимым. Конечно, он не может сказать Сончолю об этом. Минхо замечает вспышку удивления в глазах Сончоля, и на странный момент это напоминает о том, как много лет назад Сончоль сказал, что не позволит ему быть испорченным. Он до сих пор не понял, что это значит, и больше никогда не поднимал эту тему, но она осталась в его голове. Испорченный. Стал бы он испорченным, если бы танцевал в клубе? Если бы он снял одежду и танцевал перед толпой голодных глаз? Минхо не совсем увлечён раздеванием, но это не беспокоит его так сильно, как, вероятно, должно. У него нет никакой неуверенности в своем теле, за исключением родинки на спине. Он думает, что Сончоль скажет «нет». Вероятно, он должен так ответить. Ни один родитель никогда не захочет видеть, как их ребёнок раздевается или делает что-то отдалённо сексуальное. Он должен знать об этом, услышав, как его одноклассники стонут о том, что их родители запрещают им заниматься сексом. Но затем Сончоль смотрит на него и улыбается, удивляя его во второй раз. — Когда ты хочешь начать? — Чан меняет игру в лучшую и худшую сторону. В то время как родители Чанбина и Джисона из кожи вон лезли, пытаясь привлечь внимание старшего Бана, их сыновья без особых усилий подружились с его сыном. Это меняет абсолютно всё, начиная с того, что их родители призывают их чаще приглашать Чана, чтобы у них была возможность поговорить с кем-либо, связанным с ним (или с самим мальчиком), и в школе перемены происходят, когда люди начинают больше замечать их. Чан не ходит в школу. Он в выпускном классе, и не было смысла возвращаться только на год, поэтому он на домашнем обучении. Но Джисон и Чанбин известны как его близкие друзья, и остальные ученики обращают на них внимание. Они больше пялятся, обходят их стороной, когда те идут по коридорам, шепчутся о них. Это терпимо, потому что Чанбин и Джисон есть друг у друга. Дома у них есть Чан, и его присутствие меняет ситуацию в лучшую сторону. Учитывая его статус, он должен быть более пугающим. По крайней мере, так считает Джисон. Если правила высшего общества достаточно суровы для них, то для Чана они ещё суровее. Его отец долгое время был в политике, его социальные связи, одно его присутствие ставит на несколько ступеней выше их всех. И всё же, когда он наедине с Чанбином и Джисоном, спрятанный за закрытыми дверями, он совсем не такой, каким, вероятно, должен быть. Он старше их обоих, но смеётся над теми же вещами. Он знает все слова «let it go» и даже поет её на английском и французском. Он шутит так же, как и они. Любит пить то же, что и они. Он такой же, как они, но в то же время он отличается. Когда они только втроём, легко забыть о статусе старшего. Относиться к нему как к своему хёну, смотреть фильмы ужасов и притворяться, что они в нескольких секундах от того, чтобы кричать на смущающе высоких тонах. Это так комфортно, как будто Чан всегда должен был быть с ними, и у них так много общего, несмотря ни на что. Но за пределами их комнаты Чан так просто входит в свою роль. Проще, чем когда-либо было Чанбину или Джисону. Переменчивость ужасает. Он будет улыбаться, милый и мягкий в одну минуту, а в следующую он холодный. Жёсткий взгляд, устремлённый вперёд, как будто в нём щёлкнул переключатель, и внезапно он там. Намного выше их всех. Смотрит сверху и судит, как ему и положено. Джисон замечает, что когда Чан с его отцом, этот режим работает в полную силу и он неприкасаем. Они оба. Они проявляют непринужденную силу, и все, что говорит его отец, Чан делает без вопросов. Если его отец и гордится им, то не показывает этого. Как будто ожидается, что его сын будет таким же, как он. Он часто отсылает Чана. Отправляет на встречи с людьми вдвое старше него самого. Всё это Чан делает с мастерством человека намного взрослее, чем он есть на самом деле. Как будто спальни Чанбина и Джисона дают Чану возможность побыть самим собой. Побыть подростком, которым он и является. Джисон более чем счастлив дать ему такую возможность. — Ладно, по местам люди, — говорит Чан, имитируя фальшивый французский акцент человека, управляющего оперным театром, в который их иногда таскают родители. Он хлопает в ладоши, поджимая губы в грандиозной имитации, что заставляет Джисона смеяться. — По местам! По местам! Чанбин возится с камерой на штативе. Это его новая игрушка, когда он принес её, Чан быстро предложил способ поиграть с ней. Честно говоря, они немного пьяны. Родители Чанбина, как и родители Джисона, не говорят ему «нет», и когда он попросил алкоголя, они и глазом не моргнули. Может быть, им следовало бы, может быть, другие родители так и сделали бы. Его комната самая хорошо укомплектованная. Когда они приходят, то требуется где-то около часа, прежде чем Чан, Джисон и Чанбин выпьют достаточно для приятного кайфа. Ещё немного, прежде чем они напьются и начнут предлагать глупые идеи. Это войдет в историю как глупая идея №462. Джисон запускает руку в волосы. По приказу его матери слуги вчера отвели Джисона в парикмахерскую и заказали стрижку, чтобы он был похож на отца. Его отцу это придаёт вид усталого бизнесмена, готового к спокойной пенсии. На нём это выглядит нелепо. Словно ребёнок в костюме большого размера, а взрослые говорят: «Ох, он выглядит прямо как его отец». За исключением того, что это работает только с детьми, а не с подростками, и Джисон уже поплакал и отказался ходить в школу с этой ужасной стрижкой клерка. Решение Чана и Чанбина пришло к ним после двух с половиной бутылок водки со спрайтом, а поскольку Джисон тоже пьян, это звучит как замечательная идея. Чан указывает на кресло в центре спальни Чанбина. Прямо перед камерой. Он кланяется, как парикмахер дорогому клиенту, и ирония не ускользает от Джисона. — Сэр, пожалуйста, присаживайтесь, — говорит Чан по-английски. Джисон не понимает его, но он улавливает суть и садится. Чанбин появляется в поле зрения, принимая ту же грандиозную роль, и Джисон хихикает при виде этого. Они накидывают ему на плечи большой чёрный плащ и закрепляют его сзади. Затем Чан берёт ножницы, и глаза Джисона расширяются. — Ты делал это раньше? — Конечно! — Чан усмехается. — С кем, ты думаешь, разговариваешь? Я всемирно известный парикмахер, нет ничего, чего я не мог бы сделать! — Хён, — Джисон поднимает руку, его взгляд настороженный, и Чан на мгновение прекращает играть. — Я не испорчу тебе волосы, — обещает он с той же тёплой улыбкой, которая всегда заставляет Джисона чувствовать себя в безопасности. — Не уверен, что возможно испортить это больше, чем уже испорчено, — тихо добавляет Чанбин. — Ты выглядишь как старик. Джисон хлопает его по руке, и когда Чанбин с хихиканьем отскакивает, Чан хлопает в ладоши. — Так, так, так, никаких драк в парикмахерской Великого Да Винчи! — Да Винчи? Серьёзно? – Джисон поднимает бровь. На этот раз Чан хлопает его по руке, лёгкое похлопывание, которое звучит громче из-за материала плаща. — Не смейся над Да Винчи, мальчик с причёской старика. Чанбин смеётся, и Чан снова берёт ножницы. Джисон смотрит в камеру, и до него только что дошло, что она на самом деле включена и снимает эту катастрофу в процессе создания. Он указывает. — Почему камера включена? — Потому что, — говорит Чан, когда Чанбин идёт, чтобы забрать его со стойки. — Мы собираемся снимать историю. У Джисона странное чувство, что он пожалеет об этом, но он следует за ним, когда Чан поднимает его и ведёт в ванную, где стул уже приставлен к раковине. Это немного некомфортно, потому что раковина выше, и им вроде как приходится класть на стул подушки, чтобы Джисон стал повыше, но в конце концов им удается засунуть его голову в раковину. Это неудобно. Джисон откидывается назад и чувствует, как фарфор раковины вдавливается в его шею, холодный и неумолимый. Он дрожит, и когда Чан включает воду, Чанбин снимает, как он пищит и пытается убежать. Ему почти удаётся это, прежде чем рука Чана на его плече удерживает его на месте. — Нет, никаких забегов в студии Да Винчи, — говорит Чан, приобретая странный акцент на ходу. — Откинься, я делаю из тебя красавчика. Проходит десять долгих минут в ледяной воде, а затем внезапно льётся кипяток. Чану случайно удаётся попасть шампунем в глаз Джисону, и он проводит добрых две минуты, воя от смеха, пока Джисон кричит и поворачивается, чтобы подставить глаз под кран. Они поливают водой весь пол, и Чанбин снимает всё это с широчайшей ухмылкой. В конце концов они заканчивают и вытирают полотенцем волосы Джисона. Они приводят его обратно в спальню и сажают на сиденье, пока Чанбин ставит камеру обратно на штатив. — Хорошо, — объявляет Чан, снова беря ножницы в руки, и вновь переходит на английский. — Стрижка для вас. Я сделать хорошо! Один доллар! Чанбин хихикает, расчёсывая волосы Джисона, а тот совсем не чувствует себя в безопасности в их руках. Но в то же время он знает, что это так. Для него нет места безопаснее, чем в присутствии Чана и Чанбина. Даже когда они портят ему волосы. В конце концов, они доходят до части стрижки, и Чан склоняется над челкой Джисона. Он использует расчёску в одной руке, ножницы в другой, когда начинает отрезать сначала короткие прядки, а затем более длинные, когда он становится смелее и привыкает к стрижке волос. Джисон всё время держит глаза закрытыми, но он слышит, как Чан и Чанбин хихикают, работая вокруг него. — Чёрт, не делай меня лысым, — хнычет Джисон. — Доверьтесь мне, — говорит ему Чан. — За один доллар я сделать хорошую работу. Чанбин всё ещё смеётся, и это совсем не обнадёживает. Когда они наконец заканчивают, Чанбин хватает камеру, а Чан достаёт зеркало. Джисон открывает глаза и смотрит на законченный беспорядок в своих волосах. Отрезано криво повсюду, его волосы неровной длины, с треугольными краями, и они намного, намного короче, чем были раньше. Его крик будит горничных. — Минхо встречает Сынмина, в свои семнадцать. Как ни странно, это совпадение по счастливой случайности. В Сынмине есть какая-то необузданная энергия, которая привлекает Минхо. Неопытный, с широко раскрытыми глазами, болезненно любопытный, Сынмин такой подросток, которого Минхо никогда бы не встретил в «Медовом горшочке». Встреча также проходит в фантастическое время. С клубом дела идут очень хорошо. Сончоль внезапно обнаруживает, что у него больше возможностей для бизнеса, и они не дают ему скучать. Проводя больше времени в одиночестве, Минхо обретает свободу, к которой он не привык. Поэтому он проводит каждый второй день со своим новым другом. Он показывает ему Сеул, водит его по всем своим любимым местам, а поскольку Сончоль почти никогда не бывает дома, Минхо никогда не расспрашивают об этом. Сончоль бы расспросил, если бы когда-нибудь узнал об этом. Несмотря на то, что Сончоль позволяет Минхо танцевать и даже работать в его баре, будучи несовершеннолетним, есть некоторые черты, которые Сончоль проводит довольно чётко. Во-первых, Минхо не разрешается ни с кем встречаться. Во-вторых, ему, безусловно, не разрешается ни с кем трахаться. Он должен оставаться «неиспорченным», что бы, чёрт возьми, это ни значило. И Минхо может объяснить это только тем фактом, что его мать, должно быть, была «испорчена». Но потом ему пришлось задуматься, всегда ли так будет? Он всегда будет золотой канарейкой в клетке, наблюдающей за внешним миром, но никогда не способной присоединиться? Вот тут-то и появился Сынмин, и он был благословением с абсолютно идеальным выбором времени. Он нравится Минхо. Сынмин в какой-то степени нормальный. У него хорошие отношения с матерью (насколько Минхо когда-либо видел), и, насколько он понял, у него был друг в Пусане, но там всё закончилось плохо. Когда Сынмину исполняется шестнадцать, Минхо целует его в парке и, несмотря на голос Сончоля в его голове, Минхо искренне наслаждается этим. Близость, он понял, что это именно то, чего он жаждал. Он жаждал друга, кого-то, кто был бы рядом с ним со времён Шиона, но из-за Сончоля у него никогда не было шанса. В этот момент Сончоль и возвращается. Вернувшись из очередной деловой поездки он заявил, что это была последняя на ближайшее время. Минхо понимает, что тот не должен узнать о Сынмине. Поэтому он ничего не говорит Сончолю и просит Сынмина не торопить их отношения. Это своего рода благословение, потому что Сынмин, как и он, девственник с широко раскрытыми глазами. Но даже больше, потому что до сих пор он, очевидно, никогда не думал даже о том, чтобы полюбить парня, не говоря уже о том, чтобы поцеловать его и лечь с ним в постель. Это даёт Сынмину достаточно времени, чтобы смириться, а также даёт Минхо время, чтобы придумать, как продолжать прятать его от Сончоля. Он чувствует себя плохо из-за того, что ему приходится лгать Сынмину об этом, но это лучше, чем правда. Ведь правда в том, что у него дома есть собственнический вроде-как-отец. Он говорит Сынмину, что живёт в дерьмовой квартире, чтобы удержать мальчика от любых мыслей о приходе в гости. Но так он тоже чувствует себя нехорошо. Иногда Минхо работает в клубе, и это не так уж и плохо. Танцы по-прежнему его побег от реальности, по-прежнему его пространство, где есть только он и музыка. Когда он в этом пространстве, голодные глаза на его фигуре даже не имеют значения, он их не чувствует. Всё, что он чувствует - это его гибкое тело, прижатое к пилону. Его конечности двигаются с идеальной точностью в такт ритму, и жар напряжения проносится сквозь него. Это идеальный кайф. Деньги тоже не повод для насмешек. Проблема в Сончоле. Теперь, когда он вернулся, он всё время в клубе, и он должен заниматься управленческими делами, такими как пребывание в офисе, сортировка счетов, проверка того, что его танцорам действительно платят. И всё же, несмотря на то, что у него должна быть работа, он всегда рядом, когда Минхо танцует. Наблюдает за ним. Труднее всего переносить его взгляд, и Минхо не может понять, почему он настаивает на том, чтобы смотреть. Это отцовская гордость? Если так, то это жутко. Или это что-то другое? Минхо даже не особо хочет туда идти. Однажды ночью, Сончоль заползает в его кровать после того, как Минхо провёл выходной с Сынмином. Это было здорово, они пошли в парк, целовались на скамейке, и Сынмин начал распускать руки. Теперь он делает это намного чаще. Нетерпение разрывает его, когда он становится всё более и более напористым в том, как он прикасается к телу Минхо. Минхо знает, что он уже готов. Но дело не в том, готов ли кто-то из них, а в том, что нужно найти идеальное время и сделать это так, чтобы Сончоль не узнал. И в последнее время он так часто бывает дома, что Минхо ничего не может поделать с Сынмином, хотя он так же нетерпелив. Сейчас три часа ночи, идеальное время для Сончоля, чтобы забраться в его кровать. Минхо просыпается от того, что его кровать прогибается под дополнительным весом, когда мужчина заползает к нему сзади и прижимается к его спине. От него снова разит алкоголем, а его рука на тонкой талии Минхо слишком тяжелая. — Сончоль, — сонно бормочет Минхо. Он пытается ударить его плечом назад, пытаясь оттолкнуть его. — Иди в свою кровать. Это не похоже на то, как сын ругает своего пьяного отца. Это звучит словно они любовники, и осознание этого заставляет Минхо съёжиться. — Мне жаль, что я так долго отсутствовал, — бормочет Сончоль. Он выдыхает, и всё, что Минхо чувствует, это запах алкоголя и гнили. Это почти заставляет его отшатнуться. — Был так занят в последнее время… скучал по тебе… Минхо похлопывает его по руке, лежащей на животе, и морщится. Он слишком горячий, слишком тяжелый, чтобы оттолкнуть, и от него воняет. Затем руки Сончоля сжимаются вокруг него, и он целует Минхо в затылок. — Я снова должен уехать. Бизнесмену из Тэгу очень нравится мой дизайн… не хочу никуда уезжать… — Поезжай, — слегка подбадривает Минхо. — Это хорошо для связей и денег. Вовсе не потому, что Минхо любит своё личное пространство, и он получает его, когда Сончоль отсутствует. Не говоря уже о том, что Сончоль не забирался бы к нему в постель и не обнимал его вот так. Это идеальное время, ведь когда Сончоль уедет, Минхо наконец-то может заняться сексом с Сынмином. Может быть, он отведёт его в бар, покажет ему, на что он способен. Он чувствует, как Сончоль надул губы, и он бы улыбнулся, если бы ему не было так некомфортно. — Ты скучаешь по мне, когда я уезжаю? — спрашивает Сончоль, теперь его голос звучит обиженным. — Да, конечно, — Минхо вздыхает. — Правда? — Конечно. Пальцы Сончоля начинают немного двигаться на животе Минхо. Это лёгкое прикосновение, едва заметное, если не считать того факта, что Минхо всегда остро реагирует, когда кто-то прикасается к нему. Затем дыхание Сончоля оказывается слишком близко к шее Минхо, его губы касаются его кожи, и это не похоже на предыдущие разы, сейчас по-другому. Для начала, Минхо не слишком устал, чтобы справиться с этим, но он застыл в замешательстве. — Ты все еще неиспорчен? — шепчет Сончоль. Минхо смотрит в окно прямо над ним. Какое дело Сончолю, если он не такой? — Ты встречаешься с кем-нибудь? — Нет, — лжёт Минхо, слишком быстро, чтобы в это можно было поверить. Может быть, это потому, что Сончоль пьян. Или, может быть, это потому, что он хочет верить ему, но он удовлетворённо кивает и мурлычет. — Хорошо, — вздыхает он. — Ты не будешь такой, как она. Ты неиспорченный. Ты другой. Минхо не понимает. В этот раз есть что-то необычное. Что-то, что заставляет его нервничать, но, к сожалению, приковывает его к месту. Сейчас он абсолютно не сонный. Он чувствует каждое качание, каждое прикосновение губ. Он чувствует каждый дюйм тела Сончоля, прижатого к его телу, и это кажется неправильным. Но он парализован. Дыхание Сончоля становится всё глубже и глубже, и как раз перед тем, как он засыпает, его рука сжимается вокруг Минхо, прижимая его вплотную к своему телу, где Минхо чувствует, как что-то твёрдое упирается ему в задницу. Что-то, чего там не должно быть. — Ты мой, — бормочет Сончоль. Минхо ждёт, пока тот полностью уснёт, прежде чем высвободиться из объятий Сончоля и пойти блевать в ванную. — В предпоследний год обучения Джисона в школе, отец Чана начинает готовиться стать серьёзным кандидатом на пост следующего премьер-министра. Проблема в том, что его публичный имидж, несмотря на то, что он могущественный и богатый, не самый лучший для тех, кто не купается в деньгах. Его позиция в отношении ЛГБТК + блокирует его от получения их голосов. Его статус состоятельного человека, которому ни дня в жизни не приходилось работать, отдаляет его от широкой общественности, которая предпочла бы видеть на посту кого-то, кто понимает их повседневную борьбу и даже среди своих современников он слишком силён. Слишком пугающий. Кто-то в своём углу, на их уровне - лучший выбор. Естественно, работа по улучшению репутации ложится на его единственного сына. Изменения в Чане заметны с первого дня. Когда Чан закончил школу, у него появилось больше времени, чтобы сопровождать своего отца на деловые встречи, организовывать его интервью и выступления. Он проводит много времени в своём офисе, запершись от друзей, разрабатывая новые интересные способы привлечь внимание общественности к своему отцу. Чанбин учится на последнем году, а Джисон на предпоследнем. Днём они ходят в школу, а после пытаются помочь Чану всем, чем могут. Даже если это означает групповой чат с Чаном, запертым в офисе где-нибудь в центре Пусана, в то время как Чанбин и Джисон прячутся в одной из своих комнат и пытаются придумать новые идеи. Пожимать руки, целовать младенцев, делать пожертвования, нанимать геев и тому подобное дерьмо. Гонка по-настоящему накаляется к вечеру официальных дебатов, телевизионного мероприятия, на котором у кандидатов есть шанс обратиться к публике и ответить на сложные вопросы о своих взглядах на общественные проблемы. В ту ночь Чанбин и Джисон встречают Чана в задней части «Studio 4». Их проводят в гримёрную, где они видят, как стилисты возятся с волосами его отца. Его отец выглядит спокойным, а Чан напряжённым. Чан с тёмными кругами под глазами, записями в руках и лёгкой дрожью в походке ведёт Джисона и Чанбина к дивану в комнате и усаживает их. Они там для него, а не для его отца. Чанбин бросает один взгляд на Чана и встаёт. — Я найду тебе что-нибудь поесть, — говорит он и исчезает из гримёрки, не оглядываясь. Джисон наблюдает за Чаном. В руках у него список вопросов, которые участники дебатов зададут его отцу. Они разорвут его на части, если он ошибётся. Отец Чана должен нервничать больше, чем сам Чан, но по какой-то причине тот не нервничает. — Хорошо, ещё раз, — говорит Чан, возвращаясь к своему отцу. Он поднимает одну из карточек и читает. — Мистер Бан, какова ваша позиция по поводу раздевалок и туалетов для трансгендеров? Его отец отмахивается от стилиста, что работает над его причёской, и напевает. — Мужчины и женщины рождаются с отличающимися гениталиями, — отвечает он. — Давайте не будем усложнять ситуацию. — Нет, отец, ты должен сказать, что ты открыт для идеи их поддержки. Ты хочешь понравиться этим людям, – Чан стонет. — Трансов вряд ли можно считать людьми… – его отец фыркает. — Сосредоточься! — настаивает Чан. — Если ты допустишь ошибку, они поджарят тебя там, и не будет иметь значения, что я сделаю, никакой объем работы не поможет тебе оправиться от этого! — Ладно, ладно, спроси ещё раз, — бормочет его отец, закатывая глаза. Джисон хмурится. Странно на это смотреть. Отец Чана будет тем, кто ответит на эти вопросы, и он будет лицом, в которое люди плюнут, если тот ошибётся, ему следует относиться к этому более серьёзно. Он должен быть намного, намного более нервным, чем Чан. Чем дольше он наблюдает за ними, тем больше понимает, что причина, по которой Чан так напряжён, заключается именно в том, что его отец не такой. Потому что его отец всё ещё верит, что даже если он ошибётся, Чан уберёт за ним. И почему ему так не думать? Чан подчищал всё за ним с первого дня. Чанбин возвращается в гримёрную с сэндвичем в контейнере и банкой колы. Он передаёт всё в руки Чану и забирает у него бумаги с ключевыми вопросами. — Садись, — говорит он, указывая на диван. В его тоне нет места для споров. Чан идёт к дивану и плюхается рядом с Джисоном, когда Чанбин начинает допрашивать отца Чана. Джисон наблюдает за трясущимися руками Чана, пытающегося открыть контейнер, и когда кажется, что он борется с упаковкой. Он протягивает руку, чтобы открыть сэндвич для него. — Спасибо, — тихо бормочет Чан. — Ты голоден? Хочешь немного? — Ты ешь, — говорит ему Джисон, возвращая перекус, как только контейнер открыт. — Ты выглядишь так, будто не ел долгие часы. Он выглядит так, будто не спал несколько дней. Чан ест тихо, время от времени он смотрит на своего отца, но Чанбин пока держит того под контролем. Джисон ёрзает из-за отсутствия чего-то полезного, и когда Чан доедает свой сэндвич, он поднимается. — Я куплю тебе что-нибудь ещё, — обещает он. — Ханни, ты не должен, — говорит ему Чан. — Сядь, расслабься. Хоть кто-то из нас должен. — Нет, тебе нужно поесть. Тебе нужно отдохнуть, — говорит Джисон. Он звучит не так твёрдо, как Чанбин, но указывает на диван. — Приляг, попробуй отдохнуть. У нас всё под контролем. Улыбка Чана слезливая, такая улыбка, которую родители натягивают, когда их ребёнок делает что-то восхитительное. Джисон берёт с собой свой телефон и выходит из комнаты. По пути сюда он видел несколько торговых автоматов, может быть, Чанбин взял еду оттуда? Может быть, Чан не отказался бы от шоколада? Немного сладкого, чтобы снова взбодрить его. Коридоры в задней части студии пусты, за исключением одного или двух человек из персонала, бегающих туда-сюда в наушниках. А кто-то говорит им, чтобы они были где-то через две секунды. Они игнорируют Джисона, когда тот бродит в поисках торговых автоматов. Он находит автоматы рядом с лестницей. Джисон напевает, останавливаясь перед ними, и рассматривает предлагаемую еду. Он как раз собирается выбрать свой заказ в автомате, когда большая толстая рука хватает его за плечо и разворачивает к себе. Джисон ошеломлен, потрясён и молчит, когда сталкивается лицом к лицу с гораздо более взрослым и крупным мужчиной. Это незнакомец. По крайней мере, Джисон никогда не видел его раньше. Он одет в тёмно-синий костюм в тонкую полоску, тёмные волосы смазаны воском и зачёсаны набок. Он довольно круглый, невысокий для мужчины своего возраста, его кожа ужасна, с пятнами и огромными зияющими порами. Большая часть жира, кажется, у него на лице, из-за чего его глаза естественно прищурены, а щёки натягивают кожу. — Ты, — говорит он глубоким голосом. — Ты работаешь на мистера Бана, верно? — Что? – Джисон хмурится. — Видел, как ты выходил из его гримёрной. Джисон оглядывает мужчину с головы до ног, но в нём нет абсолютно ничего знакомого. Ничего особенного тоже. Он сотрудник, который здесь работает? Работает ли он на оппозицию? Джисон не может понять. — Я… друг его сына, — говорит Джисон, автоматически поднимая руки в знак капитуляции, как будто боится, что этот человек снова схватит его за плечо. Мужчина оглядывает его с ног до головы, и, судя по выражению лица, ему, похоже, не нравится то, что он видит. Когда он подходит ближе, Джисон чувствует густой аромат одеколона, который безуспешно пытается скрыть запах тела. Толстый палец, похожий на сосиску, тычет его в грудь, заставляя столкнуться спиной с торговым автоматом. — Такие парни, как ты, вы пятно этой страны, — выплевывает мужчина, его голос сочится ненавистью. — И ты и работаешь на монстра Бана, ещё большее пятно. Джисон считает, что этот парень должен быть частью команды оппозиции, это единственное, что имеет смысл. — Чеболи второго и третьего поколения, — кипит мужчина. — Высасываете рабочий класс досуха, пока вы разгуливаете в своих дорогих костюмах с тачками, которые вам купили ваши папочки. В чём проблема этого парня? Джисон уходит от очередного тычка и выставляет руки. — Я не знаю, что с вами не так, но я должен… — Ты - то, что со мной не так! — кричит мужчина. — Ты и тебе подобные, вы - то, что не так со всем в этой стране! Ты хоть представляешь, как тяжело нам приходится работать, чтобы свести концы с концами? Тебя это вообще волнует? Конечно, нет, потому что ты поддерживаешь монстра Бана, и если он станет премьер-министром, нам всем пиздец! Опять это прозвище. Монстр Бан. Так его называет рабочий класс? Джисон уже понял, что с этим парнем невозможно договориться. Либо у него серьёзные проблемы с богатыми людьми, либо у него что-то не в порядке с психикой. В любом случае, ноги Джисона до смерти хотят выбраться из ситуации и убежать обратно к Чану и Чанбину. С едой или нет. Но парень блокирует ему выход. — Мне нужно идти, — говорит Джисон. Его дрожащий тон выдает, насколько он напуган. — Мне жаль, что вы так думаете, но я… — О, ты никуда не пойдешь, малыш! — рычит мужчина. Его рука снова поднимается, чтобы толкнуть Джисона, и на этот раз он спиной ударяется о стену. — Знаешь ли ты, что я потерял свою дочь из-за того, что какой-то говнюк чеболь врезался в неё на своей ауди? И что сделала система правосудия? Ничего. Потому что всем им заплатил его отец! Вы то, что не так с этой страной! Вы все, проблема для страны! И если я смогу сделать её лучше, убив одного из вас ради моей дочери, то так тому и быть! Джисон уклоняется влево, едва избежав мощного удара, направленного ему в лицо. Он падает на пол, но не раньше, чем колено врезается ему в живот, от чего он скручивается и его отбрасывает на мраморный пол. Он кашляет и отшатывается, чувствуя, как ботинок врезается ему в плечо, заставляя его взвыть от боли. Блять, блять, блять, этот парень серьезён. Он на самом деле одержим идеей убить Джисона. Водянистые глаза Джисона поднимаются как раз вовремя, чтобы увидеть ещё один ботинок, приближающийся к нему, и он едва избегает его, бросаясь вправо и убираясь с дороги. Он чувствует, как у него болит живот, плечо почти вывихнуто в том месте, куда его пнули, но адреналин толкает его на ноги. Он чувствует вкус крови во рту, его трясет с головы до ног, но ноги толкают его дальше по коридору, когда он слышит, как мужчина бежит за ним. — ЧАН! — кричит он, мчась по коридору. — БИН! КТО-УГОДНО, ПОМОГИТЕ! Кричать больно, бежать больно. Дыхание Джисона прерывается, он в ужасе задыхается, пробует открыть каждую дверь на пути, пока одна слева, наконец, не поддается. Он врывается в комнату и захлопывает дверь как раз перед тем, как мужчина может вбежать вместе с ним. Темно. Джисон тяжело дышит, изо всех сил держась за дверную ручку. Локтем он нащупывает выключатель, и когда находит его, комната наполняется светом, показывая, что он находится в пустой комнате для совещаний. Тут есть длинный стол, восемь чёрных стульев вокруг него и большой экран на стене. На двери нет замка. И когда человек на другом конце провода начинает яростно дёргать за дверную ручку, Джисону остаётся только держать её и плакать. Тот парень долбится в дверь. Дерево опасно дребезжит, когда по нему колотят, пинают, а дверная ручка продолжает трястись от его яростных попыток войти. В этот момент Джисон нуждается в Чане и Чанбине. Он думает, что умрёт здесь, и его найдут позже. Искалеченное тело, вероятно, засунут в кладовку, а этому сумасшедшему это сойдёт с рук или его отправят в психушку. Затем дверная ручка поворачивается против часовой стрелки, и удар заставляет дверь содрогнуться так сильно, что Джисона отбрасывает. Он отползает назад, ударяясь задом об угол стола, когда дверь с грохотом распахивается, открывая мужчину на противоположной стороне, такого же сумасшедшего и разъяренного, каким он был раньше. Джисон рыдает, он отползает назад, спотыкается о стулья, пытаясь отойти в дальний конец комнаты. Мужчина приближается к нему, как кошка к мыши. — Пожалуйста, — умоляет Джисон, его руки хватаются за один из стульев в слабой попытке помешать мужчине подойти ближе. — Пожалуйста, я не… я не убивал вашу дочь. — Но ты часть проблемы, — шипит мужчина, и Джисон визжит, когда хватает стул и бросает его через стол в другой конец комнаты. Джисон отползает к стене и бежит к другой стороне стола, его руки хватаются за стулья и опрокидывают их, но этот человек продолжает приближаться. — ЧАН! — кричит он. — ЧАН, ПОМОГИ МНЕ! Мужчина прыгает, и Джисон может видеть это в замедленной съемке. Ужасно, жутко замедленная съёмка, где лицо этого человека искажено яростью, его руки протянуты, чтобы схватить Джисона. Возможно, это снова адреналин, но первый инстинкт Джисона - схватить первое, до чего он может дотянуться. Его левая рука находит что-то тонкое и металлическое на столе, и он хватает это. Как только мужчина схватывает его, он вытягивает руку вперед, чтобы ударить этого человека по горлу. Он думает, что схватил подстаканник или что-то в этом роде, но когда первая струя крови попадает ему в лицо. Его глаза фокусируются на предмете в руке, и его пробирает озноб, когда он понимает, что на самом деле это чекодержатель. Длинный, тонкий металлический шип с плоским основанием. Есть даже несколько квитанций, которые всё ещё прикреплены на нём, когда острый край вонзается в горло мужчины. Дыхание Джисона прерывается. Мужчина перед ним так же потрясён, его широко раскрытые глаза даже не понимают, что происходит, поскольку кровь продолжает брызгать там, где Джисон задел артерию. Затем он падает тяжело, как мешок с песком, и Джисон рухнул обратно на пол. Его трясёт. Он отползает назад, широко раскрыв глаза от ужаса, когда кровь начинает просачиваться на белый мраморный пол. Чан и Чанбин врываются в комнату минуту спустя. — О Господи, — выдыхает Чанбин, когда Чан закрывает за собой дверь, чтобы скрыть сцену от посторонних глаз. Сначала они бросаются к Джисону, присаживаясь перед ним. Джисон сначала даже не замечает их. — Хан! Ханни! — зовёт Чанбин, щёлкая пальцами перед лицом Джисона, чтобы привлечь его внимание. — Ханни, ты в порядке? Он причинил тебе боль? — Хан, детка, поговори с нами, — умоляет Чан, он в спешке тянется проверить руки и торс Джисона, чтобы убедиться, что тот не ранен и не истекает кровью. Только когда Чан касается синяка на животе, Джисон ахает и смотрит на них обоих, внезапно очнувшись от шока. Первое, что он делает, это всхлипывает, и Чанбин тут же заключает его в крепкие объятия. Джисон плачет ему в плечо. Он чувствует, что руки Чана тоже обнимают его, и он рыдает. Он кричит. Он не может перестать дрожать. Он весь в крови и он так, так напуган. Голос по внутренней связи просит оппонентов выйти на главный этаж, и Чан отступает, чтобы посмотреть на мертвеца на полу. — Вот блять. — Что? — Чанбин поднимает голову, которая была прижата к волосам Джисона. — Этот парень работает на оппозицию, они придут его искать, — говорит Чан. — Мы должны избавиться от него. — Нет, не надо! — Джисон кричит, его рука пытается схватить Чана, прежде чем тот сможет уйти слишком далеко. — Не отпускай! Не отпускай меня! Чанбин смотрит на него, и Чан возвращается, чтобы присесть перед ним. Он берёт лицо Джисона в свои руки и очень нежно вытирает его слёзы большим пальцем. — Ханни, детка, послушай меня, — говорит Чан своим успокаивающим голосом. Низкий, глубокий, успокаивающий тон, который всегда привлекает внимание Джисона. Это работает как шарм, потому что Джисон цепляется за него. — Мы должны избавиться от этого тела, прежде чем кто-нибудь придет и найдет его. Сделай глубокий вдох ради меня и держись. Как только мы избавимся от него, мы позаботимся о тебе, но прямо сейчас мне нужно, чтобы ты был сильным ради меня. Джисон рыдает, он дрожит, но Чан просто продолжает вытирать его слёзы и смотрит в глаза. — Ты со мной, Ханни. Мы никуда не денемся, — говорит Чан. — Мы прямо здесь. Мы сейчас избавимся от этого тела, хорошо? Вопреки своему беспокойному разуму, Джисон кивает. Чан поворачивается к Чанбину, и его тон меняется, быстро и настойчиво. — Бин, у меня в заднем кармане ключи от машины. В багажнике есть брезент, возьми его и принеси сюда, чтобы тебя никто не видел. Избегай камер наблюдения у дверей, войди через чёрный вход. Чанбин беспрекословно выполняет команду. Он хватает ключи и выходит из комнаты. Когда тот ушёл, Чан возвращается к Джисону. — Ты можешь встать? Джисон кивает. Он поднимается на ноги вместе с Чаном и смотрит, как старший идёт, чтобы подставить стул под дверную ручку. — Я открою, когда вернётся Бинни, — говорит Чан, поворачиваясь, чтобы посмотреть на человека на полу. Он оглядывается и указывает на шкаф в задней части комнаты рядом с телевизионным монитором. — Хан, возьми салфетки там. Джисон, достаточно настроенный на тон голоса Чана, движется, чтобы с лёгкостью выполнить команду. Он фыркает, когда его трясущиеся руки открывают дверцы шкафа, и как он не заметил этого здесь, когда впервые вошёл в комнату? Страх и туннельное зрение, должно быть, исключили это из поля его виденья. Он приносит коробку с салфетками и наблюдает, как Чан наклоняется над телом и рассматривает чекодержатель, всё ещё торчащий из шеи мужчины. — Что ж… ты продел хорошую работу. Прямо в главную артерию, — отмечает он. Малейший намек на гордость в его голосе на самом деле приятен Джисону, которому нравится, когда он производит впечатление на Чанбина или Чана. Чанбин возвращается, и когда Чан слышит его голос, он впускает его. Теперь они работают быстро. Джисон сторожит дверь, пока Чанбин расстилает брезент на полу и помогает Чану затащить на него мужчину. — Чёрт возьми, он тяжелый, — жалуется Чанбин, когда они, наконец, запихивают тело на брезент. Джисон проверяет, чтобы стул закрывал дверь, прежде чем подойти, чтобы помочь им отмыть полы. — Я разберусь с этим позже, — обещает Чан, когда они заканчивают вытирать кровь с пола. Это достаточно легко благодаря мрамору, но всегда есть перспектива, что ультрафиолет раскроет всё. — Сейчас нам придётся через чёрный вход. Избегая всех камер наблюдения. Мы засунем его в багажник и оставим главный персонал разбираться с моим отцом - хорошо? Не видя причин возражать, Джисон и Чанбин кивают в знак согласия. Самое сложное - тащить тело. Чтобы нести его, завёрнутого в брезент, им требуются силы всех троих. С Чаном впереди он постоянно останавливается, чтобы заглянуть за угол, высматривая любого сотрудника или камеры. К счастью, поскольку дебаты проходят прямо сейчас, большинство людей находятся в главном зале для съёмок. Руки Джисона болят, когда им, наконец, удаётся вытащить тело на улицу и подвести к машине. Чан пинком открывает дверь багажника, и они втроём стонут, запихивая мужчину подальше, вместе с брезентом и всем остальным. — Хорошо, — вздыхает Чан, захлопывая багажник. — Блять, это была тяжёлая работа. Вы двое в порядке? Джисон кивает, он всё ещё дрожит, поэтому Чанбин обнимает его за плечи. — Ладно. Хан, садись в машину, Бинни, ты поведёшь, — говорит Чан, бросая ему ключи. — Я займусь чисткой там, пока все отвлечены. Встретимся у меня. Договорились? — Что значит чистка? – Чанбин хмурится. — У меня есть контакты, они сотрут все следы, — обещает Чан, мягко подталкивая мальчиков вперед. — А теперь идите, встретимся позже. Джисон чувствует, как адреналин уходит, оставляя его с этим отвратительным, пустым чувством ужаса и страха. Он забирается в машину, и когда Чанбин отъезжает, он оглядывается через плечо, чтобы увидеть Чана, всё ещё стоящего в дверях с телефоном в руке. Старший переключился на режим работы. У них всё ещё есть тело, от которого нужно избавиться. Они ещё не разобрались со всем. Но когда Чанбин протягивает руку, чтобы обхватить за колено, Джисон прерывисто вздыхает и обессиленно откидывается на спинку сидения. Они едва добираются до дома Чана, как он теряет сознание. Когда он просыпается, то уже находится не в машине, а в большой кровати. Он узнаёт дизайн одеяла с зелёным драконом, как у Чана. У Бана огромная кровать размера кинг-сайз на которой им троим вполне удобно, но из всех домов в этом они были реже всего. В основном потому, что этот дом не хранит хороших воспоминаний для Чана, и ему не нравится здесь находиться, если есть вариант получше. Джисон садится и видит Чана, сидящего на краю кровати. Чанбин сидит на подоконнике с видом на сады. Он сгорбился, обхватив голову руками, а Чан выглядит растерянным. — Хён? — спрашивает Джисон, он не понимает, как тихо прозвучит его голос, пока не слышит его сам. Двое парней поднимают свой взгляд на него. Чан выглядит измученным, Чанбин просто выглядит расстроенным, но, кажется, они смягчаются, когда смотрят на него. — Хей, — тихо говорит Чан. — Теперь всё в порядке. Всё сделано. Джисон думает о теле и нервно теребит одеяло. — Всё… сделано? Хён, что ты сделал? — Я расскажу тебе позже, — говорит ему Чан. — Сейчас тебе нужно поспать. Сон - последнее, чего хочет Джисон. Он всё ещё чувствует себя избитым и помятым, его сердце всё ещё бьётся слишком быстро, как будто за ним до сих пор гонятся. Человек мёртв, но Джисон всё ещё чувствует себя уязвимым. К счастью, Чан, кажется, понимает это, потому что он взбирается на кровать, пока не оказывается рядом с ним. Одной рукой он мягко толкает Джисона назад, пока тот снова не ложится. Затем он сам ложится и подпирает голову рукой, чтобы видеть лицо Джисона. Джисон и не замечает, что Чанбин сдвинулся с места, пока кровать не прогибается, и вес Чанбина не оказывается с другой стороны, так что он фактически зажат между ними двумя. — Спи, Хан, — говорит ему Чанбин, его рука вместе с рукой Чана лежат у него на животе. Только сейчас до Джисона доходит, что он кого-то убил. Он всегда слышал о подобных вещах. Люди обычно говорили, что убийство кого-то было тем, о чём все сожалели. Вы не сможете вернуть это действие, оно непременно меняет вас. Может быть, так оно и есть, но на самом деле это не было так ужасно, как он думал. Тем не менее, Чан и Чанбин без вопросов скрыли все улики. В момент лёгкой неуверенности Джисон одной рукой сжимает рубашку Чана, а другой Чанбина. — Все еще со мной? — спрашивает он, голос немного тихий. Чан просто улыбается, Чанбин прижимается к нему. — Всегда, — обещает Чан. — До горького, горького конца, Ханни, — тихо добавляет Чанбин. — Каким-то чудом Минхо удается держать Сынмина в секрете целых восемь месяцев. Он и Сончоль не говорят о той ночи. В основном потому, что Сончоль на самом деле не помнит этого, а Минхо не хочет об этом думать. После той ночи Сончоль, как и обещал, уехал в Тэгу. И Минхо немедленно воспользовался моментом, приведя Сынмина в клуб. В ту же ночь они занялись сексом, и после долгих месяцев ожидания это было давно назревавшим. Может быть, Сончоль действительно что-то помнит о той ночи, потому что даже когда он возвращается, что-то меняется. Он даёт Минхо немного больше пространства без причины. Исчезает, даже когда Минхо знает, что у него нет запланированной встречи. Не то, чтобы Минхо особенно возражал, ему нравится проводить свободное время с Сынмином. Проблема возникает спустя некоторое время после того, как мать Сынмина выходит замуж. Минхо приходит домой и видит Сончоля, сидящего за обеденным столом и, очевидно, ожидающего его. В доме темно, холодно, и Минхо закрывает за собой входную дверь, чтобы увидеть мрачное присутствие Сончоля, который просто сидит там и наблюдает за ним. — Как его зовут? Минхо хмурится. К настоящему времени он так привык лгать о Сынмине, что это стало его второй натурой, но у него такое чувство, что на этот раз ничего не выйдет. — Кого? — Твоего парня, не лги мне, Минхо, – Сончоль фыркает. — У меня нет- Сончоль что-то кладёт на стол, и у Минхо сводит живот. Он снимает обувь, бросает сумку и заходит в комнату, включая свет. На столе лежит полароидный снимок, сделанный с безопасного расстояния, и на нём Минхо на скамейке в парке целуется с Сынмином. Блять. Минхо смотрит на Сончоля широко раскрытыми глазами. — …ты преследовал меня?! — Я твой опекун. — Это нарушение прав! — А я твой опекун, я защищаю тебя! — рычит Сончоль, и это напоминает Минхо о том, как тот кричал на него в машине, увидев, как он целует Шиона у школы. Но теперь всё иначе. Минхо больше не ребёнок, ему восемнадцать лет. У него был секс. У него есть парень. Он более независим, чем Сончоль когда-либо знал. Он почти взрослый и имеет полное право вести себя как взрослый. Минхо хлопает ладонью по столу и испытывает некоторое удовлетворение, когда видит, как Сончоль подпрыгивает от неожиданности. — Да! Ладно! У меня есть парень, — говорит он резким и злым голосом, глядя на Сончола сверху вниз. — И мы трахались так много раз, что я сбился со счёта. Он целовал меня так сильно, что у меня были синяки на моем грёбаном языке, его член был у меня в горле, и я попробовал его сперму… — Остановись, Минхо, пожалуйста! — умоляет Сончоль, но с Минхо хватит. Он здесь в ударе, и он зол. — И если это делает меня грязным, или испорченным, или как ты там это называешь, так тому и быть. Сейчас мне восемнадцать, и я могу принимать эти решения самостоятельно! — Не можешь, потому что ты принадлежишь мне! — кричит Сончоль, наконец, поднимаясь на ноги, чтобы возвышаться над Минхо. — Ты мой! Ты всегда был моим! Я тот, кто приютил тебя. Я забочусь о тебе, я кормлю тебя… — Ты приставал ко мне в моей ёбанной постели! — Минхо кричит на него. — Ты покупаешь мне всё, что я хочу, чтобы я никому не рассказывал, что ты со мной делаешь. Но ты трогаешь меня, целуешь меня и ты… — Ты мой! — Я не твой! — кричит Минхо, снова хлопая рукой по столу, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. — Ты грёбанный растлитель малолетних, я должен был сообщить о тебе в первый раз, когда ты начал это делать! Сончоль тянется к нему, и Минхо отскакивает. Он бросается к двери и хватает свою сумку, когда слышит, как Сончоль спотыкается позади него. Минхо, не оглядываясь, обувается, открывает дверь и выходит, захлопнув её за собой. Он уже на полпути вниз по улице, когда от входных дверей квартиры доносится голос Сончоля. — Отлично! — кричит Сончоль. — Не возвращайся! Ты такая же ёбанная шлюха, как и твоя мать! Минхо не отвечает. Он просто идёт вперёд, а ночь холодная. У него нет своей одежды, только несколько книг в сумке, телефон в кармане и одежда, что на нём. Ему приходит в голову позвонить Сынмину. Но потом он вспоминает, что ему придётся всё объяснить, а он не может этого сделать. Он слишком долго лгал обо всём, он даже себе не хочет признаваться, что у него дома всё было так плохо. Вместо этого он звонит Инсону, бармену «Медового горшочка». Хотя этот человек работает на Сончоля, он хороший друг Минхо. Инсон приезжает, чтобы забрать его без вопросов. В ту ночь Минхо оказывается на его диване, плачет в подушки и трясётся как осиновый лист. Он не рассказывает Сынмину, что произошло. Он не рассказывает даже Инсону, во всяком случае, подробностей. Он держит это под замком, ужасающую правду о том, что Сончоль пытался растлить его с тех пор, как умерла его мать. Больная замена её. Он, конечно, бросает работу в клубе Сончоля. Минхо отрезает ему все возможные пути, чтобы тот нашёл его снова. Но поскольку он всё это время лгал Сынмину и всё ещё не хочет говорить о том, что произошло. Он не рассказывает Сынмину, что уволился. Сынмин начинает ревновать. То, как он ревнует при мысли о том, что другие люди смотрят на его тело, кажется собственническим и слишком сильно напоминает Минхо о Сончоле. Ложь накапливается, и, в конце концов, Минхо должен уйти и от него. Потому что он не может рассказать Сынмину правду, и большая часть Минхо не доверяет парню в достаточной степени с таким секретом. Так их отношения заканчиваются, и после нескольких недель прятанья от Сончоля, и подсчёта его сбережений Минхо прощается с Сынмином. И бежит в Пусан в надежде, что Сончоль никогда его не найдет. — После победы на дебатах отец Чана начинает привлекать к себе больше внимания. Больше притяжения общественности и намного больше врагов. Чан снова начинает работать, и поскольку Чанбин и Джисон никогда не оставляют его, они видят всё это. После инцидента в «Studio 4» Джисон, Чан и Чанбин в конце концов решают переехать в отдельную квартиру вместе. Это просто имеет смысл в долгосрочной перспективе. Они не могут оставить друг друга в покое из-за страха, что один из врагов отца Чана может снова напасть. По приказу Чана Джисон и Чанбин проходят курсы самообороны. Джисон начинает посещать терапевта, которому доверяет Чан. Каким-то образом им удается погрузиться в комфортную рутину, жизни троих так естественно переплетены, как будто им всегда было суждено быть вместе. Джисону становится лучше. Ему гораздо легче, после тренировок, где он набрался физической силы. Теперь он достаточно силён, чтобы защитить себя, если ему когда-нибудь придётся. Но гонка за пост премьер-министра жестока, и по мере того, как враги его отца начинают накапливаться, каждый из которых покрывает дерьмом его в прямом эфире и публично, покупая голоса, подрывая его на каждом шагу, Чан, наконец, опускает руки. — Мы должны избавиться от них, — говорит Чан однажды вечером после долгого и жаркого телефонного разговора со своим отцом. Джисон поднимает брови, он стоит у кухонного стола, наполовину закончив нарезать овощи. Чанбин вертится рядом с ним, пытаясь и безуспешно стараясь помочь (этот человек не может даже разбить яйцо), и двое с любопытством наблюдают за Чаном. — Что ты подразумеваешь под избавлением от них? — Чанбин, наконец, спрашивает, голос немного более чем настороженный. Чан бросает на них взгляд, и они оба сразу понимают это. — Оу. — Да, — говорит Чан, проводя рукой по волосам. — Мой отец либо проиграл это, либо начинает проигрывать. Я теряюсь в этом. Я не знаю. Распознав признаки мигрени, Чанбин бросает свои попытки помочь с приготовлением и идёт к аптечке, чтобы вместо этого взять обезболивающее. Он кладёт таблетки на стол с высоким стаканом воды, и Чан бормочет слова благодарности, принимая их. Чанбин садится. — Дело не в том, что… я против того, что ты предлагаешь. У оппозиции есть несколько серьёзно ёбнутых парней. Я имею в виду, посмотри на того, который чуть не убил Ханни. Джисон немного дрожит, и Чанбин продолжает. — Проблема в том, как выйти сухим из воды. Ты можешь купить полицейских, но нам нужно что-то более солидное. Нам нужны доказательства, чтобы не быть подозреваемыми. Избавиться от тела того мужчины было нелегко. По чистой случайности, Чан узнал район, где перестраивали жилую недвижимость. Они похоронили мужчину глубокой ночью, чертовски хорошо зная, что на следующее утро это место зальют бетоном. Это была удача, но в долгосрочной перспективе это не сработало бы. — Мы могли бы сжечь их? – Чан тяжело вздыхает и прячет лицо в ладонях. — Не правдоподобно в центре Пусана, — бормочет Чанбин. — Плюс тебе придётся продолжать вывозить тела в другие районы для сжигания, а что, если кто-нибудь увидит, и кости не так легко сгорают, так что нет. Чан стонет, он слишком устал, чтобы придумывать разумные идеи. И на самом деле существует не так много способов избавиться от тела. — Инвестировать в ферму? — Чан предлагает. — Использовать свиней? — Что ж… твой отец говорил, что хочет, чтобы ты каким-то образом занялся бизнесом. Я не уверен, что он имел в виду ферму, – Чанбин хмурится. — Но свиньи едят всё, — устало указывает Чан. — Это может быть выходом. Джисон смотрит вниз на овощи, которые он нарезал. Он смотрит на мясо, лежащее на столешнице, и тогда его осенила идея. — Мы могли бы их есть. Чан и Чанбин смотрят на него так, как будто у него выросла лишняя голова. — Нет, серьёзно, — продолжает Джисон, широко раскрыв глаза. — Твой отец хотел, чтобы ты занялся бизнесом? Открой ресторан. У тебя достаточно денег и достаточно власти, чтобы строиться с нуля. У тебя достаточно связей в полиции, чтобы они закрыли на это глаза. По крайней мере, достаточно, чтобы организовать всё. Мы можем избавиться от тел в меню. — Ты имеешь в виду… — Чанбин бледнеет. — Подавать… человеческое мясо? — Я слышал, что на вкус это как телятина, — услужливо указывает Джисон. На кухне воцаряется странная тишина. Чан и Чанбин смотрят друг на друга, а затем на Джисона, но никто не смеётся. Никто не собирается вскакивать и говорить: «ПРОСТО ШУЧУ, ЭТО УЖАСНАЯ ИДЕЯ». Вместо этого, после долгих, долгих размышлений, тихий голос Чана нарушает тишину. — Это просто… достаточно безумно, чтобы сработать. Несколько месяцев спустя в Пусане строится первый ресторан «God’s Menu», и именно тогда люди начинают пропадать. — Без квалификации, без аттестата, подтверждающего, что он закончил школу, и без контактов в городе, возможности Минхо для трудоустройства катастрофически невелики. По какой-то жестокой иронии его наняли на единственную работу, в которой он действительно хорош. «Кошачья колыбель» немного уютнее, чем «Медовый горшочек». Там, где в горшочке с мёдом были только красные огни, чистые отполированные полы и шикарная музыка. «Кошачья колыбель» меньше и почему-то теплее, несмотря на то, что на самом деле она довольно убогая. Танец, его первая настоящая любовь и побег от реальности, возвращается к нему так естественно, и в считанные дни он становится любимцем в клубе. Спустя несколько месяцев после того, как он поселился в маленькой дерьмовой квартирке, завёл кота и скромно зарабатывает на жизнь, он встречает Кристофера Бана. Конечно, он наслышан о нём. Минхо не живёт под скалой. Он знает сына премьер-министра, потому что постоянно видит его в новостях. Он удивлён, увидев его здесь. И только после нескольких минут неловкой возни он понимает, что это великолепное создание здесь не ради него, а от имени друга. Минхо чувствует притяжение, более сильное, чем он когда-либо чувствовал к Сынмину. Притяжение настолько сильное, что у него кружится голова. На первый взгляд, Чан - это всё, к чему Минхо даже не подозревал, что был слаб. От его неуверенного хихиканья до того, как он переступает с ноги на ногу, когда нервничает. Сын премьер-министра, особенно тот, кто появляется на стольких интервью, не должен так нервничать. Но он нервничает, и это очень мило. Ему удаётся добиться от Чана одного свидания, и это лучшая ночь, которая была у Минхо с тех пор, как он приехал в Пусан. Наверное, это была лучшая ночь в его жизни. Чан тёплый, он успокаивает, он забавный, и он такой горячий, что Минхо изо всех сил пытается сосредоточиться весь вечер. И он к этому не привык. Он привык контролировать. Должен был со времён «Медового горшочка». Минхо - тот, кто подчиняет людей своей воле. Он - тот, кто танцует. И тот, кто трётся своей задницей, сидя на чужих коленях ровно столько, чтобы они превратились в пластилин в его руках и предложили ему все деньги из своих кошельков. То же самое и с «Кошачьей колыбелью». Даже с Сынмином он держал себя в руках, и он должен был, чтобы сохранить свою ложь, ему нужен был контроль. Чан опасно близок к тому, чтобы заставить его потерять этот драгоценный контроль. Он ничего не может с собой поделать. Он уговаривает Чана пойти с ним, и он не слепой. Минхо знает, что Чана он тоже привлекает. Устойчивый розовый румянец на его щеках, то, как его дыхание прерывается, когда Минхо прикасается к нему. Он мог бы быть податливым, как глина в его руках, если бы не перспектива, что Чан может так же легко поменяться с ним ролями. Это странно. Как будто Чан не такой, как другие. Его невозможно контролировать. Но в то же время он тоже не хочет брать на себя инициативу. Может быть, это из-за его преданности своему другу, или, может быть, это просто его природа. Но кажется, что он на той же волне, что и Минхо. Точно на том же уровне, как умом, так и духом. Он целует Минхо так сильно, что у Минхо перехватывает дыхание. Он держит Минхо на коленях, а Минхо прижимается к нему так, словно это последний секс в его жизни. По ощущениям всё именно так. Здесь есть трагический финал, который он может почувствовать. И Чану не нужно объяснять, почему. Он не может держать его достаточно близко. Он не может целовать его достаточно долго. Минхо цепляется, а он никогда так не делает, но сейчас всё по-другому. Когда он под Чаном, смотрит на его лицо, держит его и чувствует его успокаивающий вес на себе. Минхо думает, что нет другого места, где он хотел бы быть. Впервые за всё время он чувствует себя в безопасности. Он чувствует, что мог бы так легко полюбить Чана. Было бы так, так легко влюбиться в него, и это одновременно пугает и волнует. После, когда Чан засыпает, Минхо сворачивается калачиком и обнимает его. Он целует шею Чана, пока старший не переворачивается и не прижимается к нему обеими руками, прижимая Минхо к своей груди. К его теплу. Он снова просыпается ещё до рассвета, и первое, что он видит - это лицо Чана. В комнате тихо, если не считать их дыхания и мурлыканья его кошки в углу комнаты. Минхо поднимает руку, проводя кончиками пальцев по переносице Чана, вдоль его щеки и линии подбородка. Брови Чана подёргиваются. Тихий сонный стон срывается с его губ, и Минхо чувствует, как его сердце согревается любовью. — Крис, — шепчет он, наклоняясь, чтобы нежно поцеловать его в губы. Рука Чана на его талии немного сжимается, и Минхо хихикает. Легкомысленный и всё ещё немного сонный, но такой, такой довольный. Они даже не потрудились одеться прошлой ночью и до сих пор лежат на крошечной-крошечной кровати Минхо. Голые, как в день, когда они родились. Минхо наклоняется ближе, проводит губами по губам Чана, легонько чмокает его в щеку, а его рука ложится тому на грудь. Чан довольно хорошо сложен. Минхо нравится твёрдая грудь под его рукой, ровное биение его сердца под ней. Он медленно скользит рукой вниз, ощущая каждый дюйм кожи, каждый бугорок мышц. Чан приоткрывает глаза, и кажется, что он знает, что происходит в голове Минхо. В конце концов, Минхо дал обещание, что он встретится с Джисоном. И кто знает, может быть, Чан прав. Может быть, Джисон милый. Может быть, он именно такой, каким описал его Чан, и даже больше. Чан никогда не объяснял, почему Минхо не может быть с ним. Он и не обязан, потому что Минхо уже знает. Он не тупой. Есть несколько причин, по которым Чан не может заниматься этим больше одной ночи. Помимо его преданности своему другу, он общественный деятель. Он сын премьер-министра, и Минхо не удивится, если для него уже заготовлена помолвка. Так это работает в его мире, и Минхо это понимает. От этого не становится менее больно. Наклоняясь, Минхо касается его губ своими. Хватка Чана на нём не ослабевает. Его рука такая тёплая на пояснице Минхо, когда он перекатывается на спину и перемещает Минхо на себя. Ранним утром Чан такой нежный. Он не берёт верх, он не сжимает слишком сильно, его поцелуи ленивы, нежные и мягкие. Минхо тот, кто продолжает брать. Минхо осыпает поцелуями шею Чана, его грудь, поклоняясь каждому дюйму кожи, потому что он знает, что с рассветом всё закончится. Рука Чана в его волосах нежна, даже когда Минхо берёт его в рот и сосёт, как будто это избавит его от беспокойства. Ему нравится слышать прерывистое дыхание Чана, то, как он произносит имя Минхо. И на кровати их ладони находят друг друга и соединяются, как будто так всегда и должно быть. Но это не так. Как бы они оба ни хотели притворяться, это всегда стучится в дверь. Напоминая им в глубине души, что это не так. Минхо справляется со своим беспокойством, пока Чан не начинает умолять его с дрожащими ногами, задыхающимся шёпотом произнося его имя и выгибая спину. Минхо цепляется, он сосёт, пока его глаза почти не слезятся, и когда Чан, наконец, кончает с криком, Минхо наблюдает. Спина Чана красиво выгнута, голова в экстазе откинута на подушки. Одна рука в руке Минхо, другая в его волосах. Минхо глотает, он лижет, пока Чан не начинает хныкать от чрезмерной чувствительности. Затем он поднимается обратно, и Минхо этого не ожидал, но рука Чана обхватывает его сзади за шею и притягивает к себе для долгого обжигающего поцелуя. Когда Минхо переспал с Сынмином, это можно было назвать по-разному. Любопытные и почти отчаянные исследования в их ранние дни, когда они понятия не имели, что они делают. Агрессивный секс на более поздних этапах их отношений. То, что Минхо делает с Чаном - это не просто ебля и не любопытное исследование. У этого есть другое название, которое не признает ни один, но оба понимают. Чан переворачивает их, пока Минхо не оказывается под ним, и пока утренний свет не вытаскивает их из уединенного убежища, Минхо крепко цепляется. Он держит его за руку всё утро, он держит его, пока больше не сможет. Затем Чан оставляет его в ресторане с Хан Джисоном, и когда он исчезает из поля зрения, Минхо чувствует, как что-то крошечное сломалось. — Первое свидание с Минхо - это… неловко. Неловко со стороны Джисона, потому что он неуклюжий идиот, который понятия не имеет, как разговаривать с людьми, которые ему действительно нравятся. Минхо - очаровательный, милый и застенчивый одновременно. Влажная мечта, в образе которой он предстаёт на сцене, совершенно естественно смягчается, когда он не танцует. Вне клуба Минхо просто душка. Тихий, забавный и милый. Он терпеливо ждёт, пока нервы Джисона успокоятся, прежде чем они смогут начать настоящий разговор. После кафе они идут на прогулку, и нервы Джисона заставляют его болтать обо всём на свете, что он может придумать. Он рассказывает Минхо о своих друзьях, о Чане и Чанбине и о том, что они похожи на братьев, которых у Джисона никогда не было. Они говорят о школе, которую он бросил, и Минхо даёт младшему некоторое представление о том, какой была школа в Сеуле. Он милый. Он действительно милый, но он также очень осторожен в том, что говорит. Это первое, что замечает Джисон. И возможно, это потому, что сейчас только первое свидание, и они на самом деле не знают друг друга. Но Минхо действительно осторожен в информации о себе, которой он делится. Он говорит о школе, но не упоминает конкретную. Он вообще избегает темы родителей или семьи и вместо этого спрашивает Джисона о его. Джисон уже знает, чем он зарабатывает на жизнь, но даже об этом Минхо даёт лишь небольшое представление сути. Минхо осторожен, а Джисон влюблён в него. Каким-то чудом он получает второе свидание, и в этот раз всё гораздо менее неловко. По совету Чанбина Джисон ведёт Минхо в кино, ему пришлось обсуждать с Чаном и Чанбином правильный фильм. — Фильм ужасов, — советует Чанбин, кивая. — Напугай его до своего члена. Чан закатывает глаза. — На него это не подействует. Кроме того, мы страшнее любого фильма ужасов. Попробуй что-нибудь полегче, может быть, ромком? Джисон в конце концов следует совету Чана, и это благословение, потому что Минхо в конечном итоге нравится фильм. Учитывая название, он не был уверен. Но они оба сидят в задней части зала, искренне радуясь, когда бедная американская девушка китайского происхождения следует за своим парнем в Сингапур и в конечном итоге искренне удивляется, обнаружив, что он один из самых богатых людей там. — Это он виноват, что не сказал ей, — шепчет Минхо, держа в руке попкорн и наблюдая, как девушка отправляется на девичник с кучкой ехидных женщин, которым она на самом деле не нравится. — Он должен был достаточно доверять ей. Джисон думает обо всех богатых детях, которых он когда-либо видел в своей школе, и о подхалимах, которые почти всегда их окружают. Деньги - движущая сила большинства поступков людей, и иногда это становится отвратительным. — Я вроде как понимаю его, — признается он, придвигая ведёрко с попкорном ближе к Минхо. Конечно, у них есть свои места, но оба сидят, прислонившись друг к другу, локти на одном подлокотнике. Попкорн и напитки расположены между ними, и это удобно. Это интимно, и у Минхо нежный фруктовый аромат, из-за которого Джисон постоянно наклоняется ближе, чтобы ощутить. — У тебя есть, что мне рассказать? Прежде чем ты натравишь меня на своих злобных родственников, которые думают, что я сучка золотоискательница? – Минхо ухмыляется ему. Джисон смеётся слишком громко, и пара перед ними оборачивается, чтобы недовольно посмотреть на них. Он бормочет небольшие извинения (в то время как Минхо занят тем, что пытается подавить смех в рукаве) и поворачивается обратно к Минхо. — Ага, тебе не придётся беспокоиться об этом, — застенчиво уверяет он Минхо. — Мои родственники проводят большую часть времени за пределами Кореи. Далеко от меня - это часть, которую он не озвучивает, но Минхо каким-то образом всё равно понимает. Он смотрит на него, немного удивлённый на секунду, и ничего не говорит. Затем наклоняется и целует Джисона в щёку, кротко и нежно, прежде чем снова отстраниться. Щёки Джисона вспыхивают, он застенчиво опускает голову и чувствует, как Минхо берёт его за руку на подлокотнике. — Если это тебя хоть как-то утешит, — шепчет Минхо, — у меня нет никаких планов покидать страну в ближайшее время. Джисон думает, что Минхо слишком хорош, чтобы быть реальным. Затем Минхо наклоняется и целует его, на этот раз в губы. Джисон льнёт ближе, пока ведёрко с попкорном между ними не оказывается под угрозой быть раздавленным между их нежно блуждающими руками и губами, которые задерживаются между вдохами. Они пропускают большую часть фильма. Им всё равно. — Несмотря на то, что Минхо был абсолютно уверен, что не сможет забыть Чана, Джисон удивляет его. Он моложе, поэтому у него нет той спокойной, странной ауры зрелости (и незрелости, когда он этого хочет) как у Чана. Но в нём есть определенная воля, которая, к удивлению Минхо, привлекает его. Их нельзя сравнивать. Они совершенно разные, и Джисон продолжает удивлять Минхо самыми приятными способами. Они вполне естественно вступают в полу-отношения, когда один из них отправляет сообщение другому, и они встречаются где-нибудь в Пусане, чтобы потусоваться. Скрытое благословение, что Минхо не проводит много времени, если вообще проводит в квартире Джисона, поэтому он никогда не сталкивается с Чаном или Чанбином (о которых он много слышал от Джисона). Он не знал, что сказать. Он не ожидал, что ему так понравится компания Джисона. Но ему нравится, и в каком-то смысле он чувствует, что предает Чана, хотя у него было полное благословение старшего. Его эмоции предают его. Ему нравится, как Джисон целуется. Мягко, нежно, но несомненно любопытно. Руки Джисона сначала колебались, но прошли недели, и он начал чувствовать себя более комфортно с Минхо. Его руки свободно блуждают во время их поцелуев. Секс. Однако, это то, на что они ещё не отважились. В основном потому, что Джисон никогда не делал этого раньше. Удивительно, но он не похож на Сынмина. Что касается Сынмина, Минхо прекрасно понимал, что должен быть период ожидания. Секс был чем-то неизвестным, любопытным, но неизвестным. И Сынмину нужно было время, чтобы осознать, что минет - это не страшно. Джисон, с другой стороны, хорошо информирован. И когда Минхо спросил его, делал ли он когда-либо минет, тот просто рассмеялся. — Ты можешь узнать почти всё в интернете, хён, — прокомментировал он, намеренно перемещая леденец между губами, чтобы Минхо видел, как его язык облизывает кончик. В тот день Минхо было действительно трудно нормально думать. Нет ничего нерешительного в том, как Джисон целует его, держит его и чувствует его тело. Это довольно освежающе. Не похоже, что ему нужно направлять этого ребёнка в чём-то, Джисон уже провёл исследования, и он вполне уверен в том, чего он хочет. Минхо не ведёт его. В этом нет необходимости. Прошло всего два дня после инцидента с леденцом, и они проводят время в его крошечной квартире, а Джисон играет с его кошками. Для Минхо это чёткий показатель того, стоит ли кто-то его времени. Его кошки любят Джисона. Затем Дори спрыгивает с кровати, а Джисон подползает ближе, пока мягко не толкает Минхо на спину. — Ханни, что- Поцелуй Джисона высасывает воздух прямо из его лёгких. Взгляд его глаз, тёмный от намерения, заставляет Минхо замереть на месте, когда он остро осознаёт, что руки Джисона тянут за его пояс. — Не двигайся, хён, — шепчет Джисон, и когда он снова целует его. Минхо держится, пока Джисон доказывает, что он действительно всему научился из Интернета (также как и трюкам с фруктовым мороженым и леденцом). Всё просто хорошо, в те первые несколько недель. Этап медового месяца в отношениях, когда Минхо может отпустить своё прошлое и просто забыть его. Просто быть нормальным человеком, живущим в Пусане, пытающимся проложить свой путь в жизни, и Джисон делает всё гораздо проще. Но у всего есть конец, и Минхо откладывает рассказ о скелетах в своём шкафу до того дня, когда он идёт домой с работы в четыре утра и узнаёт знакомую машину, припаркованную прямо у его дома. Он замирает. Тропинка пуста, слишком раннее утро, чтобы люди бродили вокруг. Улицы пусты, если не считать редких проезжающих мимо машин, но в его районе всегда было довольно тихо. Минхо чувствует, как холодный ночной воздух смахивает волосы с его глаз, когда он зацикливается на машине, припаркованной у его дома. Это не может быть он. Не может быть. Тем не менее, когда Минхо смотрит на номерной знак, он узнает регистрационные номера, и его кровь застывает, когда он понимает, что на переднем сиденье сидит тёмный силуэт. Ждёт его. Трясущимися руками он достает телефон из кармана и начинает пятиться. Ему повезло, что он выбрал более короткий путь домой. Машина припаркована немного впереди, и водитель сидит к нему спиной, так что вряд ли он ещё заметил Минхо. Тем не менее, Минхо чувствует, как его сердцебиение усиливается от страха, когда он сворачивает в переулок и набирает первый номер, который приходит ему в голову. — Хён? – Джисон отвечает на втором гудке очень сонным. — Хан, — шепчет Минхо, его голос срывается. Должно быть, он звучит более испуганно, чем думает, потому что голос Джисона становится намного более настороженным. — Что случилось? Дыхание Минхо прерывается, он выглядывает из-за угла здания, но машина всё ещё там. Он видит, что фигура впереди движется, этот человек выжидает. Он сидит и ждёт. Минхо почти плачет. — Он нашёл меня. У него как-то вылетает из головы, что Джисон понятия не имеет, о ком говорит Минхо. Минхо никогда не упоминал Сончоля, и однажды, когда Джисон спросил о его семье в Сеуле, Минхо сменил тему. Джисон больше никогда не поднимал этот вопрос. Но прямо сейчас его мозг в беспорядке, логическое мышление ему не под силу, и всё, что он чувствует - это слепящий страх, что Сончоль выйдет из машины и потащит его обратно в Сеул. — Где ты? — спрашивает Джисон, и Минхо слышит, как тот собирается. Фигура в машине снова движется, и Минхо почти рыдает. Всё, о чём он может думать - это сбивающие с толку ночи, когда он чувствовал запах алкоголя и руки Сончоля на своём теле. Эти удушающие, неудобные, неправильные моменты, которые он должен был распознать раньше, но не распознал, потому что они стали нормой. — Его машина стоит прямо у моей квартиры, — хнычет Минхо, ныряя обратно в переулок и прислоняясь к стене. — Ха-Хан, я не знаю, что… О боже, у него учащённое дыхание. Он не может дышать. Ему кажется, что он слышит, как открывается дверь машины, и он закрывает рот рукой, чтобы не закричать. Он думает, что его мозг должен говорить ему бежать, но ноги не слушаются. — Минхо? — Джисон зовёт, и сначала Минхо его не слышит. Он слишком занят, пытаясь не дышать, стараясь не издавать ни звука, чтобы предупредить Сончоля о своём местонахождении. — Детка, где ты? — звучит голос Джисона, более резкий и достаточно твёрдый, чтобы на мгновение избавить Минхо от страха. — Я… — Минхо оглядывается. — Аллея… слева от моей квартиры. Ты, ты переходишь дорогу, и это между… эм… Черт, мозг, работай. — Здание с цветочным магазином и… ты знаешь где? — Слева, оставайся там, — приказывает Джисон. Минхо слышит звук открывающейся двери, он слышит, как Джисон бежит. И всё, о чём он может думать - это то, что Сончоль найдет его первым. — Минхо, — продолжает Джисон. — Поговори со мной, детка. Где он сейчас? Рука Минхо сжимается в кулак, когда он собирается с духом, чтобы снова выглянуть из-за угла. Тёмная фигура всё ещё в машине, но она движется. Он продолжает смотреть на жилой дом, и Минхо задаётся вопросом, наблюдал ли он какое-то время. Он пытался зайти раньше и выяснил, что Минхо нет дома? Он наблюдал и уже знал, что Минхо вернётся домой позже? Если он не может найти Минхо здесь, собирается ли он попробовать в «Кошачьей колыбели»? — Детка, — говорит Джисон, и это даёт Минхо достаточно заземления, чтобы ответить. — В-всё ещё в машине… — Опиши мне машину. — Чёрный седан… — Номерной знак? Минхо начинает зачитывать цифры, но когда он заканчивает на полпути, фигура в машине открывает дверь, и он ахает. Он прижимается к стене, пытаясь спрятаться, но не может отвести взгляд. Он не может… В поле зрения появляется лицо Сончоля, освещённое уличным фонарем. Минхо чувствует, как у него леденеет кровь, и если Джисон и пытается с ним заговорить, то Минхо его не слышит. Он не видит ничего, кроме Сончоля, когда мужчина идёт к пешеходной дорожке и останавливается прямо перед многоквартирным домом. Он просто стоит там, глядя на здание, и Минхо понимает, что он пытается найти окно, принадлежащее квартире Минхо. — …тка? Детка! — зовёт Джисон. Минхо не отвечает. Он не может. Мужчина не настолько близок. Между ними целый переход, но он в ужасе, что если издаст хотя бы один звук, Сончоль найдёт его. Он наблюдает, как Сончоль смотрит на здание добрых десять минут, прежде чем он разворачивается, опирается на свою машину и достаёт из кармана пачку сигарет. Он засовывает одну в рот, прикуривает и просто прислоняется к машине, наблюдая за квартирой. А когда он поворачивается, чтобы посмотреть на дорогу, Минхо быстро ныряет обратно в переулок. — Минхо! — Джисон кричит в телефон. — Детка, чёрт, ответь мне! Минхо чувствует, как по его щекам текут слезы. Его так сильно трясёт, когда он опускается, пока не садится на землю, спиной к стене. Бежать некуда. Если он осмелится покинуть этот переулок, его увидят. Другой выход - тупик. Он может либо остаться здесь и молиться, чтобы Сончоль просто уехал, либо выйти и встретиться с ним лицом к лицу. Он открывает клавиатуру на своем телефоне и нажимает номер. Звуковой сигнал заставляет Джисона остановиться. Минхо делает это снова и слышит, как Джисон делает вдох. — Один раз - да, два раза - нет, — говорит Джисон. Минхо цепляется за его голос, его успокаивающий тон даёт ему почву под ногами. — Он тебя видит? Минхо дважды нажимает на цифру один и слышит облегчённый вздох Джисона. — Он вышел из машины? Одно нажатие. — Он ждёт тебя? Одно нажатие. — Хорошо. Оставайся там, где ты есть, детка. Я почти на месте, — обещает Джисон. Минхо прерывисто дышит и не может пошевелиться. Если Сончоль придёт в этот переулок и найдёт его, Минхо не сможет убежать. Всё, что он может делать - это сидеть там, дрожа. И кажется, что это длится вечность, но на самом деле, вероятно, проходит около десяти минут, прежде чем он, наконец, снова слышит звук открывающейся двери машины. Он выглядывает из-за угла и видит, что Сончоль снова сел в салон. Включаются фары, и его машина, наконец, отъезжает от тротуара. Минхо смотрит, как он отъезжает, останавливается на светофоре, поворачивает и, наконец, скрывается из виду. Затем Минхо роняет свой телефон, сворачивается в клубок и плачет. Вот так, Джисон находит его минуту спустя. — Палец Джисона щёлкает выключателем, освещая маленький гостиничный номер. Возвращение в его квартиру на самом деле не было вариантом, а зайти к Минхо было исключено. Поэтому они согласились найти отель на ночь. Минхо в полном беспорядке. Плачущий, дрожащий беспорядок в руках Джисона. И это все, что младший может сделать, чтобы не сойти с ума, когда он ведёт его в комнату и надёжно закрывает за собой дверь. Администратор моргнула, когда он попросил номер с двуспальной кроватью, а не с двумя односпальными. Но как только он показал свою чёрную карточку, она не стала задавать вопросов. Минхо не в состоянии произнести и слова с тех пор, как Джисон нашёл его в том переулке. Джисон подводит его к кровати и усаживает. Он приседает перед ним, и то, что он видит, просто трагично. Он всегда видел Минхо таким собранным, в полном контроле над собой. Это одно из его самых привлекательных качеств, и будь он проклят, если он не использует его по полной. Ли Минхо, должно быть, один из самых привлекательных людей, которых Джисон когда-либо встречал. Даже сейчас, когда он сидит там, дрожа, со следами слёз на щеках, налитыми кровью глазами и искусанными губами, он всё ещё так потрясающе красив. По крайней мере, он перестал плакать. Но вместо этого он смотрит в пространство. Джисон осторожно кладёт руку на колено Минхо, и когда Минхо вздрагивает, он быстро убирает руку. — Хён, — говорит Джисон, голос нежный и осторожный, как будто он обращается к гремучей змее, а не к своему парню. — Поговори со мной. Это занимает мгновение, но Минхо шмыгает носом, его рукав поднимается, чтобы вытереть лицо, и Джисон никогда раньше не видел, чтобы он так делал. Минхо очень разборчив к своей одежде, он пойдёт и найдет салфетку, даже туалетную бумагу, прежде чем когда-либо прибегнет к использованию рукава. — Что тут сказать? — Минхо тихо бормочет. Он не смотрит на Джисона и вместо этого сосредотачивается на случайном пятне на полу. — Он уехал. — Хён, ты должен дать мне больше, чем это. Кто это был? – Джисон хмурится. Минхо просто качает головой. Джисон видел это раньше. Однажды, когда он спросил Минхо о его семье, о родителях и возможных братьях и сестрах, Минхо сменил тему. Он закрыл её так быстро, что Джисон понял, что там что-то есть. Кое-что о чём Минхо не хотел говорить. Итак, Джисон пробует другую тактику. Осторожно и очень медленно его пальцы тянутся вверх, пока не находят руку Минхо. При первом вздрагивании Минхо Джисон отводит пальцы назад, но только на дюйм. Он ждёт и снова протягивает руку. И на этот раз, когда их руки встречаются, пальцы Минхо тянутся к его пальцам. Джисон соединяет их руки вместе и удерживает зрительный контакт. Кажется, этого достаточно для Минхо. Чтобы поддерживать его, удержать его в этом моменте, а не в его воспоминаниях или мыслях. Джисон, присевший перед Минхо, смотрит на него снизу вверх, и это трогательно. Потому что Минхо нуждается в контроле. Джисон знает лучше, чем кто-либо, Минхо должен чувствовать, что он контролирует ситуацию. Это работает, потому что Минхо кажется спокойнее, и на мгновение они просто остаются на месте, держась за руки, наблюдая друг за другом, прежде чем Минхо, наконец, наклоняется и захватывает губы Джисона. Джисон запускает свободную руку в волосы Минхо. Его пальцы нежно перебирают его локоны, пока другая рука Минхо не берёт его за плечо, мягко потянув, молча прося Джисона встать. Когда он поднимается, Минхо стоит рядом с ним, и когда они отстраняются от поцелуя, оба немного затаили дыхание. Джисон прекрасно понимает, насколько деликатен этот момент. Он не знает, через что прошёл Минхо или кто, кажется, преследует его. Но он знает, что ничего не может с этим поделать, пока Минхо не впустит его. Чтобы это произошло, это должно быть на условиях Минхо. Это всегда должно быть на условиях Минхо. Потому что Минхо должен контролировать, а Джисон не против позволить ему. Именно Минхо инициирует второй поцелуй. Это Минхо, чьи руки тянутся к одежде Джисона и начинают стаскивать её. Джисон позволяет ему, он слегка прикасается и только тогда, когда знает, что Минхо разрешает это. Он вытаскивает руки из одежды, и когда пальцы Минхо начинают расстегивать его ремень, он обхватывает лицо Минхо руками и сцеловывает воздух из его легких. Его ремень падает на пол с глухим стуком, и губы Минхо движутся вниз по челюсти Джисона, ниже по его шее. Его руки касаются и проводят по разгорячённой коже спины Джисона, когда он целует его грудь, медленно опускаясь на колени. Сквозь прикрытые веки Джисон наблюдает за ним. Он затаил дыхание. Он всегда так делает, когда Минхо прикасается к нему. Младший касается волос Минхо, нежные и почти нерешительные пальцы касаются его локонов. Пальцы Минхо вытаскивают его из джинсов и нижнего белья, и когда его рот находит член Джисона, глаза Джисона трепещут, когда он нежно берёт Минхо за плечо. Минхо неумолим. Как будто он выплёскивает все свои тревоги через рот, потому что он безжалостно работает над Джисоном. Пока Джисон не начинает задыхаться, его колени трясутся, руки сжимают плечо и голову Минхо, готовясь к любому подобию здравомыслия. Джисон думает, что он может умереть прямо здесь, руки Минхо сжимают его талию, удерживая на месте. Его рот - это вакуум, и время от времени его язык скользит по участкам члена Джисона, о которых он даже не подозревал, что они такие чувствительные, пока Минхо не облизал их. Джисон знает, что он не продержится долго. Он дрожит слишком сильно, и даже когда он слегка дёргает Минхо за волосы, Минхо не сдаётся. С дрожащим криком тело Джисона содрогается, и Минхо не даёт ему вытащить, пока он не кончит прямо в рот старшего. Облачная, туманная дымка заполняет мозг Джисона. Он тяжело дышит, и когда, наконец, возвращается на землю. Он смотрит вниз как раз вовремя, чтобы увидеть, как Минхо сглатывает, отстраняется и вылизывает его дочиста. Дополнительное ощущение языка почти слишком сильное, и когда колени Джисона почти подгибаются, Минхо использует свою хватку на талии Джисона, чтобы развернуть его и толкнуть обратно на кровать. Джисон проваливается. Он смотрит в потолок, всё ещё борясь за воздух, поскольку остро осознаёт, что лежит голый поверх пододеяльника, а его ноги всё ещё наполовину свисают с кровати. Его левая нога всё ещё в штанах. Минхо поднимается с пола, и Джисон наблюдает, как Минхо задирает рубашку и снимает её через голову. Он снимает ремень, и его взгляд горит, как будто он может съесть Джисона живьём, и Джисон никогда бы не стал сопротивляться. Минхо раздевается догола, а Джисон не говорит ни слова. Он просто наблюдает, вялый и слегка опустошённый, как Минхо хватает свою сумку и роется в ней, пока не находит знакомую бутылку смазки. — Прикоснись к себе, Ханни, — говорит Минхо. Приказ, а не просьба. Джисон опускает руку, с удивлением обнаруживая, что у него на половину возбуждён. Он гладит себя, беспомощно глядя на пальцы Минхо, покрытые смазкой и исчезающие в нём. Джисон предложил бы сделать это для него, но он этого не сделает, не тогда, когда Минхо должен все контролировать. Если бы Минхо хотел, чтобы младший это сделал, он бы попросил. Они смотрят друг на друга, оба подготавливают себя, и это, возможно, самый напряжённый момент, который когда-либо испытывал Джисон. Он, готовый и терпеливый, и Минхо, разгорячённый и немного отчаявшийся. На мгновение ничего не слышно, кроме звука их дыхания и безошибочно узнаваемого скользкого звука смазки. Затем Минхо снова тянется к своей сумке, достаёт презерватив, натягивает его на Джисона, и вот тогда Джисон позволяет своим рукам отдохнуть на кровати. Он наблюдает, как Минхо забирается на него, занимает позицию и опускается с долгим выдохом, пока полностью не усаживается. Жарко до невозможности. Джисон задерживает дыхание и тянется к талии Минхо. Никакие подробные поиски в Интернете не могли подготовить его к этому. Одно дело читать миллион рассказов о том, что такое секс, но совсем другое - чувствовать Минхо, быть внутри него, слышать его тихие всхлипы каждый раз, когда кто-то из них дёргается. Джисон прерывисто дышит. Он умирает от желания двигаться, но он этого не делает. Нет, пока руки Минхо не обнимут его за плечи. Минхо притягивает его к себе для поцелуя, и Джисону кажется, что он может сойти с ума прямо здесь и сейчас. Он мог бы умереть счастливым. Его язык прижимается к языку Минхо, а руки сжимаются вокруг талии Минхо. Затем Минхо начинает двигаться, и Джисон стонет ему в рот. Минхо кладёт руки на плечи Джисона, чтобы собраться с силами. Он двигается на коленях, вверх-вниз и не останавливается, пока Джисон не начинает задыхаться. Минхо тянет его на себя, пока лицо Джисона не прижимается к его груди, он двигается, пока Джисон больше не может этого выносить. Положив руки на талию Минхо, Джисон удерживает его неподвижно, и прежде чем Минхо может возразить, Джисон двигает бедрами вверх и так сильно врезается в Минхо, что тот, наконец, обвисает в его руках. С прерывистым хныканьем Минхо задыхается, а когда Джисон делает это снова, Минхо практически плачет. Помогает то, что Джисон всё ещё упирается ногами в пол, он использует их, чтобы собраться с силами, поднимая бёдра навстречу Минхо. Губы Минхо прижимаются к его волосам. Старший издаёт тихое и нуждающееся хныканье на ухо Джисону, и всё, что чувствует Джисон, - это пьянящая потребность, проносящаяся через них обоих. Он продолжает толкаться, вонзаясь в Минхо, пока не чувствует, что тот, наконец, начинает дрожать, его дыхание становится прерывистым, а всхлипы становятся громче. Минхо целует его, а Джисон продолжает безумно толкаться, пока, не чувствует, как Минхо сильно дрожит в его руках. Что-то горячее взрывается между ними, и Минхо хнычет, пока, наконец, он немного не расслабляется. Джисон стискивает зубы, требуется всего два толчка, прежде чем он кончает, выстанывая имя Минхо. Затем, обняв Минхо, он снова падает на кровать. Минхо сворачивается на нём, ни у кого нет желания отстраняться. — — Сончоль, — шепчет Минхо в темноту. Прошло несколько часов. Утро уже наступило, и они лежат на чистых простынях, потому что одеяла промокли. Минхо слышит сердцебиение Джисона у себя под ухом. Он прижимается к нему, их тела истощены, рука Джисона обнимает его за талию. Минхо смотрит на утреннее небо за окном, пока Джисон смотрит в потолок. Он такой терпеливый, он просто ждёт, и Минхо знает, чего он ждёт. Сначала он не хотел ему ничего рассказывать. Он просто хотел убежать, не в силах оправиться от испуга, вызванного появлением Сончоля перед его домом. Но когда Джисон просто ждал. Терпеливо ждал, и секс, хотя и потрясающий, казалось, не отвлёк его. Минхо это тоже не отвлекло, и только когда он произносит имя Сончоля вслух, он, наконец, чувствует малейшее облегчение. — Его зовут Сончоль, — шепчет Минхо. На улице пасмурное утро, он видит проблески голубого неба, но по большей части серые облака обещают дождливый день. В гостиничном номере тепло, и он чувствует себя в безопасности в объятиях Джисона. — Он вырастил меня, — тихо продолжает Минхо. — Он любил мою мать, но она не любила его. Когда она умерла, моя бабушка не хотела меня забирать, поэтому отдала меня ему. Другу семьи… Это выходит. Всё это выходит наружу. Как был воспитан Минхо, каким внимательным и любящим был Сончоль. Все его подарки, вся его привязанность, вся его любовь и все те случаи, когда Минхо упускал из виду то, чего не должен был упускать. Всё время, когда Сончоль забирался к нему в кровать, или как он злился, когда кто-то подходил слишком близко к Минхо в школе. Время, когда он кричал на Минхо за то, что тот поцеловал мальчика, голодные глаза в задней части «Медового горшочка». То, как он наблюдал за Минхо, как ястреб, все это выходит наружу, и когда он, наконец, заканчивает, его трясёт, и Джисон обнимает его крепче. — Итак, он нашёл тебя, — говорит младший, его голос больше похож на бормотание после этого долгого объяснения. Минхо икает. Он кивает, и Джисон целует его в макушку. Джисон прижимает его к себе, и Минхо утыкается лицом в шею Джисона. Он чувствует себя в такой безопасности в объятиях Джисона, как будто ничто не может отнять Минхо от Джисона. Он не чувствовал себя в такой безопасности с тех пор, как… — Я люблю тебя, Минхо. Слеза падает со щеки Минхо на мягкую кожу шеи Джисона, и он разрывается. Его секреты открыты для всего мира. Только это не мир, это Джисон. И Джисон не называет его идиотом за то, чего он не замечал раньше - что Сончоль домогался его. Он не осуждает его. Он не говорит всё то, что Минхо сам говорил себе. Он просто говорит, что любит его, и Минхо тихо плачет ему в шею. Он тоже любит Джисона. — Есть кое-что, что я должен тебе сказать, — говорит Джисон тихим и почти нерешительным голосом. — Что-то… что я боюсь тебе говорить, но ты должен знать. Минхо поднимает голову и видит нехарактерно неуверенное выражение на лице Джисона. Это пугает его. — Что это? Джисон просто смотрит на него, и Минхо смотрит в ответ. Ему кажется, что он смотрит в бездну. — Чан выглядит неуверенным, даже немного испуганным, когда открывает дверцу морозильника и отходит в сторону. Минхо заглядывает внутрь, и на первый взгляд кажется, что это обычная морозильная камера. Пока его взгляд не останавливается на люке, и он поворачивается, чтобы посмотреть на Джисона. Джисон рассказал ему всё. От его первого убийства в целях самообороны, до ёбнутой системы богатых и защищённых, до Чана, Чанбина. Он рассказал ему абсолютно всё. Если бы Минхо сказал, что он не был шокирован, он бы солгал. Он был абсолютно поражён тем, что сказал ему Джисон, тем более, что Чан и Чанбин были в этом замешаны. «God’s menu» казалось, по сути, обычным рестораном, стилизованным под греческий Колизей. Не похоже на то место, где исчезали люди. Чанбин маячит позади, когда Джисон ведёт Минхо внутрь и открывает люк. Он спускается первым, а Минхо следует за ним. После него Чан и Чанбин тоже спускаются. В воздухе повисла тяжелая тишина. Огромная тяжесть ощущается внутри от беспокойства и нервов. Когда Минхо достигает пола, он берёт Джисона за руку и следует за ним, пока младший включает свет и открывает истину морозильника. Тела на телах, обнажённые и подвешенные вверх ногами на мясных крюках, пронзающие насквозь за их лодыжки. Джисон рассказал ему об этом заранее. Он очень подробно объяснил, что это было бы ужасно, но совсем другое увидеть такое своими глазами. Дыхание Минхо останавливается, когда он видит фигуру на сиденье. Чан подходит и встаёт рядом с ним. Он кивает на Сончоля в полубессознательном состоянии и поворачивается к Минхо. — Было нетрудно найти его по номерному знаку, — тихо объясняет он. — У него были планы. — Какие планы? – Минхо хмурится. — Обыскали его машину, нашли верёвку и хлороформ, — добавляет Чанбин, слегка вздрагивая. — Всё, что внутри, указывает на то, что он планировал взять тебя силой. Нашёл кое-какие документы на дом в Тэгу вместе с… этим. Он достаёт из кармана красный ошейник и протягивает его. Минхо чувствует, как его желудок сильно сжимается, когда он смотрит на красную кожаную полоску и свисающую с нее золотую бирку с его именем. Он с отвращением роняет поводок. — Что ты сделаешь, — говорит Джисон, всё ещё немного напуганный. — Это зависит от тебя. Я люблю тебя и… я не хочу, чтобы этот человек когда-либо прикоснулся к тебе пальцем. Но если ты скажешь нам отпустить его и уйти, мы это сделаем. Это тяжелое заявление. Минхо это знает. Если он скажет им отпустить Сончоля, всегда есть риск, что Сончоль расскажет полиции. Расскажет кому-нибудь, кому угодно, и если здесь начнётся расследование, Чану, Джисону и Чанбину - всем крышка. Тот факт, что они вообще дают ему выбор, должно быть, заставляет их всех нервничать, потому что есть шанс, что он может отвернуться от всех них. Он видел эту роль в фильмах. Это та часть, где главный герой понимает, насколько безумен его любовник, и избегает его. Называет сумасшедшим, прощает обидчика и уходит, чтобы позвонить властям. В фильмах главный герой - это тот, у кого есть мораль. Тот, кто живёт по моральному принципу и верит, что система правосудия справедливо накажет тех, кто поступил неправильно. Но это не фильм. И Сончоль может получить разве что пощёчину, если его поймают. Даже со всеми этими доказательствами Сончоль останется на свободе. И Джисон… сердце Минхо разрывается при мысли о том, что с ним будет. И с Чаном. Сончоль стонет, и все четверо в комнате смотрят на него. Сердце Минхо приняло решение ещё до того, как он сюда приехал. Он отпускает руку Джисона, бросается к стулу и хватает нож, лежащий на столе. Без колебаний он вонзает нож в шею Сончоля и слышит вздох удивления. Глаза Сончоля поднимаются, находят его, и в этих глазах он видит шок, узнавание, тоску и собственническую похоть одновременно. Он выдёргивает лезвие и наносит удар снова. И снова, и снова, и снова. Каждый удар он чувствует руки там, где их быть не должно. Гнилостное алкогольное дыхание, собственнические глаза и это постоянное болезненное беспокойство, что что-то было не так всю его жизнь. Он даже не понимает, что всё ещё наносит удар, пока не чувствует руку на своей. Он поднимает глаза и видит, как Джисон забирает у него нож и кладёт его на стол. Затем он заключает Минхо в объятия, и Минхо цепляется за него. Его пальцы вцепляются в рубашку Джисона и его волосы. Он не может держать его достаточно крепко, а его сердце бьётся так чертовски громко, что он слышит его в этом морозильнике. — Я люблю тебя, — шепчет Минхо на ухо Джисону, задыхаясь, испуганный. Но сейчас он чувствует себя в такой безопасности. Он чувствует улыбку Джисона на своей шее и крепче обнимает. — Я тоже тебя люблю. — Минхо старается не зацикливаться на гудении тату-машинки и вместо этого сосредотачивается на Джисоне. Он лежит на предоставленной кушетке, его рубашка задрана, чтобы показать его левую сторону, где трафаретом намечена крошечная квокка прямо над его сердцем. Это восхитительно, и Минхо потратил часы и часы, внося небольшие изменения, пока дизайн не стал подходящим. Но ничто не могло подготовить его к иглам. Сидя рядом с ним, Джисон держит его за руку и наблюдает, как татуировщик с другой стороны фиксирует иглу над кожей Минхо. — Ааагх, блять, — стонет Минхо при первом уколе. — Почему я согласился на это? — Потому что это мило, и потому что у меня на груди кролик, — отвечает Джисон и пытается поддержать старшего. Но Минхо всё ещё видит, как его губы кривятся, когда он пытается сдержать смех. — Всё в порядке, — говорит Джисон, пытаясь сдержать надвигающийся смех. — Всё в порядке, уже почти сделано. Что-то жалит, как сука, и Минхо морщится. — Нет, это не так, ты, грёбаный лжец, пока всего лишь контур. Джисон хихикает и целует Минхо руку. То, как смягчаются его глаза, действительно отбрасывает любой гнев, который мог испытывать Минхо. Трудно злиться на Джисона, когда он так на него смотрит. — Я безумно люблю тебя, — говорит ему Джисон, наклоняясь, чтобы поцеловать его, пока татуировщик работает. — Я тоже тебя люблю, ёбанный садист, — бормочет Минхо, морщась, когда тонкая игла проходит по рисунку. Джисон просто хихикает и садится обратно, целуя руку Минхо и наблюдая за работой мастера. Минхо остаётся неподвижным, и чем дольше он смотрит на лицо Джисона, тем меньше он чувствует боль. Вместо этого всё, что заполняет его ощущения - это тепло. Ради Хан Джисона он сделает всё, что угодно, и никогда не оглянется назад.