Я ел тебя глазами и поперхнулся слюной.

— Переломов нет, но ушибы сильные в правых плече и ноге. Да и головой нехило приложился, возможно, сотрясение мозга, но это выясним уже когда проснётся. Сделаем рентгенографию, да и в общем-то, вы сами знаете, коллега… Никаких документов с собой не было, как очнётся выясним имя, родственников, обратимся в полицию, — монотонно и устало после ночной смены вещает врач в белом халате, держа листы с первичными анализами, пока Чу Ваньнин, сложив на груди руки, так и стоит неподвижно, слушая. — Хорошо, что вы привезли его сюда, выглядит мальчишка так себе… — упоминает доктор, намекая на потрепанный уличный вид пострадавшего. — Но, Чу Ваньнин, оплата лечения- — Беру на себя, не о чем переживать. Спасибо. Сообщите мне, как он проснётся, — сухо отвечает Ваньнин, кутаясь в свой белый халат и, дожидаясь тяжёлого вздоха и кивка врача, отходит, чтобы наконец присесть на скамью. Юный медик оглядывает себя, замечая, как испачкался белый костюм кровью и грязью, а затем откидывает голову назад, встречаясь макушкой со стенкой. Веки тяжеленные, закрываются сами, но стоит только прикрыть глаза, как со стороны слышатся громкие шаги и знакомый голос, вынуждающий выпрямиться: — Юйхэн! Пришёл, как только смог, операция была. Что случилось? Ты весь в крови, — обеспокоенно подбегает Сюэ Чжэнъюн, на котором всё ещё операционная униформа, даже грязные перчатки снять не успел. Мужчина, у которого в свои учебные годы практиковался Чу Ваньнин, озабоченно оглядывает его на заметные травмы, подходя ближе. — Это не моя кровь, всё в порядке, — мотает головой парень, вздыхая и собирая растрепавшиеся волосы в высокий хвост. — Что произошло? Сегодня ведь не твоя смена. — Домой возвращался, на… на моих глазах мальчика сбили, лет двенадцати-тринадцати. Оказал первую помощь, вызвал скорую, он сейчас в этой палате, — кивает Чу, и хирург тут же оборачивается на дверь в палату, а затем, складывая кулаки на талии, продолжает внимательно слушать, нахмурившись. — Все расходы беру на себя, так что- — Не глупи, я оплачу, если тебе это так важно. Имя? Родственников вызвали? Чу Ваньнин встаёт с места, убирая руки в карманы, качает отрицательно головой, опуская взгляд и поджимая губы. У него в груди гадко тянет, жалобно ноет. Дворовых детей, без родителей, видно сразу. Он ведь и сам сирота, едва ли не узнает, от того и было так паршиво. Конечно, это только догадки, но в горле ком такой паршивый, что вряд ли парень ошибается. И Сюэ Чжэнъюн точно по спрятавшемуся взгляду всё читает и понимает, опуская плечи и обдумывая. Этот юнец всегда был такой — воспринимает всё всем телом и всей душой, каждой частичкой тела переживает, доводя в первую очередь себя. — Я понял. Постараемся всё же найти членов семьи. Ты молодец, Чу Ваньнин, поезжай домой, я обо всём позабочусь. Если что наберу, ты только после ночной. Выспись, — мягко убеждает мужчина, натягивая на губы лёгкую ухмылку. — Я лягу в соседей палате, — всё же гнёт свою линию Чу Ваньнин, отходя в сторону двери. Он останавливается уже в проёме, кусает губу и супит брови, размышляя и чувствуя, как тревожно сжимается сердце в груди. — Ну, как знаешь. В тусклом больничном коридоре царит ночная тишина, перебиваемая редкими, тихими разговорами врачей, оставшихся допоздна, а ещё глубоким дыханием Ваньнина, что всё же оборачивается к старшему. Нет, он просто не может оставить всё как есть. — Цяньбэй, у меня будет к вам одна просьба… — начинает Чу Ваньнин, вызывая удивление в поднятых бровях Сюэ Чжэнъюна. Они оба хорошо знают — юный медик никогда ни о чем не просит своего наставника и друга. От того у последнего сейчас начинает сосать под ложечкой в осознании, насколько всё серьёзно. — Я понимаю, что прошу многого, но, пожалуйста, позаботьтесь о мальчике. Я не прошу невозможного, просто помогите ему найти своё место. Не все уличные дети и до пятнадцати доживают. — Неужели ты так привязался к нему, Юйхэн? — без и тени насмешки, искренне спрашивает врач, вставая чуть ближе. Лицо Чу Ваньнина всё ещё остаётся холодным, отстраненным, но бегающие карие глаза опускаются к чистому, кафельному полу, ища ответ на вопрос. — Тебе не о чем беспокоиться, я сделаю всё, что смогу. — Спасибо. Я и сам бы, но вы знаете… Мне нужно уехать в Корею, — поднимает взгляд Ваньнин, цепляя пальцы в замок и придерживая дверь плечом. — Конечно, я понимаю. Самолёт завтра? — в ответ на свой вопрос мужчина получает кивок, а затем улыбается широко и дружески бьёт худощавого парня по плечу, оставляя на халате отпечаток от грязной перчатки. Тут же виновато руку поднимает. — Извини, забыл… И, да, я не прощу тебе, если ты забудешь о нас. Пиши, звони, приезжай. Понял, шиди? Чу Ваньнин улыбается в ответ. Слабо, едва заметно, но искренне, ощущая тепло в плечах и в груди. Он редко когда может положиться на кого-то, но не в этом случае. Завтра парень вылетит из страны со спокойной душой, зная, что здесь, в Китае, всё будет в порядке. Его очень долго не будет на родине, и дело не только в хорошей, предложенной должности в Корее. Чу Ваньнин, по пути в аэропорт, смотрит на свои пальцы, которые держат телефон, и чувствует слабую дрожь в них, а затем — редкую, пугающую невозможность разжать и подвигать ими. Не то чтобы с самого рождения жизнь была справедлива по отношению к Чу Ваньнину, рано оставшемуся сиротой, на попечении своего дедушки, что и толкнуло его к медицинскому образованию. Но последнее, что от этой жизни ждал Ваньнин, так это удар поддых — потеря возможности заниматься любимым делом, а в «светлом будущем» ждёт теперь только одно — он сам, прикованный к постели. Медик-инженер выиграл в лотерею. В самую настоящую русскую рулетку. Не каждому повезёт в свои двадцать четыре найти у себя болезнь, которая в большинстве случаев настигает людей ближе к шестидесяти годам. — Вы шутите? — слышится голос за дверью палаты, немного нервный и удивлённый. Чу Ваньнин пока тяжело воспринимает корейскую речь на слух, но следующее он понимает: — Паркинсон в двадцать четыре года? Где этот бедолага? — В палате, сонбэ. — Быть такого не может… В следующую секунду дверь в его палату, где Ваньнин в больничной пижаме сидит на кушетке, держа ровно спину, заходит врач, встречаясь с напряженныи взглядом карих глаз, в которых и намёка нет на «шутку». Доктор рассматривает его, как самый настоящий экспонат, начинает закидывать классическими вопросами, к которым Чу, как медик, был готов. Были ли в роду заболевания, сколько анализов делали и как давно это обнаружилось. Всё, что написано в мед. книжке, но зачем-то нужно уточнять. А затем ещё полгода обследований, диагностики, анализов, чтобы на бумажке стояло несколько печатей, а в личном деле — диагноз. Чтобы каждую неделю посещать сначала врачей, отмечаться, затем групповую, бесполезную психотерапию. Чу Ваньнин глубоко сопереживает тем старикам, что встают в середине круга с трясущимися конечностями, хвалят себя за маленькие победы, но легче ему от этого не становится. Просто не может стать с осознанием, что в какой-то момент он превратится в это. В человека, не способного встать без чужой помощи, истекающего собственными слюнями, потерявшего способность чётко говорить, после — думать. Поглощение деменцией. И всё это после бесконечных таблеток и специальных физических нагрузок в войне за нормальную жизнь. Чу Ваньнин смотрит в глаза своего лечащего врача, понимая, насколько удачлив. Первая стадия проявляется в среднем к тридцати пяти годам без лечения. Вторая — через пять лет. Полное заболевание — к шестидесяти. Он же с ранней симптоматикой едва ли доживёт до спокойной, тихой старости. Уже через лет двадцать пять будет подобен тухлым овощам на забытом складе. Чу Ваньнин смотрит в глаза пожилых людей на групповом сеансе, пустые, безнадёжные и блеклые. Слышит речь этих людей в глубокой депрессии, мечтая убежать как можно дальше, но стойко кивая и понимая. А ещё замечает, как смотрят на них супруги. С усталостью, с нежностью, тяжело или злобно. Разве может хоть кого-то и Чу Ваньнин обречь на подобное? Он только опускает собственную голову, когда лёгкие стискивают в своих крепких объятьях навязчивые мысли. У него и без того характер не божий подарок, а теперь ещё и это. Не сказать, что Чу Ваньнину потребовалось много времени на принятие болезни. Более того, кажется, он всю жизнь только и ждал подобного подвоха. Оплошности в системе его жизни. Того, что накажет его, опустит к самому низу, пробьёт несколько земных слоёв. Редкие месяцы спокойствия, затем очередные эпизоды и вечные медикаменты. Таблетки, таблетки, таблетки. Долгие годы в Корее пролетают настолько быстро, когда занят только собой и работой, что Чу Ваньнину остаётся только с тоской смотреть на Университет, где когда-то учился и преподавал, проходя практику, на больницу, в которой работал, пока не проявились симптомы. Смотреть и вспоминать годы, когда главной целью было создать нечто, что поможет всем нуждающимся в медицине. Сейчас помощь нельзя получить от себя себе же. Прилетев в Китай, с трудом выдержав долгий перелёт на большой высоте, Чу Ваньнин искренне радуется встрече с семьёй Сюэ. С людьми, рядом с которыми уютно. Не чувствуешь тупой жалости или особой осторожности. Ты просто такой же, как и все, и относятся к тебе так же. Только встреча с едва забытым мальчишкой, которому когда-то спас жизнь, так качнул привычный образ жизни, что от тревоги, бегущей мурашками по спине, не по себе. Чу Ваньнин просил позаботиться о нём, но когда ещё давно узнал от Сюэ Чжэнъюна о усыновлении, действительно был шокирован. Однако, спокоен за чужую жизнь. Лишь просил ничего не рассказывать этому ребёнку. И то хрупкое тело, которое он держал на руках, тот сиплый, детский голосок, бессильно цепляющиеся за его белый костюм пальцы. Ничего из этого не осталось. Перед ним уже практически взрослый мужчина, широкий в плечах, в груди, не обделенный ростом. И характером. Настолько же наглый, насколько красивый. С говорящим разрезом глаз, по которым можно понять все эмоции, с детскими ямочками на щеках и широкой улыбкой. С такой улыбкой люди бывают крайне добрые, пока губы не скривятся в опасном оскале, показывая острые зубы. Миловидный, яркий юноша, что в одну секунду может показать истинную натуру, только взглянув своим потемневшим взглядом. Чу Ваньнин сердечно надеется, что в тот момент, много лет назад, не ошибся. Он привёл Мо Вэйюйя в семью Сюэ. Сделал всё, что мог. Не ради того, чтобы тот вырос злым человеком. Хищным и опасным. Но когда Ваньнин смотрит в эти тёмно-лиловые глаза, то с древесным треском в груди отворачивается, осознавая, что самому желанно увидеть в чёрных зрачках блеск. Тот, который он поймал на банкете, увидев на чужом лице самое настоящее желание. Страсть. И это было отвратительно. Настолько гадко с его стороны, как старшего, смотреть на когда-то спасенного им ребёнка, видя перед собой столь крепкого, сексуального мужчину. Ему легче было бы сломать себе руки и лишиться глаз, чем осознать, что дыхание перехватывает от чужого глубокого голоса, а такие обжигающие ладони, что хватают с силой, хочется чувствовать дольше. Потому что это неправильно до режущего под желудком чувства мерзости к себе. До желания убежать как можно дальше, ибо обожжет, оставит неизлечимые раны. Только Чу Ваньнин сверкать пятками не стремится, раз ему пришла в голову такая глупость, как предложить Мо Жаню сотрудничество. Он наблюдает за парнем, что хозяйничает в его мастерской, точно у себя дома, и оказывается так поглощен своими мыслями, что не слышит ничего вокруг. Смотрит на оголенные руки с крепкими мышцами, на то, как пальцы ставят перед ним кружку с очень сладким чаем, затем поднимает безучастный взгляд, встречаясь с довольной улыбкой. Уже столько дней прошло с того момента, как он выставил в тот вечер Мо Жаня за порог собственной квартиры, не позволив оказать себе медицинскую помощь. Прогнал, почувствовав себя слабым, беспомощным, когда Мо Вэйюй потянулся к аптечке и стал настаивать. Встреча с асфальтом оставила ушибы и ссадины на руке и бедре. А Мо Жань на следующий же день заявился в аудиторию, выделенную Ваньнину университетом как под мастерскую, с целым пакетом сладостей. Чу Ваньнина едва в дрожь не бросает от контраста — он видел совершенно недовольный и раздраженный взгляд, когда закрывал двери, а утром вновь встретился с каким-то неосязаемым ухаживанием, с ямочками на щеках и дружелюбный тоном. Что из этого искренность? К чему такое отношение к человеку столь злому, резкому и неприятному, как Чу Ваньнин? — Спасибо, — тихо говорит мужчина, принимая чай. Горячая кружка согревает ладони, вечер сегодня выдаётся весьма сложным и прохладным. Обещали не самую приятную погоду на этой неделе. — На здоровье, — кивает Мо Жань. — Уже шестой час работаем, вы даже не ели. Пугающая забота, словно прикармливание птенца, которому вот-вот свернешь шею и отправишь в кастрюлю. Словно Мо Жань прячет нож внутри улыбки — Не страшно. — Точно, чуть не забыл… — хмыкает Мо Жань, садясь на соседний стул и ударяя себя ладонью по лбу. — Чу Ваньнин, я поискал немного информации, поспрашивал и составил начало плана для программы. Сегодня вечером вышлю вам документом. — Хорошо, — отвечает мужчина, откладывая кружку с чаем в сторону. Невозмутимо и коротко. Чу Ваньнину действительно отчасти приятно внутри за ответственность к работе, но как и своего студента, что после обучения подбился к нему помощником в Корее, мужчина просто не привык хвалить за что-то. Работа есть работа, а прямые обязанности либо выполняешь хорошо, либо просишь помощи людей опытнее и учишься. Лишние слова ни к чему, лучше отплатить действиями. Ваньнин задумывается об этом, держа в слегка трясущихся пальцах паяльник, которым ему нужно припаять проводки в своей перчатке. Он вовсе забыл снять её с руки в тот день, когда чуть не угодил под машину, и та сначала столкнулась с асфальтом, а после с чужим лицом. Приходится чинить, но от внимательного взгляда со стороны только больше натягиваются нервы стальными струнами. Не то чтобы Чу Ваньнин был против наблюдательности Мо Жаня, но порой это переходит все границы. Мужчина привык работать один, в тишине, без лишних раздражителей, но последнее время над ухом слишком часто мелькает чужое, шумное дыхание, слышатся неуместные вопросы и эта… Эта пристальность в хитрых глазах, следящая за каждым его движением руки. Больной руки, что то дёргается, то замирает в невозможности двинуться. Тремор с ним уже давно, иногда становится легче, но привыкнуть к этому с такой детальной работой невозможно. Несмотря на отстранённость и свою манеру поведения в обществе, Чу Ваньнин всегда отличался своим вспыльчивым нравом, от чего ему порой стыдно. Но именно из-за этого характера, из-за вспышек злости порой хочется сжечь всю мастерскую к чёртовой матери, когда рука дёргается в сторону, портя всю работу. — Чу Ваньнин, сходите со мной на свидание. Рука вздрагивает. Паяльник едва не падает из рук, и Ваньнин автоматически хватает наконечник ладонью, тут же отскакивая и шипя от резкой, обжигающей боли. — Твою мать! Мужчина разжимает ладонь, что от такого напряжения теперь вовсе лихорадочно заходится, и в аффекте злости даже не мчит к раковине, к холодной воде, только резко разворачивается и смотрит на Мо Вэйюйя так, словно тот на его глазах кошку придушил. Мо Жань тоже подскакивает с места, подходит ближе, опуская голову и не зная, куда деть руки, то ли хмурится, то ли глядит из-под густых ресниц виновато, но нарывается на ядовитый крик: — Проваливай! Что за привычка говорить под руку? — Чу Ваньнин… — Уходи, сегодня ты тут уже не нужен! Ваньнин от боли тихо стонет, морщится, но возвращает сердитый взгляд в чужое лицо, чувствуя, как заходятся на собственных скулах желваки. Честное слово, если Мо Жань сейчас не испарится, не провалится сквозь пол или не растворится в стенах, горящий огонь в груди мужчины миной взорвётся, и всё обрушится на парня. Но Мо Жань или слишком смел, или отчаянно глуп, раз сам откладывает в безопасное положение паяльник, а затем хватает Профессора Чу за кисть пострадавшей руки, тянет в сторону, к раковине, несмотря на ругательства, так неподходящие Ваньнину, и то, как упорно отбивается мужчина. Мо Вэйюй выкручивает кран ледяной воды на полную, сует туда тонкую ладонь, и даже дует почти неосознанно на покраснение, скручивая пухлые губы трубочкой. — Я сказал тебе уйти. Что за тупые шутки? — Мне жаль. Простите, Чу Ваньнин, — он промывает его руку даже с какой-то нежностью, о чём мужчина старается не думать, ведь это не то растапливает ледник внутри, не то поджигает его керосином. — Но я не шутил. Я серьёзно приглашаю. Склонившийся над раковиной парень поворачивает к нему голову, смотрит снизу-вверх щенячьим взглядом, то ли требуя, то ли прося, и большим пальцем по кисти проводит, по косточке, пытаясь успокоить. Глаза у этого человека очень выразительные, красивые и глубокие, и уголки губ всегда чуть приподняты, словно говоря о том, какой их хозяин озорник. Ваньнин плохо помнит, как выглядел тот мальчишка, которого он из-под колёс практически вытащил, но что-то осталось от него в этих то мягких, то грубых чертах. Чу Ваньнин руку вырывает. А Мо Жань этой же рукой получает такую затрещину, что самому мужчине больно. Снова хрипло стонет, а затем быстро отходит, отправляясь к аптечке. Набухший кровью орган в груди пробивает кости рёбер, раздрабливает. Какое, чёрт возьми, свидание? Какое «серьёзно»? Это так смешно, что обидно до горящих глаз! Неужели это кажется Мо Жаню смешным? Молодой парень, ещё двадцати пяти нет, а зовёт на свидание его, страшного и старого инженера, что погряз в запахе металла и моторном масле. Неужели со стороны не видно, как его потрясывает, как его конечности замирают, не двигаются? Сразу же видно — больной. Или в этом и смысл? Подбился под бок с первого дня знакомства, лишь бы поиздеваться. А может, Сюэ Чжэнъюн проболтался о том, кто спас его тринадцать лет назад? Вот Мо Жань и чувствует перед ним долг. Это ещё хуже. Чу Ваньнину не нужна благодарность, не нужно, чтобы ему что-то доказывали. Гнев захватывает такой, что мужчина, открывая аптечку, едва не ломает крышку от коробочки, дыша расширенными ноздрями так яростно, словно вот-вот пойдёт пар из ушей. Мо Жань точно не чувствует его состояния, подходит ближе, перехватывая из его рук мазь с бинтами. — Позвольте, Чу Ваньнин, это моя вина… — Да, твоя! Что ты себе позволяешь? — отскакивает Ваньнин, взрывается динамитом, сжимая кулак здоровой руки. Из карих глаз молнии сверкают, наконец, давая понять парню, что тот переходит границы. — Я тебе что, шаонюй? Или тебе заняться нечем? Не приходи сюда больше, пока не будет готова программа, ясно? Слова жёсткие, ледяные, как зимние сосульки, что острым наконечником врезается прямо в область живота Мо Жаня. Тот рот захлопывает, сжимает челюсть, и кадык у парня нервно дёргается. Он выдыхает воздух резко, опуская на стол мазь с бинтами, а Чу Ваньнин видит, как темнеет чужой взгляд. Мо Жань обходит профессора, хватая свою лёгкую куртку со спинки стула. Ваньнин не оборачивается, только слышит, как хлопает дверь аудитории. Боже, почему стало так сложно после того, как он вернулся в Китай? Эмоции стихают нескоро. Даже вечером, у себя в пустой квартире, что почти без мебели, со скучными, бежевыми стенами, Чу Ваньнин всё ещё прикрывает раздражённо веки при воспоминании о сегодняшнем дне. У его ног вьются коты, прося ласки, и он гладит мягкую шерстку левой рукой, глядя на правую, перебинтованную. Ожог не сильный, схватил паяльник весьма слабо, но кожа всё ещё горит. Сам виноват. Глупо с таким опытом напрочь забывать про безопасность. И Мо Жань. Неужели действительно у него больше нет дел, кроме как приходить ежедневно в чёртов университет, просиживать с ним эти несчастные семь часов? Он не занимается программами дома, притащив с собой ноутбук. Нет, Мо Вэйюй солнечно улыбается, садясь за его, Ваньнина, рабочий стол, пока тот занят проектом. И болтает. Без умолку. Задаёт вопросы, рассказывает о своём детстве, о Сюэ Мэне, о том, как бросил учёбу и подался самостоятельно изучать программирование. Никогда не упоминает биологических родителей или родственников, но делится впечатлениями о фильмах, которые Чу Ваньнин не видел, особо ярко выделяет такие произведения как «Каратэ-пацан» и «Голодные игры». — Чу Ваньнин, а если бы мы были в «Ходячих мертвецах»? Сериал такой, о зомби. Не смотрели? Вы же инженер, вас бы до последнего держали… А я, наверное, умер бы, спасая вас от зомби, пока вы разрабатываете вакцину… — Дурак. А на обед Мо всегда ест острое, а Чу Ваньнину приносит пресное. Не покупное, сам готовит. И готовит Мо Вэйюй отлично. Идеально по вкусу, так, что во рту тает, а от запаха слюна набирается. И со сладостями всегда угадывает, принося каждый день что-то новое. И всё это пугает до жути. Помощник у Чу Ваньнина парень забавный, но молчаливый, работают они так, словно отдельно, но друг друга понимают. А вот к настоящей компании мужчина не привык. Ему нечего ответить, когда Мо Жань смеётся и шутит, нечего сказать о фильмах, а про книги, которыми он увлечён, парень не знает. Да и делиться впечатлениями Чу Ваньнин не находит подходящим. Диалоги редко когда строятся, состоя в основном из дискуссий или монологах младшего. И это страшно, потому что Профессор Чу привыкает к шумному фону за работой, привыкает так питаться и порой слушать чужую музыку, если Мо Жаню становится скучно за работой в тишине. А ещё парень взял манеру убираться у него в мастерской. Не так, чтобы найти ничего нельзя было, а так, чтобы у всего имелось свое место. Чтобы не спотыкаться о механизмы и не вдыхать пыль. Чу Ваньнин не просил, но и отговаривать не стал. Мо Жаню необязательно работать с ним в аудитории, но тот приходит и на следующий день после инцидента, чем удивляет до горящих ушей и тяжело бьющегося сердца где-то в горле. Сказать лишнего, выгнать человека, прекратить общение — это всё легко для Ваньнина. А вот когда после его криков приходят с улыбкой на лице, со сладким кофе и любимым лакомством, словно ничего и не было — оказывается тяжело. Но Чу Ваньнин не прогоняет. Молчит, уходит в себя за работой, слушает чужие рассказы, но не гонит, ощущая где-то между рёбер вязкое тепло и трепетный страх. Человек ко всему привыкает. Отвыкание — вот она, пытка. Но ещё больнее, если появляются какие-то надежды и надуманные собой ожидания от человека, общение с которым под угрозой как утренняя роса Потому что людям оправдывать ожидания несвойственно. А вот выкидывать из себя, вытаскивать из зоны комфорта, провоцировать на злость — весьма по-человечески. Потому что и через день Мо Жань приходит. С цветами. С большим, прекрасным алым букетом, которому вовсе не место в грязной мастерской. И Чу Ваньнин просто замирает с каменным лицом, не зная, как реагировать. — Это вам, Профессор Чу. Они очень сладко пахнут. И так каждый день ещё несколько недель. От фруктов до цветов, от долгих взглядов, которые невозможно игнорировать, до тихого шепота над ухом и предложения поужинать. — У вас очень красивые руки, Профессор Чу. — Вы вкусно пахнете, Гэгэ. — Я искренне восхищаюсь вашими знаниями, Чу… Ваньнин. — Позвольте обработать вашу ладонь, Профессор. Порой Чу Ваньнину кажется, словно он недостаточно себя наказывал в прошлом, раз в настоящем выдумал себе Мо Жаня. Доброго и внимательного, с хитрым глазами и ухмылкой, не обещающей ничего хорошего. Запах у парня не просто приятный, имеющий одеколон и напоминание дождя… пахнет Мо Жань опасным непониманием его мыслей, наглостью и чем-то ещё, тёмным, желанным и таким, от чего нужно держаться как можно дальше. Это тот мальчишка, жизнь которого Чу Ваньнин спас. Мальчик, которого лучший друг считает сыном. И последнее, что Ваньнин ожидает от мерзкого себя — это неконтролируемые сны с хриплым, низким шёпотом и грубыми руками. До холодного пота на спине, покрытой родинками, до дрожащих острых коленей и желания смыть с себя не просто сон, а кожу, стереть и снять с себя, вытащить всё, что есть внутри, лишь бы не чувствовать себя таким испачканным. Полмесяца с начала работы пролетают медленно, очень заметно. И с каждым днём буря в душе поднимается так же сильно, как ухудшается перед очередным обострением самочувствие. _____ Мо Жань ловко обходит кристальные лужи, растекающиеся по асфальту после ночного, буйного дождя, прячется от сильного ветра в лёгкой куртке, но упорно бережёт пакет с покупками, прижимая его к груди. После ливня все ещё немного покрапывает, погода в этом месяце поменялась резко и нагло, готовясь к осени. Парень чистыми кроссовками наступает в грязь, когда сворачивает в сторону входа в университет, наспех вытирает ноги о ковёр у двери, влетает в помещении и кивает сидящему охраннику. Тот более не задаётся вопросами, кто таков и зачем припёрся, знает, что тот якобы практикуется у Чу Ваньнина. Только вот самого инженера Мо Жань в мастерской не застаёт. Аудитория закрыта, стучался — бесполезно. На часах — двенадцать дня, Ваньнин обычно приходит к десяти, а если занят, то изредка даже предупреждает. Мо Жань садится на подоконник окна, что напротив двери, и несколько раз набирает номер телефона мужчины, но сталкивается только с одинокими, долгими гудками. От этого нехорошо тянет под желудком в противном предчувствии. Может, у того очередной поход в клинику, вот и не пришёл? Но почему тогда не отвечает? Зол или обижен? Но Мо Жань последнюю неделю едва ли делает хоть что-то, что может выбить из колеи. Старается. Вызвать эмоции хочется до дрожи в бёдрах, только вот перед глазами все ещё чужая обожжённая рука, из-за которой даже совестно, на удивление. — А-Жань? Что-то случилось? — слышится на другом конце трубки нежный женский голос, и Мо Вэйюй напоминает себе на днях заехать к семье. — Тётушка, Проф-… Чу Ваньнин. Он не отвечает на звонки, не знаете случайно, он не в больнице? — Нет, мы не связывались. Не переживай, наш Юйхэн редко когда пользуется телефоном, позвони ему позже. Извини, дорогой, я наберу тебя к вечеру, у нас операция на носу. — Да, конечно. Позже Мо Жань звонить не собирается. Нутром чувствует — что-то не так. Ваньнин вчера весь день был бледен и особо молчалив, если это вообще возможно. Работал медленно, то и дело стараясь присесть, что профессору вообще свойственно не было, ещё и ушёл пораньше, хотя обычно уходит домой только к десяти вечера, пока что-то да не закончит. И парень упорно старается настроиться на то, что бы оставить, дождаться ответных сообщений, просто забить и заняться своими делами. Но вот уже спустя полчаса стоит перед знакомой квартирой. Мо Жань долго и упорно стучится в чужую дверь с номером «748». Только вот ответа всё равно не получает. Он ещё несколько раз звонит Чу Ваньнину, затем тяжело вздыхает и утыкается лбом в дверную поверхность, пока не замечает, что та странно пошатывается, словно закрыта неплотно. Он опускает густые брови, отходит и опускает руку на ручку, дергая на себя. Та поддаётся с лёгкостью, вызывая не то укол радости, не то расстерянный стук в груди. Какого черта у мужчины дверь открыта? Что случилось? Воровато оглядываясь по сторонам, Мо Жань тихо заходит внутрь, закрывая за собой дверь. В квартире — мёртвая тишина, и только большая рыжая кошка встречает его внимательным взглядом. Мо Вэйюй отвлек её от вылизывания короткой лапки, смотрит виновато и пожимает плечами. Извини, рыжая бестия, что вломился в твою квартиру. — Чу Ваньнин? — негромко зовёт Мо Жань, скидывая кроссовки у двери и проходя в гостиную. Но ни там, ни на кухне никого нет. Он уверен, что поступает неправильно, приходя без приглашения, но убедиться, что с мужчиной всё в порядке сейчас важнее. Пульс стучит в висках и сердце нервно бьётся до потеющих ладоней от всей ситуации, от того он не может просто уйти, оставив всё как есть. Парень опускает пакет на обеденный стол, а затем проходит в коридор, тихо ступая на носки и двигаясь в сторону приоткрытой двери в самом конце. За ней находит просторную спальню, тёмную от плотных штор, не пропускающих дневного света, и почти пустую, лишь с высоким матрасом в виде кровати в углу. А там — огромный комок пышного одеяла, свернувшегося калачиком. То, что под ним кто-то есть — понятно. Мо Жань видит, как приподнимается одеяло от глубокого дыхания. Это заставляет выдохнуть с облегчением. — Чу Ваньнин? Вам стоит закрывать входную дверь… — Зачем ты пришёл? — рычит из-под одеяла мужчина, вызывая неконтролируемую улыбку в уголках глаз. — Вы не отвечали на звонки. Я беспокоился. Вы заболели, Профессор? — негромко спрашивает Мо Вэйюй, проходя в комнату. Говорить громко в этой квартире вообще кажется неуместным, эта тишина будто в стену впиталась, крича лишь о том, чтобы соблюдали покой. Комната, наполненная запахом Чу Ваньнина, от чего-то априори не кажется неуютной, но Мо Жань не разглядывает чужую спальню, уперевшись взглядом в босую стопу, выглядывающую из-под одеяла. Тонкую и изящную. Возле неё спит кот, встреча с которым уже была в прошлый раз. Тот самый Тасянь Цзюнь, уродец со странной кличкой, что поцарапал его, как будто охраняет сейчас своего хозяина. Просыпается мгновенно, зло зыркая на чужака своими золотыми глазенками. — Проваливай. Мо Вэйюй был бы не Мо Вэйюйем если бы сейчас просто ушёл. Парень качает головой, скидывая куртку и со странным замиранием внутри подходит к спальному месту, сглатывая. Неожиданно эта тишина, это шумное дыхание и хриплый голос кажутся чем-то более интимными, чем физическая близость. — Вы плохо себя чувствуете? Может, вас отвезти в больницу? Ответа не поступает, и Мо Жань, сжимая губы в тонкую полосу, садится на матрац, так, словно ему это позволено. Тянет руку, замечая высунувшуюся голову, и опускает ладонь на чужой лоб, заставляя Ваньнина вздогнуть. Но Чу только сжимается дальше комочком, уходит от прикосновений и молчит, отворачиваясь сильнее. — Кажется, у вас температура. Вы пили лекарства? Кушали? — Не хочу, — тихо бурчит Чу Ваньнин, напоминая капризного ребёнка, и Мо Жань лишь наблюдает за ним, не зная, что должен чувствовать. Это выглядит… Беспомощно. Спутавшиеся влажные волосы, спрятавшееся в руки лицо и редкое шмыганье носом. Тело, худое и покрытое пуховым одеялом, слабо дрожит, и Мо Жань изламывает брови. Он не испытывает жалости, это что-то иное, тягучее и мягкое внутри. Тоскливое до желания обнять, неуместное до ощущения, что нужно просто уйти. Мо Жань облизывает губы, думает над тем, что сказать, но в итоге только опускается головой на свободную подушку, ложась рядом. И это тоже ощущается странно. — Может, это переутомление. Или всё же простудились… Ответа снова нет, только плечи дёргаются, от чего в грудной клетке щемит. Это ощущается сразу — чужое отсутствие сил, иначе его уже ударили, стоило бы только нарушить личные границы и сесть на чужую постель. Мо Жань даже дышать старается тише, снова заносит руку и убирает с лица Ваньнина темно-каштановые пряди, ощущая влагу на тонкой коже. Слишком много вопросов, желаний и непонятных чувств. Но уходить точно уже не хочется. Хочется повернуть к себе его голову, заглянуть в покрасневшие глаза и хотя бы попытаться понять. — Я приготовлю вам ужин чуть позже, хорошо? — Как хочешь. И это не просьба уйти. И только из-за этого так хорошо внутри. Но Чу Ваньнин двигается ближе к стене, сжимается сильнее, и они лежат вот так ещё какое-то время, пока Мо Жань, разглядывающий маленький, оголенный участок тонкого плеча, не тянет руки, чтобы обнять этот комок за талию, притянув к себе. Он утыкается носом в макушку Чу, вдыхает запах свежести и яблони, замечая, как замирает в его руках Ваньнин, пускай и не отталкивает. Мо Жань упорно обдумывает и ищет ответ внутри себя, что же он сейчас испытывает? Слишком непонятно. За всю свою жизнь он особо ни о ком не заботился, в детстве — пытался выжить, в юности — просто… Был. Проживал один день за другим, старался учиться и зарабатывать, чтобы обеспечить себе будущее. Он не задумывался о будущей семье, детях, предпочитал не завязывать серьёзных отношениях, потому что люди быстро разочаровывают. Становится скучно в какой-то момент. Он умеет ухаживать, умеет проявлять внимание, но чтобы ощущать желание согреть и обезопасить — впервые. Вскоре Мо Вэйюй чувствует, как расслабляется в его руках тело, перестаёт вздрагивать, а чужое дыхание выравнивается. Он проверяет, уснул ли Чу Ваньнин, и, поняв, что это так, просто застывает, склоняясь над крепко спящем. Аккуратный нос Профессора Чу покраснел, под глазами залегли тени, и выглядит мужчина болезненно. Этот человек, настолько принципиальный и недосягаемый, холодный, словно его ни клинком, ни копьем не проткнуть Уязвимый… Хоть сейчас протяни руку и коснись, наклонись и поцелуй, попробуй на вкус, узнай, какого касаться своими губами этой тонкой, бархатной кожи. Мо Жань сглатывает, дергая челюстью. Не об этом сейчас. Не сейчас. Он не может быть настолько скотиной, чтобы приставать к спящему и больному. Даже если тот настолько сексуально облизывает свои пересохшие губы, откидывается головой назад, вытягивая лебединую шею, сглатывает, от чего кадык дёргается, и иногда постанывает от тяжести состояния. Не настолько, чтобы перейти к действиям, но позволить себе наблюдать за этим ещё недолго может. Это то ли самое настоящее наказание, то ли рай для глаз и воображения. И мешает в минутном наслаждении разве что дикий котяра, вцепившийся клыками ему в икру! Мо Жань тихо шипит, тут же скидывая животное с постели, и взмахивает рукой, заставляя паршивца убежать. Нашёл с кем яйцами меряться! Парень недовольно слезает с постели, чтобы за следующий час успеть напоить Ваньнина лекарствами и сваренным лёгким бульоном. Тот даже практически не просыпается, пребывая то в лихорадке, то в полудрёме, только пытается отбиваться, пока Мо Жань прижимает горячего мужчину к груди, усаживая между своих ног и, оглаживая пальцами свободной руки мягкие волосы, вливает в него лекарства. — Прекрати, — тихо и сонно шепчет Чу Ваньнин, кривится от горькости во рту, пытаясь отвернуться. — Нужно выпить лекарство. Вы молодец, Ваньнин… — его имя Мо Вэйюй произносит почти только губами, тот и внимания не обращает, снова проваливаясь в сон после того, как парень преподносит к его губам чашку со сладким чаем, чтобы запить гадкий привкус лекарства. — Скоро станет легче. Я, конечно, не медик, но рос среди них. Когда лицо Чу Ваньнина принимает расслабленное выражение, а руки, которыми тот вцепился в кисти Мо Жаня, опускаются, парень кладёт его голову на подушку, накрывая тело одеялом. Ему ещё нужно приготовить ужин, это заставляет встать и с каким-то непривычным, спокойным чувством оставить больного одного. Становится приятно где-то на губах от того, что позаботиться получается. На кухне, в поисках других, более эффективных таблеток, Жань копается в том шкафчике, что, видимо, давно уже принял тяжкую участь аптечки. И находит самые разные препараты, но нахмуриться заставляют только седативные и психотропные, названия которых вспоминаются из курса медицины. Мо Жань выпрямляет плечи, глядя на коробочки таблеток в своих руках, задумывается об этом и просто хочет понять: что же за человек этот Чу Ваньнин? Недосягаемый, молчаливый, но вспыльчивый. Со своими зверями в голове, со своими тайнами. Привлекательный настолько же, насколько и может показаться отталкивающим. Спросить напрямую — не вариант, можно только лишний раз по лицу получить, от того Мо Жань решает поговорить с дядей при первой же встречи. Даже если его это совершенно не касается. Отложив все таблетки, Мо Вэйюй прислушивается к звукам из спальни, но Чу Ваньнин, кажется, крепко спит, от того стоит такая гробовая тишина. В его квартире не то чтобы было некомфортно, Мо Жань просто привык к большей заполненности пространства, от того даже порой теряется. Но что-то всё же тревожит на подкорке сознания, что-то новое и неосознанное. Однако, парень, вставая за плиту, точно уверен в правильности собственных действий. Он должен быть сейчас здесь — всем нутром чувствует.