Истязание

      Ему уже почти четырнадцать. Окружённый блеском богатого дома, он чувствовал себя не в своей тарелке. На шикарной рождественской вечеринке, в позаимствованной мантии из бархатистой, ласкающей кожу ткани ему было как никогда неуютно. Он знал, что ему не место здесь. Северус вообще не чувствовал, что ему хоть где-то есть место.       Несмотря на дискомфорт, он выпятил подбородок и расправил плечи, ощущая прилив благодарности к матери, научившей его окклюменции прошлым летом, после очередной выволочки отца, едва не закончившейся стихийным выбросом у Северуса. Несомненно, у него была предрасположенность к окклюменции — навыку, который, как говорят, не так лёгок в изучении, но сейчас оказался как нельзя кстати.       Он стоял в укромном уголке, в стороне от толпы. Однако Люциус заметил его и подошёл вместе с высоким смуглым мужчиной, с лица которого не сходила приятная улыбка.       — Северус! Ты чего спрятался? Позволь представить тебя другу семьи, — он повернулся к мужчине. — Это Игорь Каркаров, профессор школы Дурмстранг. Игорь, это мой протеже Северус Снейп, весьма одарённый молодой человек, будущий лорд Принц.       — Люциус! — он почувствовал, что краснеет от смущения. — Рад познакомиться с вами, сэр, — и вежливо поклонился Каркарову.       — Будущий лорд Принц? Насколько я знаю, род Принцев угаснет с последним весьма престарелым лордом.       — От моей матери отреклись и выжгли её имя с родового гобелена, сэр.       — Ах, вот в чём дело. Что ж, в таком случае мне очень приятно, лорд Принц, — ответил мужчина, отвечая на поклон.       — Сэр, пожалуйста, достаточно просто Северуса. Я ещё не претендовал на свой титул.       — Будь по-твоему, Северус, но только если ты окажешь мне любезность и ответишь тем же. Меня зовут Игорь.       — Это честь для меня, — он снова поклонился, ненавидя каждую секунду этого фальшивого разговора.       Каркаров кивнул и отошёл к Люциусу, который стоял, непринуждённо прислонившись к стене, и явно забавлялся происходящим.       — Я бы хотел, чтобы ты перестал это делать, Люциус.       — Глупости, Северус! Как только твой дядя умрёт, ты станешь лордом Принцем. Решение семьи важно, но ты последний живой наследник, и твоя кровь — вот то единственное, что имеет значение.       — Я бы предпочёл, чтобы ты говорил о моих способностях, а не о будущем титуле.       — Ну, ну, Северус, в этом нет ничего постыдного. Ты наследник древнего рода, гордись этим, — Люциус пристально взглянул ему в лицо. — Ты не похож на человека, которому весело.       — Мне весело. Но совсем скоро уже придётся вернуться в школу.       — Только не говори мне, что ты всё ещё держишься за эту свою маленькую грязнокровку. — Люциус как будто не замечал его попытки увести разговор в сторону. И всё же Северусу удалось сохранить бесстрастное выражение лица.       — Если ты о Лили, то да.       — Она, друг мой, тебе не подходит. Гуляй с ней, целуйся, если хочешь, переспи… и выкинь её из своей жизни. А потом мы найдём тебе симпатичную, достойную ведьму, чистокровную или полукровку, как тебе заблагорассудится. С добрым именем и положением.       — Посмотрим, Люциус. Мне действительно пора идти, — ответил он, надеясь, что голос прозвучал ровно, а не зло, несмотря на вспыхнувший гнев. Но злился Северус только на себя — за то, что даже после безжалостно резких слов друга он был не способен сердиться на него.       Люциус сделал для него так много, представил его обществу и, хотя всегда с презрением отзывался о Лили, заставил Северуса почувствовать, что его ценят и признают. Оставалось только надеяться, что как только удастся добиться власти и должного уважения, Люциус поймёт его. Как и Лили.       Подойдя к камину, он взял из маленького котелка горсть летучего порошка и чётко произнёс:       — Три метлы!       По дорожке к школе он, как обычно, шёл один, всем сердцем желая, чтобы рядом шла ОНА. Неожиданно на него обрушилось проклятие, и Северус согнулся от боли, а над его головой раздался злобный хохот и женский, неприятно знакомый голос.       — Ты думал, я забуду? Решил, что тебе всё сойдет с рук, ублюдок? — прошипела она.       Он потянулся за палочкой. Идиот! Как он мог так глупо потерять бдительность?       Тогда он впервые в жизни почувствовал БОЛЬ. Оголённые нервы, беспрерывно дёргавшиеся мышцы. Обжигающая боль. Он стиснул зубы, изо всех сил стараясь не закричать. Откровенно говоря, побои были ничем по сравнению с этим. Ему казалось, что с него заживо сдирают кожу. Превозмогая боль, он свернулся в клубок и наконец провалился в темноту.       Боль. Знакомая боль, которую он испытывал столько раз в жизни, что уже сбился со счёта. Она была невыносимой. Она разрывала его, как старый рекламный проспект. Больше не было ни костей, которые можно сломать, ни плоти, которую можно изувечить. Была только БОЛЬ.       Ад. Его личный ад.       Неужели придётся прочувствовать всё, что он пережил, пока был жив? Для этого понадобится целая вечность. Люциус. Почему он слышал голос Люциуса? Он здесь? Нет, его здесь нет. Он один, безнадёжно один.       Мягкий женский голос. ОНА тут? Издевается над ним? Смеётся над его страданиями?

***

      — Поппи! Поппи! — голос не слушался. Гермиона обезумела от ужаса. Что-то происходило, но она не понимала, что именно. Малфой даже не коснулся профессора, она следила за каждым его движением. И определённо не чувствовала присутствия магии. Что же он сделал с профессором?       Она беспомощно наблюдала, как тело перед ней задрожало. Конечности задёргались, и это было похоже на то, словно человек прикоснулся к высоковольтному проводу. Рот открылся в беззвучном крике боли, как в старых фильмах об одержимости демонами. Выгнувшись, Снейп рухнул обратно на больничную койку.       — Поппи!!!       — Что ты так кричишь, девочка? — Целительница вбежала в комнату и тут же всё поняла сама: — О боже!       — Что с ним происходит, Поппи? Что Малфой с ним сделал?       Поппи промолчала, тщательно осматривая пациента.       — Малфой? — наконец спросила она. — Он наложил заклинание?       — Нет, я всё время наблюдала за ним. Что случилось?       — Успокойся, девочка! Посмотри внимательно, как ты думаешь, что происходит?       Гермиона глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, и заставила себя взглянуть на кровать. Глаза застилали слёзы, но тем не менее она наконец заметила…       — Круциатус. Это последствия круциатуса. Но никто не произносил заклинания, — пробормотала она. Внутри всё сжалось от тревоги.       — Разум — забавная штука, дорогая моя. Боже, помоги мне…       — Теперь я знаю, что происходит, и смогу с этим справиться.       — Ты уверена? — спросила Поппи.       — Абсолютно, — кивнула Гермиона. Целительница, кивнув в ответ, снова оставила их наедине.       Она не могла понять, почему профессор так выглядит? Почему его состояние ухудшается прямо на глазах? Конечно, она знала, что, когда его привезли, он был очень худым и слабым, кожа да кости, атрофировавшиеся мышцы едва определялись. Тёмные круги под глазами и выступавшие скулы, всегда заметные, теперь усугублялись истощённым состоянием.       Какая злая магия действовала сейчас? Голова Снейпа запрокинулась, костлявые руки вцепились в простыни, крепко сжимая их, а дрожь продолжала сотрясать его тело.       — Нет, нет, нет. Не навредите себе, профессор! — взмолилась она.       Но по собственному опыту она знала, что он ничего не сможет сделать, чтобы предотвратить это. Даже если бы он услышал её, даже если бы захотел. Его тело снова выгнулось над кроватью, и она тщетно пыталась удержать его, прижимая обеими руками к себе. Удивительно, но для человека в состоянии кожа да кости он был обманчиво силён.       И наверняка свалится на пол, если она что-нибудь не сделает, и быстро.       В отчаянии она всем своим весом прижала Снейпа к кровати, молясь, как бы не переломать ему кости. Особенно те, что остро выступали под тонкой кожей.       Это был первый урок анатомии, которого она не хотела, только не так. Гермиона прижалась лбом ко лбу профессора, взяла его руки в свои. Пальцы дрогнули от его болезненно сильной хватки, но она только крепче стиснула зубы. Гермиона была намного меньше ростом, и её удивило, что профессор больше не казался ей таким высоким и пугающим. В её представлении он всегда был, как башня, но, стараясь удержать дрожащее тело, она обнаружила, что упирается ступнями в его голени, и поняла, что сейчас он не кажется таким уж высоким.       Без сознания, потерянный, существующий вне разума, или наоборот, слишком глубоко погрузившийся в него. Казалось бы, уже унявшаяся дрожь через несколько мгновений началась снова.       Как долго это будет продолжаться? Она так устала.       Он был силён, и ей потребовалось всё, что у неё было, чтобы прижать его к кровати, удержать, не дать пораниться. Потому что если он сейчас получит травму, даже незначительную, он может этого не пережить. Гермионе хотелось уберечь его от такой опасности, Снейп и без того в последнее время испытывал слишком много стресса. Большего она не допустит.       Ей было не так уж важно, что Снейп герой, может, это и явилось дополнительным стимулом действовать, но ни в коем случае не причиной. Просто он не мог умереть, просто… Она не хотела даже мысли допускать о том, чтобы его потерять.       Она очень устала, силы медленно покидали её. Пот выступил бисеринками на лбу и по всему телу, так что влажной стала и пижама профессора. Наконец она утомлённо отстранилась и зарылась лицом в подушку. И когда длинные волосы Снейпа защекотали ей нос и губы, она поняла, что рыдает ему в ухо.       — Пожалуйста, пожалуйста, профессор, успокойтесь, — бормотала она, уже не понимая, отчего так плачет.       Внезапно Гермиона осознала, что Снейпа больше не трясёт. Осторожно приподняв голову, она присмотрелась к нему, но всё, что увидела — те же тёмные круги под запавшими глазами. Однако он наконец перестал дрожать и лежал настолько неподвижно, что она, прижимаясь к нему, чувствовала резкие контуры его тела.       Всего его тела. Всего! Его! Тела!!! Она так испугалась, что моментально перевернулась, так быстро, как только могла, не причинив ему вреда. Всё ещё стоявшие в глазах слёзы упали на его лицо. Гермиона выдохнула. В ней смешались паника, неуверенность, стыд, но вместе с тем она почувствовала облегчение: профессор перестал метаться по кровати, и пусть он был едва жив, тем не менее он дышал, и сейчас этого было достаточно.