Сага о последнем Фениксе

Paint it black – Sebastian Böhm

Чонгук

Утро заливает палубу призрачным белым светом. Солнце на здешних широтах робкое, не жаркое и не ослепляющее, как было прежде, и потому глассийцам, рожденным и выросшим среди вечной ночи, почти не больно. Почти. За долгие месяцы морского пути глаза так и не привыкли к тому, что небо меняет хозяев. Воины и сейчас изредка задирают головы вверх, смотрят то на звёзды, то на облака, то на месяц, который постепенно растет, а следом наоборот убывает… Больше над ними не танцуют разноцветные холодные огни, и льды не хрустят под килем – то позади… Вокруг бледная, тихая пустота. Она обманчиво кажется бесконечной, пахнет солью и водорослями. Утром от нее зябко, а в сумерках – свежо до снопа мурашек, что разбегаются прочь от затылка. Еще немного. Чонгук каждую ночь сверяется с картой и звездами на небосводе, считая, сколько им осталось. Путь затянулся. Льды сковали Гласс на Юго-Востоке, потому флот вынужден был отплыть через Юго-Запад и таким образом, обогнув государство Флат, прибыть к побережью Эртеры близ ее столицы, города Эрат, с опозданием почти в целый месяц. Первыми достигнуть заветных земель не случилось уж точно, но, поразмыслив, альфа и его командиры пришли к пониманию, что опоздание им даже может выйти на руку, если суметь правильно им воспользоваться. Прошлые несколько суток в море царствовал шторм. Он затянул тучами небо, и ночь смешалась со днем в общее грязно-серое месиво, плюющееся на палубу тиной и солеными брызгами. Стихия как будто злилась, что они так запоздали, и наполняла попутным ветром широкие паруса, чуть ли не вырывая их вместе с мачтами, мокрое дерево которых жалобно стонало в унисон с теми, кто занемог по вине морской болезни. Над морем поднимается солнце. Серебрит наконец-то спокойную воду и, не спеша, устремляется к облакам, что в вышине растянулись по куполу неба сизыми перьями. Где-то среди них притаилась луна, до последнего сопротивляясь своему уходу точно так же, как сопротивлялась и последнюю тысячу лет. Чонгук, недавно поднявшийся из своей капитанской каюты, бросает нечитаемый взгляд на призрачный остророгий полумесяц, а затем смотрит на горизонт. Он знает: суши ему пока ни за что не увидеть. Плыть им еще с неделю точно, но цель близка, и молодой альфа уже чувствует привкус долгожданного момента на языке. Ему опостылело это море и его бесконечная тяжелая глубина, плеск синих волн, крики птиц и еще… …тьма в нем соскучилась по свежей крови… Он жадно тянет воздух раздутыми ноздрями и жмурится. Кожа перчаток тихо скрипит, сопротивляясь сильно сжавшимся кулакам. Он не знает, что и думать обо всем этом, но знает, что чувствует. Не знает, стоит ли бояться самого себя, но знает, что все кругом него, даже соратники, чувствуют по его вине страх. Всю прошлую жизнь Чонгук считал слухи о своем происхождении байками: мало ли на Глассе водится шлюх, желающих раздвинуть ноги пошире перед самим королем. Но теперь… Весь он меняется: и телом, и духом, и разумом. И время несет его куда-то далеко так же, как несет этот корабль. Вдаль, к горизонту, к неизвестности, которая прячется в союзе небес с океаном. Чонгук растерян. С детства он обязан был разбираться в военной стратегии, годами изучал врагов, притаившихся на чужестранных землях. Он знал о них все: и главных военачальников, и хитрости вооружения, и численность армии… знал достаточно, чтобы четко понимать одну простую истину: Глассу ни за что ни с кем из них не тягаться. Слишком велика разница: и с Брассилией, богатство которой обеспечивало страну многочисленным войском и качественной сталью; и с Ромарой, что буквально жила нескончаемой войной; и даже с Эртерой, оставленной без законного короля, но все еще слишком опасной, ведь столько леденящих душу историй про нее привозили с собой торговцы к ледяным глассийским берегам… Но почему же тогда отец был настолько в нем уверен?.. Он не сомневался, будто что-то знал наверняка… будто он знает все… – Наконец-то шторм успокоился, – знакомый неунывающий голос вдруг перебил мысли, заставив поежиться, пусть холода севера давно перестали испытывать тело на стойкость, – а то бедняга Хисон заблевал уже всю нашу каюту. – Негоже смеяться над чужим горем, – хмыкнул Чонгук, но на губы его к тому времени уже запросилась слабая кривая улыбка, хоть брови и были все еще сурово сведены на переносице. Лисон примостился рядом, ловко и с шумом запрыгнув на высокую бочку, одну из многих, в какие они собирали пресную воду. Альфа был полураздет, а его нечесанные длинные волосы цвета пшеницы от влаги сделались, как мочалка, и липли к лицу, то и дело норовя залезть в улыбающийся рот, и Лисон из-за них плевался. В отличие от Чонгука, он смотрел не вперед, а туда, где за кораблем тянулись продольные волны, будто в попытке оставить обратную дорогу. Дорогу домой. – Нас там, должно быть, ждут. – Надеюсь, им не до этого, – ответил Чонгук, и улыбка все же померкла, сложившись в напряженную линию. – Брассилия с Ромарой и раньше не были друзьями, но особого повода воевать не подворачивалось. К тому же, мы слишком сильно опоздаем с прибытием. Им доселе неизвестно, направил Гласс свой флот или нет. Прибыв на Эртеру, все, что они увидят – вражескую армию, которую вынуждены будут истребить до того, как пойти на столицу. Иначе при осаде начнется безумное месиво… Лисон, усмехнувшись ему в одобрение, ничего не сказал. Молчаливо жевал свои обветренные губы, так и не отрывая прищуренных глаз от ускользающего водного простора. Альфа в последние дни оставался молчалив и не особенно весел, что не было ему свойственно, но даже если кто и обратил внимание на перемены, озаботиться теми не попытался. Они мужчины, альфы и воины. И все, что не убивает тебя, делает сильнее Потому Чонгук не обратил внимания на отсутствие ответа к своим рассуждениям, а вместо того продолжил: – Мы появимся оттуда, где никто нас не ожидает увидеть: с Запада, а не с Востока, по которому лежит кратчайший путь от Гласса. Но стоит быть осторожными. Я слышал, что к морю на тех берегах примыкает Огненная долина. Земли на той постоянно в огне, а где огонь, там и дым. Зайдем в бухту в сумерках, во время берегового бриза. Он должен погнать дым со степей в сторону океана и тем самым сможет укрыть наши корабли. Мы высадимся под покровом ночи и до того, как наступит утро, успеем спрятать войско, а корабли отгоним обратно подальше в море, чтобы никто не увидел их с берега. – Как думаешь, мы вернемся? – вдруг спрашивает Чонгука Лисон, заставляя альфу перевести на себя черный взгляд. Все еще ухмыляется, позволяя их глазам встретиться. Светлый голубой день сталкивается с ночной тьмой и погрязает в той. Чонгук отвечает одному из своих двух лучших друзей предельно честно: – Я не знаю, – говорит он, смотря Лисону в глаза. – Но хотелось бы. На Глассе у меня еще остались дела. Эртера – не то место, где мне суждено закончить путь. – Только о себе и о себе, – вмешивается третий голос в их разговор, и перед взорами альф появляется Хисон с серым уставшим лицом и синюшными, влажно блестящими губами. От него разит кислым запахом болезни, и Лисон на это морщит нос, но глумиться все же не решается. Чонгук уступает Хисону место у заграждения, на которое он может слегка опереться, чтобы согнуться и глубоко вдохнуть свежего морского воздуха полной грудью. – Проклятое море, – стонет альфа, наконец отдышавшись. – За что боги придумали людям такие страшные испытания в пути на вероятную гибель? – А ты прямо уже собрался умереть, – хохочет Лисон и слышит, как друг стонет опять. – Всяко лучше, чем путь обратно, который вновь вывернет наизнанку все мои внутренности. Нет, лучше уж я позволю какой-нибудь ромарской мрази просто вспороть мне брюхо и выпустить кишки! – Попроси лучше Чонгука, это он быстро… Оба друга после этих слов осторожно косятся на альфу, и Чонгук не знает, что чувствует по этому поводу. Лишь мгновение думает о том, что границы тьмы и нормальной человеческой кожи теперь лежат у локтей, а затем жмет плечами. – Не втягивайте меня в свои брачные игры, – фыркает в конце концов. А после, хлопнув друзей по плечам, шагает от них прочь, кидая уже себе за спину: – Пошли. Время завтракать, а после нужно будет собрать военачальников, чтобы обсудить стратегию. У нас осталось не так много времени… Откуда-то сверху, бесшумно расправив, белые крылья, к Чонгуку пикирует Эхо. Он привычно занимает положенное ему место у хозяина на плече и упирается тому в висок мощным клювом. Скоро место, где раньше их стояло трое, уже пустует.

***

Побережье королевства Эртера Среди кораблей тихо. Изредка только можно услышать скрип тросов да шелест убранных парусов. Весла синхронно и медленно рассекают морскую гладь. Еще ближе, еще… Берег уже совсем рядом. Чонгук, стоя на носу своего корабля и крепко вцепившись руками в набухшее от сырости дерево, не сводит глаз с суши. С ее высоких, усеянных скалами берегов и дыма. Он, к счастью, оказался полностью прав: береговой бриз, на ночь сменивший морской, погнал дымовую завесу в сторону океана и мог спокойно укутать весь глассийски флот полностью. Поговаривали, что в долине, начинавшейся на вершине скалистых утесов, жил Огненный Бог. Именно он не давал огню на ее землях угаснуть, и те вечность уже горели. Бесплодная пустошь, а посредине ее, словно чудо – узкая серебряная змейка реки Эрат, берущей свой исток за высокими стенами одноименного города-столицы. В долине этой не водилось жизни, а населяли ее лишенные плоти и крови лисьи демоны. Голодные до любой плоти, как говорилось в легендах, дикие, беспощадные… каждого человека, что попадал в их лапы, они загоняли в ловушку огненной стихии, и затем потерянные людские души сами становились лисьими демонами. Так и множилась бестелесная страшная армия. И всякий: глассиец, брассилиец, ромариец – знал, что Эртера отнюдь не безопасна. Эта страна вполне могла оказаться самым смертоносным местом во всем известном людскому разуму мире. К своим она была добра и предана, но вот к чужакам… Подняв одну руку вверх и сжав пальцы в кулак, Чонгук подал сигнал, и все, кто был на корабле, закрыли нижнюю половину лица повязками из плотной влажной ткани. Это было сделано, чтобы дым не сразу сумел добраться до дыхательных путей – таким образом они выигрывали себе время. Флот постепенно входил под непроглядную завесу, первые корабли во главе с Чонгуком уже потонули в ней от носа до кормы. Альфа не переставал скользить пристальным взглядом по берегу, который в дыму был едва различим, но приближался. Уже показалась бухта с плоским берегом из серой вулканической породы. Под россыпью далеких звезд та блестела острыми гранями, словно грубые осколки обсидиана. В полукилометре от берега из земли к небу рвались зубастые каменные утесы, а за ними и пряталась непрекращающая гореть преисподняя. Еще немного, и вдалеке на темнеющих утесах Чонгук смог разглядеть седую размытую полосу – это Эрат водопадом бросал свои пресные воды в соленый океан, стремясь слиться с ним воедино. Грохот воды был с такого расстояния неслышен, ночь казалась альфе даже по-особому мирной. И не скажешь даже, что земля неподалеку отсюда уже, скорее всего, не раз окропилась кровью, и та еще не успела как следует засохнуть. По приказу лодки с первыми людьми были спущены на воду. Оставив Лисона и Хисона следить за дальнейшей переправой, сам Чонгук поспешил как можно быстрее достигнуть берега. Дым нещадно резал глаза, и те вдобавок еще слезились из-за сильного желания прочистить горло от осевшей в нем копоти, но альфы стойко терпели, доподлинно зная, что жизни их сейчас напрямую зависят от хранимой тишины. Дым из Долины надёжно скрывал их от чьих-либо глаз, но не от ушей, а чужие армии вполне могли выставить у моря дозорных. И вот он – берег. Твердая земля под ногами без привычной качки судна ощущается так, будто сейчас куда-то исчезнет. Чонгук неуклюже взмахивает руками и расставляет те по обе стороны от себя. Потревоженная птица на его плече возмущенно хлопает крыльями и затем поднимается в воздух. Альфа провожает ворона взглядом, пока тот не скрывается из виду, но не переживает: Эхо умен, он знает, что должен делать и как не попасться на глаза не тем людям. Осмотревшись теперь, Чонгук принимает решение двигаться влево по узкой кромке моря. Так они смогут укрыться в ближайшем лесу, а наутро их следы надежно проглотят волны. Да и карабкаться на скалы – дурацкая во всех смыслах затея: затратит много сил, да и ждать их после восхождения будет полыхающая голая степь. Альфа предполагает, что армии Брассилии и Ромары расположились на другой стороне бухты, ближе к столице, а значит засады там, где укроются они сами, ждать стоит меньше. Но оставаться начеку, все же, надо. Потому Эхо и устремился на Восток – чтобы выяснить, где находятся неприятели, а затем принести добытые вести хозяину. Ночь тянется вязко и медленно. Дым рассеивается на границе с дремучим хвойным лесом, и воины быстро рассредотачиваются среди толстых стволов вековых деревьев, скрываясь в кромешной темноте. Чонгук за ними не следует, уходит в чащу ровно настолько, чтобы не стать открытой мишенью, и принимается ждать. Всю ночь через него в лес заходят новые отряды его войска, и альфа считает своих людей от первого до последнего, зная их точное количество. И только когда число достигает своего предела, и к нему, одновременно снимая повязки с настороженных лиц, возвращаются Лисон и Хисон, альфа вместе с друзьями покидает береговую границу. В спину ему, будто застенчиво пытаясь догнать, крадется теплое утреннее солнце.

***

Эхо возвращается следующим вечером. К этому времени воины Гласса достаточно отдохнули и привыкли к твердой земле. В лесах нашлась мелкая дичь, и на нее тут же была открыта охота. Все старались набраться сил впрок, не зная пока, чего ожидать от чуждого всем им мира. Здесь росла зеленая трава, шелестел колючий кустарник, а древесная кора не была скована льдами, как это обычно происходило на Глассе в условиях вечной мерзлоты. В кронах над головами щебетали мелкие пичуги, по веткам от дупла к дуплу скакали грызуны с пушистыми хвостами. Чудно́. И еще – было тихо. Кругом стояла странная тишина, такая, что нарушать никому не хотелось. Место было как будто живое, его дыхание незаметно, но ощутимо мерещилось каждому. Чонгук тоже это чувствовал. Альфа, зная, что нужен войску преисполненным сил, позволил себе несколько часов беспокойного сна, а затем принялся ждать. Несколько раз к нему подходили командиры, спрашивая, не пора ли им собраться и обсудить дальнейшую стратегию, на что тот лишь скупо качал головой, отвечая, что еще не время для этого. Действовать вслепую он не видел никакого смысла. Это лишь растратит весь их потенциал и сотрет в пепел имеющееся преимущество перед врагами. Нужно быть хитрее, осторожнее… Ни численностью, ни боевой мощью им победы не одержать, но что же тогда имел в виду отец, говоря Чонгуку, что перед ним Эртера встанет на колени? Почему именно он? Не от того ли, что просыпается у Чонгука под кожей и пытается вырваться… Альфа прикрыл веки и глубоко вздохнул. Воздух здесь пах летними цветами, землей и гарью, приносимой с Долины. И кровь слабо бурлила, но не от смешения чуждых глассийцу ароматов, а от странной энергии, коей пространство было буквально пресыщено. Вряд ли именно это чувствуют остальные его названные братья, вряд ли они способны его понять… принять… Но это место – оно смогло. Будто признало Чонгука еще тогда, когда корабль с ним на борту едва показался из-за горизонта. Оно позвало, распахнуло объятия и обволокло тело, узрев в альфе то же, из чего состояло само. Чонгук почувствовал эту странную связь и теперь пуще прежнего желал понимания. Ему до скрипа зубов, до безумия, до отчаяния хотелось знать, кто он такой и для чего таким родился. И еще – чем же в итоге он станет… и можно ли вообще этому как-то противиться… Незнание делало его беспомощным, лишало воли, но он отказывался бояться самого себя. Лишь гневался, рычал, пачкал руки в крови, как того требовала его дичающая с каждым днем натура, но страха… страха до сих пор не было. Потому что за страхом всегда… всегда следует хаос. К вечеру ощутимо холодает. Это все море – оно отдает земле часть своей буйной штормовой стихии и будоражит. Чонгуку ни холод, ни жар не страшны – что тоже очередная загадка – но даже он открытыми участками своей кожи способен почувствовать бодрящую свежесть. Она ему необходима, чтобы сохранять внимательность и трезвость мысли, потому что дозор его еще не скоро будет окончен. Ворон ловко приземляется на подставленное для него предплечье, осторожно цепляясь за грубый доспех длинными когтистыми лапами, и смотрит на Чонгука блестящими в сумерках глазами, по-птичьи наклонив голову. Альфа гладит его по оперению, уходя вместе с Эхо подальше от лишних ушей, а тот послушно ждет, все понимая без слов хозяина. И лишь когда они вновь достигают оконечности леса, ворон произносит, копируя чей-то мужской, грубый голос с ярким южным акцентом: – Цветочные педики! – рявкает он. – Растопчим их венки и затолкаем им в зад! – Повстречал ромарийскую армию, – хмыкает Чонгук, без труда узнавая в похабном сумбуре воинов Ромары. – Там, где я и думал… – Завтра с ними покончим! Завтра разобьем! Брассилия подохнет! – не унимается ворон. – Убьем ее короля, а принца-затворника превратим в шлюху, будем пировать на их гребанных святых холмах и трахать по кругу цветочную блядь! Альфа морщится. Он не осуждает чужих методов, да и к тому же решать, что делать с завоеванными землями – полное право победителя, но сдался им какой-то несчастный девственник… Но этому все равно не бывать. – Укажи мне путь, – произносит, поднимая руку к небу, и ворон послушно расправляет тяжелые белые крылья, дабы взлететь. Он поднимается к редким облакам, что раскинуты по темнеющему с каждым мгновением небу, и зависает в воздухе, ожидая хозяина. Чонгук пускается следом за птицей, решая наведаться в тыл врага. В нем нет страха, лишь суровое предвкушение чего-то, чего он пока не может полностью осознать. Но возбуждение бурлит в нем, как кипящая смола, чуть-чуть – и прольется, накрывая все кругом себя обжигающим вязким потоком. Внутреннее чутье шепчет душе альфы соблазнительно, сладко о том, что он должен делать, и Чонгук повинуется. Ведь очень навряд ли, что его сущность готовится его погубить: вместе с ним она сама канет в лету. И все это потеряет какой-либо смысл, растворившись во времени, как соль в беспокойном море. Чонгук следует за парящим в ночном небе Эхо на Восток, но уже не тем путем, каким они пришли. Ворон ведет альфу к скалам, и на подступах к ним становится ясно, что узкая дорожка ступеней тянется вверх по отвесной горной породе. Это опасно, дорога во многих местах разбита и испытана временем, но выбирать не приходится. Прижимаясь как можно ближе к скале, Чонгук начинает подниматься вверх, туда, откуда, как и в прошлую ночь, валит густой сизый дым горящих степей. На этот раз он слышит, как шумит водопад, а еще замечает отражение полной луны в тихой океанской глади. Золотой лик ее идеален, практически слепит и навевает мысли о том месте, что Чонгук многие годы привык считать домом. Но домой его, на удивление, с самого начала путешествия совершенно не тянет. Не трогают его воспоминания ни о завывании северных ветров, ни о танце небесных огней, ни о замке отца… он тоскует по Фобосу, и это, наверное, все, на что тягостно откликается сердце. Друзей Чонгук не забывает. Лишенный любви, что положена человеку по праву рождения от людей, давших ему жизнь, он ценил все ее грани, какой бы та в дальнейшем ему ни встречалась. Дружеская любовь была и оставалась для альфы любовью истинной, преданной, жертвенной и вечной. А другой он и не знал. Да и познать не особо стремился к своим юным годам. В душе царствовало совершенно иное… Ступени, не оканчиваясь на вершине скалы, ведут дальше, в дремучие заросли кустарника. Листья его, как и ветви, черны из-за пепла и копоти, что густым маревом стелятся кругом. Воздух ядовит, но благодаря шквалистому ветру, уносящему дым, все равно можно дышать. Этим Чонгук и пользуется, делая маленькие вдохи, подгадав очередной стихийный порыв, пока пробирается сквозь кустарник дальше. А Эхо все ведет его, летя теперь ниже, так, чтоб укрыться от случайных глаз в дыму. Спустя недолгое время Чонгук наконец останавливается. Ворон пикирует вниз, устраиваясь на прочной ветке рядом с хозяином, пока мужчина внимательно смотрит сквозь сумерки на вражеский лагерь. Два лагеря. Воинов Брассилии и Ромары разделяет русло Эрата. На берегах с одной и другой стороны дежурят часовые, а дальше по обоим берегам раскинуты бесчисленные шатры и палатки. На небольших пятачках меж ними полыхают костры, но людей вокруг не так много: большинство спят, ведь на дворе уже глубокая ночь. Тихая ночь накануне сражения. Последние часы перед очередной кровавой бойней. Чонгук слишком далеко, чтобы рассмотреть чужих воинов как следует – его с ними разделяют сотни три метров полыхающей степи, на какую ступить альфа не решается. Не потому что боится огня, а потому что на открытом пространстве вмиг станет легкой мишенью и распрощается с жизнью. Так глупо умереть он не согласен. Потому приближаться к лагерю не думает, да и зачем? Все, что надо, Чонгук видит и так. Теперь альфа знает, что врагов много – с каждой стороны значительно больше, чем прибыло вместе с ним из Гласса. И степь кругом ровная, спокойно проглядывается до самого горизонта, значит врасплох взять вряд ли кого получится. Завтра будет сражение, но даже если оно окажется последним для чьего-то войска, второе возьмет пленников, оружие и остальной скарб, станет сильнее… Эти воины здесь уже довольно давно, знают Огненную долину, успели привыкнуть к ней и выстроить собственные стратегии, помогающие не сгинуть среди проклятого незатухающего пламени. Глассийцы же прибыли недавно, ноги их еще путаются после качки, а глаза болят от яркого дневного света. Пойди они с боем поутру – обретут далеко не победу, а верную гибель… Чонгук все сильнее мрачнеет. Раздумья, что не первый день терзают его, сейчас лишь подтверждаются, и это заставляет сердце биться в тревожных сомнениях. Идти в бой без четкого плана и уверенности в том, что жертвы окупятся – глупость, какую альфа, как главнокомандующий, себе позволить не может. Но и сидеть без дела – не тот выход, какой можно будет принять. Обратного пути нет, не заполучи они победу на этой неприветливой земле, где все так непривычно и чуждо. Альфа возводит глаза к черному зеркалу неба и смотрит на то несколько долгих минут, пока оттуда за ним так же молча наблюдает Луна, будто чего-то терпеливо ждет. Эрат, что водопадом кидается в море, лежит среди Огненной долины как символ борьбы и непокорности: влага не дает огню подобраться к руслу реки, а еще позволяет обоим войскам разместиться на безопасной земле без страха сгореть заживо. Еще одно препятствие для глассийцев: даже если завтра они кинулся в бой, огненную преграду без потерь им вряд ли удастся преодолеть… Эхо рядом с Чонгуком вдруг хлопает крыльями, заставляя альфу уделить ему внимание. Чонгук переводит взгляд на птицу и понимает, что та внимательно смотрит куда-то. Проследив за ее взглядом, он замирает. Тень. Лисья тень, живая. Она является будто самим воплощением огня и пристально следит за Чонгуком черными глазами-дырами на узкой морде. Черная пасть ее раскрыта, и там видны острые зубы, меж которых рвется дикое пламя, будто лисица выдыхает огонь. Значит, все правда… Значит, легенды не врут, и Эртера впрямь населена демонскими созданиями, которых люди по всему миру привыкли считать сказками для детей и дураков. Лисья тень медленно крадется ближе, поджигая подле себя сухую траву и черную землю, принюхиваясь к альфе, фырчит. А Чонгук вдруг снова чувствует это. Тьму, какая наполняет лису и все это место… и его самого. – Ты со мной одной крови… Альфа тянется к локтям и в сопровождении глухого предупреждающего рычания стягивает обе перчатки со своих рук, передавая их ворону. Обнаженная черная кожа и длинные острые когти теперь слабо мерцают в лунном серебряном свете. Лисий демон в очередной раз фыркает, но уже не рычит. Смотрит на альфу внимательно и серьезно, будто теперь понял, кто перед ним, убедился, тоже узнал. Лис склоняет голову вбок, а затем дергает ушами, видимо, услышав что-то, что не может услышать Чонгук. Нос зверя поворачивается туда же, куда мгновение назад повернулось ухо, и в следующую секунду лиса уже срывается с места, уносясь прочь. Пару раз она оглядывается на альфу, который продолжает стоять в зарослях, пока демон не скрывается полностью из виду, растворившись среди полыхающего в степи огня. Только после Чонгук позволяет себе прийти в движение. Хмурясь, он в задумчивости делает пару шагов вперед, прямо туда, где горит ярким огнем земля, и, присев на корточки, тянет необлаченную в перчатку ладонь прямо в пучину ярко-оранжевых голодных языков. Те весело принимают ее в свои объятия, льнут к коже и… ничего. Чонгук усмехается, подавляя облегчение, что стремится его накрыть. Он оказался прав. Долина узнала его и приняла… – Теперь я начинаю понимать, что ты имел в виду, отец, – тихо произносит он, все не переставая играть с кажущимся ему живым пламенем. – Но все еще не знаю, как это поможет мне раздобыть для тебя победу… И вдруг он слышит вдалеке глухой раскатистый звук, заставляющий альфу вновь нахмурить густые брови и быстро встать на ноги. Забрав перчатки у Эхо, он вновь прячет в них руки и торопится вернуться – нужно скорее выйти к морю и добраться до своих. Если это то самое, о чем подумал Чонгук, времени у них мало… Преодолев кустарник, альфа направляет цепкий взгляд в море, и сердце его вздрагивает от эйфории и предвкушения. На горизонте он замечает черные тучи возвратившегося шторма, что гонит плотную синюю стену дождя как раз в сторону берегов. Ураган. Это как раз то, что им нужно – это их шанс на победу! – Лети, разбуди Лисона и Хисона. Передай им готовить войско к сражению, – отдает альфа приказ своему ворону, и Эхо тут же пикирует вниз со скалы, белым призраком скользя по невидимым волнам бриза. Чонгук тоже возвращается обратно, заставив себя оторвать взгляд от нависнувшего над морем шторма и сосредоточиться на преодолении опасного спуска. Он должен как можно скорее добраться до своей армии, чтобы лично убедиться в ее готовности к предстоящему бою. А затем Чонгук поведет своих воинов вперед с уверенностью в их победе. Эртера никогда не склонится пред чужаками, но примет того, в ком увидит равного.

***

Когда начинается дождь, и первые капли проливаются на землю с неба, окрашенного в сталь, его шум на мгновение заглушает все… А потом сквозь природную завесу настырно прорываются, возвращаясь, остальные звуки: крики, похожие больше на рычание раненых зверей, лязги мечей, ржание испуганных лошадей и плеск реки, в которой вязнут ноги, облаченные в тяжелые грубые латы. Чонгук все слышит и все видит. Чувствует, как капля дождевой воды падает на его щеку и катится вниз, словно пресная слеза. Он ловит ее языком. В своей ладони альфа сжимает рукоять короткого меча для ближнего боя. Сквозь уже знакомые черные заросли хорошо видно сражение, которое развернулось уже в самом своем разгаре. Видно, как люди, вспарывая друг другу животы и отрубая конечности, спотыкаются о бездыханные трупы, копьями валят всадников с лошадей. Некоторые в пылу жаркой битвы слишком забываются, отходят дальше, чем позволено, и попадают в лапы огню Долины, напоследок разрывая глотку криками смертной агонии. Жизнь в этом моменте полностью уступает смерти главенство и забивается в угол, чтобы переждать, а затем собрать в своих объятиях тех, кому посчастливится выкарабкаться… Но их не будет. Потому что – дождь уже начался. Чонгук выдыхает резко от нетерпения. Он знает, что вторая половина его войска, которая под предводительством Хисона отделилась от них еще на берегу, к этому времени должна достичь своей цели с другого берега реки и так же затаиться, ожидая, когда придет час, и от Чонгука поступит сигнал. Он знает, что уже совсем скоро сможет его подать. Дождь усиливается, набирает свою полную мощь, мочит насквозь чонгуковы волосы, туго собранные на затылке в пучок, ручейками стекает по шее, на которой от нервов вздуваются жилы… Шторм рушится на Огненную Долину, будто нападает, будто развязывает с ней свою собственную войну, ведь той, что уже идет, жалкой человеческой войны, великим стихиям недостаточно. И Долина возмущенно шипит, принимая бой. Пламя вздымается ввысь, но тут же опадает, рассеиваясь белоснежным густым паром. Вновь рождается, настырно неготовое сдаться так легко, и вновь погибает… Степь тонет в мареве белого плотного пара. И Чонгук велит Эхо лететь к Хисону. Альфа первым ступает на некогда объятую пламенем землю, и его воины спустя миг повторяют за своим предводителем, наконец-то покидая укрытие. Легким бесшумным бегом по влажной от дождя почве они пускаются навстречу врагу, который до сих пор не ожидает, что из сгустившегося кругом тумана его настигнет погибель. – Пусть их смерть будет быстрой, как и наша победа! – кричит Чонгук, когда до неприятеля остается последняя сотня метров, и ускоряется, занося свой клинок, которому недолго еще осталось сиять чистотой заточенной стали… Мягкая человеческая плоть. Как же он соскучился. Чувство лезвия, входящего в чье-то тело, по-сумасшедшему пьянит, приносит настолько чистое удовольствие, что Чонгук закусывает губу до боли, лишь бы торжествующе не рассмеяться. Он успевает убить четверых, забрызгав кровью свои грудь и лицо, пока до воинов Брассилии и Ромары наконец-то доходит, что они не одни. – Враг сзади! – Нас пытаются окружить, берегитесь!.. Поздно. Уже окружили. На противоположном берегу Хисон тоже успел положить нескольких альф, и воины, которых он вел за собой, тоже вкусили крови. Туман исполнил ту самую роль, на какую уповал Чонгук, даря глассийцам необходимое преимущество. Враг напуган, уже измотан долгим боем и дезориентирован, ведь не знает, с кем теперь бьется. Растерянные люди с безумием в глазах пытаются рубить всех, кого случится увидеть, даже если это будут свои. Поле брани превращается в месиво крови, внутренностей и мертвых полураздавленных тел. Дождь старательно смывает кровь с трупов, заливает водой пустые глазницы и раскрытые в предсмертном вопле рты, а также окропляет мечи тех, кто еще сражается здесь, венчая это безумие. Чонгук оказывается в самой гуще кипящего яростью и страхом котла. Он у реки, чьи воды выкрашены в красный и ужасно смердят гнилостным запахом выпотрошенной плоти. Он пытается остаться в трезвом уме, но с каждой минутой, с каждой порцией свежей крови на его клинке это дается все труднее. Долгие месяцы он никого не убивал, долгие месяцы ничем не питал свою темную суть, которая была вынуждена все это время томиться внутри, стеная от голода, как раненый зверь, и по ночам не давая спать, потому что вопли ее становились оглушительными. Долгие месяцы Чонгуку не было спасения, и вот теперь, когда вновь можно насладиться темным чувством насыщения, Чонгук упивается. В какой-то момент, забывшись в азарте и яростной жажде большего, он отбрасывает оружие прочь. Когти на его руках без особого труда прорывают перчатки, обнажаются, чтобы в следующее мгновение уже вонзиться в глотку какому-то бедняге. Черные глаза альфы с восторгом наблюдают, как из серо-голубых глаз напротив утекает жизнь, пока пальцы мужчины орошаются кровью. Наконец-то он чувствует тепло… тепло чьей-то жизни, что была им оборвана… Тепло, что заменится холодом окоченевшего трупа, смерти, идущей за Чонгуком по пятам. Он выпускает тело из своих рук и на миг всего прикрывает глаза, проводя пальцами по своим губам, пробуя с них кровь и приглушенно рыча. Чувствует, как внутри него с ним в унисон восторженно стонет тьма, и как следы ее от локтей ползут вверх по коже, под которой напрягаются забитые мышцы. Но мгновение это кончается. Чонгук пробуждается от экстаза и бросается на очередного ублюдка, готовый снова победить в охоте за чужой жизнью. Дождь не прекращается. Он все шумит, как будто пытается заглушить весь тот ужас, что сегодня узрела Огненная Долина. Белый пар густым пологом накрывает землю, где раньше полыхал огонь, защищая глассийцев от смерти в его обжигающих лапах. Лисьи демоны, затаившись недалеко от места сражения, тихо наблюдают за тем, в ком ранее увидели своего брата… кого им вдруг хочется опасаться. Потому что Эртера хранит множество тайн. В тайнах этих – истина, которой никто не смеет противиться: ни люди, ни стихии, ни бесплотные духи. Истина, что может этот мир испепелить… или же, наоборот, спасти, окажись она в правильных руках… Наблюдая за своим темным братом, лисы чувствуют бушующий в нем темный огонь, на который не могут не откликнуться. Огонь, что когда-нибудь сможет затмить даже Солнце.

***

Тишина в Долину приходит с первыми сумерками. Дождь иссякает, огонь в степи вновь разгорается, и серый дым, подхваченный ветром, взмывает ввысь, рассыпаясь грязными кляксами по красно-оранжевому полотну заката. Солнце садится, и снова в мир приходит ночь. Тихая, темная, привычная… От нее веет домом, от чего трепещет тоска, но лишь немного, потому что на берегах этих тепло, даже жарко, и лютый мороз не пытается пересчитать твои кости, попутно те проверив на прочность. Битва окончена. Глассийцы одержали победу и за нее не устают восхвалять своего предводителя, смеясь и кряхтя, пока рыщут среди поля брани, усеянного мертвецами. Живые ищут выживших, чтобы довести дело до конца. Зорко высматривают глупцов, что лишь притворяются, надеясь затеряться среди подохших собратьев, и вспарывают тем глотки. Пленников Чонгук распорядился не брать. Альфа лично вырвал гортань ромарийскому принцу, вступившему с ним в бой один на один. Взмыленный Чонгук к тому времени едва соображал, он скорее чувствовал себя диким бешеным оборотнем, чем человеческим существом, и не сразу осознал, кто стоит перед ним. Статный, черноволосый, высокого роста альфа с глубоким шрамом на левой щеке. Он улыбался и перекидывал из руки в руку увесистый топор, рассчитывая, видимо, немного-немало, Чонгука им четвертовать. Но не вышло. Топор, хоть и успел вкусить крови королевского бастарда, скоро выпал из ослабевших пальцев, по которым горячей алой струей на землю пролилась кровь. Вслед за принцем ромарийское войско пало. Брассилия продержалась чуть дольше… – Чонгук? Альфа хмыкнул на зов подошедшего к нему со спины Лисона, но так и не обернулся. Оба они сейчас находились выше по руслу реки, поодаль от остального войска, что пока не покинуло место завершившегося сражения. Чонгуку нужно было омыть полученные раны, но обнажать кожу при всех он не решился. Как и почувствовал ранее, тьма поднялась еще выше… от мыслей об этом сердце сжималось, но было в том что-то болезненно-приятное… – Я почти закончил. Вели командирам собирать людей и… – Тэдеус пойман. Чонгук после слов друга замер, а потом медленно обернулся. Черные глаза притянулись к альфе напротив, будто не веря ему. А затем плотоядная улыбка растянулась на бледных губах. Он поднялся, быстро вернул на место перчатки и зашагал обратно вниз по берегу реки. – Тогда идем, Лисон. Я слышал, что заставлять королей ждать – дурной тон… – Как и вспарывать принцам глотки, – заметил второй альфа, увязываясь за ним следом. Чонгук фыркнул. – Он был даже не наследным, и какой в нем тогда толк? У таких, как он, всегда оказываются только два пути: либо стать девственником на службе богов, либо мясом на войне. – Ты сегодня как никогда весел. Воруешь мой хлеб… Чонгук усмехнулся, встречаясь со взглядом друга, который не успел вовремя скрыть от него своего очевидного беспокойства. Лисон слишком хорошо его знал. И потому легко смог увидеть, что с Чонгуком что-то не то. Чужая кровь изменила его, сделала менее осторожным и более самоуверенным, разожгла в Чонгуке темную стихию, ледяной огонь гораздо страшнее того, какой танцевал вокруг. Они успевают вернуться к своим спустя несколько минут, но Лисон не спешит останавливаться, ведет Чонгука дальше. Тот замечает в небе белое пятно, и вскоре оно, приблизившись, оказывается Эхо, который ловко приземляется на чонгуково плечо. Гладкое оперение птицы запачкано кровью, и альфа хмурится, но, кажется, кровь на вороне не его, а чужая. Достигнув мелководья, альфы пересекают реку, где на другом берегу их уже ждет Хисон. Друзья, впервые встретившись после битвы, крепко пожимают друг другу руки и сталкиваются лбами, выражая так свою радость видеть товарищей все еще живыми и отчасти даже невредимыми. – Где он? Где король? – спрашивает нетерпеливо Чонгук и даже сам не замечает, как голодной судорогой сжимается его горло, побуждая кадык дернуться. Хисон кивает подбородком вдаль, туда, где земля свободна от чьих-либо тел. – За возвышенностью скрывается овраг, там на дне разбит монарший шатер. В нем он тебя и ожидает. – Трусливая сука. – Венценосцы с голубой кровью не любят марать своих рук… странно, что он вообще прибыл вместе со своей армией, а не отправил кого-то раздавать команды вместо себя. – Видимо, слишком был ослеплен жаждой заполучить этот чертов кусок земли. И зачем только он всем так сильно сдался… – Лисон цокает, качая головой. Его косы, испачканные в чьей-то крови, липнут к лицу, и Хисон рядом с ним, видя это противное зрелище, морщит нос. – Хотя бы умойся, грязная ты свинья… – Ну уж простите, светлейший, что посмел своим мерзким видом расстроить Ваши нежные чувства! – Заткнитесь, – бросает Чонгук, устав слушать навязчивое жужжание этих двоих, и что-то в его голосе заставляет обоих альф прижать языки, хотя обычно внимание на подобную просьбу вряд ли бы кто-то из них обратил. Шатер и впрямь скрыт в низменности среди холмов. Местность здесь болотистая, и вязкая земля хлюпает под подошвами, зато кругом безопасно и нет огня. Чонгук останавливается точно у полога, что служит входом. Он видит тени от горящих внутри факелов, какие слабо просвечиваются сквозь грубую ткань. Рука в наполовину разодранной перчатке скользит по поверхности, разглаживая складки. Чонгук чувствует… Его сердце на миг запинается, и внутри начинают зудеть легкие от желания вдохнуть сильнее, будто альфа вдруг задыхается. Это длится всего лишь мгновение, но на это мгновение он чувствует, будто вся его кожа горит!.. А потом это чувство проходит. Растворяется в закате, словно дым от огня, и ничто больше не стремится напомнить о нем кроме странной пустоты, отдающей покалыванием на кончиках пальцев. Полог отводится им в сторону, альфа уверенно заходит в шатер и тут же находит в центре того, за кем пришел. Черный взгляд пристально скользит по королю. Фиалкового цвета глаза пронзают презрением насквозь. Как будто все они здесь – куча дерьма, что посмела прилипнуть к подошве королевского сапога. Взгляд у Тэдеуса цепкий, смотрит неотрывно, твердо, без всякого страха. Он зол и, скорее всего, не понимает… не осознает – что успело случиться за пределами этого вороха дорогих тряпок. Он пока еще не верит, что теперь он остался совершенно один, чужак на про́клятой земле в окружении тысячи своих врагов. И Чонгук вовсе не у него в ногах сейчас, а стоит намного выше, и плевать ему на отсутствие какой-то там короны, что должна венчать головы людей, которым остальные счастливо и тупорыло поклоняются. – Твое войско пало, – произносит Чонгук. Без единой эмоции, без триумфа, но с больным любопытством, затаившимся внутри. Брассилийский король ему интересен, от того несет странным жаром и пахнет солнечными лучами. Он на этой земле и впрямь чужак – по-нелепому опрятный, даже красивый, с золотыми украшениями в светлых волосах. Его латы на вид тонкие, с резьбой в форме цветочных бутонов, а пустые ножны, сделанные из слоновой кости, сияют. – Ты теперь мой пленник. – Королю не быть пленником вонючего бастарда, – грубо выплевывает альфа и дергается было навстречу, но не может ступить и шага из-за прикованной к его ноге цепи. – Если ты король, то где же твои подданные? – изгибает бровь Чонгук. Он подходит к креслу, что расположено поблизости от входа, и валится на него, широко расставляя ноги. Лисон с Хисоном остаются стоять у входа. – Твое дикое северное отребье не в состоянии… – Все они мертвы, – перебивает Чонгук короля, склоняя голову, и Эхо переминается на его плече. – Мертвы, – повторяет, но уже не для Тэдеуса, а только чтобы прокатить это слово на языке. Ощущается оно очень приятно. – Кровь твоих людей на моих руках, кровь Ромары на моих руках, и скоро я стану тем, кто вкусит и кровь здешних регентов. А ты, Тэдеус или как там тебя… ты не король больше… – на лице Чонгука возникает вдруг тонкая, холодная улыбка. Она будто изламывает его губы под неестественным углом, пугая своей остротой. – Ты – пес, которого я посадил на цепь. Альфа перед ним не отвечает. От ярости, что накатывает на него, просто забывает язык, на котором с ранних лет говорил, до самого последнего слова. Глаза его наливаются кровью, зубы сжимаются до скрипа, и пальцы, зажатые в кулаки, вспарывают кожу ладоней впившимися в нее ногтями. Его всего трясет. – Глупец, – шипит Тэдеус гадюкой. Лицо его багровеет от натуги, и у Чонгука внутри от этого вида разливается блаженная эйфория. Тьму и ярость, взрывающиеся в других, ему нравится ощущать. – Я – король! А ты – бастард! Думаешь, мне ничего о тебе не известно?! Думаешь, я не знаю, что ты просто сын какой-то северной шлюхи, которую твой отец имел неосторожность трахнуть посреди чертовой снежной пустоши?! Вы все – дикари! Что ты несешь?! Что ты можешь против меня?! Думаешь, смог победить в одной жалкой битве, и весь мир падет к твоим ногам?! Жалкая, несмышленая тварь! Я владею богатейшим из королевств, и ты даже не в состоянии помыслить, что я сделаю, выбравшись из этого шатра и… – Выбравшись? – слово, Чонгуком произнесенное тихо, едва ли не шепотом, раздается в тесном полутемном пространстве оглушительно, обрывая яростный поток слов короля. Черные глаза припечатываются к глазам Тэдеуса, будто пытаются высосать из того душу, смотрят дико, хищно. – Кто сказал тебе, что ты отсюда выберешься? – Я – законный и единственный наследник Брассилии, – отвечает Тэдеус, слова его звучат твердо, но… последний звук, что срывается с губ, слишком уж быстро сходит на нет. И зверю перед ним этого достаточно, чтобы распознать страх. Губы Чонгука растягиваются шире. Он встает, начинает то сцеплять пальцы в замок, то расцеплять… – Думаешь, я не знаю, что никто здесь не посмеет убить меня? Неуч, ты хоть знаешь, что тогда случится с этим миром? Он погрузится в хаос, развяжет еще бо́льшую войну. Не только за Эртеру, но и за Брассилию. Это затронет все государства до последнего, нарушит торговые связи, разожгет повсеместно голод и междоусобицы… – Но ведь, как ты и сказал, я – всего лишь бастард, – снова перебил его Чонгук своим тихим голосом. Поочередно дергая за пальцы, он начал, не торопясь, стягивать перчатки с рук. – Просто сын какой-то северной шлюхи… какую мой отец трахнул… Перчатки в сопровождении гробовой тишины откидываются прочь на пустое кресло. Чонгук кожей чувствует чужой взгляд на своих обнажившихся предплечьях. Ненадолго же его руки стали чисты от крови… – Я не наследник своего отца-короля, у меня на трон Гласса нет совершенно никаких прав, Вы совершенно правы, Ваше Величество, – кивает альфа, подходя вплотную к королю и смотря голодным тяжёлым взглядом на его побледневшее лицо. Свою правую руку он подносит к чужой скуле и осторожно чертит длинным черным когтем по нежной коже. И видит, как в расширенных зрачках напротив отражается собственное лицо, растворенное в страхе брассилийского короля. – Я всего лишь бастард, – повторяет Чонгук медленно слово за словом, – не наследник своего короля – слуга… а слуг, как правило, совершенно не волнует политика. Когти легко и глубоко входят под кожу, и из порванной артерии тут же фонтаном брызгает кровь. Тэдеус дергается, хватается за чонгуково запястье обеими руками, но в следующее мгновение уже обмякает. Колени его подгибаются, и тело выскальзывает из чужой хватки, падая на пол и звеня бесполезной грудой доспех. Длинные волосы альфы с золотыми украшениями в них быстро напитываются кровью, становясь будто огненными. В распахнутых навсегда глазах застывает та самая печать страха перед глассийским бастардом. – Чонгук, что ты наделал? – шепот Хисона стал первым, что нарушило установившуюся тишину. – Мы бы все равно не смогли оставить его в живых, – возразил так же тихо, как друг, Лисон. Он приблизился к мертвому телу и присел рядом на корточки, с интересом пару раз стукнув по латам. – Он – гребанный король Брассилии. Что бы мы с ним делали, с живым, а? Держали бы в плену до конца его дней? И в том, и в другом случае Тэдеус бы сдох. Просто здесь он сдох немного раньше. – Но он был прав – с его смертью в Мире разверзнется хаос. – А тебе что ли есть дело до Мира? – Как видишь… – Хаос и так уже был здесь, – ответил на этот раз сам Чонгук, все продолжая наблюдать за тем, как из проделанных им же ран слабыми толчками вытекает кровь. Та, еще теплая, ощущалась и на его руках. От Тэдеуса все еще пахло солнечным светом, но запах этот будто ему не принадлежал. Чонгуку казалось, будто король где-то украл его… Он поднялся на ноги и подошел к столу с провизией, чтобы вытереть об его скатерть запачканные руки. – Тело здесь оставлять не стоит, выбросим его туда, где горит огонь. – Жалко просто так бросать такое сокровище, – Лисон цокает, а потом, недолго думая, принимается отстегивать нагрудник с короля. – Ты – сраный мародер, – ругается на него Хисон, подходя ближе и пиная друга в плечо, на что тот отмахивается. – Так и скажи, что сам тоже хотел! Свали в пекло!.. Нагрудник Лисон все-таки стаскивает, но тут же отбрасывает железку на землю, заинтересованный кое-чем другим, что открылось его любопытному взгляду. – Что это? Выглядит дорого… – Ну-ка дай посмотреть, – Хисон садится на одно колено рядом с ним, подцепляя с груди мертвого короля золотой кулон в форме солнца, инкрустированный янтарем и розовым кварцем. – Выглядит, как простая цацка, но вот эта резьба с тыльной стороны… будто какой-то ключ… – Ключ? От королевской сокровищницы? – светлые глаза Лисона до краев наполняются восторгом. – Мне почем знать, придурок? – хмурится Хисон. – Да пошел ты! – Лисон отталкивает альфу, вырывая кулон у того из рук. Он ловко вешает его за цепочку на шею и прячет под собственный доспех. – Жалкий мародер, – повторяет Хисон, брезгливо отряхивая свои ладони друг об друга. – Труп, – со вздохом напоминает им Чонгук, который все это время по старой привычке молча наблюдал за чужой перепалкой. Видя, как альфы без возражений подхватывают мертвое тело, чтобы оттащить его подальше и предать огню Долины, Чонгук выходит из шатра под кобальтовое ночное небо. Воздух ни разу не свежий, он несет в себе богатый букет разложения, гари и кислого железа – то еще удовольствие. Но Чонгук все равно дышит глубоко, настойчиво силясь изгнать из себя другой – запах солнца. Он не исходил от Тэдеуса, не принадлежал ему, но будто на том задержался. Нежный, едва уловимый и такой притягательный, что до сих пор мурашки танцевали по коже. Нырнув рукой в карман брюк, Чонгук нащупал в самой глубине маленький гладкий камешек, который до сих пор носил с собой. Не задумываясь, а просто порой касаясь, чтобы убедиться, что тот при нем. Взгляд альфы заскользил по реке на север, против течения. Он прекрасно знал, куда его приведут эти берега. Там, за сотней миль, его ждали Эртера и ее пустующий трон. Трон, на который простой бастард не имел бы никаких прав… Зато у демона, единого с этим местом по крови, прав больше, чем у кого бы то ни было.