Слёзы Дракона

Служитель сёгуна, который заинтересовался в лисице встретил её на балконе, когда та медитировала по рекомендации Лин Ганя (она медитировала каждый день перед чаепитием). Увибами нигде не видно. Парень до сих пор не мог поверить, что древнее божество проснулось и оставило после себя огромную трещину Эико повернулась, увидев за собой самурая в красном кимоно. – Здравствуйте, – глубоко поклонился он. Эико встала и также поклонилась. - Прошу прощения, но я нашёл вашу вещицу. – Мужчина вытащил из рукава салфетку, Эико приняла её и приветливо улыбнулась. – Спасибо. – Эико всунула салфетку в рукав и выпрямила руки. - Ацуко Эико, кицунэ. - Снова поклонилась девушка. – Хидеки Тадао, самурай, тэнгу, к вашим услугам, – глубоко поклонился Тадао. – Вы живёте во дворце сегуна, Тадао-сан? – заинтересованно улыбнувшись и выпустив наружу два хвоста, спросила девушка. Тэнгу никак не отреагировал на проявление у молодой лисицы второго хвоста. Природа выросших у почти доходящих до божеств ёкаев поражала не только недавно нашедшего в себе способности к фехтованию с помощью длинного (в ипостаси) носа, но и самого сёгуна, который по природе был Оками. – Да, Эико-сан. Я живу во дворце сегуна, потому что я его приёмный сын. Однако я ношу фамилию Хидеки и не вижу причины менять на Огайо. Я должен оставить себе имя и фамилию, данные родителями. А вы, Эико-сан? Я посчитал вас за наследницу Лин Ганя. Прошу меня простить за поспешные выводы. – От вины Тадао поклонился и сложил руки в намасте. – Нет, Тадао-сан, он мой сэнсей, – улыбнулась Эико. – Шин, мой доси, не спускает глаз с его наследницы. Боюсь, что это плохо кончится. – Сэнсей пытается выдать Мин-Мин замуж. Однако достойных нет, и Мин-Мин привередлива: ей нужен тот, кто и семью создаст и в дом славу приносить будет. И есть её невкусный рис и сладкие данго. – Видимо, Шина стоит предупредить, что это действительно плохо кончится. – Почему? – Шин славы не имеет, если его разозлить - заставит работать лучше, но это никому не понравится. А есть он любит... Мин-Мин-сан разочаруется, если Шин не изменится. – Возможно, он бы был единственным, кому бы понравился её рис. – Вероятно, Эико-сан. Разговор прервала Мин-Мин, держа в руке синий веер. При виде мужчины она поклонилась, назвала своё имя, скрыла улыбку за веером и улыбнулась подруге, намекнув, что ей понравился один из пришедших воинов сегуна. Эико знала жесты Мин-Мин в совершенстве, и чтобы Тадао ничего не заподозрил, лишь прикрыла и открыла глаза. – Отец приглашает вас на чай, Эико, Тадао-сан. Шин-сан уже ждёт вас в чайной комнате, пройдёмте. – Мин-Мин развернулась, и ёкаи последовали за ней. Дом Тэсуке убран, даже без служанок здесь царит чистота и порядок, а в воздухе источает запах юдзу. Находись бы у даймё ничего не знающий гость, он бы заблудился и в конечном итоге бы вышел на задний двор, прямиком к храму его погибшей жены и предков красных рогатых óни. Сам Тэсуке неоднократно говорил, что с людоедами их связывает общая раса - ёкаи, а похороненный óни - дедушка его жены. И несмотря на ужасную гибель от клыков людоеда, Тэсуке продолжает чтить память родственников жены. В чайной комнате внимание Тадао привлекли катаны: возможно, уважаемый самурай Кубо Изаму подарил их даймё на память. Тэсуке готовил своих сыновей ко вступлению в армию Одадаки до тех пор, пока Изаму не сломал ногу, не заболел лихорадкой и вовсе не оставил титул умному племяннику, единственному, кто остался в его семье целым и невредимым. Тэсуке обещал усыновить мальчика после смерти Кубо и отправить в дворец Одадаки, чтобы тот стал самураем. – Катаны есть... Кабуто тоже? – уточнил Тадао у Мин-Мин, посчитав деревенского самурая за «сёгунского». – Кабуто он потерял! Огайо не злился, но Изаму наш со стыда горел, и щёки у него были красные, как помидор. Государственный подарок умудрился потерять на Катаяме. – Спасибо... Я понял. – Тадао не думал, что Мин-Мин такая раскрепощённая на разговоры с мужчинами. – А здесь первая маска Куники, óни, который в деревне людей не ел, а кур и рис воровал. Отец сам сорвал с него маску, сказал, что безобразнее Куники он никого не видел. Это гордость нашего дома, Тадао-сан, ведь после такого позора Куника больше в нашу деревню не прибегал. Эико и Тадао переглянулись: они устали от болтовни девушки, но делать ей замечания не могли. Не получив ответа, Мин-Мин наконец замолчала и села на подушку рядом с отцом, поодаль сидели близнецы и смотрели на Тадао с нескрываемым интересом: перед ними стоял настоящий самурай сегуна. На котацу стоял горячий чайник, семь чашек и ваза с лилиями. Тадао и Эико помыли руки и сели на подушки. Рядом с Тэсуке сидела Увибами в новом кимоно с заколотыми волосами и забинтованными руками. Не нарушая традиций, она надела носки и сандалии, невзирая на неудобства и большой размер ноги. Тэсуке разлил каждому по чаю, помолился будде и, дождавшись, когда другие откроют глаза после молитвы, взял в руки свою чашку и чуть отпил. В комнате было тихо. Тишина Увибами привычней, она даже посчитала, что всё ещё спит, а не бодрствует в доме Цуру. Братья Мин-Мин даже не дрались и не смотрели друг на друга, Тэсуке, на удивление, молчал, Шин в этот раз не был голоден. Эико подняла голову на Тэсуке, который снова закрыл глаза. Однако почувствовав на себе взгляд, он пришёл в себя и отставил кружку. – Тадао-сан, Шин-сан, произошло что-то серьёзное, что уважаемый сегун направил вас сюда? - обратился мужчина к самураям. – Я думал, что до деревень дошли слухи о войне с людьми. Оказывается, она кончилась на короткий срок, чтобы люди смогли приготовить оружия и застать ёкаев врасплох, - ответил Шин. Увибами помрачнела. Какой раз за день она слышит о войне и людях, погубивших её детей и сдерживает гнев, чтобы не принять ипостась и не уничтожить людей. – Первое, что сделают люди – взойдут на Катаяму и уничтожат ваше сердце, – обратился Шину к Увибами. – Затем они сожгут деревни, вырубят лес, в котором вы спали, утопят маленьких ёкаев и присвоят территорию себе. Сегун о вашем пробуждении не знает. Более того, он клялся защитить Катаяму от набегов, а ваше сердце от клинков. – Хватит ли у людей смелости пройти через врата? – подумала Увибами и отставила кружку. – Они погибнут, если пойдут напролом. Я думаю, им в лёгкую найти обходной путь. – Обходной путь через лес с моим тигром и óни. Против них не справится целая орава: это те, кто яростно защищает Катаяму и души моих погибших детей от чужих рук. Испокон веку в этом лесу находили тысячи мертвецов. – Этот лес – Шибито? – уточнил Шин. – В нём больше съеденных тигром, чем самоубийц. Эико знала о Шибито куда меньше, чем самураи и Увибами. В Шибито привозили больных детей и стариков, которых не могли прокормить и вылечить, убитых женщин и мужчин на съедение грозному тигру, а грешные ёкаи, которые не в силах искупить свою вину перед Увибами и Буддой, уходили в лес и сводили счёты с жизнью, думая, что таким образом они прекратят свои мучения. Туда отвезли её умерших от тифа родителей, там погибла мать Тадао и совершил сэппуку старший брат Тэсуке. – А вы, Тадао, принадлежите к знатному роду? – будто бы заподозрив что-то, поинтересовалась Ками. – Я... – запнулся Тадао. – Я приёмный сын сёгуна. – Мне следовало извиниться за этот вопрос... – постыдилась Увибами, подумав, что поставила Тадао в неловкое положение. – Как же так вышло, Тадао-сан? – спросила Мин-Мин. – Когда я был юн, двенадцать лет от роду, мой отец совершил сэппуку, в котором я принимал участие. Честь отца была запятнана. В последний день мы выпили с ним чая, я преподнёс ему кусунгобу и сдерживая слёзы смотрел, как он вспарывает себе живот и напоследок улыбается мне. Сегун, узнав о его самоубийстве и скорейшей смерти матери в Шибито забрал меня к себе во дворец. За неделю я потерял обоих родителей. Рос я у сегуна довольно долго. Он говорил, что я ему как сын. Наложницы, которые беременели от него вскоре покидали дворец с девочками на руках. Сёгуну нужны наследники. – Ты, приёмный сын Одадаки, имеешь возможность унаследовать престол? Но есть же у наложниц сыновья? – спросила Ацуко. – Во дворце сегуна было восемь женщин, и у всех рождались девочки. Я, его приёмный сын, взойду на престол после двадцати семи лет. Это моя обязанность перед отцом и народом. Одадаки уверен, что я лучший претендент. – А Шин? Он самурай чистый? – Видимо, Мин-Мин понравился именно Шин. – Я бывший ронин, однако сёгун меня помиловал, и теперь я искупил вину перед своим хозяином Хенгути Мотиси. Я главный самурай, для учеников приближенной школы – сэнсей. Малыши учатся грамоте и письму, а мальчики - правильно держать в руках катану. Мин-Мин загорелась идеей подружиться с самураем, однако она не рассчитала, что своим взглядом будет только смущать мужчину. Даже его суровое лицо покрылось румянцем, руки зачесались, а пить чай вовсе пропало желание. Видимо, Шин сам подумал, что влюбился в дочь Цуру и посмотрел на друга, ища поддержки. Тадао отпил чай и никак не оценил взгляд друга. Тэсуке снова закрыл глаза, отдавшись мыслям о Будде, а его сыновья уже на грани подраться за тайяки. – Я выйду на свежий воздух. – Увибами встала изо стола, подошла к двери и сняла сэтта. – Почему вы сняли обувь? Не нравится? – спросил сын Тэсуке, держа за ухо близнеца. – Предпочитаю ходить босиком, – ответила женщина и, поклонившись, ушла. Даже спящая двухтысячным сном Ками не потеряла совесть, чтила традиции потомков и пила чай. – Я приготовил спальни для самураев. Мин-Мин покажет, где они. Благодарю вас за чаепитие. – Братья встали, поклонились медитирующему отцу и ушли, оставив дверь открытой. Мин-Мин отвела мужчин в глубину дома, открыла дверь в покои и рассказала, кто где спит, где оставить катаны и сложить кимоно, чтобы то не испачкалось и не помялось. Во временных покоях стоит ещё один котацу со вторым чайником и небольшой статуей Будды. Полы чисты, футоны выглажены, как будто Лин Гань заранее готовился к приходу уважаемых гостей и велел убрать детям весь дом. Но, как оказалось, пустая спальня всегда была предназначена для гостей, убирались в ней каждые три дня и зажигали свечи - в комнате во всю пахло виноградом. – Спасибо, Мин-Мин-сан, – поклонился Тадао и убрал катану на подставку. – Не благодарите, Тадао-сан. Прошу вас, не говорите моё имя дважды... Это папенька кличет, я просто Мин. – Прошу прощения, Мин-сан, Эико-сан зовёт вас двойным именем. Я посчитал, что так будет правильно. – Понимаю... тогда я дам ей по голове. – Мин ушла, оставив мужчин наедине. Шин сложил руки на груди, глянул на друга и покачал головой. – Увы, мой друг, с девушками мы сближаться не можем. Не смотри так на Мин-сан... – приревновал Шин. – Что? Она мне даже не нравится! Сам смотрел на неё, как на коробку с моти! – ответил Тадао. – Раз не нравится, значит я спокоен! – Шин не понял, что только что выдал себя с поличным. – Шин, нам нельзя сближаться с девушками... – пересказал фразу друга Тадао и сложил руки на боках. – Забудь, что я сказал! Мин-сан красива, как сакура, и я хочу ухаживать за ней. В конце концов, я обычный самурай, а не ронин. – Шин вспомнил про кицунэ. – А ты на лисицу смотришь, как я на Мин-сан. Понравилась хвостатая? – Дурак ты, Шин. Я приехал сюда не любовью заниматься, а ёкаев спасать. – Какой ты воинственный, Тадао. Так и вижу, как глаза бегают, когда на тебя лисица смотрит. Она хорошенькая, не спорю, но Мин-сан красивее! – Шин снял таби и улёгся на футон. – Чего встал в проходе? – Я хочу побеседовать с Эико-сан. – Ну, иди-иди, беседуй, – посмеялся над другом Шин и прикрыл глаза. Тэнгу закрыл дверь. В соседней спальне на татами с закрытыми глазами сидел один из братьев Лин Гань и медитировал, пока второй наблюдал в окно за тем, как Богиня учит лисицу танцевать. Увибами умела танцевать нихон-буё, отчего каждое неправильное движение вынуждало её бить девушку веером по рукам и направлять им голову. Она была строга к ней, как к собственному дитя, не подпускала незнакомых ёкаев и всё чаепитие наблюдала за тем, с каким наслаждением лисица ела моти и тайяки. Она знала, что за ними пристально наблюдают, но отвлекаться было нельзя. Тадао не понимал, почему лисица танцевала, по её взгляду было видно, что она устала, и что попытки правильно держать веер и подкидывать его тщетны. – Я не умею танцевать нихон-буё как вы! – Эико остановилась, хотела бросить веер на землю, но получила оплеуху. – Учись! – Увибами забрала у девушки веер и оглядела его. – Конечно, танцуешь с сюрикэнами, точно не получится так, как ты ожидала! – Госпожа... – устало прошептала Эико. – Не быть мне танцовщицей, как вы. Я лиса. – Не говори ерунду, Эико, я тоже не человек, а дракон. Тем не менее танцую, у меня тоже не всё сразу получалось. Тебе следует отдохнуть, продолжим учиться завтра. – Эико поклонилась Ками, поправила волосы и покинула двор. Возле двери её ожидал Тадао, принявший серьёзное выражение лица. – Вы ждали меня или выйти хотели, Тадао-сан? – спросила Эико, поклонившись. – Я хотел побеседовать с вами. Могу проводить вас до спальни, – предложил Тадао, и лисица согласилась. Братья Мин-сан удивились, увидев, что самурай сегуна вовсю разговаривает с девушкой. Они думали, что это запрещено и кажется совсем забыли, что Тадао не только самурай, но и наследник сегуна. – Чем я обязана, Тадао-сан? – Войдя в другой коридор, спросила Эико. – Сегун наслышан о вас, он считает, что вы также невероятно умелы, как весь род Ацуко. Вам известно, что они сделали для Миуры, и почему сам сегун хочет показать вас общественности? – Госпожа Увибами рассказала мне, но я не знала, что мои предки сделали так много, чтобы спасти три бухты. Я даже не знаю, где они похоронены. – В жёлтом море, там и кости, это было последнее место, где они одолели морского змея. Тогда в ближайшей деревне вашу прапрапрабабушку нашли на рисовом поле, она была укутана в красную ткань, а на шее висел кулон кицунэ. С тех пор жители деревни славили Ацуко за их мужество и благородство, там родились ваши прапрабабушка, прабабушка, бабушка, мамы и вы. Болезнь, про которую говорил вам Тэсуке, оказалась не болезнью:оказалась не болезнью: вашу маму намеренно отравили, чтобы уничтожить род кицунэ, а отцу отрубили голову, посчитав, что он прямиком из Дзигоку. Сегун узнал, что натворили разбойники. Рассердился, намеривался бросить их в темницу, но те погибли. Сегун приехал в деревню и пытался отыскать дочку Ацуко, но вернуться во дворец ни с чем. Он узнал, что вы всё ещё живы и находитесь на попечении у даймё и его жены. – Я и сегун? Чепуха. Может, он просто хотел утешить меня. – У него есть для вас работа, Эико-сан. – Какая работа? – Кицунэ-би у лисы, чьи родственники по женской линии по два, а то и по три хвоста, обладает силой, равносильной клинку сегуна. На пелёнке Ацуко было написано следующее... – Тадао вытянул из кармана записку. – «Прошу вас, уважаемый даймё, принять мою дочь Эико, потомка верховных лисиц Ацуко, принёсших Миуре тишь и благодать. Моё имя Юко. Меня отравили люди, моему мужу Тэкео, óни из Токоё но Куни, через несколько минут отрубят голову. Попрошу вас обучить мою дочь и сказать, что её родители умерли от туберкулёза. Она должна узнать правду на зрелую голову. Если сёгун попытается найти мою дочь, отдайте ему вложенные в пелёнку монеты и попросите не забирать Эико до тех пор, пока ей не исполнится двадцать лет. Пусть Великий дракон дарует вам счастливую жизнь». Можете представить, Эико, насколько силён ваш род кицунэ, и почему сегун мечтает о встрече с вами? – Только из-за фамилии он мечтает о встрече со мной? – уточнила Эико, отдав самураю записку. – Великие лисы ценой собственной жизни защищали три бухты от злых людей и демонов Дзигоку. Вас готовили в армию сегуна как лисицу Ацуко. Этого не было написано, но перед смертью ваша мать настаивала, чтобы вы были допущены до сегуна без каких-либо происшествий по достижении двадцати лет. Срок подошёл. Согласны ли вы отправиться в две бухты – Агаву и Хиганбану? Эико чуть помедлила, сомневаясь в решении, но позже твёрдо кивнула. Тадао поклонился на прощание и ушёл, закрыв дверь за собой.