Патронус судьбы

После вчерашнего отказа Маклагген весь день смотрел на Гермиону волком. Не разговаривал, не подходил, не пытался кинуть очередной сладкий комплимент между строк. Если парень надеялся, что Гермиону будет мучить совесть, и голос в её голове заговорит: «Ну так же нельзя, он мучается! Эх, бессовестная!», то его надежды не оправдались. От такого поведения прилипчивого однокурсника Грейнджер было ни горячо, ни холодно. Скорее, отлегло от сердца, и день она провела более-менее спокойно. Благо, Кормак не начал истерить, как вчера по поводу отказа такому «восхитительному парню, как я». Однако под конец занятий он дал знать о своей затаившейся обиде. Стал наговаривать однокурсникам всякую чушь. Мало кто верил, но были и особы, подобные Лаванде, которые с удовольствием это разносили по школе. — Вот козел! — первое, что услышал Нотт, читающий Превращения у камина. Последнего урока у них не было. Парень мгновенно поймал ее недовольное лицо: сдвинутые брови и сверкающие молниями глаза. С девичьих уст даже сорвалось пару матерных слов. Нотта это не удивило. Все они люди, даже правильная Грейнджер. Девушка, скинув каблуки, уселась в кресло и закрыла лицо руками. — Что случилось? — Теодор придвинулся ближе, отложив на время учебник. — Этот идиот разнес по школе замечательную историю о том, как мы вчера с ним целовались, — голос ее подрагивал от ярости. Надо же такую чушь выдумать. — Вот урод, — усмехнулся Тео. — Это он так мстит за отказы? — Да уж, настоящий мужской поступок, — подумал он, — просто потрясающий. — Видимо. — В прошлые разы такого не было. — В этот раз я дала ему ложную, как в последствии оказалось, надежду. Скажи честно, — и поддалась вперед: между ними осталось ничтожно маленькое расстояние, — я зря вчера это ему сказала? Парень не надолго растерялся. Она было слишком близко, а вопрос — слишком неожиданным. Первое, что слизеринец попытался сделать — это держать себя в руках и не опускать взгляд ниже прекрасных глаз напротив. Пару секунд он помедлил, а затем ответил: — Он бы по-другому не отстал. У тебя, лисенок, просто не было выбора. Знал бы Нотт, что самообладание покидает не его одного. Ярость вновь перехватило это накатывающее неопределенное чувство, которое в последнее время её страшило. Гермиона глубоко вдохнула и, перебросившись еще парой фраз с Тео, поднялась на второй этаж, направившись в свою комнату. В голове эхом звучало одно единственное слово — его лисенок, сказанное так обыденно, будто это прозвище уже крепко-накрепко связано с ней пару лет точно. Гермиона задумалась, глядя на Черное озеро: как мило звучало это обращение по сравнению со вчерашней пошлой «принцессой» Маклаггена… *** Вечером после ужина Гермиона и Теодор по обычаю сидели в гостиной у камина и читали. Яркие язычки пламени играли друг с другом в салки, заставляя подсохшие поленья разгораться все сильнее. Их приятный треск, щебетанье птиц, летающих над озером, ловящем закатные лучи, запах чая, булочек с корицей и шоколада заставляли с головой окунуться в эту приятную атмосферу. Из приоткрытого окна тянулась прохлада апрельского вечера и близлежащего водоема. Каждый вдох был наполнен чем-то приятным. Каждый миг откладывался в памяти. От историй, прописанных великими авторами, их оторвала сипуха, постучавшая клювом в окно. Гермиона мигом впустила сову и, отвязав свёрток и кинув в мешочек монетку, отпустила ее на волю. Нетерпеливо развернула послание дрожащими от волнения руками. «Дорогая Мисс Грейнджер, Приносим вам свои извинения. Эта поездка вновь ничего не дала. Ваши родители так и не смогли ничего вспомнить. Мне очень жаль, Гермиона, но боюсь сделать уже ничего не получиться. Всегда к вашим услугам, Доктор С. Майрон» Ком сожаления и бесконечной обиды на себя встал посреди горла. Взгляд застлал туман соленых слёз, а грудь болезненно сдавило. Рыдания рвались наружу, но Гермиона не хотела плакать при Тео. Как бы близки они не были. Она не любила плакать при людях. Совсем. Судорожный вздох… Выдохнуть без болезненного всхлипа не удалось. Бросив свиток на стол, Гермиона, не оглядываясь, взбежала по лестнице. Хлопок дверью сопровождался громким плачем, который девушка уже не пыталась сдержать… Теодор сразу понял, что произошло. Он был в курсе всех попыток Гермионы вернуть родителям память. Прочитав очередное послание, парень откинулся на спинку дивана. Да, он не имел права брать его без ее разрешения, но ничего поделать с собой так и не смог. Сердце его сжалось, а перед глазами очутился образ Гермионы, зажимающей рукой рот, чтобы не расплакаться прямо на месте. И как бы он не хотел, оставить ее одну просто не мог. Наполнив стакан прохладной водой, парень поднялся по деревянным ступеням. Волнение накатывало с каждой секундой. Его становилось все больше, а слов поддержки все меньше — они с каждым шагом покидали мысли. Приблизившись к дубовой двери, Тео услышал то, чего слышать бы не хотел совсем. Так больно ему было последний раз, когда ужасные кошмары заменили спокойные сны, и каждую ночь приходилось либо просыпаться в холодном поту, либо опрокидывать, не задумываясь, целый флакон Зелья сна без сновидений. Громкие рыдания Гермионы резали ножом по его сердцу. — Она даже не смогла наложить Заглушающие чары, — тихо сказал он сам себе. — Или просто не посчитала нужным… Собравшись с силами, Тео три раза стукнул в дверь. Плач резко прервался, слышались лишь всхлипывания, но ответа не последовало. Нотт решил, что может позволить себе хотя бы заглянуть к ней. Девушка сидела в позе лотоса лицом к окну, уткнувшись в большую подушку. Она дрожала, словно осиновый лист. — Гермиона, — позвал он робко, но мягко, — можно? Она шмыгнула носом и кивнула, видимо, пересилив себя. Нотт знал, что девушка старается контролировать эмоции, а в таких редких случаях прячется ото всех, справляясь в одиночку, разбираясь в собственных мыслях наедине с собой. Теодор перешагнул порог комнаты, поставил стакан на тумбочку и присел рядом. Девушка не поднимала головы. Все так же старалась сдерживаться, зарывшись носом в эту несчастную намокшую подушку, заменяющую плечо близкого человека. — Можешь не сдерживать себя, — сказал он также тихо. И она не стала возражать. Тишину разразил громкий отчаянный плач, перехватывающий дыхание и образующий ком в горле. Тео сомкнул губы. Он вспомнил день, когда потерял маму. Единственное живое светлое существо его детства. Вспомнил, как проплакал весь день напару с отцом. Тогда Теодор в первый и последний раз видел его слезы. Слизеринец понимал Гермиону. По гладковыбритой щеке скатилась крупная слеза. —Посмотри на меня, пожалуйста, — попросил он почти шепотом. Голос дрогнул. Гермиона оторвала заплаканное лицо от подушки. Глаза опухли, пряди прилипли к влажным щекам, по которым одна за другой скатывались крупные слезы. Губы были искусаны, где-то даже кровоточили. Она смотрела на него своими большими глазами. Не зря говорят, что они — зеркало души. Тео смог прочитать всю ту боль, все отчаянье и все те угрызения совести, что она таит в себе. Воспоминания о том дне и вина, которая ее гложет. И Нотт не сомневался, что она увидела еще одну слезу, скатившуюся по его щеке. Он взял ее руки в свои. Маленькие ладошки были на удивление прохладными, дрожали. — Не вини себя, — всего три слова, которые вызвали новый поток слёз. Гермиона уткнулась в плечо Теодора, сжав его большие горячие ладони. Она хваталась за него, как за спасательный круг, словно он — последнее ее спасение в водах бескрайнего океана. Высвободив одну руку, Нотт погладил Гермиону по мягким пушистым волосам, которые так любил. Прижал к себе, чтобы она поняла, что может доверится. — Можешь мне все сказать, ты же знаешь, — проговорил он, когда Гермиона оторвалась от его плеча. — Я н…не знаю, ч…что мне д.делать, — захлебываясь слезами и всхлипами, проговорила она. — В…всё к…кончено, Т…Тео. — Если хочешь, я подключу свои связи, — предложил Нотт. Девушка подняла голову и недоверчиво уставилась на него. — У моего отца кое-какие приятели работают в Мунго. Думаю, не составит труда найти другого врача и попробовать снова, — и не сдержал улыбки, глядя на то, как печаль и отчаянье сменяются огоньком надежды и чистейшей бесконечной благодарностью. Ответа ему не требовалось. Слизеринец все видел в её глазах. Девушка и не собиралась ничего говорить. Неожиданно она прильнула к Нотту, обвивая руками его торс, пряча лицо в изгибе между шеей и плечом. Когда ладошки коснулись его спины, парень выдохнул со спокойной душой, и обнял ее в ответ, уткнувшись в кудрявую макушку, вдыхая такой знакомый аромат вишни и ноток карамели. Груз ответственности возлег на его плечи, но он оставил это на потом. Сейчас самое главное дело — успокоить Гермиону, душевное состояние которой его очень сильно волновало. Слава Мерлину, девушка постепенно успокоилась. Теперь она часто шмыгала носом, но уже не плакала. В объятиях слизеринца Гермиона чувствовала себя в безопасности. И моральной, и физической. И отпускать его не хотелось совсем. — Теперь все хорошо? — он отстранился первым и провел большими пальцами по влажным щекам, стирая остатки слез. Заправил пряди волос и протянул стакан. Девушка жадно пила, будто бы это была не обыкновенная прохладная вода, а настоящий эликсир жизни и спокойствия. — Спасибо тебе большое, — откашлявшись, тихо произнесла она. Горло болело из-за долгой истерики. — Ты всегда можешь ко мне обратиться, лисенок, — и поднялся с кровати. Однако Гермиона его задержала, схватив за руку. — Останься, пожалуйста, — попросила гриффиндорка, понимая, что если останется один на один со своими мыслями, то заплачет снова. — Хорошо, только принесу плед, — и, дождавшись, когда она ляжет, спустился вниз. Мысль о том, что гриффиндорка в нем нуждается, грела его сердце, которое никогда не билось настолько сильно. Когда парень вновь зашел к ней с пледом в руках, девушка уже спала, сложив руки под подушку, и тихонько посапывала. Теодор улыбнулся. Положив плед в красно-золотую клеточку на стул, Тео плотно задвинул светло-серые шторы. Затем подошёл к кровати и, присев на корточки, поправил одеяло. Гермиона крепко заснула спокойным сном. Заправил падающий на глаза локон ей за ухо. Завел будильник на 6:30 и уже было ушел, но решил оставить на прикроватной тумбе кроме будильника и их совместной с друзьями фотографии, сделанной в один зимний вечер, небольшую приятность. Парень снял с полки изящную стеклянную вазу, наполнил ее в один миг безмолвным Агуаменти и, наколдовав большой букет ромашек, поместил цветы туда. Довольно улыбнулся и покинул комнату, даже не подозревая, с какой улыбкой на лице утром его встретит Гермиона.