***
Я чувствую, как каждое сказанное Куджо слово кусками свербит в горле гнойными миндалинами. И я не знаю, надо ли это лечить или оно само пройдёт. Гной перетекает из горла вниз по легкому; я кашляю то ли кровью, то ли этой избитой любовью. Гной стекает куда-то на дно, обливает собою желудок и печень. Я рыдаю, как сука. Бью кулаками железную дверь, пытаясь достучаться до пустоты. У меня не хватает сил ощущать его кожу на моих пальцах. Ладонь горит, я ударил очень сильно. Я держусь за ручку двери, потом за перила, за кирпичную стену около «нашей» квартиры, за надежду на что-то... Светлое? Я, наверное, самый конченный еблан, раз вся его вылитая гниль меня лишь притягивает. Не верю, не верю, даже когда моя железка, которую Куджо когда-то нечаянно, спросонья, надел на свой палец, звоном отзывается и сейчас в моих ушах. Всё это напоминает какой-то рассказ от лица садиста. Ты урод, слышишь, бог или как тебя там, блять. Мои вопли, кажется, слышит весь район. Даже парочка окон зажигается светом, но мне насрать. Я бегу в домашней одежде в никуда. Ночь мельтешит красками перед глазами в слезах, кровь изо рта не бордовая, а какая-то грязно-серая. Пробираюсь сквозь толпы людей, они смотрят косо, но не ебёт совсем. Его руки вылезают из стен, как в дешевых фильмах ужасов. Они пытаются меня спутать, связать, и я согласен, но это лишь моя фантазия. Гной морозит кожу в области бёдер. Меня поражает лишь факт, как изнутри Куджо мог перебраться наружу и стать всем миром. Меня поражает, как один человек умещает в себе столько злобы. Столько бесчеловечности. Улица кажется бесконечно долгой, я кажусь со стороны психом, то бегущим, то замирающем на месте (если не являюсь таковым), надеясь найти аптеку. Напуганный фармацевт протягивает мне 30 грамм салициловой кислоты. Она будто всё знает, но мне насрать. Я кладу несчастные купюры у кассы и вытираю окровавленный рот, сдавливая очередной порыв зареветь. Мне больно, мне плохо. Мне дерьмово, как никогда. – Может вам помочь? – Поздно. Спасибо за таблетки. Мои плетущиеся ноги ведут бог знает куда, но его голос тянется следом, сгустком, за мной. «Вонь» такая будто тело моё разложилось ещё месяц назад. Джотаро везде. Он кусками у меня в горле. Гнойными миндалинами. Я раздираю свою шею ногтями, надеясь достать его. Обливаюсь кровью, стоя на пустом пешеходном переходе. Мне хватает сил только оборачиваться, будто бы Джотаро обязательно побежит за мной. Вот именно сейчас. Оборачиваюсь, нет, не бежит. Я трясусь от холода, закидывая в себя эти 30 грамм и давлюсь до истерического смеха. Больше некому меня спасать. Я хочу потеряться. Мне страшно. Действительно страшно. Я закрываю глаза и опускаюсь на землю в каком-то переулке. Держу себя в сознании, пока хватает кислорода, и держусь еще пару секунд, пока не начинаю захлебываться своими кошмарами. Голова начинает кружиться, мое тело коробит и разрывает. Кто-нибудь узнает о том, что сегодня ночью я разорвал свои связки, и тучки стянулись надо мною поплакать? Вряд ли. Я выдыхаю густой пар, от того что дышится тяжело, сердце сжимает лёгкие, барабанит по ним самым тяжелым молотком. Я хочу вырвать его поганое сердце и сделать из него чучело. Он не лучше, чем поддельное гуччи в ближайшем секонде за доллар. Моя истеричка внутри вылавливает из кармана телефон и набирает знакомый номер. На удивление трубку поднимают сразу же, но там молчат. Правильно, продолжай играть свою роль уёбка. – Спасибо, что срал в душу и клеил пластырь. Типа так лучше. А нихуя так не лучше. Ты тупое бревно, палено, Куджо. Ты самая последняя мразь. У тебя маска прогнила, смени на другую, иначе дрочить без палева будет трудно. Что, молчишь? М-м-м, а такие речи мне заливал. Мудак ёбаный. У меня для себя очередные хуевые новости. Потому что мне вырвали гадкое сердце и сделали из него пепельницу, об которое будут тушить бесконечные сигареты, а я веду себя как самая тупая брошенная баба. Я боюсь. Мне страшно оставаться наедине с собой, когда к глотке поступает все недосказанное. Я бросаю трубку и снова рыдаю. В этот момент мне бы стоило бояться за свое состояние, потому что не знаю, будет печально немного умереть вот такой тупой смертью на морозе? Босыми ногами шагаю по брусчатке, не зная куда. Бетонная земля от снега липкая. Я не нахожу ничего лучше, чем спрятаться в каком-то грязном углу.***
– Нориаки, ты каждый раз меня удивляешь своим появлением. – Энрико, возникший передо мной из ниоткуда, кажется дешёвой галлюцинацией. – Какёин нервно ухмыляется, поглядывая на него из-подо лба. Холод уже совсем не чувствуется. – Не уж то Куджо тебя выпер? – Энрико рассматривает дрожащее с ног до головы, потирая собственные ладони от холода. Какёин открывает рот, чтобы оправдаться, но ни одного слова он не произносит, отводя взгляд. Понимает, что врать бессмысленно: эти чёртовы чувства не смоешь ни одной губкой. – Убей меня, пожалуйста. У тебя же точно найдётся что-то. Прострели мою голову, блять, сделай это. Вместо того, чтобы пустить пулю в лоб, парень садится на корточки и прижимает Нориаки к себе, разрешая тому прорыдаться вдоволь. Это тепло чужой груди разъедает нутро. И Какёин не знает, хуже ему сейчас или легче. – За что? – скулит Нориаки. Энрико, не отвечая на вопрос, поднимает его и волочёт куда-то. Идти брошенный пёс совсем не может, чуть ли на землю не падает. Глаза его болят и щипает от слез. Руки дрожат. А душа продолжает крушиться. – Иногда лучше чувствовать утрату от смерти, чем знать, что тот самый живой, не так ли? – Говорит сам с собой Энрико, рассматривая чёрное небо над головой. Он будто бы по воле «судьбы» нашёл этого паренька в своём районе. А если бы Пуччи, в очередной раз, от мыслей не вышел пройтись, то как долго бы Нориаки проходил здесь? Замёрз бы насмерть? Чёртов Куджо. – Давай, ти-и-ихо, надо зайти в квартиру. Какёин, даже через туман перед глазами узнаёт этот подъезд. Помнит разозлённого Джотаро. Помнит, что накидался с ещё живым Дио и Пуччи в этом самом месте. И это его поджигает заживо. Он резко поворачивается к Энрико лицом и пытается пройти мимо. Пихается, рыдает и говорит что-то невнятное, чувствуя свою беспомощность. Но его действия бессмысленны, будто бы он борется с воздухом. – Пусти меня, пусти, говорю?! – Какёин совсем слабо шепчет эти слова. Энрико оказывается чуть сильнее его, так что все его попытки уйти рушатся. Пуччи берёт его под плечи и заводит в квартиру против воли. Оказавшись в большой комнате, Нориаки замирает, удивляется, всё теперь какое-то домашнее, даже окно заклеено. Помимо одинокого стола, посередине комнаты: кровать, туалетный столик, шкаф и торшер. Будто бы всё это приснилось ему. Может, Джотаро тоже приснился? Один долгий кошмар. Сглотнув, Нориаки снова пятится назад, чувствуя новый приступ паники. Это не может быть настолько реальным сном. Вместо того, чтобы врезаться спиной в стену, он натыкается на чужую грудь, попадая в объятия. Дергается сразу, пытаясь отодвинуться, но худые мужские руки не дают этого сделать, прижимая тело ближе. – Тебе стоит смириться с этим. Отпусти. – Безразлично твердит Пуччи. – Это говорит человек, у которого на диване аккуратно сложены вещи умершего бывшего? Энрико сглатывает ком. Нориаки ранил его куда глубже, чем ожидал. Он отпускает парня и щёлкает замком двери, для надёжности прячет ключ в карман джинс. Нельзя дать ему уйти в таком состоянии. Хотя, за такие слова, он бы с радостью прописал Какёину парочку левых и правых хуков в лицо. – Поверь, Нориаки, мне хотя бы не надо думать о том, что он может трахаться с кем-то другим или колоться хер знает чем. – Джотаро не наркоман, это раз… А два… Он не… Энрико ухмыляется: – Лучше бы, чтобы он умер, правда? – Так, говоришь, что я в очередной раз проиграл? – Нориаки сползает по стене и садиться на пол, покрытый мягким чёрным ковром. – Чёрт, да у меня прямо лотерейный билет на хуёвые штуки от жизни. – Ну… – Энрико садится рядом, закуривая косяк. – Может быть в этом случае ты победил? – Нориаки тянется к желанной траве, но Пуччи убирает руку в сторону. – Мои вещи выкинули с балкона и сказали, что ебали из эксперимента. Пуччи ничего не отвечает на это, лишь со всей силы затягивает густой дым в лёгкие. Морщиться и слабо улыбается. – Что же ты ему такого сделал? – Оказался удобной мебелью, а потом, видимо, испортился. Надоел, не знаю. Я как-то не спросил про это, знаешь, забылся, пока в меня тыкали пальцем и орали гадости. Какёин похож на избитого бешеного пса сейчас: красные глаза, горький оскал и готовность броситься на кого-то да порвать ему зубами глотку, не хватает только пены изо рта. Вот только он совсем не такой и скорее, вериться, что это его сейчас кто-то грызёт изнутри. – Вот так, значит. – Ты не выдашь никаких комментариев? – А я должен? Мы, что, подружки, которые собрались покрысятничать? Твою любовь к двухметровому придурку я обсуждать не планирую. – Спасибо? Пуччи опять молчит. Затем встаёт и аккуратно переносит вещи Дио на подоконник, разглаживая и без того гладкую ткань. Его руки подрагивают, когда пальцы касаются изношенной ткани. Энрико недолго стоит так, тупит, а потом отрывается в другую сторону. Быстрым шагом оказывается у шкафа и выбирает постельное. Со всей своей монотонностью, долго готовит спальное место. Какёин снова, как никому ненужная игрушка, которую подобрали по старой памяти. Он наблюдает за Энрико, проклиная этот февраль. Куджо оказался обманщиком. Ударил по сердцу так, что «звёздочки» в глазах разбежались.***
Но я больше не расстроен, не опечален. Я злюсь. А Джотаро, наверное, даже никогда не узнает, как мои дела. Потому что это было надо только мне.«Я хочу утопить этот день, как топят бездомных котят».
Когда я ложусь в темноте на диван, я внушаю себе, что больше не буду предан никому и никогда. И больше не буду пьяным. И виноват был не алкоголь, а Он. Я сохраню разум трезвым, чтобы ночью любоваться на проходящие мимо машины и истошно плакать. И я лгу про каждое слово. Да, я глупый и безнадёжный романтик. Буду мусолить на кухне одну и ту же тему, пока блевать не потянет. Но тут ничего не попишешь, такой вот обиженный влюблённый дурак. Энрико ложиться на кровать и курит. Сдаётся мне, в темноте, он смотрит на те вещи и думает о своем, мертвом. Я завидую ему, потому что… Жалеть и страдать больше не по кому. Разве что по прошлому. Но мы все этим грешим. Правда?***
Вы когда-нибудь просыпались среди ночи с ощущением того, что абсолютно ничего не чувствуете? Вы дышите, моргаете, двигаете руками и ногами, но не отдаёте отчёта своим действиям. Теперь я понимаю, что значит «умереть живым». Именно это со мной произошло. Я умер заранее. Что-то во мне погасло и стало безразлично. Я ничего не делал, ни о чём не думал, ничего не хотел. Ни-че-го. Абсолютно. Огромная чёрная дыра, затягивающая в себя любые чувства и эмоции. И ты сам стоишь на краю этой дыры, чувствуешь её притяжение, но не можешь сделать ни шага. Хочешь, но не можешь. Словно что-то держит. И ты просыпаешься с этим ощущением, пытаешься привыкнуть. Живёшь, но по большей степени существуешь. Я смотрю на спящего Энрико. Через свет луны из окна я рассматриваю его лицо, слегка влажное. Плакал. Я хочу утопить свои мысли. Держать их за глотку и видеть, как они пытаются жить. Но смотреть будет не на что. Потому что моих мечт нет. Им не придётся сбываться, так что я абсолютно свободен. Жду конца своего, когда болезнь возьмёт верх, я ей разрешаю. Я любил эту зиму. Невыносимо любил эту чёртову зиму. И холода, минус тридцать – я все это до не хваток воздуха обожал. Потому что мог согреваться о Куджо. Я останусь таким, как и прежде: грустным и немножечко обдолбанным. Но как бы хотелось его обнять. Блять, как бы хотелось его обнять. На прощание, что ли. Ну, знаете. Уйти красиво, хотя ему и все равно, наверное, было бы наплевать.«Я люблю тебя, Нориаки».
Сжимая край одеяла, мне мерещится его лицо. Такое спокойное и доброе. Зубы от этого скрипят, а лоб морщится. Это всё жалкие попытки снова не плакать губят быстрее, чем самые сильные наркотики. Меня ничего не ждёт. Пожалуйста, сообщите обо мне, если обнаружите бездыханным в одном из вагонов метро. Я – подозрительный предмет, бесхозная вещь, старая игрушка без глаза и нервов. Не устанавливайте хозяина, его личность давно позабыта. Хозяин ушёл. Я боюсь. Мне, честно, так страшно и холодно. Мои ноги снова примерзли к пододеяльнику. Мысли разбиты и потревожены. Надеюсь, ворон на улице выклюет мою душу. Я устал сочинять отговорки своей силе воли, которой осталось разве что на дойти до ванной и обратно в комнату. Мои руки не работают – каменные. Их сковало кольцо на большом пальце. Я устал. Я боюсь. Мне страшно. Я напуган. Я в немой истерике. И не могу понять, почему, чтобы чувствовать счастье, надо платить этим самым счастьем. Мне отказали во всем, во что верил, чем бредил. Запакуйте меня как бракованный товар, выкиньте на помойку и спойте обо мне песню, которая никогда не отложится в истории, подобно моей, короткой жизни.***
Проснувшись на следующее утро, Нориаки почувствовал себя совершенно разбитым: в голове звенело, к тому же, у него было такое ощущение, словно его переехал экспресс. Парень попытался привести свои мысли в порядок. По инерции протянул руку вправо, но там оказалось пусто. Куджо снова на этой работе? Стоп. Это всё-таки был не сон? Захотелось снова плакать. Но какие-то силы сдержали порыв. Выругавшись, он ударил рукой по матрасу и испуганно вскочил. Матрас? Постель? Где, черт побери, он находится? Недоумевая, Какёин попытался нащупать телефон. Первым, на что наткнулись его пальцы, был стакан. Нориаки удивленно посмотрел на ночной столик, стоявший возле дивана: рядом со стаканом он обнаружил, наконец-то, свой телефон. Разряжен. На записке, также лежащей рядом со стаканом: «Выпей это». Взгляд парня переместился на стакан: его содержимое особого доверия не вызывало. Поднеся сосуд к носу, он принюхался: жидкость пахла чем-то сладким. После недолгого раздумья, он сделал один глоток. Это было похоже на молоко с ванилью, но Какёин был уверен, что это нечто иное. С каждым глотком он чувствовал себя намного лучше. «Блять, надеюсь это яд», – подумал он. Эта мысль заставила его едва не уронить стакан. Блять!? Энрико!? Он вспомнил все произошедшее вчерашней ночью. Осознание этого вызвало ярость. Схватив стакан, Какёин швырнул его в сторону двери. Стеклянный сосуд разлетелся на тысячу осколков, ударившись о твердую поверхность. Захотелось проораться от души. Через некоторое время Нориаки услышал, что кто-то подходит к двери. Парень запрыгнул на кровать и укрылся с головой одеялом. Ему не хотелось никого видеть, вообще никого и ничего в этом мире. Почему он не мог просто замёрзнуть на улице?! Салициловая кислота точно помогла бы ему избавиться от мучений. И никто из этого ёбаного мира для этого ему был не нужен. Дверь в комнату открылась. Он старался не шевелиться. Через некоторое время его стало разбирать любопытство. Был ли он в комнате один? Медленно стянув одеяло, парень окинул помещение взглядом. У окна стоял курящий Энрико. Темнокожий парень не обратил ни малейшего внимания на ненавидящий взгляд, который послали ему. – Наконец-то проснулся? – Выпусти меня и отведи обратно. Немедленно! – прошипел Какёин. – Обратно? Куда? На улицу? Или хочешь сходим к твоему уёбку? – Почему бы и нет? Устроим ему радушную встречу. Энрико разозлился. – Да что ты? Тебе напомнить, что он сделал..? – Нет. Я не хочу об этом вспоминать. Ты прав. Я… Просто… Я ведь его… Пуччи хотел возразить, но не решился. Он закатил глаза, будто бы выслушивал обиду от 14-него подростка. Не имеет смысла о чем-то говорить, когда твой собеседник почти взрывается от обиды. Очевидно, Какёин не был готов ни к чему, что связано с миром за четырьмя стенами. Направляясь к двери, он развернулся: – Пока ты являешься моим гостем, советую вести себя прилично. Наркоты не ищи, я её тут не храню, а твои лекарства в тумбочке. Не спрашивай, как и почему. Просто будь благодарен, что не сдох на улице в мороз. Ликёр выпил и будь доволен. – Это был ликёр..? – Но Пуччи, ничего не ответив, вышел из комнаты, закрыв дверь с характерным щелчком замка. Какёин злобно уставился на дверь. Прекрасно. Он был теперь заперт хер знает где. Громкое урчание в животе подсказало ему, что он уже более двух суток ничего не ел. Парень в растерянности сидел на кровати и обдумывал свое положение. Наконец, он решился идти на поиски чего-нибудь съестного, кухня в той же комнате. Слишком много совпадений с его прошлым «домом». Медленно и осторожно Нориаки продвигался по квартире, с интересом рассматривая обстановку. Тут всё было совершенно другим. Словно смерть Дио сделал из Энрико какую-то помешанную на чистоте и уюте домохозяйку. Впрочем, чистота была единственным плюсом этой коробки. В холодильнике залежалась лишь выпивка и какие-то остатки покупного салата. Не то чтобы Нориаки был привередливым. Да, был. Он поморщился и закрыл холодильник. Но через пару секунд открыл его снова и жадно напал на еле живые листья салата с помидорами. Парень давился этим и старался забыться хотя бы ещё на пару секунд. Выходило паршиво.***
Какёин двадцать минут стоит под обжигающим душем, наблюдая за тем, как бледная, фарфоровая кожа медленно приобретает пунцовый оттенок. Вертит руками перед лицом, ощупывает его, ощущая под кончиками пальцев вроде бы живую плоть. До зубного скрежета сжимает челюсть на запястье. Укус наливается кровью, и тоненькая струйка юркой змеей бежит вниз, смешиваясь с потоком льющейся сверху воды. И снова ничего. Больше не чувствует ничего. Спит, пялится в окно, двигается из угла в угол на автопилоте. Поддерживает телесную оболочку в кондиции, не давая ей засохнуть. Неделю проводит в молчании с Энрико, который заходит пару раз за день, принося одну и ту же невкусную еду, наблюдает, как он пьет неизвестные ему таблетки. И снова уходит куда-то, не говоря ни слова. Ему от этих пилюль полегче, но эффект недолговременный. Абсолютная отчужденность от внешнего мира. Телефон зарядить не дают. И всё, что остаётся, это иногда всплакнуть и побиться головой о стену. Он проводит в этой клетке неделю за неделей и, кажется, сходит с ума.***
Пуччи сегодня остаётся в квартире неприлично долго. Он часто отлучается поорать на кого-то в телефон, но делает это на ёбаном ломаном немецком. Какёин далеко не полиглот, так что из всего сказанного знает только «Du bist ein verdammtes Schwein, Junge».«Ты свинья ёбаная, парень».
В моем элитном лицее было пару немцев по обмену. Они учили меня материться. Когда Пуччи возвращается обратно, он непривычно дёргается, злиться. Падает на кресло и чешет затылок. Сверлим друг друга долгими, пронизывающими взглядами. Развернувшись на пятках, следую в уборную, чтобы успокоится и привести свои нервы в порядок. Я думал, что смогу сдержать себя, что буду холодным и равнодушным. Но одного лишь «я видел его с Натой на точке покупки» достаточно, чтобы зажечь фитиль бомбы замедленного действия. – Ты куда собрался? – кидает мне в спину, пытаясь звучать как можно безразличнее. Меня раздражает этот контроль. – В туалет мне можно сходить без твоего разрешения? Быстро юркнув в дверь, прячусь в очередной коробке поменьше, прижавшись лбом, чуть влажным от пота, к холодной металлической поверхности. Делаю несколько глубоких вдохов. Разворачиваюсь. Какой идиот придумал вешать зеркало в ванной? Отражающая поверхность злая и противная. Фыркаю своему отражению, засмотревшись на него на минуту. Иногда, после очередной тусовки, например, глядя в зеркало, я не узнавал парня, глядящего на меня оттуда. А сейчас, подавно. От прежнего Нориаки Какёина мало чего осталось. Растрёпанные выцветшие розовые волосы, чёлка и заросшие виски вместо роскошной шевелюры. Практически полное отсутствие здравия. Острые, резкие скулы на месте когда-то милых, чуть пухлых щёк. Лишь цвет кожи по-прежнему аристократически бледный, местами чуть покрасневший от долгого лежания на своих же руках. Да, фиолетовые глаза, большие и горящие, выделяются на фоне худобы еще сильнее. Нервно кусаю губы, теребя кулон на длинной цепочке. Задумчиво скольжу по нему взглядом. Воровато осмотревшись и защелкнув щеколду ванной, раскручиваю кулон, на деле оказавшийся полым флакончиком с крохотной ложечкой, просто замаскированным под серебряный крестик с резным узором. Осторожнее, главное ничего не просыпать. Зачерпнуть немного белого порошка. Вдохнуть. Повторить еще раз. Спустя пару секунд приятные мурашки бегут по затылку и меня невольно передергивает от холодка, хотя на деле в комнате ужасно жарко. Сердце заряжает галоп, пульс колотит в бешенном ритме и рот наполняется слюной. Мысли тут же встают на свои места, в моей голове уже давно не было всё так упорядочено. Улыбаясь, подмигиваю отражению, пряча тайник в складках темного балахона. Сполоснув руки и шею холодной водой из-под крана, возвращаюсь к Энрико, где он неподвижно сидит на кресле. – Смотрю, ты тут веселишься. – Что? – Нориаки, ты говоришь с наркоманом, у которого срок побольше будет раза в три. Зрачки сейчас за радужку выйдут. Ты охуел? – Тебе тоже невтерпёж что ли? Успел переобуться за это время скорби? – Гони сюда свою цепочку сраную. – Нет. – Я прижимаю кулон к груди, будто это самое ценное в моей жизни. Признаться, в данный момент, так оно и есть. – Не отдашь эту хуйню, не расскажу кое-что. – Энрико Пуччи теперь ёбанный шантажист? – Как хочешь… – Он деловито отвернул лицо, встал и собирался уйти, как я всё же не выдержал. – Говори уже. – Я кидаю этот сраный кулон. Всё равно нихуя не осталось. – Нориаки, у меня для тебя есть приятный или не очень сюрприз, – огласил Пуччи, срываясь с места. Он нервно бродит из стороны в сторону, будто думая, говорить или нет. – Есть дело. Можно заработать. – О-о-о… – Какёин вскинул брови и по-тупому заулыбался. – Будем стоять у костёла и собирать милостыню? – Поверь, Нориаки, я бы скорее согласился на это дерьмо. – Так что тогда? – Энрико весь трясётся. Я сразу понял, что такая тряска не совпадала с его яростной беседой до этого. – Когда ты сам последний раз то принимал. Пуччи по привычке огляделся по сторонам, затем достал пакетик с белым порошком и потряс им перед моим лицом. – Это последний. Народ резко прикрывают. Копы решили «прошерстить» район перед весной и похоже, мы все в заднице. В том числе и твои лекарства. – Ты и мне лекарства покупал..? Пуччи посмотрел на меня с долей брезгливости: – Всё не так просто, как ты думаешь, Какёин. Я закладчик. – И-и-и..? – Нашу лавочку прикрыли сегодня. – Что ты предлагаешь, не могу понять? – Район теперь держит папочка Наты. – Фу, блять. Не произноси это имя. – Не время брезгливости, Нориаки. Нужно будет провернуть одно дело. Нагадить кое-кому и за одно набраться кэша. – Если это не касается «насрать под двери НаТоЧке», то, прости, мне насрать. Лучше от ломки умиреть. – Касается напрямую. – После этих слов я поежился. Он вроде бы не успел сделать ничего плохого, а эта затея уже не говорила ни о чём хорошем. Конечно, во всех речах Пуччи висела некоторая недосказанность, и возможно он подразумевал гораздо больше, чем говорил. Но пока ничего не понятно. – Именно из-за таких, как она, умер и Дио. Они продолжают продавать испорченный товар, а у людей просто нет выхода. – Скажи уже, блять, нормально, к чему ты клонишь. – Совершим маленькое ограбление. Поставка будет годной, в неплохом клубе. Героин, кокаин. Всё чистейшее. Шумиха, гам. – Вдвоём, блять? – Конечно, нет. Не довольны многие. За это время мне пришлось знатно потрудиться, чтобы выбрать тех, кто не совсем дошёл до грани и не скрысит при первой же возможности. Начнётся толкучка. Эти долбоёбы хотят объявить что-то важное для своего круга. Ну, знаешь, и выпить, и бабла заработать. Потянется пол города. – Это уже, нахуй, похоже на какой-то криминал. Зачем я там вообще? – Нориаки, мир без денег именно такой. Или ты хочешь подыхать тут ещё быстрее? Ты разведёшь шумиху. – Каким образом..? – Объявишь себя новым наркодиллером. Я засмеялся в голос. – Энрико Пуччи. Я ебаный студент. Ты издеваешься? – А ещё наркоман, болен лейкемией, тебя послала нахуй любовь всей твоей жизни, ты приёмный… – Спасибо, я всё понял. – Ночью выходим. Будь готовк тому, что придётся драться. – Ты шутишь? Я стакан еле держу. – Мы поможем, чем сможем, твоя задача – красиво пиздеть, чтобы мы успели выбрать, кого ёбнуть первыми. – Я немного в шоке. – Привыкай.***
Когда мы вышли с Энрико из подъезда на улицу, нас встретила дикая метель и толпы парней. Среди них затесалось пару девушек, но, думалось мне, они скорее всего они были взяты лишь для того, чтобы было кому сказать о «шухере». Народ разношёрстный, но всех объединяло пару вещей: зрачки по радужку, скрипящие челюсти, желание въебать и объебаться. – Это он? – К нам вплотную подошёл парень с блондинистым ирокезом. Он был типичным панком в моём понимании. О многом говорила бита с гвоздями в его левой руке. Парень помахивал ей время от времени. – Да. – Выдавил Энрико, давясь дешёвой сигаретой. – Вы готовы пойти на это? – Мы своих не бросаем. Тем более за Дио. – Пуччи заметно погрустнел, но виду особо не подал. Лишь его блестящие глаза говорили о многом. – А ты… Вроде как был связан с тем парнем… Как же его… – Не надо. – Энрико стал за меня. Его худое тело теперь казалось самой крепкой стеной. – Да ладно… Ебаться с парнями это нормально, но, если они оказываются самыми настоящими пидорасами... Короче, котёнок, не ссы. Пизди побольше, а мы своё дело сделаем. – Мне глубоко плевать на это. Но никакой, слышишь. – Я не помню, как оказался перед Пуччи, но мне хватило доли секунды, чтобы оказаться лицом к лицу с этим парнем. Уж слишком он был напорист, слишком напоминал характером Его. – Никто не имеет права называть меня ебучим котёнком. Ты понял, нахуй? – Люблю таких. Может..? – Хватит, блять, этого. Мы сейчас опоздаем, пока вы тут сюсюкаетесь. – Пошли. – Парень подмигнул мне, от чего я покривился, но, посмотрев на повеселевшее лицо Энрико, решил промолчать и пойти следом. – Сегодня, крошка, такси-мотоцикл. – Я поеду с… Но Энрико уже оказался у кого-то за спиной на сидении. Мороз усиливался и не оставалось ничего, кроме как сесть к этому придурку. – Мы въебём и ему, обещаю. На. – Он без спроса открыл мой рот и положил марку под язык. – Ни о чём не думай. От чего-то от этих слов мне стало больно, но я лишь кивнул и надел шлем.***
Повсюду мелькали разноцветные яркие огни, посылаемые прожекторами на разгорячённую толпу людей. Их тела извивались, содрогались в ритмах бьющей по ушам музыки, тёрлись друг о друга. Молодые девушки, пьяные парни, подростки – не важно. Они чувствовали возбуждение, они чувствовали друг друга. А алкоголь, бегущий по венам вместе с кровью, усиливал эти чувства многократно. В воздухе витал запах травки. Кажется, простояв мы тут ещё немного, мне бы для кайфа хватило и этого. Энрико обернулся. К нам приближались четверо массивных парней в чёрном, одно из них, в народе называли «вышибалой». Уж слишком пёстрым был наш коллектив с колюще-режущими игрушками, чтобы не привлечь внимания. – Эй, что тут забыли? Катитесь, нахуй, нарколыги. – Зарычал первый – мужчина лет тридцати пяти с обветренным лицом и выцветшими усами. Чуть сзади него шёл молодой парень с «чемоданчиком счастья», на вид не старше двадцати, за ним тучный мужлан с большим пивным животом и замыкала процессию непонятного возраста личность, обладавшая узким скошенным лбом и длинными руками. Все они должны были передать товар, за который банда за мной, я уверен, готова была умереть. – У нас есть разговор к Нате, – презрительно выдавил Энрико, поворачиваясь, чтобы махнуть белобрысому за мной. Он кивнул в ответ и громко свистнул, от чего остальные сбились в кучу, окружив моё тело. Стало трудно дышать. – Наш лидер хочет задать ей пару вопросов. Возле охранника образовались ещё трое. Эта четвёрка подошла вплотную, усатый схватил Пуччи за плечо: – Ты что, не понял? Какой нахуй лидер? Вместо ответа Пуччи ударил его тыльной поверхностью кулака в печень и в солнечное сплетение. Мужчина согнулся, отступая на шаг. Удивительно, как в таком хилом на вид парне, было столько силы. Кажется, это что-то большее, чем просто жажда крови. – Блять, это засада! Что за хуйня?! – Крикнул один из поставщиков, замечая, что его обходят со спины трое из нашей стаи. Белобрысый вложил мне в руки свой кастет, шепнув: «напугай, немного». Я сглотнул. Перед моими глазами чётко рисовалась картинка того, как этот мудак ебался с Натой и я взорвался. Кровь ударила в голову быстрее, чем я ощутил хоть какие-то остатки чувства самосохранения. От жара в действие пришла и марка, ударяя в сердце: «ломай, нахуй». Я сжал железную рукоять и вышел вперёд, раздвинув окружавших меня парней. – Не одной же элите брать на лапу, верно? – Нервная улыбка исказила моё лицо. Челюсть заходила ходуном. – Я ещё раз повторяю. У нас деловая встреча с главным поставщиком этого района. Не окажете честь провести меня и моих друзей? – А может отсосёшь у меня? – Выдавил охранник. Он попытался бежать, но был схвачен за грудки и возвращён на место, к моим коленям. Эта власть вскружила затуманенную голову. Я рванул кастетом вперёд со всей силы, даже не прицеливаясь кулаком. В челюсти у того что-то хрустнуло, мужчина упал. Я развернулся и заулыбался Энрико. Тот одобрительно помахал головой, как будто мать похвалила ребёнка за хорошо рассказанное стихотворение. Ко мне ринулся жирный мужлан. Белобрысый встретил его боковым ударом ноги. Толстяк двигался медленно, еще не успел набрать скорость, поэтому удар отшвырнул его. Он приложился к стенке, шумно выдохнул воздух и снова рванулся в бой. Усатый тоже очухался, теперь он создавал угрозу, с другой стороны. Отступать было некуда. – ЭНРИКО, УВЕДИ ЕГО С ОСТАЛЬНЫМИ, МАТЬ ТВОЮ?! – МЫ, БЛЯТЬ СВОИХ НЕ БРОСАЕМ! Энрико оттолкнулся от меня и всадил каблук в солнечное сплетение толстяка. Это его остановило, он упал и больше не поднимался. Настала очередь последнего, длиннорукого. Он сжал кулаки и раскачиваясь из стороны в сторону, словно боксер на ринге, пошел на Энрико. Тот врезал ему по черепу вскользь, брызнула кровь, но оппонент не отреагировал, пытаясь достать серией ударов обеими руками в голову и по корпусу.«Какёин, если вдруг, бей, не думая. Будто бы это самое мерзкое, что ты видел. – Весело проговорил Куджо, направляя мою руку на невидимую мишень. – Если ты не амбал, это не значит, что не выйдет вломить, как следует.
– Ну, у меня же есть ты.
– Я не всегда смогу быть рядом. Давай, попробуй ещё раз. Потренироваться никогда не плохо».
Я, потеряв все остатки мозга, успел подскочить. Врубил ему в зубы, послышался треск. Но вместо того, чтобы упасть, тот ударил меня по скуле. Казалось, я совсем не чувствую боли. Моя голова мотнулась в сторону, автоматически я увернулся от следующего удара. В дополнение ко всем своим прелестям противник одинаково хорошо владел правой и левой рукой. Я присел, пропуская удар над головой, скользнул под руку и локтем изо всех сил врезал по позвоночнику. Это наконец подействовало. «Вышибала» замычал, упал на колени, потом медленно завалился набок. Остался один усатый. Он держался осторожно, и в то же время раскованно, обнаруживая навыки уличного бойца. Его глаза скользнули к лестнице вниз. И он метнулся туда, как самый последний трус. – Ну, что, пора порешать вопрос. – Сказал блондин, потрепав меня по голове. – Неплохо бьёшься. Учил кто-то? Я ухмыльнулся: – Тот, о ком не стоит говорить. Прищуренные глаза его сузились, превратившись в игривые щелочки, на скулах заиграли желваки и он молча отошёл назад, уступая мне дорогу. Я же, как-то слишком гордо подняв руки вверх, указал всем идти следом. Мы спускались вниз и с каждым шагом я чувствовал злобу, которую был уже не в состоянии подавить. Энрико что-то кричал мне рядом. Но белобрысый отталкивал его, мол, «да, давай посмотрим, что будет», просовывая между моих губ сигарету. Пуччи прекратил любые попытки осадить мой пыл, когда перед нами осталась последняя дверь. Все напряглись. Дверь была слегка приоткрыта, но музыка ревела и оттуда. Кто-то крикнул: «ГОРЬКО, ЗА БУДУЩЕЕ НАШИХ КУДЖО И НАТОЧКИ!» Я держал дверь слегка приоткрытой, но после этих слов, что-то во мне оборвалось. – Нам нечего терять, Нориаки. – Белобрысый рядом уже был готов сам открыть эту чёртову дверь, но в следующее мгновение я сам толкнул дверь ногой и перепрыгнул через порог, схватил первого попавшегося «гостя», толкнул его на силуэт, возникший в полутёмках. Рефлексы остаются рефлексами – человек в рядом поймал падающее на него тело. И тотчас получил сокрушительный удар в лицо. Теперь музыка слегка притихла. И вся наша банда предстала взору остальных. Его глаза замерли на моих. Он прижимал эту блондинку к себе, смакуя её губы. Той зимней холодной ночью я не больше не вижу солнце. Я задыхаюсь в собственных мыслях. Боль съедает меня, душит, сдирает кожу.«Только люби меня, только люби до дрожи».
В моей голове больше не поют дифирамбы о том, какой Джотаро Куджо прекрасный. И пускай, даже сейчас, я был бы рад задохнуться на его плече, я оставляю слёзы где-то в районе грудины. – Как-то не честно выходит травить людишек, не думаешь, Ната? – Я продолжаю смотреть в его глаза, пока он чуть отстраняет Нату. – Да, ладно, мы тут ненадолго. Не хотели мешать вашей семейной радости, но, честно говоря, как-то похуй. Мои глаза размывают те «наши» картины. И я бы помолился, чтобы Джотаро так и остался стоять ступором и пялиться на меня и на бешенных людей сзади.«Только не уходи до утра, не уходи, пожалуйста».
Мои зубы скрипят. Руки искусаны, исколоты. А сердце прожжено бычком. Ната начинает трястись, как тупая кукла. Она смотрит на Джотаро и на других гостей. С другого входа вваливаются запыхавшиеся поставщики с чемоданами и орут что-то невнятное, но, когда замечают нас, затыкаются и, опять же, все пялятся на Куджо, который одним своим лицом выражает «я в ахуе». – Какёин, что ты делаешь? – Пищит Ната, сжимая руку Куджо. – Как ты вообще ввязался в это?! – Видишь ли… – Я скользнул безразличным взглядом по чёрной рубашке Джотаро, по широкопалой руке, которая разжала руку Наты, по зачёсанным назад тёмным волосам и произнес глухим невыразительным голосом: – Видишь ли, я пропащий наркоман, которого ебали по приколу. И мне очень нужна доза. А вы этого не даёте. Мне и моим друзьям нужен чистый товар. Что? Думаешь простой скот не пойдёт на таран? – Но ведь можно договориться по-другому. Нориаки, это самоубийство. У нас толпы. Мы… – почти вежливо продолжала визжать она. – Ты ничего не добьёшься. – Тут же твой Куджо. Твой лучший друг. Белобрысый повернул моё лицо к себе и поцеловал в засос. Я оторопел, но он одними глазами проявлял спокойствие. Нихуя себе, способ успокоить. Я оторвался от него, было гадко. Но панк лишь ухмыльнулся и дрожью в пальцах развернул моё лицо в сторону, где стоял Джотаро. Тот не выражал никаких эмоций, кроме глаз, кричащих «сейчас кто-то умрёт». С чего это вдруг у тебя такая реакция? Я с расстановкой процедил: – Такому мусору как мы не дотянуть до вас, конечно. Но, из божьей воли, мы опустим вас, Ваше Величество, до нашего собачьего дерьма. – Хватит этого цирка, Энрико. – Обратился Джотаро к стоящему за мной Пуччи. – Вас не хватит и на пару тройку наших людей. – Иди-ка ты нахуй, Джотаро Куджо. – Я смог снова перевести его взгляд на себя. В это время, охранники главного поставщика района медленно приближались к нам. Мои ручные псы с обеих сторон дёргали ногами, им оставалось только кинуть кость вперёд. Этой костью стал мой уклон от подлетевшего мужика в чёрном, я пропустил первый удар мимо себя, зато второй – грубым сапогом по голени достиг своей цели. Мужчина дернулся от боли и врезал мне по скуле. Я почувствовал, как из носа снова потекла густая кровь. – Вперёд, блять!!! В этой мешанине меня бросало из одной кучи народа в другую. Свет начал гаснуть. И видимость сошла на нет. Краем глаза я увидел, как Нату вытолкали пару людей, она что-то неразборчиво кричала Куджо, но тот продолжал смотреть на меня. Моё наблюдение отвлёк какой-то подлетевший бугай. Я рванулся вперед, к нему. Кастет рассек кожу на лице, из раны брызнула кровь. Мужчина, отступил. Я вытер левой рукой лицо и слизнул с нее кровь.«Лицо Какёина приняло совершенно зверское выражение. Залитое кровью, оно было похоже на маску, а оскаленный рот обнажал прокуренные клыки, желтые словно у старого пса. Я продолжал смотреть на него, решая в голове мировую войну. Сдаться, помочь, умереть и больше не мучаться».
– Какёин, очнись, блять?! – Кричащий Энрико вывел меня из транса. – Хватай эти два чемодана и беги к нам домой. – Я НЕ БРОШУ ТЕБЯ?! – ТЫ ДО… – Пуччи не успел договорить. Он тоже играл в гляделки со стоящим на одном месте, Куджо. – ДОЛЖЕН ЗАБРАТЬ ЭТО. БЕГИ, МАТЬ ТВОЮ, ТЫ… – Его сбил какой-то человек сбоку. – Я?! – Я сжал чемоданы руках, мотаясь головой из стороны в сторону. Куджо начал двигаться танком в мою сторону. Он сбивал всех со своего пути, не глядя свои это или чужие. Куджо снова увернулся от удара и встретил противника коленом в живот, не отрывая от меня взгляда. Он словно так же, как и я, ничего не чувствовал. Из-за таких гляделок, я, теперь, и сам был в шаге от того, чтобы не получить ногой. От неожиданности я зажмурился, но, не почувствовав удара, раскрыл глаза и увидел Куджо, который поймал ногу на захват, вздернул и сам ударил ногой в ответ. Он целился в промежность, но попал в бедро. Мужчина подпрыгнул на одной ноге, его кулак пролетел возле лица, не достав самую малость. Джотаро выпустил ногу и изо всех сил дал кулаком по ребрам, вложив в удар всю массу тела. Я замер, будто это из меня выбили воздух. Рот мой приоткрылся, глаза вылезли из орбит. Я покачнулся и начал отходить назад, мотая головой. Вся эта агрессия испарилась, как только Он оказался рядом. – Что, испугался? – Куджо подошёл вплотную, отбивая нас куда-то ближе к выходу. – Ты охуел?! – Я хотел прокричать ещё что-то, сотни проклятий, но пальцы Куджо коснулись холодной щеки, а на губах его заиграла горькая улыбка. И мне успело показаться, что о нее можно порезаться, если случайно коснуться. Но Джотаро не дал проверить, наклоняясь ниже и прикасаясь к моим губам. Я, правдами неправдами пытался отбиваться. Его пальцы запутались в выкрашенных волосах, и наши губы сплелись воедино. Поцелуй дурманил сознание сильнее, чем любой наркотик, и я, на секунду поверил, что у меня реально – шизофрения. – Беги. Быстро. – Что ты делаешь, Куджо?! Объясни мне?! Но Джотаро ничего не говорит. Сносит с дороги очередного обдолбанного панка. Кто-то уже успел добраться до 3 чемодана, брошенного посреди комнаты, и растерзать его. Куджо выволакивает меня через другой вход, он ведёт меня за шиворот по ступенькам, наверх. Я дергаюсь и собираюсь снова уже кричать, но влажные губы выбивают весь воздух из легких одним прикосновением к собственным губам. Длинные и изящные пальцы медленно проникают в тело, и мне (не) хочется это чувствовать, потому что стыдно, неловко и, кажется, больно. Он мычит и кусается, пытается вырваться, но все тщетно. На удивление, мои руки не дают и шанса на спасение. Тело себя не контролирует, я проигрываю сам себе. Но разум всё же проясняется все больше с каждым новым движением, и, когда мои губы отрываются от Нориаки со смущающим хлюпом, Какёин пятится, предпринимая еще одну попытку меня оттолкнуть. Я со всей силы отрываюсь от него, пытаясь остановить себя же. Оба, потные и уставшие, мы долго приводим дыхание в порядок. Морозный ветер берёт своё и жар сменяется диким холодом. – Так нужно, Нориаки, – Куджо обвивает руками талию Какёина и притягивает к себе, вновь не давая вырваться. Он позволяет себе закрыть глаза. А Нориаки захлебывается возмущением, но когда сталкивается с умиротворенным взглядом, то ненадолго замолкает. – Ты ёбаный мудак, Куджо!? – Нориаки все же неуверенно нарушает тишину, рассмешив своим вопросом темноволосого. – Ты же, блять, не пидорас, а?! – Ты слишком легко повёлся на этот пиздёж. Не кажется? – Все же приоткрыв глаза, отвечает вопросом на вопрос Куджо. – Мне, типа, надо было продолжить глотать это дерьмо, пока ты бы не убил меня, чтобы прогнать..? – Тихо мямлит Нориаки, сгорая от неловкости и обиды. Куджо ненадолго задумывается, после чего пожимает плечами. Наш конченный диалог прерывает барабанная дробь в дверь. Где-то вдалеке начинает орать полицейская сирена. — Беги, как сказал, Энрико, к нему домой. Я все равно тебя найду, — поцеловав Нориаки в висок, Куджо крепче прижимает к себе растерянного парня и, наконец, отпускает. И Нориаки бежит, сломя голову, как самый преданный пёс. По дороге то плачет, то смеётся и нихуя, совершенно ни черта не понимает.