«Я ненавижу людей, но они в этом точно не виноваты».
– Как ты думаешь, как та девушка? – Всё же не мог не озвучить этот вопрос, мелькающий в моей голове. – Ты слишком много думаешь о других, Нориаки. – Но ведь… Она там умирала? – Я понимаю, что ты не знаком с обратной стороной этого мира, но… – Куджо задумался на пару секунд, ведя меня за руку по дороге к квартире. – Но тебе придётся свыкнуться с мыслью, что думать нужно только о себе. – Но я ведь и о тебе думаю. – Не принимай близко к сердцу, но ты должен, в первую очередь, любить себя. – Значит, ты любишь себя? Джотаро печально улыбнулся. – Конечно, нет. Это всё пиздёж для мотивации. Какой нормальный человек будет любить себя, зная каков он на самом деле? Но попытаться стоит. Нужно учиться жить, Нориаки. В настоящем. – Мне тяжело жить. – Привыкнешь, я помогу. – Я никогда не стану самостоятельным из-за тебя. – Это упрёк? – Мы уже поднимались по лестнице, продолжая философскую беседу ни о чём. – У людей, которые любят, мир становится чуточку нереальным. – Господи, как слащаво. Буэ. Так значит ты всё-таки думал о той девушке? – Разве что представлял свою реакцию, если бы на её месте был ты. Я замолчал. Я ведь думал про то же. Мне было плевать на неё. Но если включить воображение, можно подставить всё, что угодно. Выходит, я жалел не её, а возможное будущее, что может произойти с нами?***
На улице холодно, ноги замёрзли от долгого пути. Темно, улицу освещают озарённые домашним жёлтым светом окошки квартир. В маленькой комнате шумят батареи. 7:40 утра. В лучах фонарей в вальсе кружат снежинки, а я вспоминаю, как на заснеженной улице посреди города я с ним вместо этих снежинок танцевали медленный танец на глазах у соседей. На нас смотрели, как на идиотов, удивлялись и обходили стороной. А мы смеялись. В этом весь ты, Джотаро. В стремлении жить, я нахожу иногда даже что-то привлекательное. Лучи солнца нежно касаются его щёк, бликуют в колечках на тонких пальцах. Рубашка цвета карамельных леденцов и чудесный, вымазанный в муке, лоб. На последнем листе акварельного альбома рисую его, отчётливо выводя уголки алых губ. Впервые, за много недель, я почувствовал вдохновение. Восход солнца в 8:05. Оранжевые блики играют на подушке, где спит кот, пока он, улыбаясь, пытается не разнести кухню. – Мы не отравимся? – Ха-ха, очень смешно, Нориаки. – Я просто удивлён, что в тебе проснулся повар. – Что только не сделается, чтобы, вас, повеселить. Бросаю альбом и касаюсь локонов его волос и приобнимаю за талию, пока он готовит пирог из овощей на завтрак. Об этом пироге с брокколи мечтал уже полгода, пока давился только покупными. Скучаю. Целую. Даже сейчас. – Хочу, чтобы это никогда не заканчивалось. – Мы постараемся. – Джотаро целует меня в макушку, возвращаясь к готовке. Тихая музыка, которую мы слушаем вместе. Крошки на его лице от подгоревшего пирога, дым сигарет. Куджо делиться своей сигаретой, мол, вредно. Врун. Стрелки часов куда-то спешат, оставляя всё позади. Стоим на балконе, в одеяле на двоих, смахивая с лиц друг друга мокрые от снега пряди. Он держит мою холодную руку, пытаясь согреть своими тонкими пальцами, унизанными серебряными колечками. Завтра для нас наступит, я знаю. – Я не виню тебя, что ты скрывал всё это. – Куджо молча вглядывается на солнце, поглаживая мою руку. – Но я хочу знать про каждое такое действие. – Я делаю нехорошие вещи. Прости меня, Нориаки, за всё это. – Я приму это всё, мне терять, кроме тебя, нечего. – Именно, поэтому, я и не хотел впутывать тебя во всё это. – Ты думал мы проживём так всю жизнь? – Забыл, что ты сыщик. Побуду дома пару дней. Набрал всякого, пока проводил беседу с должником. – Посмертная беседа? – Я никого не убиваю, только выбиваю чуть-чуть наглость. – Шучу же и не сужу тем более. Что за всякое? – Бабки, конечно. Я же не всё отдаю этой дурочке. – Куджо, это опасно. – Разве меня это когда-то ебало? – Ты так и продолжишь всё это? – У меня есть выбор? – Куджо говорит это без доли злобы. Он много раз спрашивал меня, про этот выбор, но я так и не смог ему ответить. Я считал, что любви не бывает. Он не говорил ничего против. Любовь, любовь, любовь. Для меня она всегда была оттенка бордо и вкуса свежего персика. Я называл любовью ответственность. Поэтому, замёрзши конкретно, мы вернулись обратно в теплую комнату, и я начал активно растирать его руки. – Ты бы себя согрел. Иди сюда. – Куджо обнимает меня руками и ногами. Я пытаясь вырываться, но это как бежать от счастья. Бессмысленно. – Таблетки выпил? – Да, выпил. – Точно? – Как можно упустить возможность докучать тебе как можно дольше?***
Не помню за собой заботы к кому-либо когда-либо. Для него я всегда наполнял сахарницу. Я терпеть не могу сахар. Для него я всегда застилал постель, изредка мыл пол и стирал пыль. Мне плевать на порядок. Он боготворил лилии. Я отдал ему свою. Он не терпел полигамности. Он был моим единственным. Нориаки любил плакать, обняв колени. Я никогда не знал, как его утешить, молча обнимая. Мы любим чёрно-белые фильмы, секс и один сорт чая с бергамотом. Так почему же так тяжело? У нас классный кот: белый с черными-коричневыми пятнами. Он будил меня с утра. Я шёл заваривать свежий чай, пока Нориаки спал. Я всегда будил его на десять минут позже. Он обожает спать по утрам, когда я дома. Пока я перебираю очередные адреса для прихода в «гости», Какёин поёт в душе. Я помню все его любимые песни. Пока я созваниваюсь с Натой по делу (а по итогу выслушивания её проблем), он танцует у плиты. Мы, уидивительно, много едим, когда проводим время вместе. Никто не умеет так грациозно готовить мясо с сыром и томатами, как он. Мы ужинаем, он целует меня и уходит на диван, чтобы вколоть морфин. Я продолжаю изучать сотни досье. Стараясь игнорировать эти жутки звуки жгута и склянок с жидкостями. Хотя всё же подглядываю, чтобы Нориаки не переборщил. – Хватит пялиться. Это слишком интимный процесс, кх-х… – Мне это делает больно. – Если бы я мог, давно бы бросил эту дрянь. – А остальное? – С тобой мне не хочется принимать ничего другого. Нориаки заканчивает «медицинский» процесс и возвращается ко мне на кровать. Он плетёт из моих волос аккуратные короткие косички и жалуется на щетину. Я всегда забывал про эту чёртову щетину. Так это она виновата во всех проблемах? С ним я не хочу упиваться до состояния мертвеца. А ещё я кормил нашего кота. Какёин никогда об этом не узнает, надеюсь, но пиво он любит не меньше сливок. Оливки тоже его слабость. Я терпеть их не могу и всегда отдавал ему Мы всегда ужинаем под его сериалы. Я говорил, что терпеть их не могу? Нет, никогда. Мы смотрели их, пили чай и уплетали его стряпню. Какёин, прекрасно готовит, правда. Вот только у меня гастрит. Но я не жалуюсь. Слишком вкусно. Часами Какёин мог рисовать, не подпуская никого к себе, слушая Шопена. Я ревновал. – Это я сломал тот диск, прости. – Зачем? – Он достаёт один наушник из уха. – Надо купить что-то новое. – Признайся, просто не можешь терпеть классику. – Это же просто мелодия без слов. – В этом и смысл, дурашка! – Не понимаю. – И не надо. Всё, лежи ровно. – Слушаюсь. Нориаки проводил свои пленэры на мне каждый раз. Я никогда не был против. Я терпеть не могу, когда мне указывают. Какёин хмурил брови, говорил, я неугомонный. Ему это нравилось. Мне нравился он. Я так и не бросил сигареты и кофе, хоть он и разбил мою пепельницу. – Ну, я это сделал, да. – Ты же сам втихую дымишь! – Это всё твои наклонности. По праздникам можно. А у тебя каждый день праздник. Не за жирно? – Какой же ты вредный. – Не шевелись, блин! Я никогда больше ему не врал, а он был самым прямолинейным в моей жизни. Я любил его и таким. Он много раз спрашивал меня, что такое любовь, а я так и не смог ему конкретно ответить. Я начал думать, что любовь всё-таки есть. Джотаро, ухмыляясь, не говорил ничего против. В тот день бабочки в моём животе запорхали непривычно активно. Я говорил, что после того, как он распечатал и поставил наше фото наряду с остальными -- я чуть не умер от ноющей боли в груди? Вряд ли я был так расстроен из-за нашего нелепого вида на снимке. Я боялся, что это станет последней нашей фотографией. – Когда успел? – На днях заскочил в ближайшее местечко. – И когда хотел показать? – Ну, ты сам выбрал этот день тем вечером. – Жуть, не хочу вспоминать. Не прекращая жадно впитывать взглядом каждую черту лица Куджо, каждую прядку идеально уложенных волос, я, как завороженный, потянулся губами к бледной коже. – Я хочу сделать много таких фото. Глубоко посаженные голубые глаза распахнулись навстречу моим расширившимся глазам -- туманные и одновременно горящие. – Ну, для этого придётся потерпеть друг друга чуть дольше, чем год. – Я согласен. И не успел я отшатнуться, чтобы побесить Куджо, как длинные пальцы мёртвой хваткой сомкнулись на запястье – и он притянул меня к себе, впился поцелуем в мягкие растерянные губы. Душевно, с горечью табака: его острый ум, пожираемый реальностью настоящего, отчаянно цеплялся за реальность, пытаясь придать испытываемому удовольствию хоть какую-то объективную причину. Мы жили будущим, но реально ли оно? Я затрепетал, как пойманная птичка: так горячо, влажно, властно; руки вскинулись к лицу Джотаро, опали беспомощно на полпути; ладони упёрлись ему в грудь – но, вместо того, чтобы оттолкнуть, непослушные пальцы принялись нашаривать промежутки между пуговицами: коснуться его обнажённой кожи оказалось вдруг жизненно необходимым.«Пришла беда, откуда не ждали».
***
Резкое дребезжание телефона вырывает меня из сладостной дрёмы, за что получает волну отборного мата, но я всё-таки снимаю трубку, не смотря на номер. Зря. Снимаю и бросаю почти сразу же. Я не знаю, кто это был, но это был мой страшный сон. Он, сволочь, которая почему-то резко стал заботиться о моём состоянии уже после того, как я от этого убежал. – Какёин? – Джотаро удивлённо хватает телефон, который я швырнул так,что он чуть ли не упал с кровати. – Кто это был? – Меня напугал голос, и я сбросил… – Номер незнакомый. Может друзья? Я посмотрел на Куджо, как на тупого. – Ну, а вдруг ты у них есть, а для тебя их нет? – Я ещё не настолько шизофреник, чтобы не помнить, с кем общался. Звонок в дверь, кажется, уже маньячески долгим. – Может откроем? – Всё же спрашивает Куджо, пытаясь освободиться от моей, приклеенной к его пальцам, руке. – Они там вроде бы как твоё имя называют. – Пусть хоть под дверью сдохнут, не хочу. – Так ты знаешь кто это? Их несколько? – Да не знаю я! – Я уже сорвался на крик, от чего стоящие за дверью затихли. – Нориаки, я же тут. Что может случится? – Поверь, Куджо. Я не помню и половины, что делал в состояниях при приходе. – Ты кому-то задолжал? – Что? Нет. Я ещё даже обеднеть не успел. Почти. – Ну, они кажутся очень настойчивыми. Нет? – У меня плохое предчувствие. – Ну, если они не идут с добром. Уйдут с зубами в ладошке. – Это меня и беспокоит. – Ради тебя даже по два глаза им оставлю. – Какой ты великодушный. – Ну-у, так что, откроем? – Я сам.