«Я уже упал ниже некуда.»
– Как же работа? Как же мы с отцом? – Она ходит из стороны в сторону, размахивая руками и путь её координат стремится в мою сторону, от чего приходиться двигаться все больше назад. – Мы выбрасываем бешенные деньги на твоё лечение, а ты умудряешься ввязаться в драку. Шляешься непонятно где до ночи?! – Боже-ее-е, ты даже сейчас думаешь только о себе. Какая работа, мама? Я даже не доживу до 2 курса, о чем ты, блять… – Я беспокоюсь за тебя. Я твоя мать, Какёин! – Она оказывается около меня быстрее, чем я успеваю начать бежать. Её цепкие холодные пальцы хватают меня за предплечья, и я замираю, вглядываясь в эти фиолетовые глаза. – Ты должен рассказать мне всё. – Будем играть в нормальную семью? Да что ты обо мне знаешь? Что ты вообще понимаешь в моей жизни? Какой мой любимый цвет? – Это не имеет отношения к делу. Скажи мне… – Какой мой любимый цвет?! – Снова не сдерживаюсь я, пытаясь вырваться из её хватки, но сил и на это не хватает. – Скажи, какой..? – Как и ожидалось, она молчит. Этого хватает, чтобы я высвободился из её рук и отошёл в сторону, ближе к двери своей комнаты. – Тёмно-зелёный, мама. Я стою на довольном большом от неё расстоянии, но слышу, как она продолжает ругаться какое-то время сама с собой, а потом и вовсе отвлекается на звонок, уходя на кухню. Так и закончился один из самых длинных разговоров за месяцы. Одиночество поглощает меня даже с ними, некогда родными и тёплыми людьми, что дарили, в далёком детстве, лишь уют, изредка шептали что-то о бесконечном, нежном, иногда громко говорили о силе. Они её, силу, сравнивали с вихрями и штормом, волнами, что со всей дури бьются о скалы, солнцем, что сжигает кожу. Я тогда ясно представлял искорки и слабо улыбался им в ответ, насыщаясь энергией. Я помню времена, когда приходил довольный донельзя домой, стягивал одни из ста лакированные туфли и щебетал о том, что счастлив. Хотя никогда не имел друзей или даже тесной связи с кем-то из родственников. Это время поистине для меня прекрасное. Ребёнка можно купить, задарить бесполезными яркими вещами. Но я уже взрослый. Сейчас от этих побрякушек и иллюзии заботы, я ощущаю пропасть. Большую такую, милые друзья, холодную и нескончаемую. Бесконечную. А её бездушные слова режут меня, словно лезвие. И нет, не думайте, что сейчас она или эти люди говорят мне что-то плохое и гадкое, просто во мне что-то сломалось, и я все никак не понимаю, как это что-то починить, ведь даже инструкции на китайском нет. Это просто такая вот семья. Со своими законами и правилами. И я бы, признаться, продолжил жить, как раньше, холодно и отстранённо, но больше не могу. Открывая один раз чувства, назад их загнать невозможно. Джотаро, я будто стою один в темном лесу, будто хлыщет ливень, а я в легком розовой рубашке без зонта и навигатора, выбраться как, скажи? Хоть ты мне скажи, что мне сейчас делать. Я сижу тут на полу и не слышу ласкового шепота, слышу лишь рычание диких волков, бешеные шаги зайцев. Я слышу тоску, я ощущаю, как злиться метель, как она бьет мои ослабевшие нервы. Каждый стук отдается по голове и спускается по телу. В этом «лесу» все живое, а во мне будто ни человечного, ни зверского не осталось. Возможно, будь сейчас я в том переулке, без тебя, красивые и потрясающие снежинки кромсали бы мою плоть, не зная пощады. И мне будто бы холодно не было, страшно тоже. С легкостью бы позволил издеваться над собой, может быть, поджал бы губы. Некогда родные говорили о силе, просили не сдаваться этой мерзости, умоляли ползти, если нет сил идти. А я расселся у двери и не думаю ни о чем. Милый Джотаро, в голове пустота, даже перекати поле нет. Меня уже тревога не охватывает, ты представляешь. Она ушла, плюнув на мое нутро, не попрощавшись. Ей нет уже никакого дела до какой-то там меня. Я рад? От части. Но с ней было ощущение жизни, с ней я был человеком, а не остывшим сосудом. С тобой я жив, теперь я это понимаю. Ведь ты принимаешь меня, пытаешься понять непонятное. Некогда родные раскрывали руки и обнимали крепко, утихомиривая смертоносные бури. А сейчас? сейчас я – смертоносная буря. И отражение в зеркале молчит, я извинился сто раз, мог бы тысячу, но в глазах его лишь презрение и осуждение. Я ничего не могу поделать. Оно меня не простит, ведь очередной раз сдался без кровопролитного боя. Здесь все про «не» как бы грустно это не звучало. Во мне не нашлось сил на что-то большее, а только на мерзкий писк о чем-то тёплом, недосягаемом. Во мне не нашлось чего-то большего, а только фальшивое желание и мерзкая пелена перед зрачками. И сидя сейчас на кровати и запускаю тонкую иглу под кожу, я ловлю себя на мысли о том, как всё это бессмысленно. Моё тело готово раствориться в одеяле. Заветную жидкость ввожу дробно с интервалом 5 минут по 3-5 мг до полного купирования болевого синдрома. До частичной потери сознания. И меня пробирает смех. Звонкий, искренний в своём отчаянии смех. Всё, как ты любишь. Я позволяю себе 40 мг, заслужил. Эти 20 кубиков не дадут никакого кайфа. Не дадут мне подольше пробыть в том счастливом мирке, что я выдумал. В этом и есть вся история. Я умею любить, стараюсь понять это чувство, но не могу им поделиться. Джотаро же умеет выбирать, вынюхивать изыски, но весь он про ту самую любовь, когда хоть что-то получаешь взамен. Счастья нам с ним вряд ли сыскать. С ним явно по разным направлениям. И если у меня южное, то у него северное. Если у меня про соленое на щеках, у этого парня про сладкое во рту. Я швыряю, как самый настоящий хам, шприц в угол комнаты, пока обычные люди других на свою грязную кровать с чистыми простынями.***
Джотаро увлечённо следил за моими движениями кисточки, что казались, как говорил, столь свободными, как птицы, улетающие на юг, хотя чёрная жилетка казалась достаточно тесной, а белый воротник рубашки удушающим. Мы были в университете практически одни. Джотаро опоздавшим на сотни пар, назначен моим помощником, я, опять погрязший в долгах. Мы были одними из тех, кому наскучила жизнь под руководством родителей, где дышать лишний раз было непозволительным. Я чувствовал белую зависть и некое восхищение, пока Джотаро парил между моим холстом и губами, мило улыбаясь и вежливо игнорируя ворчание. Мои ярко-красные волосы вымылись, став розовато-персиковыми. Его голубые глаза, мужественная фигура, звонкий голос и уверенность в каждом шаге. Я не мог спокойно нарисовать этого придурка. – Может, сходим куда-нибудь, ммм, Какёин? – Неожиданно задал вопрос Джотаро, снова потягиваясь и забывая про посадку солдатика. – Было бы круто пройтись там, не знаю, хоть банально куда-то, кроме дороги до твоего дома. -- Не двигайся, блин. Сегодня вечером? К сожалению, нет, моя кошка ест по расписанию, - услышал реплику Джотаро и невольно хихикнул. Какёин всегда был эдаким старым ворчуном, но эта маленькая ярость жутко заводила. Джотаро работал на двух работах, жил не в самом лучшем районе, но всегда была добр и никогда не жаловался на жизнь. Он мог позволить себе всё, что пожелает его душа: «просто нужно немного потрудиться и накопить», -- его любимая фраза. Он видит счастье в мелочах, рад каждому дню, восхитительно играет. Это я заметил в один день, когда его одногруппник приносил гитару. Он подпёр подбородок рукой, уже сидя на неудобном стуле, который не позволял ему дотянуться до меня, ждал свой отдых и анализировал _не_свою_ жизнь. – Сегодня какой-то важный день? – Вопрос заставил меня поднять голову и посмотреть на Джотаро. – Обычно ты в ярком, а сегодня черный свитер. – Сегодня я решил отойти от нормы. – Такое заявление не понравится твоей маме. – Джотаро снова ухмыльнулся. Каждый раз, когда он делал эту противную улыбочку, моё сердце пропускало удар и я не знал куда день свои глаза. – Будто меня это волнует. У меня всё еще были проблемы с доверием, но именно Джотаро я выливал всю историю своего существования, когда бутылка вина была наполовину пуста, а на улице шёл снег. Это случилось около месяца назад, но вряд ли кто-то жалеет об этом. Джотаро был понимающим. Он чувствовал, когда мне нужна эта «фу, как же мерзко, мы же не геи» нежность. – Знаешь, такое ощущение, будто мне переломали все кости. – Заключил я, добавляя очередной мазок на портрет. – Я не готов умирать. Джотаро встает и быстрым шагом стремиться в мою сторону. Я держу его на расстоянии вытянутой руки. Я сравнивал. Его взгляд ледяной, и я верно жду, когда эта маска разойдется по швам. У меня явные сбои, с которыми я хочу справиться, но никаких попыток за мной не замечено. Джотаро эти игры порой раздражают. Уверен, иногда ему хочется ударить меня головой о стену, но жестокость никогда никому не помогала (если это не касалось нас), поэтому он просто терпит очередное «я заебался», ласково гладит по волосам и греет меня в до боли тёплых объятьях. Такие дарит только Джотаро, я проверял. Рядом с ним у меня дрожит сердце, а тепло разливается по телу с бешенной скоростью, не давая остаться дикому холоду, к которому я так привык. Желание спрятать его от всего плохого в этом мире растёт с каждой секундой, как на моих глазах появляются слёзы, которые я убираю большим пальцем левой руки. Признаюсь, в его глазах я увидел намного больше, чем должен был. Там спрятаны все тайны океанов и лесов, все мои страхи. Пусть для других руки Джотаро мертвецки холодные, для меня они самое тёплое убежище поздней зимней ночью, а его губы где-то в районе скулы – таблетка от всей моей боли. Я бы хотел слышать только его голос, не узнавая, какой трек стал хитом, как щебечут птицы, не слушая шум за окном. Джотаро виртуозно, под кофту, кончиками пальцев по моим ребрам. Носом меряет расстояние от ключиц до подбородка. Губами оставляет ожоги на скулах, уголках губ. Сжимая своими сильными руками мою талию, заставляет задохнуться. Путаясь ароматом в волосах, приказывает вновь дышать. Мне с ним и легко, и трудно. Я хочу рычать, выпуская когти. Не подпускать слишком близко. Но вот только я сам лезу под его руку. Мне страшно. Почему? Я безумно хочу его удержать. Но у нас уже есть начало, а значит будет и конец. Я всегда избегал этой нежности. Сражался до последнего, сдерживая эти тяжёлые стоны. Наши поцелуи никогда нельзя было отнести к категории нормальных, потому что это было больше похоже на холодную войну, где победителя нет. Джотаро ест мои губы до кровавых ран, но боли совсем не чувствуется. Я разрешаю поддаться вперед, от чего мы падаем на пол и передо мной во всей красе предстает этот ручной волчонок. В такие моменты я понимаю, что этот вид один из самых красивых, что я только мог увидеть. Его красные щеки пылают, как брошенные маки на снегу. Растрёпанные розовые волосы щекочут мне шею, когда он неумело пытается оставить парочку засосов. Это как разрешить чихуа-хуа иногда почувствовать себя овчаркой. Его губы проводят следы по моей шее, настолько мягкие и невесомые, что я, вообще, удивляюсь, как он так много разговаривает и не кусает их. Но с этой функцией я вполне справляюсь и сам. Когда эта игра наскучивает, я всё же решаю взять действие под контроль. Никаких трудностей не находится, чтобы сменить позиции. Удивительно, как быстро меняется выражение лица Нориаки на испуганное. Я не сдерживаю смех и Какёин начинает злиться, но от этого еще смешнее. Джотаро всегда больно кусается и не жалеет собственных клыков, чтобы вырвать кусок побольше от моей души, а после довольно облизывается, когда видит кровоточащие раны. Он кончиками пальцев проводит по талии, опускается к бедру и с восхищением в глазах замечает его гладкость с внутренней стороны. Мои глаза расширяются до пределов, кажется. Мне становится страшно. – Это… Джотаро. -- Всё хорошо? – Он поднимает взгляд, и я смущаюсь еще больше из-за его распавшейся чёлки, что была зачесана не так давно назад. – Тебе плохо? – Я… Э-ээ-э… Не плохо, но… – Ты не хочешь..? – Мне страшно, чуть-чуть… Джотаро убирает руку и я, взглядом, разрешаю ему снова поцеловать меня. И он целует, целует как будто последний раз. Это слияние губ настолько долгое, что мне снова не хватает кислорода. Он замечает это и слегка отстраняется, а я тянусь за следующей дозой, прикусывая его нижнюю. Мне хочется ощущать его тело на себе целую вечность. Проводить пальцами по каждой косточке, пока мы не можем перестать целоваться. Он вытирает языком скопившуюся слюну, эта прозрачная ниточка меж наших губ прерывается, и я хочу ещё. Обхватывая его ногами, я мыслю уже не разумом, а чем-то еще. Мне хочется стать ещё ближе к нему, и я понимаю всю серьёзность процесса, когда его пальцы ловко расправляются с моей ширинкой на штанах (удивительно, как он делает это одной рукой, ещё и прижавшись ко мне). В этом тумане я всё же замечаю, как он скользит вниз. – Ну-у, не смущайся. Иначе я передумаю. – Джотаро, ты идиот. – Какой-то идиот уже брал тебя в рот? Мне хочется провалиться в землю от смущения. Я ощущаю себя максимально неловко, а вот он, кажется, не ощущает ни капли стеснения. – Я не это… Я не… А-аах, подожди, подожди! Джотаро снова оказывается около моего лица, и я не жду ответа, тянусь вперед, пытаясь заглушить собственные стоны. Его правая рука уже «пошла» в движение «вверх-вниз» и от этого мой мозг начал плавиться. На такой тонкой коже его пальцы оказываются разрядами молнии. – Если ты сейчас продолжишь так быстро, я… – Понял. – Лицо Джотаро мелькнуло и спустилось вниз. И поверьте, ничего развратнее я в своей жизни не видел. Прикусив губу, я пытаюсь лечь поудобнее, несмотря на свое желание отодвинуться, чтобы ласки были не так ощутимы, но Джотаро держит его слишком крепко, держит и в одно движение заглатывает уже подрагивающий от возбуждения член. Стон получается сдавленным, неожиданным и приторно сладким. Я прикрываю рот ладонью, делая вид, что закашливаюсь, чтобы скрыть прерывистое, жаркое дыхание. Кажется, даже стекла в кабинете запотевают. Джотаро обхватывает у основания пальцами, заключая его в плотное кольцо, помогает себе, потому что, а хер знает почему. Надавив на маленькую дырочку, он заставляет меня изогнуться, почти ломая позвоночник, а если сдвинуть языком вниз тонкую кожицу – кажется, сдержать тихое постанывание не поможет даже щека, закушенная с внутренней стороны. Джотаро приоткрывает рот шире, а сам поднимается на коленях немного выше, чтобы можно было позволить головке потираться о нёбо при каждом движении. Он ведет головой вкруговую, так, чтобы член пошло оттягивал щеки изнутри; выпускает на мгновение зубки, а моё тело уже трясет, просто колотит, я еле держусь, это видно невооруженным глазом. Когда низ живота начинает тянуть в преддверии оргазма, я всхлипываю и мои губы растягиваются в ненормальной, широкой улыбке. Наступает гнетущая тишина. – Сейчас. – Хрипло, загнанно, едва не хохоча в голос бормочу я. Я решаю предупредить, но Джотаро не отстраняется. Прикрыв лицо ладонями, я дергаюсь, сильно, раз, затем другой, и кончаю с тихим, неразборчивым шепотом. По всему телу проходит до одури приятная судорога, влекущая за собой приглушенный стон, ноги наконец-то перестают дрожать. – Как же хорошо. – Что... Так, что ты там сказал? – Как же сложно держать лицо в такой неоднозначной ситуации; я всеми силами пытаюсь сделать хотя бы так, чтобы скулы не покраснели, выдавая с головой стыдливость своей несдержанностью в желаниях. Джотаро беззвучно смеется, потираясь щекой о внутреннюю сторону бедра: там самая нежная, теплая кожа. Он выгибается и вновь тянется за поцелуем, который я бы повторил еще тысячу и один раз.***
– Ты постоянно всё усложняешь. – Я начинаю заламывать пальцы, Джотаро замечает это сразу и хочет взять меня за руку. – Честное слово, просто прими очевидные вещи. Жизнь станет проще. – А вдруг кто-то видел? – Я хожу кругами, пока этот придурок лыбиться во все 32, убирая тяжелый мольберт, одной рукой, в шкаф. – Какая разница? Я люблю тебя, Какёин. – Эти слова заставляют меня буквально подпрыгнуть к нему и вжаться в теплую грудь, будто бы сейчас получиться спрятаться в этом тепле и больше ничего не видеть. – Обещай мне, что будешь бороться до последнего. – Я люблю тебя, Джотаро. У меня явные сбои, я всё время держу его на расстоянии вытянутой руки, но только к нему прислушиваюсь. У меня мёрзнет душа от взгляда этого сурового панка, но только к нему она тянется как верный щенок.***
У меня не было повода игнорировать его звонки, сообщения и приглашения хотя бы на десять минут пересечься на переменах. Не было особого повода не ходить на вечеринки общих знакомых и закрываться в своей квартире на все замки. Но потом, я и вовсе перестал выходить из дому. Таким, как мне, больничный дают просто от легкого кашля, а тут, плохой анализ крови из-за простуды. Думаю, просто подходит тот самый час. Любая инфекция, в моём случае, это еще один лопнувший канат, что держит мою жизнь. Так и случилось. Простуда отразилась на мне не лучшим способом. Я не мог держаться на ногах дольше 5 минут. Меня рвало чаще, чем я успевал съесть хоть что-то. Он писал, звонил. Он стоял у калитки поздними вечерами, а всё, что я мог, это упиваться дорогим алкоголем и ходить из стороны в сторону с домашней капельницей, рыдать у этого идиотского окна и наблюдать, как он уходит, обязательно отправляя сообщение: «– Ты как? 01.34. пн.» «– Я купил твои любимые линеры. Может в бар какой сгоняем? Хочешь просто пообсираем на лавочке кого-нибудь? 01.36. пн.» Что касается домочадцев, мать так же быстро исчезла утром после ссоры, если это вообще можно было так назвать. Оставила коробочку с «мелочью», на которую можно было бы прожить год так точно, а студенту и все 5. Отец не появлялся дома уже больше 3 месяцев. Не писал и не звонил. Но не умер, пришли бы документы. Были только деньги. Но имело ли это хоть какой-то толк в моём случае? Ответ очевиден. «– Ты заболел? Почему не отвечаешь на звонки? 22.10. вт.» «– Может что-то нужно? Ты оставил у меня в пальто свои перчатки. 22.15. вт.» «– Оставлю перчатки на каменной стойке, у ворот. 01.00 ср.» Я просто не хотел больше кого-то видеть. Мне хватало гадкого отражения. Все стало слишком живым, и все мои внутренности выворачивало, как только я пытался выйти хотя бы во двор. «– Ты сегодня пропустил твои любимые блинчики и жидкий суп, хе-хе. 23.07. чт.» Яркие зеленые свитера, что я так любил носить, выжигали мне теперь сетчатку глаз. Я закинул их подальше в шкаф, дверцы которого тихонько скрипели, но даже этот незначительный звук резал уши. «– Я скучаю по придурку. Представляешь? 04.28. сб.» Я не знал и не знаю, что ему отвечать на вопрос «что случилось?». Наверное, я просто слегка устал. Я так сильно ненавижу скучать по нему, но я скучаю. Эта фраза вырывается сама собой в пустоту комнаты, когда осознание, что его присутствие мне необходимо, ощущается так, будто меня облили холодной водой. В какой момент моей душе потребовался именно он? Я явно его пропустил, и, наверное, искать уже не буду. Мои отчаянные попытки выгнать Джотаро из головы поздно ночью выглядят довольно смешно. «– Позвони мне.» Сообщение стёрто. «– Я давно не слышал твой смех.» Сообщение стёрто. «– Я нуждаюсь в тебе, даже если через минуту ты сделаешь мне очень больно.» Сообщение стёрто. Звучит жалко.***
«– Я не уйду, пока не увижу тебя, Нориаки. 23.59. сб.» Почему-то в эту ночь я был стойко уверен в том, что он от меня никуда не денется. Так и будет цепляться за того, кто обнимается со смертью, понимая, что дно – единственное, что я могу ему предложить. Всё это было ошибочно, потому что я забыл, что терпение в какой-то момент лопается. Даже у него, упрямого дурака. И он зашагал в противоположную сторону, опустив подбородок, скрывшись за каменным забором. Я был стойко уверен, что он у меня один и навеки, но я забыл, что мы находимся не в сказке, а я абсолютно не тот человек, что тебе нужен. Просто баласт, ничего более. Боль внутри разрывает грудную клетку, и я хочу завыть раненным зверем. Перешел на другую сторону окна, кистью размазал солёную каплю на щеке и безучастно уставился в темноту. Что-то во всем этом есть привычное, но вряд ли это подходит хоть под какую-то норму. «– Ты сохрани меня в своей душе как те почеркушки с не связанным бредом и попыткой влиться в жизнь шумного города. Ты помни обо мне, даже если нас раскидает по разным континентам, даже если больше ты не увидишь моей глупой улыбки, даже если больше я не скажу тебе привычное «привет». Просто оставь меня как ту старую фотокарточку, изредка вытаскивая из дряхлого ящика. Я прошу тебя об одном, просто запомнить меня. Запомнить всё то время, когда глаза блестели от переполняющих чувств, когда щёки немели от звонкого смеха, когда мы были так счастливы в своём безумии. И не удаляй моё признание в любви, не удаляй это письмо, пожалуйста. Там куча ошибок, но чистая душа настолько, насколько это возможно. Я просто прошу тебя, запомни это. И я никогда не забуду. Какёин. 00.01. вс.» Звонок в дверь. Я знал, что там стоит он, я знал причину, из-за которой он пришёл. Я прислонился к стене, чуть прикрывая глаза, и не думал о том, что всё-таки надо открыть. Наоборот, я надеялся, что спустя минут пять парень уйдёт, а я поплачу и усну, но второй настойчивый звонок разрушил мои надежды. – Я знаю, что ты там, слышал шаги. – Его голос слегка неуверенный. Наверное, в его мыслях «А может показалось? Я не ошибся?». – Прошу, открой. Ты не можешь оставить всё вот так. – Голос звучит чуть тише. – Но я хочу оставлять всё так. – Я впервые ответил ему за полторы недели. Конечно, через дверь самый трусливый способ, но я смог перебороть себя. На самом деле мне было стыдно за ту правду, которую он так жаждет услышать. Мне было стыдно за то, что я бросил его, когда обещал этого не делать. Мне было стыдно за себя. Я правда не мог смотреть в его большие голубые глаза, наполненные надеждой, а потом вновь сжечь все мосты. Я знал, что вскоре сдамся. Я знал, что если открою дверь, то рано или поздно умру на его руках. Теперь слышен лишь тик надоедливых часов. Он ушёл, опять ничего не добившись. И я понимаю, что нуждаюсь в нём больше, чем в ком-либо другом, но выбора, кажется, нет Я чувствую, как меня душит ком в горле, поэтому стакан воды кажется необходимым, но он разбивается о стену с громким звуком. Я открыл ту злосчастную дверь. Он сидит на порожках, смотрит на свои руки, думая о чём-то. Я присел рядом, выдыхая как-то прерывисто, взял его руку в свою, и вмиг стало спокойно. – Я думал, ты ушёл. – Я знал, что ты откроешь рано или поздно. – Звучит немного обидно. – Но это правда, и ты должен её принять. Ты не можешь без меня, я не могу без тебя. И все глупые попытки опровергнуть это вызывают лишь смех. Я понимаю, что Джотаро в очередной раз прав. И я бы просидел с ним так, до утра. Прикосновение его руки к моей плавят металл: – Ты не должен быть с таким, как я. – Каким? – Голова Куджо опущена. Мне больно даже мельком ловить выражение лица. Я ненавижу себя особенно сильно в этот момент. – Я наркоман. И я умру, Джотаро. – Я же говорил тебе. – Он схватил меня за кофту и когда это всегда суровое лицо. – Я хочу помочь тебе. Я хочу… – Но ты не сможешь. – Почему? Почему?! Скажи мне, наконец?! Я стараюсь держать этот комок в горле, но выходит паршиво: – Что ты знаешь о ненависти к себе, приятель? О том, как скребется что-то совершенно ужасное о слабые кости, как пытается разорвать и так не особо красивую кожу. Что ты вообще, блять, знаешь? Озверело смотришь в зеркало и пытаешься найти хоть что-то в холодных глаз, на каких-то сайтах ищешь линзы с цветом потеплее. Я урод, Куджо и ты сгниёшь со мной, если продолжишь сидеть тут. – Я не жду ответа и прижимаю к себе. Теперь то я разрешаю себе зареветь на морозе, что есть силы. Иногда я чувствую шторм Джотаро как свой собственный. Он всегда кусает мое плечо и пытается не закричать, когда я обнимаю его так крепко, стараясь вжать в своё тело, стараясь срастись и облегчить цепи его страданий. Мне буквально невыносимо смотреть на то, как в нежные ладони впиваются ногти острой формы, всегда окрашенные в чёрный. Я не называю Джотаро своей любовью, я ненавижу это слово, черт возьми. Я называю его своим морем, душой и самой лучшей книгой. На последнее она смеётся и говорит, что это вовсе не комплимент. – Я буду рядом и помогу, чем смогу. Только, чёрт, пожалуйста, давай гнить вместе.