This Is the Kingdom – Skillet Чонгук
Королевство Гласс Уставшие ноги беглецов неловко утопают в снегу. С каждым шагом сапоги их погружаются в рыхлую белую крошку, проваливаясь под тонкий слой наледи. Хрипы сбитого дыхания разбавляются хрустом и потрескиванием. Тяжело, и сил с каждой минутой все меньше. Но им нельзя останавливаться. Пока бегут, у них все еще есть шанс. Ночь – их главная помощница, ее надежный покров делает свое дело, а разыгравшийся стылый ветер пургой заметает следы. Еще немного… добраться бы до перевала, а там, рядом с заброшенной пристанью, в неприметной заводи, их уже ждут свои. Погони так и не слышно – значит, можно считать, дело выиграно с успехом. А впереди: там, за перевалом – всех их ждет лучшая жизнь… Бесшумно паря на сильных крыльях, над ними пролетает белоснежный ворон. Тот, что бежит последним, в очередной раз оборачивается – убедиться, что их до сих пор никто не преследует. И со следующим шагом погружается не в снег – в ужас. – П-П-Погоня… – губы движутся, пытаясь вымолвить слово, но голоса нет. Его отнял дичайший страх. Потому что за ними идут. Впереди бегущие товарищи так и не получают предупреждения, но спустя несколько секунд оно им становится не нужно, потому что они слышат. Вой. Протяжный, пронзительный, громкий. Волчий. И на этот раз оборачиваются все до единого. С одинаковым отчаянием, написанным на красных от холода лицах, они смотрят друг другу в глаза. Проходит мгновение, и в мгновении этом они умирают от мысли, что спасения нет, они обречены… но инстинкты все равно кричат им: "бежать!" И они бегут. Бегут снова, неуклюже утопая в сугробах, падая и стеная, дрожа от животного ужаса. Вой все громче, все ближе, сливается с шорохом, с каким по снегу быстро проносятся мягкие лапы. Огромные волки на просторной замерзшей степи в своей родной стихии. Их лохматые темные шкуры сливаются с вечной теменью здешнего неба, а голубые глаза светят холодом, как далекие звезды. Они несутся по снежной пустыне прыткими стрелами, пущенными умелыми руками охотников, чтобы убивать. Охотники здесь же, восседают на спинах исполинских северных волков, ловко правя погоней. Волчьи стражи лишены слабостей и сострадания, им не страшны ни метели, ни вьюги, ни морские бураны. Если стражи преследуют цель, то непременно настигнут ее, и нет вам спасения, если их цель – это вы. Волки быстрые, и беглецов нагоняют за минуту. Берут в круг и под испуганные крики повалившихся в снег на колени мужчин клацают оскаленными пастями. Из пастей этих вырывается сизое горячее дыхание, а еще доносится рокот. Грозный, опасный звук, что может принадлежать только хищному зверю, он прошибает до мурашек и вмиг обездвиживает не только тело, но даже сердце. И кровь леденеет в жилах настигнутых, обреченных на верную смерть. Всадники, что управляют волками, не торопятся спешиться. Без особого интереса они наблюдают, как последние крохи надежды гаснут внутри чужих, затопленных обреченностью глаз. Один из них звонко цокает языком и, как будто смертельно скучая, склоняет голову к плечу. Лицо его до самых глаз скрыто черной повязкой, что защищает мужчину от холода, а взгляд сам – черный, прожигающий плоть неугодных до самых костей и после оставляющий от них обугленные головешки. Густые брови сведены к переносице, и весь его грозный вид еще сильнее пугает. – У вас есть предводитель? С кем я буду разговаривать? Рука одного из них, крупно дрожа, едва приподнимается над головой, а сама голова наоборот опускается к земле, взгляд прячется в примятом снегу у его ног. Всадник на волке снова цокает и нехотя спрыгивает со зверя наземь. Проведя по шерсти животного одетой в черную перчатку ладонью, он медленно идет к мужчине, что так и держит свою руку поднятой. Остальные же с обеих сторон не двигаются и ничего не говорят, ждут. Страж останавливается так близко, что стоящий на коленях мужчина видит носки его грубых черных шнурованных сапог и край длинного плаща с меховой отделкой. От стража пахнет морозом, а еще – чем-то, что в разы приумножает страх перед ним. – Мне и моим братьям не нравится пачкать руки, – звучит ровный голос. Его можно было бы даже назвать красивым, вот только и в нем тоже присутствует это – угроза, что ярко ощущается на языке. Она добавляет безумия рассудку, велит задыхаться от себя и путаться в мыслях. – Прикажи своей падали достать все, что украли. Если утаите хоть что-то, хоть один несчастный медяк, я каждому из вас отрублю по руке – и волкам будет, чем сегодня поужинать. Остальные четверо стражей переглядываются, забавляясь с того, как поспешно неудачливые воры принялись выворачивать карманы, кидая прямо на снег то, что им взбрело в голову украсть, пробравшись в казну. Сопливые, трусливые, жалкие крысы, прямо сейчас в них от слов командира вспыхнула жалкая искорка веры, что если они все отдадут, то, возможно, выживут, не пострадают… На самом же деле, руки им отрезать в любом случае бы не стали: стражи ни за что не будут кормить своих зверей таким старым второсортным мясом. Командир, ожидая, пока чужие карманы опустеют, поднимает голову к черному небу, взгляд его внимательно чертит по зияющей неизвестностью безмолвной темноте, что изредка прорезается радужными танцующими огнями. Выискивает старого друга… и находит. Белый ворон всегда возвращается к нему. Птица опускается на выставленное специально для нее предплечье, а затем перебирается на плечо. Маленькие черные глаза-бусинки устремляются на хозяина, тот кивает. – Сколько мы еще будем их ждать? – говорит ворон грубым человеческим голосом. Он пересмешник – повторяет, что услышал там, откуда только прилетел. За вопросом уже совершенно другим голосом следует и ответ: – Если через десять минут их не будет видно, то отчалим без них. Ждать становится слишком опасно. – Не дайте им уйти, – приказывает командир, ладонью приглаживая оперение птицы, и тут же двое стражей за его спиной уносятся вперед, к перевалу, за которым беглецов ожидают их судно и подельники. Оставшиеся двое стражей спешиваются и подходят ближе, равняясь со своим командиром. Предводитель же, дождавшись, пока все украденное окажется перед ним, наклоняется и подбирает затерявшийся среди монет простой янтарный камешек, внутри которого, залитый смолой, навечно оказался заточен хрупкий маленький цветок. Мужчина усмехнулся. – Улов богатый. Можно до самой старости жить, не зная горестей и бед, на теплых берегах, да еще и детям, наверно, останется… Он присаживается на корточки перед мужчиной, что назвал себя главарем, и без малейшего интереса разглядывает его покрасневшее обветренное лицо. Трусливая собака так и не нашла в себе сил ни разу поднять свой взгляд. Боится, зная, кто сейчас перед ним. – Слышал, ходят слухи, что у посмотревшего в мои глаза я забираю душу, – немного повеселев, произносит мужчина. – Хочешь проверить это прямо сейчас? – Ответа он, как и ожидал, не получает. И произносит следующим уже грубее, серьезнее: – Подними уже свои блядские глаза и посмотри на меня, пока я их тебе не выколол, ты, жадная, жалкая, трусливая свинья! В глазах вора плещется океан ужаса. В нем опустошение, потому что встретиться лицом к лицу с ним – с демоном – это то, чего здесь, на Глассе, боятся сильнее смерти. Любой смерти. Люди здесь суеверны, берегут свою душу, как могут, пусть та прогнившая и не стоит ничего, даже заледенелой гальки у городской пристани. – Всем встать! – зло рычит командир и сам отступает на шаг. Он переглядывается со своими товарищами, кивая, и те бесшумно обнажают короткие, скрытые под плащами клинки. Делают все незаметно, чтобы не пугать скот, приготовленный на убой, раньше времени. Беглецы молчат, кто-то из них тихо плачет – беззвучно шевелятся их губы, а щеки горят из-за того, что на них стремительно покрываются ледяной коркой дорожки, оставленные слезами. Командир волчьих стражей вздыхает. Он снова смотрит на небо, но на этот раз искать там ему нечего, и делает он это больше от скуки. Радужки его глаз, как и зрачки, будто служат отражением нависшей над всеми ними бездне. – Законы нашего государства знакомы каждому рожденному в нем, – начинает говорить, когда опускает взгляд и проходится им по мужчинам, что стоят перед ним. Трясущиеся фигуры пленников, заметаемые снегом, ничего не трогают в его душе, лишь дарят маленькую каплю раздражения. – Мы – граждане Гласса, от первого вдоха и до последнего. Здесь наше начало и наш конец, и никто не смеет покинуть его берегов. Попытающиеся это сделать – предатели. А предательство карается смертью. – Жизнь здесь доступна только богачам! – вдруг выплевывает один излишне расхрабрившийся вор. Он, подняв на мужчину затравленный взгляд, скалится подобно волкам за спинами стражей. – А все мы, простые люди, обязаны выживать! Страдать от голода, от холодов, от демонов, что прячутся в темноте!.. – Демонов? – усмехается командир и видит, как моментально гаснет огонь ярости в чужих глазах, затопляемый страхом. Это кажется совсем немного забавным. Простой народ здесь – в большинстве своем идиоты. Но, быстро потеряв интерес к храбрецу, командир продолжает говорить: – За воровство на Глассе тоже положена смерть. И раз мы, все здесь собравшиеся, наблюдаем и то, и другое, следовательно… Он пожимает плечами, заставляя ворона встрепенуть крыльями, чтоб удержаться. Двое стражей с обеих сторон незаметно приходят в движение, они обступают жертв… Командир медленно снимает с правой руки перчатку и передает ее ворону. Несколько испуганных вздохов доносятся до его ушей, и мужчина усмехается, но под повязкой, что скрывает его губы, никому этого не увидеть. Устремив свой взор на предводителя беглецов, он стремительно приближается к нему и без каких-либо раздумий и колебаний погружает длинные острые когти в его плоть. Ими легко прорывается ткань, вспарывается кожа, и под жалкий крик и бульканье в глотке кровь начинает вязко струиться вниз по запястью. Она горячая и отвратительно пахнет кислым железом. Капли ее также проступают меж распахнутых в ужасе губ, пузырятся, и от омерзения командир отстраняется, откидывая от себя полумертвое тело. Мужчина дергается в конвульсиях, судорожно прижимая ладони к животу, но раны, оставленные когтями, превратили тот в настоящее месиво. Командир, без особого интереса наблюдающий за предсмертной агонией жертвы, видит часть вывалившейся из брюшной полости кишки. Встряхнув испачканной рукой, он наклоняется и загребает ей снега, чтобы очистить, а затем забирает у ворона свою перчатку, снова погладив птицу. Его товарищи тем временем расправляются с остальными, используя обнаженные ранее клинки. Их движения точны и стремительны, неся вслед за собой справедливую смертную кару. Некоторые обреченные, наплевав на здравый смысл, предпринимают попытку бегства, и их настигают волки, разрывая на части зубами и сильными лапами. Вскоре на заледенелой пустоши в живых не остается ни одного осужденного. Смертный приговор им исполнен. – А я уж было думал, что дежурство сегодня пройдет гладко, и на тебе, – ворчит один из стражей, вытирая снегом испачканное лезвие клинка. – Чертовы крысы. Наслушаются сказок про чудесные южные земли от торговцев, а нам потом морозь яйца! – Не плачь, принцесса, – гогочет второй и, подставив подножку другу, валит того в снег, получая следом кучу смачных ругательств. Лисон и Хисон всегда друг с другом ведут себя, как неразумные дети. Повалившийся в снег Хисон встает и, яростно рыча, набрасывается на Лисона, а тот не перестает гоготать в попытках увернуться от злых нападок. Командир же все время этого дурацкого побоища стоит поодаль, там, где его не достанут. В глазах его на этот раз смирение – Боги свидетели, он слишком много раз наблюдал разборки этих двоих. Послала же судьба лучших друзей… – Чонгук, помоги, он сейчас меня проткнет! – кричит ему Лисон, стараясь побороть сильный ветер, крадущий обрывки фраз. – Так тебе и будет надо, сученыш, – отвечает ему Хисон вместо командира, – сгинешь тут в компании этих вот ублюдков. Может, по весне тебя раскопают полярные медведи и обгладают косточки, хоть какая-то будет польза. Чонгук вздыхает. Он снимает птицу с плеча и дает ей улететь, а сам взбирается на своего волка и зарывается в длинную шерсть пальцами. Животное под ним наполнено поразительной мощью, оно глубоко дышит, и своими бедрами альфа ощущает сталь волчьих мышц. Эта сила подкупает его, успокаивает. – Хватит, дома покувыркаетесь. Нам пора возвращаться в город, пока ураган не стал сильнее. Мужчины слушаются и, еще кое-как потолкавшись для вида, расходятся. Быстро собирают украденное золото в мешок и тоже вслед за другом забираются на своих волков. Среди пустошей, из-за перевала, слышится далекий вой, и их звери тут же подхватывают его, задирая вверх крупные лохматые головы и прижимая уши. Все подельники теперь мертвы. – Возвращаемся, – командует Чонгук и дает приказ своему зверю двинуться в путь. Тот переходит на бег, радостно ныряя в зимнюю вьюгу. Двое стражей за спиной командира пускаются следом.***
г. Мирор, столица королевства Гласс Обителью вечной ночи зовется Гласс. Снега тут не сходят веками, а люди рождаются, живут и гибнут, так и не познав, каково это – кожей ощущать тепло солнечных лучей. Некоторые даже и не верят в существование солнца, для них оно – миф. Наверное, так легче живется: невозможно ведь тосковать по тому, чего нет. Вместо раскаленного золотого диска все здесь привыкли видеть на небе радужный танец холодных огней, что разливаются по широкому черному куполу, будто реки. Свет от них подобен мерцанию, в котором вместе сплетаются зеленый, черный и голубой. Он скачет по белой поверхности льда, сея кругом красоту, до которой едва ли есть кому-то дело. Красота эта приелась людям… как и главное, что захватывает их – нескончаемые попытки согреться. Здесь ценят тепло. Здесь тепло – это вся твоя жизнь. Упустишь его – непременно умрешь. Потому в городских домиках-полуземлянках никогда не потухает очаг, потому двери всегда плотно захлопнуты, а у людей на улицах, если что и не прикрыто одеждой, так это глаза. Тьма никого не щадит, особенно не щадит она тех, кто решится ей пренебрегать. Но таких глупцов здесь и нет. Есть, правда, глупцы иные, другого сорта. К примеру, те, кто грезят мечтами о лучшей жизни где-нибудь за морем… И тех глупцов, и других связывает одно: неминуемая погибель. Разве что первых не станет по воле природы, а вторых – по поведению короля… Ледяная стихия не дремлет, не дремлют и волчьи стражи – верная монаршая свита. Жизнь в городе Мирор, столице северного государства, никогда не засыпает. Отсчитывать время при вечной ночи сложно, потому простой люд не следит за тем, когда спать, а когда – бодрствовать. На улицах всегда кто-то есть, а на рынках толкаются торгаши, пытаясь распродать весь товар поскорее и укрыться в тепле. Рыбацкие лодки колышутся в наполовину скованном льдами порту, здесь же рыбаки наспех разделывают улов. Пахнет мерзко, даже сквозь холод. Морской ветер приносит с собой мелкое ледяное крошево, которое, будто мелкие иголки, царапает открытые участки кожи у самых глаз. Непогода что-то совсем разыгралась… – Морозы все крепчают, – хрипит кто-то среди прохожих, что бредут по улице к центру города, на главный рынок. Человек кутается в плащ и сгибается к земле, чтобы ветер не пробирался под ткань. – Недобрый знак, недобрый… – Говорят, что все – демон, – отвечает ему второй, видимо, его товарищ. Сплюнув вязкую слюну им обоим под ноги, он мрачно продолжает: – Годы идут, и значит, то отродье становится сильнее. Здесь для него все условия: нет ни света, ни тепла… Люди пропадают, слышал? – Никак служат ему закуской. – И я к тому. Говорю же тебе – здесь все эти годы творится страшное, и скоро мы сгинем, пойдем на корм королевскому выродку!.. Чонгук невольно становится слушателем чужих разговоров и не может сдержать колкой усмешки. Горожане не замечают, как он верхом на своем звере бесшумно перемещается с крыши на крышу – ночь укрывает их, растворяя в себе, а завывания ветра глотают скрежет длинных когтей по обледенелой черепице. Подобные разговоры – не редкость. Да и как им не быть, когда сам король только и делает, что подкрепляет слухи? Ему это на руку: чем больше верят, тем сильнее боятся, а чем сильнее боятся, тем реже бунтуют. Самому же Чонгуку с этого попросту никак, у него и других проблем хватает с избытком, потому лишний раз в политику родного отца, коим и является ему король Гласса, альфа носа не сует. Ему, в принципе, и не положено: он всего лишь бастард. Волк легко и быстро несется темным призраком по крышам невысоких, занесенных снегом строений. Путь их лежит в самое сердце столицы, где на возвышенности, огражденный ледяными стенами, расположен королевский дворец. Покрытый инеем камень сияет под светом луны и радужных огней. Всполохи мерцания как будто вдыхают жизнь в то, что навеки мертво – безрезультатно, но все равно красиво. От красоты этой, правда, толку никакого нет, здесь никто лишний раз не остановится, чтобы полюбоваться чем бы то ни было: слишком сильна потребность скорее убраться с мороза в тепло. Но Чонгук смотрит. Единственный среди многих других. Он стал частым свидетелем тайн, что хранит в себе Гласс, потому что глаза его останавливались на каждой из них. Торопиться ему незачем… Дозор выдался непростым. Как военачальник волчьих стражей, альфа заступал на дежурства гораздо чаще любого из своих людей, но не жаловался. То было его бремя, обязанность, судьба… и воля короля, которой никто в этом государстве не смел воспротивиться, а если пытался – попытка непременно венчалась гибелью, и никак не успехом. Ловить беглецов, подобных тем, что сегодня, забравшись в сокровищницу и обчистив там один из ларцов, попытались отплыть на чужестранные берега, Чонгуку уже, если честно, приелось. Люди голодали, мерзли, но, что еще хуже – боялись. И боялись они не вечной ночи, а того, что скрывается в ней, под плотным покровом тени и стужи. Верили, что их король заключил сделку с демоном или чего пуще – сам является им. Никто уже долгие годы не видел правителя Гласса, но все были уверены в том, что тот жив, управляет всеми ими из своего дворца и колдует там, держа жизнь каждого глассийца в своих руках. Король Шед Альгар правил уже не один десяток лет, не имел спутника жизни и законных наследников, не подпускал к себе советников и не имел даже придворных. Лишь слуги населяли его дворец, да стражи стерегли безлюдные покои. Король царствовал в одиночестве, тишине и страхе, что чувствовал вокруг себя постоянно на протяжении уже очень долгого времени. Неудивительно, что люди боялись его. Суеверные, необразованные и попросту глупые – они сами придумали страшную, холодящую кровь сказку, будто холода, что ждал их на улице, было недостаточно. Слухи множились, обгладывались, словно вкусные косточки, которые выудили из наваристого бульона, сливались в один. И теперь все знали "правду", какая вышла результатом трудов множества языков. Чонгуку вырвать бы собственными когтями каждый из них… Сказка была такова: Король Гласса, Шед Альгар, не имеющий ни жены, ни мужа, ни наследников, однажды заключил сделку с высшим из демонов. Продал душу, взамен получив бессмертие, силы и безграничную власть над темнотой. Он прогнал с неба Солнце и даровал право занять его место Луне. Он стал чудовищем и настолько растерял всякую человечность, что даже разделил ложе с суккубом, породив адское создание, само воплощение тьмы и кровожадности, какое способно питаться лишь человеческой плотью. Создание это он сделал своим главным прислужником и палачом, не признав в нем законного сына. И теперь то, безымянное, исполняет монаршую волю и забивает жителей Гласса, как скот, чтобы утолить нестерпимый демонический голод. Было время, когда Чонгук, становясь невольным слушателем этих страшилок, смеялся… но теперь смеяться уже перестал. Правда начала пробиваться наружу, не слушая его собственной воли, она обнажалась… Остановившись на небольшой, застеленной сеном площадке, вокруг которой располагались клети, Чонгук спрыгнул с волка и, похлопав его по шее, ощутил, как часто животное дышит. Из пасти свисал розовый язык, но глаза зверя, хоть усталые, смотрели на мужчину преданно и все так же горели во тьме, будто говоря, что волк готов исполнить любую команду. Чонгук любил своего волка, тот был крупнее многих своих сородичей, выносливей и злее, когда дело доходило до кровопролития. Но еще он был не глуп и Чонгуку подчинялся не из страха, как делали это многие, а потому что полностью доверял себя хозяину. – Молодец, Фобос, – произнес альфа зверю на ухо, продолжая гладить длинную шерсть, в которой запутались крупные острые снежинки. – Мы с тобой сегодня хорошо поработали. Теперь нужно отдохнуть, да?.. Иди. Волк без труда понял, чего от него ждут, и побрел к одной из пустующих клеток, что была ему предназначена. Покружив там и обнюхав каждый угол, он, звонко зевнув, вытянулся на лежанке. Сбоку к нему, протиснувшись сквозь прутья, сунулся розовый нос и послышалось радостное поскуливание. Это была Тиана, сука Хисона, что с Лисоном вернулись немногим ранее самого Чонгука. Морда волчицы все еще была испачкана в крови после сегодняшней расправы над бежавшими. Фобос отнесся к ней благосклонно, принявшись вылизывать кровь с ее морды. Чонгук, не удержавшись, хмыкнул себе под нос, качая головой. Волки известны тем, что создают между собой верные пары на всю жизнь, и здесь к шаманам не ходи – все серьезно. – Хоть ты свое обрел, старый друг. Альфа чувствовал усталость, а еще – грязь, смешанную с по́том, от долгого нахождения в одной и той же одежде. И потому, как бы ни ныли мышцы и как бы глаза ни слипались, требуя полагающегося им сна, для начала Чонгук отправился к источнику, чтобы обмыть тело.***
Стены дворца, сделанные из грубого камня, что добывался на юге страны, покрыты слоем блестящего льда. В том отражаются огни сотен факелов, пристроенных на металлических штыках, и отражения, задорно перескакивая через обледенелые грани, слепят глаза. Но дворец, каким бы огромным ни был, полностью не замерзает никогда. Всему виной горячие источники, которые бьют в пещерах прямо под ним. Чонгук уверенно идет длинными пустыми коридорами, спускается по лестницам, разнося всюду эхо своих твердых шагов и не боясь потревожить чей-то покой. Рядом ни одной живой души, только все тот же огонь привычно танцует, заточенный на тех местах, какие ему определены, чтобы когда-нибудь угаснуть, сдавшись вечной ночи. Если подумать, то и люди здесь точно такие же. Чонгук останавливается у одного из источников. Небольшое озерцо исторгает вверх густой белый пар. Мужчина, немедля, снимает перчатки с рук, отбрасывая их чуть в сторону, чтобы случайно не промокли, отстегивает плащ и отправляет тот следом. Заведя руки на затылок, развязывает узелок и снимает с лица повязку, а затем раздевается полностью, оставаясь нагим. Молодое, полностью голое тело его наполнено силой, твердые мышцы играют под перламутровой кожей, и кое-где на ней можно разглядеть темные ниточки вен. Чонгук хорош собой, некоторые даже смеют говорить, что красив: чего только стоят эти большие серьезные глаза, густые брови и черные, как смоль, волосы, что он всегда собирает в небольшой хвост, позволяя, однако, курчавой челке упрямо спадать на вечно нахмуренный лоб. Лишь одно его теперь портит. Лишь одно начинает не на шутку волновать. Он снова обращает внимание на свои руки и старается, чтобы дыхание осталось ровным. Казалось бы, пора уже как-то принять, свыкнуться… Чернота успела подняться до середины предплечий. А началось это с год назад, когда Чонгуку исполнилось двадцать. Тонкой черной нитью на запястье обозначилась одна из вен. И затем с каждым днем руки его преображались: кожа темнела, становилась холоднее, тверже, а ногти болели так сильно, что Чонгуку порой хотелось их вырвать… но он не успел: те отвалились сами, а на их месте выросли длинные острые когти, нечеловеческие ни разу. Тьма в Чонгуке показала себя, обнажила ему и всему остальному миру правду… ту самую, что есть в любой сказке. Сказка про демонское отродье совершенно неожиданно для Чонгука оказалась не такой уж и выдумкой. Она стала кошмарной реальностью, в которой он теперь вынужден был прятать руки под толстыми перчатками, потому что являть свою истинную натуру всем подряд, даже товарищам по оружию, альфа не решался. Только Лисон и Хисон – его верные, пусть и не кровные, братья, знали все и, к счастью, приняли случившееся с их другом стойко. Но тьма в Чонгуке росла. И пугала. По мере того, как та поднималась: сначала по фалангам, затем все выше от запястий, пропитывая собою кожу и вены – альфа все ярче чувствовал ее. Эту леденящую силу, жажду чего-то неясного, зудящую внутри. Он потерял чувство тепла и холода, лишился спокойного сна и порой был тревожен, не имея на то веских причин. Нервы его всегда теперь были натянуты, словно лучная тетива, и все чаще он чувствовал, как сердце заходится в желании настигнуть, убить, почувствовать на пальцах и когтях чью-то ускользающую жизнь… Он больше года жил с правдой о себе и перестал бояться ее, однако так и не смог перестать бояться себя самого. Того, что, однажды разомкнув веки, он не сможет узнать не только своих собственных рук, но и все остальное тоже, включая душу. Вода в источнике – кипяток, но Чонгуку на это плевать, он не чувствует, насколько та горяча, как не чувствует и того, насколько холоден лед. Альфа заходит в озеро и садится, погружаясь по самые ключицы, а затем и вовсе уходит под воду с головой. Пустота внутри, вызванная задержкой дыхания, приятна, она странным образом теснит из головы всякие мысли и позволяет напряженному телу наконец расслабиться спустя целые сутки работы. Чонгук распахивает глаза и наблюдает, как сквозь темно-синюю водную массу силится пробиться оранжевое зарево пламени. Редкий миг, где тьма и свет не губят друг друга, а сливаются воедино. Но затем воздух в его легких заканчивается, вынуждая мужчину всплыть на поверхность и шумно вдохнуть полной грудью. Брызги от него летят во все стороны, а застоявшаяся тишина разбивается, заставляя мурашки пробежать сверху-вниз по позвоночнику. Решая не затягивать отход ко сну, Чонгук наспех омывает тело и выбирается. Кутаясь в один только плащ и вечный сумрак, что жмется к ледяным стенам замка, он добирается до своих покоев, к счастью, расположенных недалеко. В комнате его встречает Эхо. Птица, завидев хозяина, медленно расправляет белые крылья и пару раз ими взмахивает, но не думает взлетать – остается сидеть на толстой жерди у окна, что альфа соорудил специально для нее. Кажется, до прихода Чонгука ворон спал. – Что, и ты сегодня вымотался, да? – Трусливые собаки, – отвечает ворон, без фальши копируя голос хозяина, и Чонгук усмехается, растягивая губы так, что обнажается ряд зубов. – Спорить не буду. Он оставляет ворона в покое и, натянув одежду для сна, принимается расправляться с той, которую снял: встряхивает плащ, чтобы избавиться от не до конца растаявшего на нем снега, складывает его и все остальное в стопку. Но вдруг что-то выпадает из кармана его телогрейки и, ударившись об пол, откатывается в сторону. Альфа, хмурясь, подходит и подбирает с пола то, что обронил. Оказывается, янтарный камешек так и остался у него в кармане, и Чонгук благополучно о нем позабыл. Недолго поразглядывав гладкую золотистую вещицу, он отложил ее на стол рядом с кроватью с мыслью о том, что позже вернет янтарь в сокровищницу, ему эта безделушка ни к чему, Чонгук не поклонник вещей, которые не несут абсолютно никакой пользы. Обычно огонь в комнатах никогда не гасят, тот должен гореть постоянно, ведь без него не будет и тепла. Но Чонгук, уже привыкнув, что абсолютно не восприимчив к какой-либо температуре, уверенно тушит все источники пламени в комнате кроме одного – того, что находится ближе всех к Эху – он-то легко может замерзнуть, а Чонгук дорожит своей птицей, та умная и, в отличии от людей, совершенно его не боится. Забравшись в кровать, альфа шумно выдыхает и какое-то время просто лежит, уставившись в потолок. За стенами гуляет ветер, воя и перекликаясь с голосами волков. За окном на небе продолжается нескончаемый радужный хоровод. Чонгук закрывает глаза. Тьма становится еще темнее. Она такая соблазнительная, такая манящая… Чонгук даже наконец-то способен ощутить холод и даже успевает по привычке сдаться ему, как вдруг… По виску у него медленно стекает капля пота, и весь лоб покрывается испариной. И если бы мог, он бы сейчас же нахмурился, сбросил на пол одеяло, вскочил на ноги… но не может. Чонгук уже спит. И во сне ему вдруг становится жарко.***
Просыпается Чонгук от того, что до слуха его доносятся звуки чьих-то шагов, которые рождаются вдалеке коридора. Альфа распахивает глаза и напрягается в момент, когда в запертые двери покоев начинают стучать. – Его Величество желает тебя видеть, – грубо роняет стражник и тут же удаляется по своим делам. Чонгук глубоко вздыхает, но не дает себе обратно закрыть воспаленные глаза, вместо этого отталкивается руками от матраса и садится в постели. Ноги, ступнями коснувшись гладкого пола, вдруг почему-то мелко дрожат в коленях. Чонгук хмурится, осознавая, что все его тело странным образом возбуждено, но никак не может отыскать причину своего состояния. Тревожно бьющееся сердце постепенно замедляет ритм, а с кожи испаряется пот. В памяти после недолгого сна лишь обрывки каких-то неясных чувств, фантомные ощущения… от этого только болит голова. Альфа раздраженно встряхивает ей и резко встает, принимаясь в потемках натягивать на себя одежду: отец не любит долго ждать. Путь до тронного зала неблизкий. Из жилого крыла, что находится внизу, рядом с источником, чтобы люди не смогли насмерть замерзнуть во время сна, по широкой лестнице Чонгук поднимается долго, пока та не выводит на открытое, продуваемое северными ветрами пространство. Здесь очень высокие стены, что как будто тянутся не к потолку, а прямо к небу, и если задрать голову и посмотреть – узришь воистину небесную черноту. Стрельчатые окна пронзают камень, вгрызаются в него и проливают на пол отражения цветного небесного танца. На стеклах, если подойти поближе, можно разглядеть диковинный природный узор, что белым инеем рисует зима – величайший художник этих суровых мест. Чонгук минует лестничную площадку, зал приемов и наконец-то попадает оттуда в тронный зал короля – такой же пустой и просторный, как и остальные верхние помещения замка, вот только окон здесь нет. Вместо них – витражный потолок-купол и луна, что любопытно заглядывает внутрь, проливая на пол серебряный свет и делая резкими тени. Шед восседает на троне, сделанном из цельного куска обсидиана, и множество ступеней ведет к королю, но Чонгук останавливается прежде, чем ступит хотя бы на первую из них. Альфа кланяется, а затем вскидывает голову и обращает взгляд на отца. – Я пришел, как ты и сказал. Шед коротко кивнул ему, однако сам говорить не торопился. Несколько минут лишь задумчиво смотрел на сына в молчании, а Чонгук смиренно ждал, понимая, что проявить нетерпение или, что еще глупее, недовольство потревоженным покоем, не имеет никакого права. Хоть Шед и был ему родным отцом, чего не скрывал перед Чонгуком с самого его рождения, в первую очередь он был и навсегда останется его королем. Кровь Чонгука не имела никакого значения и не давала молодому альфе никаких прав… разве что кучу обязанностей, но таковой оказалась плата за жизнь, что великодушно была ему когда-то оставлена. И вот наконец король заговорил: – Ты плывешь на Эртеру, – произнес он, чем сумел удивить даже сына, который, казалось бы, уже должен был привыкнуть к тому, что приказы отца порой умели не на шутку озадачить. Но чтобы так неожиданно… – И цель похода..? Снова король долго ничего ему не отвечал, будто все еще раздумывал, будто до последнего в чем-то сомневался… Это было не похоже на Шеда, обычно колебаний в нем Чонгук отыскать не мог даже когда специально старался. Здесь же было что-то, чего альфа оказался не в состоянии понять, но чувствовал. Король сурово нахмурил брови, и взгляд его стал глубже. Голубой и пронзительный, он всегда цепко хватался за всех, с кем Шед вел беседу, одновременно отталкивал, но и притягивал – тоже. И неудивительно, ведь все остальное лицо Шеда, как и тело, были скрыты одеждой. И если раньше Чонгука несильно волновало то, что даже он, его сын, ни разу не видел облика отца, то теперь в сознание закрались некоторые подозрения. Но так ли он хочет их подтверждать?.. – Ее трон, – ответил все же король и кивнул, будто диалог он вел сам с собой. – Законный наследник исчез, и пока в стране неразбериха, другие государства не станут медлить и попытаются прибрать к рукам все, что им попадется, любые земли, любые оставленные без хозяина богатства. Пока был жив наследный принц, это сдерживало Мир от войны, но теперь все понимают, что слишком расточительно оставлять такую богатую страну в руках жалких регентов. Брассилия, Ромара… они не станут медлить и отказываться от такого ценного подарка судьбы – слишком долго те его ждали, но мы окажемся у берегов Эртеры первыми. Ты окажешься первым, Чонгук. И подаришь мне ее трон. – Полководцы Ромары, как и ее воины, известны своей жестокостью и беспощадностью. А Брассилия на весь мир славится богатством: где богатство, там и хорошее войско с многочисленным флотом, – принялся рассуждать альфа. – С чего ты так уверен, что победа и трон станут нашими, отец? Король склонил голову и подпер ее ладонью руки, которая локтем упиралась в подлокотник трона. Он не был разозлен вопросом и неуверенностью сына, понимая, что тот верно рассуждает с точки зрения военной стратегии. Слепая вера никогда не помогает, лишь губит всяких глупцов. – Эртера… она будет сражаться за своих королей, не призна́ет чужаков, – получил Чонгук спокойный ответ. – Но перед тобой, Чонгук, она склонится, встанет на колени. Альфа, не сдержавшись, нахмурился. Непонимание явно отразилось у него на лице, и только он хотел спросить у отца, что значат его слова, был перебит чужим вопросом: – Что с твоими руками? И вместо задуманных слов Чонгук впустую выдохнул набранный в легкие воздух. Руки, привычно облаченные в длинные перчатки, сжались в кулаки. Внутри неприятно защекотали многочисленные догадки, но не одна из них так и не сумела сформироваться в достойную фразу. Эмоции одна за другой обжигали, заставляя нутро скручиваться, и дурное предчувствие вперемешку с никуда не девающимся весь минувший год страхом поднялись к самому горлу тошнотой. Стало трудно дышать. Потому Чонгук ничего не ответил королю и уперся чернеющим взглядом в ступени под своими ногами. – Ты мне скажи. Но король промолчал. Не ответил сыну ничего, не счел нужным выдавать свои тайны, даже если они касались Чонгука напрямую. Что ж… альфа и не надеялся получить, что хочет, так легко. – Отплывай, как только подготовишь корабли и соберешь войско, – отдал приказ король, на что Чонгук склонился перед ним еще раз. – Ступай. И возвращайся только тогда, когда завоюешь трон. И мы поговорим. Молодой альфа по своему обыкновению не стал задерживаться и после услышанного приказа зашагал четко к выходу. Звуки его уверенных твердых шагов отлетали от пола и рикошетили затем эхом от холодных стен, становясь звонкими, будто кругом рассыпается стекло. Шед наблюдал за сыном, пока он не скрылся за дверями, и те не хлопнули, столкнувшись вместе. Через миг в тронном зале установилась полнейшая тишина. Король сидел в молчании, не двигаясь, лишь глаза его чертили по стенам, ничего, впрочем, не видя – до того мужчину волновали крутящиеся в голове нерадостные мысли. Он ждал этого события слишком долго, ждал с содроганием, ведь наступала пора возвращать долг. И снова плата была высока. Тот, кому он задолжал, был ненасытен что столетия назад, что сейчас… Шед многое получил благодаря ему, но и многим пожертвовал, стольким, что однажды понял: приобретенное того вряд ли стоило, – но разве теперь время сожалеть? Слишком поздно. Если уж начал, стоит идти до конца. И, быть может, когда-нибудь этот кошмар все же закончится, а Шед обретет долгожданный покой. Король тяжело поднялся с трона и, обойдя его, остановился у стены, какая все время находилась у него за спиной. В народе говорят: держи друзей близко, а врагов – еще ближе… от себя же Шед добавлял, что еще ближе врагов стоит держать, даже если кажется, что вреда никто из них тебе уже нанести не способен. Обледенелая стена казалась нерушимой, блестящая громадина стремилась в темноту, к самой луне и мириадам сверкающих звезд. Мертвая каменная порода и застывшая навеки острыми сосульками вода… Шед снял перчатку с одной своей руки и поднес ту к стене, ощутив влагу на подушечках пальцев: лед немного подтаял, и что-то едва заметно выглянуло из-под него… Альфа прочертил линию вверх по мокрой дорожке до места, где та начиналась. Когти вонзились в лед, раскромсав его сильнее и добираясь до нескольких длинных белоснежных с золотыми прожилками перьев. В голубом взгляде короля мелькнуло что-то непонятное, странное, страшное… а следом тот поднес черную когтистую руку к перьям, и те при соприкосновении с ней тут же осыпались, превратившись в пепел у самых ног. Вот и все. Шед отряхнул руку, надел перчатку обратно и вернулся на трон. На троне этом было его законное место. Ведь он отдал ради него так неоправданно много…***
Глядя на ровный строй боевых кораблей, что в ожидании мерно покачивались в полузамерзшей бухте, Чонгук не знал, какое именно чувство сидит у него внутри. Предвкушение? Беспокойство? Может быть, страх? Нет… ничего из того, это он понимал ясно. Но что же тогда… что так его терзает? Руки на деревянном бортике, у которого он стоял, сжались. Глубокий вдох впустил в легкие свежесть, что сковала морозом все горло. Через несколько минут им предстоит отчалить от берегов Гласса, покинуть столицу и направиться на Юг, к Эртере. Впервые Чонгук покидал родные края, впервые готовился вырваться из вечной ночи и оказаться там, где днем правит Солнце. Лишь одно неизменно: он следует туда, где своими же руками прольет кровь, отнимая чужие жизни. Сколько их будет на этот раз? Хватит ли ему… Услышав шелест крыльев, Чонгук не удивился, когда спустя мгновение ощутил приземление ворона на своем плече. Эхо везде следовал за ним, и этот раз не был исключением. Жаль только, что Фобоса, как и всех его сородичей, пришлось оставить на Глассе: северные волки, рожденные в вечной тьме и мерзлоте, не смогли бы перенести тепло и свет солнечных лучей. – Скоро отплывем, – доложил Чонгуку Хисон, который поднялся к нему на мостик и встал рядом, устремив взгляд на остальные корабли. – Э-Эх, это, конечно, не воров по пустошам гонять, – расстроенно вклинился между ними Лисон, нарочно толкнув Хисона локтем прямо в живот. – Я буду скучать по мягкой постели… хотя, может, мне и понравится быть где-то, где можно не бояться досмерти отморозить зад, ну или член. – Можно подумать, что членом ты пользуешься. – А ты не думай, ты – проверь! Чонгук усмехнулся, слушая, как начинается одна из перепалок лучших друзей, которые были такими привычными, что на сердце даже немного потеплело. С этими двумя альфе всегда было спокойно, он доверял им – двум сиротам, когда-то прибившимся к военному полку и выросшим вместе с Чонгуком, который из-за своего положения был чудовищно одинок. Они трое вместе учились сражаться, вместе приручали своих волков, вместе поступили на службу к королю… И теперь, когда Чонгук в свои двадцать один стал военачальником Гласса, Лисон и Хисон являлись его верными заместителями, советниками и братьями. Эти двое, пусть вели себя иногда, как два идиота, служили ему верной опорой, и, чувствуя их у себя за спиной, Чонгуку не хотелось от них защититься, а напротив – он чувствовал, что они защищают его. Прозвучал сигнал к отплытию, и судно, на котором они находились все трое, дернувшись, отчалило, держа путь в открытое море. Чонгук в последний раз обвел взглядом родные берега, пока не остановился на стройных шпилях отцовского дворца, над которыми сверкало северное сияние. Осмотрев его от самой высокой башни до ступеней у главного входа, альфа отвернулся, чтобы поприветствовать море, что теперь ему предстояло пересечь. Резвый ветер тут же ударил в лицо, растрепав темные курчавые волосы, и заставил прикрыть глаза. – Ты выглядишь более уставшим, чем даже обычно, – заметил как всегда внимательный Хисон, и Чонгук хмыкнул. – В последнее время сны особенно мучают. – Ты же говорил, что не помнишь их? Альфа кивнул и наконец снова открыл глаза, видя перед собой темный горизонт и усыпанное звездами небо. – Не помню. Но я чувствую, как во сне мне становится очень… жарко. – Жарко? – Хисон, внимательно слушающий друга, нахмурился. – Но ведь ты не чувствуешь жара и холода, – вмешался Лисон, и на этот раз Хисон даже не возмутился, что тот влезает без спроса. Чонгук же ничего на этот раз не ответил. Он лишь свел брови на переносице и засунул руки в карманы брюк. Нащупав в одном из них небольшой гладкий камешек, он вытащил его и принялся разглядывать, будто до этого часа ни разу не видел. Он не знал, почему так и не смог вернуть его в сокровищницу, но не желал расставаться с ним. – Говорят, что янтарь – это застывшая кровь Фениксов, – произнес Лисон, заметив безделушку, что друг перекатывал в пальцах. – Слышали легенду о них? – Я – да, – ответил Чонгук, прежде чем спрятать камень в своем кулаке. Альфа вновь устремил взгляд на горизонт. Туда, где за вечной ночью скрывается день, туда, где всех их ждет Эртера… туда… …куда Чонгука очень тянет, но причина той тяги человеку, рожденному демоном, пока не ясна.