The one to survive – Hidden Citizens, Josh Bruce Williams Чонгук
Это чувство ни с чем не спутать – вязкая, теплая, свежая кровь, что обволакивает кожу. Скользко, пышет жаром и забивается в ноздри терпким запахом увядающих роз. Чонгук видел, как умирают розовые бутоны, только однажды, в детстве – бедные нежные цветы, рожденные на Юге, были выброшены подыхать у камина в замке отца, служа глупым подношением какого-то чужеземного купца – стойкий аромат разрастающегося тлена альфа тогда запомнил кристально четко. Розовый аромат настойчиво душит, от него в глотке першит и никуда не спрятаться. Бежать некуда. Потому что выхода не видно – его нет. Нет ничего, кругом лишь пустота, наполненная уже привычной Чонгуку тьмой, ее безумным хороводом теней, в какую не пробиться даже мерцающим в северном небе огням… Да и он больше не на Севере, но тогда – где… Зрачки быстро движутся, но каждая попытка хоть что-то увидеть оказывается тщетной. Слишком темно, пусто, и только ощущение чьей-то крови на руках продолжает пьянить, не дает ни на миг позабыть о себе. Розы… как же здесь пахнет розами… – Обернись. Кто с ним говорит? Чонгук не узнает голоса и никого подле себя не видит. – Чонгук! Он озирается, пытается устоять на ногах, дезориентированный кромешной темнотой, но не может справиться и с этим. Он полностью беспомощен, так жалок сейчас, как не был с самого рождения. Тьма пожирает его, как змея может жрать собственный хвост. – Чонгук, я здесь! Обернись! – Чонгук, обернись! – Защити меня, Чонгук! – Чонгук, я здесь, я перед тобой… – Обернись! Он жмурится и рычит сквозь зубы, этот голос, что взрывается и звенит прямо в его голове, сводит с ума. Он повсюду и одновременно нигде, а его обладателя как будто не существует, потому что вокруг Чонгука ничего нет, лишь эхо собственных шагов и глухой удар коленей о каменный пол – все-таки оступился и упал. – Я здесь, я всегда буду здесь, с тобой… потому что был рожден лишь с одной целью… И вдруг Чонгука обдает таким сильным жаром, что от него у альфы спирает дыхание. Больше он не чувствует запаха роз, зато видит: слезящиеся от резкой боли глаза цепляются за нечеткий силуэт, замерший буквально на расстоянии вытянутой руки. Маленькая, хрупкая фигура, как будто объятая пламенем. И пламя это перекидывается на чонгуковы руки, лижет кожу, чтобы затем обглодать кости… Тут альфе становится ясна причина крови на его руках, как и находится объяснение запаху гниющих роз. – Я был рожден, чтобы погубить нас. Голос затихает, произнеся последние слова. А его владелец падает замертво Чонгуку в объятия, накрывая их обоих огненным саваном. А после Чонгук кричит.***
Огненная Долина, королевство Эртера В утреннем сизом рассвете сбитое дыхание кажется чересчур громким, поэтому Чонгук подавляет в себе желание сделать очередной вдох и вместо того резко садится, заставляя Эхо, ранее дремавшего на перекладине рядом со входом в шатер главнокомандующего, приоткрыть один глаз. В памяти альфы все еще стоят отголоски его собственного крика, рожденного воображаемой агонией. В действительности он оставался нем, в действительности он все еще был невосприимчив ни к жару, ни к холоду, но во сне дела обстояли иначе. Уже какую ночь подряд один и тот же кошмар тревожил его, не давая покоя… В нем альфа убивал кого-то, и этот кто-то убивал его в ответ. Чья-то теплая кровь окропляла руки и, делаясь огнем, сжигала дотла. Выедала тьму кругом и из нее забирала Чонгука с собой, купая в чистейшей боли и не давая спастись. Его не отпускали, его звали, искали и всегда, каждую проклятую ночь, находили. Обещали всегда быть рядом. Клялись дарить вечные муки. Исполняли неведомое предназначение. Альфа зарывается лицом в ладони и с силой трет кожу. После заставляет себя подняться на ноги. В шатре он ночует один. Здесь темно, потому что грубая ткань, из которой сделан навес, не пропускает внутрь ни одного луча, да и время для солнечного света еще, кажется, слишком раннее… Так и оказывается, стоит Чонгуку выбраться наружу. Кругом него все серое. Пепла с каждым километром, на какой они отходят вглубь континента, множится. Ветер больше не уносит его в море – позволяет оседать на земле. Крупные, хрупкие снежинки из праха рождаются огненными языками, чтобы примкнуть к миллионам своих собратьев, что покоятся рядом. Это место мертво… и смерть кажется Чонгуку поистине прекрасной, потому что удивительно чиста. Огонь может поглотить собой все, заставить исчезнуть и развеяться затем пылью. Обезличить. Растворить в воздухе. В огне есть спасение, не зря же некоторые люди считают Огонь своим Божеством. У Чонгука, как и у его отца, нет Богов. Люди Севера суеверны, принимают за истину каждую байку, какую им не расскажи. Их-то глупость со временем и помогла взрастить в сердце альфы отвращение к вере. Та лишь подпитывает страх, обнажает твои слабости и бросает их в лицо тебе и твоим врагам. Где слабость – там смерть. Поэтому Чонгук не боится… даже себя самого. Надеется, что это так. Перед рассветом время всегда по-приятному тихое. Воздух неподвижный, и ход мыслей в голове похож на стоячуу водную гладь. Но омут этот – глубок и кишит призрачными серенами. Альфа отходит от своего шатра к реке. На нем после сна нет ни доспехов, ни верхней одежды, лишь холщовые штаны туго затянуты ниже талии. Вид открывается на крепкую грудь и широкую, мускулистую спину, обтянутые бледной кожей, на которой после недавнего боя затянулись еще далеко не все раны. Гематомы чернеют на ребрах, грубо зашитый порез от чьего-то копья на плече сверху покрыт коркой запекшейся крови, та от движений постоянно крошится и трескается, тошнотно блестя. Но это нестрашно, это привычно среди них здесь и никого не способно оттолкнуть… так, как все стальное в Чонгуке. Он присаживается на корточки у самого берега, исчезая в высокой траве, что отчаянно цепляется за свою жизнь, пробиваясь сквозь почву там, где от реки исходит влага, и у огня власти нет. Когтистая черная ладонь опускается под чистый поток, погружаясь в воду. Черные пальцы сжимаются, будто хотят ухватить юркую стихию за хвост, но куда им… они не для того. Им привычней вспарывать плоть и вместо воды познавать густоту человеческой крови… Огонь – горячий. Вода здесь должна быть холодной, может быть, даже ледяной… Чонгук снова ничего не чувствует. В мыслях его все еще тишина такая же, как и вокруг, а сердце бьется ровно, подтверждая внутренне спокойствие. Чонгук ничего не боится. Не мается отныне раздумьями, а просто ждет. Это место ему показало – он здесь не чужак. Потому ему следует идти дальше, не останавливаясь. И тогда, возможно, он обретет то, что ему нужно, а если нет… Что, если нет? Он все еще чувствует мираж пламени на своих руках, все еще способен ощутить чей-то безымянный призрак в своих объятиях. Слышит его зов… это легко, всего-то и нужно – прикрыть глаза… – Войско скоро проснется. Не сто́ит тебе попадаться кому-то в таком виде, Гук. Не все из них готовы принять… – …Демона своим предводителем, – хмыкает Чонгук, перебивая Хисона, подошедшего к нему сзади. Он оборачивается, чтобы взглянуть на друга, бесстрастно цепляется за сочувствие, тлеющее, в его карих глазах, как поблизости тлеет сухая трава. Хмыкает снова. – Я всю жизнь провел с ними, был не только полководцем, но и товарищем, равным, привел их к победе, но все это забудется большинством в тот же миг, как они поймут, что страшные байки обо мне правдивы все до единой… Ты тоже боишься меня? – Страх – это слабость. Чонгук кивает, соглашаясь с Хисоном, но все равно остается недоволен полученным ответом. Потому что Хисон не опроверг заданный вопрос. Каждый человек может оказаться силен или же слаб для чего-либо… достаточно ли Хисон силен для того, чтобы не допустить соблазнительной слабости, какую несет в себе опасение? – Выдвигаемся в путь, как только солнце встанет полностью, – отдает приказ Чонгук, поднимаясь на ноги и зачесывая волосы назад мокрыми пальцами. Ему бы омыть все тело… но времени на это уже не остается. Хисон прав: попадаться на глаза кому бы то ни было не стоит, не сейчас, когда впереди верность своих людей ему еще так нужна. Их ждет Эрат, за который глассийцам предстоит пролить реки крови: своей, но еще больше – неприятеля. Они идут. Эртера все знает. Затаилась. Ждет… Чонгук вторую неделю ведет свое войско вверх по течению реки. Русло Эрата, широкое и спокойное, делит равнину на две половины, служа насмешкой над уничтожающей силой огня. Берега реки – единственное место, куда не может подобраться пламя, и глассийцы этим пользуются, невредимыми продвигаясь вперед под завесой серого дыма. Чонгук знает, что большинству из них страшно. Если первые дни после сражения их еще пьянила легкая победа над сильным противником, и в памяти свежи были мгновения триумфа, то сейчас в головах его соратников поселилось и укоренилось другое. Мужчины шли и видели кругом себя лишь тлен, пламя и тени, хищно следящие за каждым их неосторожным шагом. Тьма оживала, была близка как никогда, и даже вечные северные ночи оказались не так страшны, как демоны чужой огненной степи. Эртера кишит всякими диковинными тварями. В миру говорят, что духов и подобного отребья здесь много больше, чем живых людей. Лисы-призраки – отнюдь не единственные демонские создания, населяющие эти дикие земли. Эртера служит пристанищем множеству существ, от одного упоминания которых у простых смертных в жилах стынет кровь, а ноги прирастают от ужаса к земле: черные пумы, гарпии, полулюди-полуптицы, зовущиеся грифонами, крылатые львы… о чем только не рассказывает молва. Эртера – не просто людское царство, не просто клочок земли, освещаемый Солнцем и Луной, она – живая. И если Чонгук, чувствуя эту жизнь в ней, сдерживал дрожь дикого, возбуждающего предвкушения, то остальные от инородных чувств, мурашками бегущих по коже, начинали все заметнее паниковать. Это место сводило здоровых, суровых, способных на всякую жестокость мужчин с ума. Оно забавлялось, смеялось над ними, видя в каждом лишь жертву, мишень для охоты, с которой можно сыграть, как волк играет с зайцем, загоняя того по зимней пустоши до смерти. Они шли вдоль реки, не смея отходить от ее берегов. Под тысячью лисьих взглядов все дальше, к истоку Эрата, что прятался за высокими каменными стенами затаившейся в ожидании столицы. Древний город ждал своих захватчиков, тех, кто один раз, у моря, уже стал победителем и теперь готов был вести бой дальше до самого конца. Эрат готовился к осаде, собирал всю свою мощь, чтобы нести оборону и дать отпор чужакам… Вот только… Чонгук чужаком себя на этих землях отнюдь не чувствовал. В памяти все четче звучали слова отца и уверенность, сквозившая в них, передавалась ему. Альфа не знал, что случится с ним и с его войском дальше, но чувствовал: он не покинет Эртеру с пустыми руками. И высокие стены его не остановят. Он зашел уже слишком далеко, чтобы останавливаться и тем более отступать. Теперь, когда кровь его стала черной, когда на руках выросли когти, а в сердце поселилась звериная дикая жажда, Чонгук мог двигаться лишь вперед – туда, куда толкала альфу его пробудившаяся сущность. Туда, где его ждала разгадка и, быть может, даже спасение… Пока он чувствовал, что имеет власть над самим собой, Чонгук стремился познать истину. Получить ответы на вопросы, тяжелой грудой скопившиеся в разуме. Если существует шанс, что за стенами Эрата его ждет разгадка хотя бы одного из них, то значит, он сделает все, чтобы стереть стены в пыль. Он возьмет этот город, завоюет страну, уничтожит каждого, кто осмелится встать на пути, возомнил себя королем, богом – неважно – Чонгук не остановится, не замедлится, не оступится так, как он делает это во снах. Наяву никто не сможет заставить его сгореть дотла хотя бы потому, что огонь не способен ему навредить. Он сильнее огня, сильнее холода, он – ребенок ночи, наполовину демон. Он не боится ничего и никого. Потому что это миру стоит бояться. Его.***
Огненная Долина широка и кажется бесконечной. Ядовитым грязно-оранжевым морем она раскинулась на плоской высокой равнине меж горных хребтов и южным океаном. Между началом пути и его завершением. Эрат. Его стены в лучах яркого полуденного солнца блестят, словно облитые расплавленным золотом. Высокие, гладкие, с тысячью узких бойниц у верхнего края. А за стенами – город. Издалека кажется совсем тихим, безмолвным, будто изо всех сил старается спрятаться, надеется, что так его не заметят, не захотят отобрать из одних рук, чтобы захватить в другие, более сильные и страстно желающие вонзиться когтями в свое. Но – поздно. Хищник заметил, и охота на стервятников получила свое начало еще давно… Глассийцы покидают Долину и погружаются в густую тень дубовой рощи. Старые, высокие деревья с грубой корой, испещренной бесчисленным количеством темных морщин, явно высажены тут человеком – чтобы не позволить дыму накрыть город. И воинам это очень на руку. Можно затаиться, перевести дух после длинного пути, приглядеться к крепости, какую скоро предстоит брать. А посмотреть действительно есть на что… Чонгук слышит их. Чувствует смятение и трепет в сердцах своих сородичей. Мужи Гласса до этой поры имели возможность видеть лишь ледяные вершины заснеженных гор да пустынные голые степи, пронизанные насквозь шквалистым ветром. В их темном северном мире не существовало крепостей, высоких стен до небес и рвов. Там был лишь холод, которого с лихвой хватало. Здесь же все иначе… Что им делать? Как быть? Сколько их при осаде падет? И останется ли кто-то в живых?.. Чонгук неодобрительно хмурится. Придя к цели и узрев, насколько та оказалась во всех смыслах высока, он и сам ощутил внутри себя коробящие отголоски растерянности, что эхом откликнулись на брошенный кем-то для него безымянным вопрос: "но что же дальше?" Дальше – бой. Осталось только решить, как его устроить. Как выманить из-за стен жалких трусов-регентов, что покидать надежное укрытие едва ли хотят. Трон Эртеры – соблазнительная, желанная перспектива. Ее богатства и сила многим долгие годы не давали покоя, что говорить о тех временах, которые наступили сейчас. Регенты, гиенами водящие хороводы вокруг немощного наследника, пока тот рос, должно быть, яростно капали слюной, облизываясь на корону, венчавшую чужую голову. Подойди, возьми, завладей… Это же так просто и так соблазнительно. И разрушительно. Наличие наследника обеспечивало миру хрупкое, но равновесие, пусть и балансировало оно на кончике остро заточенного ножа. А теперь наследник исчез, и вместе с ним исчез, стал эфемерным покой. Казалось, что лишь на Эртере, но как бы не так – хаос распространится. Подобно чуме, он скоро накроет все, весь этот мир, потому что процесс уже начался, запустился еще в тот день, как самый первый военный корабль покинул родную гавань, отправляясь нести другим смерть и взамен искать свою. Но Чонгуку едва ли не плевать на мировой порядок. Он не ученый муж, не торговец, ищущий везде безопасность собственной голове и бо́льшую выгоду своему кошельку, не правитель… он лишь бастард, исполняющий волю своего короля. А еще он – неведомое. Загадка для себя самого, что внутри день за днем копит страстное желание себя же и разгадать, разобрать, разрушить, чтобы вытащить на свет сердцевину. Познать. И тогда уже, возможно, решить, что следует делать дальше, куда держать путь и как… жить? Странно… раньше Чонгук едва ли когда-нибудь задумывался о своей жизни. С рождения у него существовал простой путь, не искривленный причудливо загадками, освещенный лунным светом и не затопленный кромешной обжигающей тьмой. Теперь же приходится думать. Чонгук из-за этого почти бесится. Ему не нравится чего-то не знать. Он как будто не там, где должен быть, на целый шаг позади… А что перед ним – он не видит. Как ни пытается – ему пока не разглядеть. Как ни рычит, как ни скалится – тени надежно прячут то, что не горят пока желанием показывать. Его же сущность над ним насмехается, гребанное чудовище. Уродливо скалит клыкастую пасть и урчит, довольно, сыто и с предвкушением свежей крови, которая скоро вновь Чонгуком прольется. Раньше ему не нравилось так сильно кого-то убивать… Но эта правда – меньшая из всех его зол. – Они знают, что мы здесь, – произносит Лисон. Альфа сидит в траве, спиной подпирая ствол одного из дубов, и разглядывает небо, когда то показывается за качающимися туда-сюда густыми ветвями. Голубые глаза блестят и искрятся, будто, истосковавшись, дополна напитались солнечными лучами. Выглядят, как два ярких голубых стеклышка. Лисон славится зорким взглядом, мимо него никогда ничто не проскользнет незамеченным. Чонгук, остановившийся рядом с другом, тоже запрокидывает голову, хмуро смотря вверх. И видит – всего лишь на жалкий миг – что-то темное, стремительно укрывшееся за пышным белым облаком. – Грифон? – предполагает он. – Или крылатый лев, – пожимает плечами Лисон. – Слышал, эти твари огромные, раза в два, а то и в три больше наших волков. – Кошки все равно волкам не ровня, – отмахивается Чонгук, – что с ними будет, окажись они на Севере? Издохнут в первый же час. – Мы не на Севере, – замечает Лисон, и Чонгуку на эти слова нечего сказать. Альфа полностью прав. Они не на Севере. Но и чужими эти земли у него язык не повернется назвать. Уже нет. Не после того, как узрел сходство между собой и теми тварями, что рыскают совсем рядом. – Этот день используем, чтобы отдохнуть, – в конце концов решает альфа. Его черный взор обращается туда, где за деревьями прячется запертый на все свои замки город. – Ночью отправь своих людей в разведку. Хочу знать все: сколько выходов существует из этих стен, сколько у них слабых мест, где укрепления наименее высоки, а также пусть отыщут место, где за пределы города вытекает Эрат. Если есть возможность, что река поможет нам проникнуть внутрь, не воспользовавшись ей, мы окажемся дураками. – Разве ты сам в разведку не пойдешь? – Не с остальными, – качает головой. – Один. – Уверен, что это безопасно, Гук? Командир смотрит в глаза своему другу, что обеспокоенно блестят из-под широких хмурых бровей, но только отмахивается. – Не думай обо мне, – произносит он. – Это место не даст чему-либо со мной случиться. Лисон его не понимает: это видно по тому, как еще сильнее сошлись на его переносице брови. Но альфа расспрашивать друга больше не горит желанием. Скорее всего, понимает, что не добьется от Чонгука большего, чем уже получил, потому что тот в последнее время не очень-то разговорчив. Все в своих думах, своих мыслях и заботах. Ему тяжело, и Лисон, как и Хисон, это оба чувствуют, разделяют тяготы своего названного брата, но помочь не могут – Чонгук ни того, ни другого не подпускает достаточно близко, чтобы у них была такая возможность. Альфы знают, что, скорее всего, дело в том страшном, темном, скрываемом от остальных. И они… боятся. Да, они правда боятся, но не Чонгука, нет… Они не боятся Чонгука, они боятся за него. – Найду разведчиков, – кряхтя, Лисон поднимается на ноги и уходит, как только Чонгук отпускает его легким кивком. Сам он еще раз расчерчивает взглядом ясное небо и вновь замечает в облаках чью-то грузную тень. Губы сами складываются в тонкой кровожадной улыбке. Пальцы в перчатках крепко сжимаются, грозясь когтями разорвать плотную грубую кожу. Внутри Чонгука резво просыпается на время задремавшая жажда. И скоро он получит возможность ее утолить.***
Когда на землю ложится ночь, и кобальт роняет острые тени на притаившийся среди равнины город, когда роща за плечами у Чонгука гудит, предупреждающе шелестя листвой, альфа медленно, но без колебаний покидает безопасное укрытие. Глазами, привыкшими ясно видеть в темноте, он подмечает небольшие отряды своих разведчиков, что медленно выдвинулись в сторону Эрата, петляя в высокой траве. Но сам он приближаться к городу не спешит, ему это делать незачем. Он чуть наклоняет голову, давая тем самым команду птице, и Эхо бесшумно взлетает с его плеча, чтобы воспарить над крепостью. Сам же альфа, еще раз напоследок окинув взглядом город, светящийся во мраке тысячью зажженных свечей и факелов, отворачивается и уходит прочь, назад в рощу. Он быстро пересекает ее насквозь и попадает во владения Огненной Долины. Та беснуется совсем рядом, голодно облизывает свои границы, но по каким-то неведомым простым смертным порядкам не смеет пролить свой огонь дальше, чтобы поглотить им старые деревья и зеленую степь, какой окружена людская колыбель. Здесь пролегает грань, по ней танцуют Жизнь и Смерть и искрами блещет Огонь. Три Божества, что страшат множество глупых людей, любящих придумывать себе идолов, будто не в состоянии существовать без возможности кому-нибудь поклоняться, кого-нибудь бояться и кого-нибудь обожать. Служи, бойся и люби. Всем своим существом. Люди ведь для того и приходят в этот жестокий, безразличный к ним мир… Но Чонгук разве для этого пришел? Альфа не останавливается, когда снова выходит за пределы рощи, на этот раз продолжает делать твердые широкие шаги, вторгаясь на черные земли Долины, что покрыты пеплом и тлеют ярко-красными пятнами пламени. Огонь шипит под ногами, его тонкие языки извиваются у земли, поднимаются вверх и, словно кобры, раскрывают свои капюшоны. Но не жалят. Не смеют причинить вред Чонгуку, а ластятся к нему, будто кошки. Не трогают ни одежду, ни кожу, пускают в свою обитель так, будто ждали. Стихия радостно искрится, трещит сухой травой и фыркает пеплом. Мелкие оранжевые частицы света взметаются ввысь на несколько метров и парят, как будто живые, в смерче, куда затягивает их разыгравшийся ветер. Он закруживает их, не отпускает, а затем уносит к реке и безжалостно топит. Чонгуку же нет дела до игрищ ветра с огнем, он пришел не за тем. А за ними. За своими кровными братьями. За демонами. А лисы тем временем уже окружили его. Их тени клубятся совсем близко, протяни руку – испачкаешь в черной копоти призрачных тел. Огненные пасти будто улыбаются, пустые глазницы внимательно следят. Они шли следом за ним с самого побережья, и день за днем их ряды возрастали, множилось лисье войско. Обнаженной рукой Чонгук зарывается в землю, пропускает золу сквозь пальцы и позволяет огню вспыхнуть по центру своей ладони. Тот принимается танцевать по его черной коже, но никак не вредит ей. Странное зрелище. Лисы все еще наблюдают. Немые, но опасные, они сужают свой круг, и вот уже их длинные хвосты оплетают ноги. Чонгук не боится. Бояться их – все равно что бояться себя. Он следит за играми демонов, и на душе его в это время царит странный покой. И пусть альфа сейчас далеко от тех мест, где был рожден, Огненная Долина кажется чем-то близким, будто здесь он провел все свои дни с самого первого. Будто не было у него иных, человеческих, братьев, а были лишь тени, водящие кругом него хороводы и дышащие пламенем. Будто не из людей состояла его армия, какую он собирается вести в скором времени в бой, а… Чонгук прикрывает глаза, чтобы не видеть кругом себя огонь, и теперь он не видит… Но чувствует. Это все еще не тепло, не жар, а тьма. Тьма кругом, рядом и внутри него, на кончиках пальцев и в венах, смешанная с бурлящей кровью. Она прошивает насквозь, заставляя низко рычать от своей горькой сладости. Она жалит и пьянит… Чонгук стонет и, не выдержав, упирается в землю не только ладонью, но и коленями, пригибается, жмурится и дышит глубоко. Дым больше не мешает, не спешит забиться в глотку и отравить нутро, а становится белым, как тогда, в утро битвы, хоть дождем сейчас и не пахнет. Но пахнет иной бурей. Дикой, хищной, такой, от которой не спасут ни камень, ни железо. Эта буря прорвется сквозь любые замки и не успокоится, пока не поглотит абсолютно все. Эта буря теперь живет у Чонгука под кожей, и ее чувствуют те, кто был в ней рожден. Проходит время, пока Чонгук возвращает себе контроль над возбужденным телом. Он запрокидывает к небу голову, широко раскрывая глаза. Черные радужки стремятся поглотить раскрывшуюся над ними бездну и отражают в себе серебряные звезды. Шумное дыхание вырывается паром меж сухих дрожащих губ. Демоны кругом притихают, ждут, пока Чонгук наконец совладает с собой и примет без остатка всю раскрывшуюся перед ним силу, впитает, как свою суть. Над Долиной клубится белесый пар затухающего огня… Лисы следят, как исчезают кругом них золотистые языки, и как треск тлеющей травы сходит на нет… Они чувствуют, как их клетка спустя целую вечность рушится, и как они наконец-то обретают свободу… Свободу, которую дарует им их кровный брат, что возвышается среди них, даже стоя сейчас на коленях, даже пока не осознавая, кто он, что он… Ему пока и не нужно знать, для правды не время… Да и все они безмолвны, чтобы что-то суметь рассказать юному альфе. Их польза в другом, и они еще смогут себя показать, чтобы отплатить брату за его щедрый подарок. Лисья верность – не пустой звук, долг будет уплачен. Чонгук же тем временем собирает свою волю и встает, приглушенно рыча. Он озирается, видит пред собой потухшую бесплодную равнину и, не сумев сдержаться, крупно вздрагивает. Тьма все еще бурлит внутри него, ее слишком много, чтобы игнорировать и привыкнуть за короткое время, но позже, быть может… Покидая Долину, которая больше не вправе зваться Огненной, альфа вновь прячет руки в перчатки, быстро и ловко пробирается сквозь кустарник и петляет между стволами, чтобы воссоединиться со своим войском. И не оборачивается. Потому что знает и так, что за ним следует и другая его армия. Та самая, которую завтра он и поведет в атаку на Эрат.***
Белые вороновы крылья рассекают холод, оставленный после себя ночью. Эхо стремительно, будто пущенная искусным лучником стрела, проносится над столицей Эртеры, окидывая пугающе сознательным взглядом город, затаившийся в ожидании. Уловив общую тишину и неподвижность, птица спешит вернуться к хозяину, что в ожидании коротает время на границе дубовой рощи. Внизу туманно. Рассвет этим утром цвета молока, свет густой и холодно-сизый, пытается забраться Чонгуку под плащ потоками игривого сквозняка, чтобы альфу как-то расшевелить. Но тот не обращает внимания на прохладу, оставаясь к той безразличным. Он не чувствует. Ни холода, ни жара… лишь тьму, ту самую, что ласково чертит по коже, прежде чем проникнуть внутрь, растворившись в крови. Альфа будто везде и нигде, он пронизан силой этого места, он чувствует, как Эртера кругом него дышит. Она не принимает чужаков, но милостива к тем, кого считает от плоти своей. Чонгук не чужак ей, чужаки – там, за стенами, долгие годы пытаются разделить желанную ими корону так, чтобы никого из своего круга не обидеть. И безумие это пора остановить. Птица кружит над альфой, но не садится к тому на плечо, получив знак держаться на расстоянии. – Оставайся здесь, – произносит Чонгук, слабо кивая в сторону деревьев, и Эхо повинуется, садясь на ветку, что больше всех ему приглянулась. Альфа одобрительно кивает. Вздохнув, он стягивает перчатки с обеих рук и по привычке отдает на сохранение ворону. – Сегодня ты мне ничем не поможешь, – говорит он, приглаживая белые перья. – Не летай над городом, пока все не закончится. Жди меня. Он знает, что Эхо достаточно умен, чтобы понять. Мозг у этой птицы нередко работает получше, чем у доброй половины тех людей, которых довелось Чонгуку знать, потому-то альфа так высоко его и ценит. И еще ценит за верность. Она – в его случае настоящая роскошь, особенно сейчас, в миг, когда страшная правда вот-вот откроется. Медлить больше нельзя. Чонгук знает, что Лисон и Хисон вместе с другими старшими командирами сейчас уже начинают будить войско, чтобы примерно через час собрать и выстроить всех на просторах равнины перед главными городскими воротами. Воины Гласса думают, что сегодня их ждет осада Эрата… Чонгук оборачивается на крепость и, сжав руки в кулаки, делает первый шаг к ней навстречу. Трава густая, темно-зеленая, она исходит волнами под силой ветра, будто море, в котором не найдется воды. Меж травинок стелется белесый туман… а в тумане прячутся демоны. Они касаются чонгуковых обнаженных ладоней, гладят вздутые черные вены запястий, тихо рычат, предвкушая момент, когда им наконец дадут волю. Волю прогнать неприятеля, сожрать души тех, кто посмел нарушить многовековые порядки, выпить их кровь до последней горячей капли и увести с собой их жалкие призраки. Альфа идет вперед, не запинаясь, не медля, без колебаний, чувствуя, как в спину его подталкивает жажда скорейшей расправы. Он идет, неся в своих руках смерть. Он один – волна, от которой не скрыться не сбежать, не спастись, потому что внутри Чонгука нет милосердия. Тьма не знает значения этому слову, она приходит и поглощает все, что найдет, покрывает ледяной коркой, превращает в прах очищающим огнем. Чонгук привел с собой армию, жаждущую мести правосудия. Пришел, сам жаждущий свершить убийство и познать истину. Он во что бы то ни стало получит свое. Войско Эртеры ждет. Разведчики сработали, как надо, донесли вести о прибытии вражеской армии и о ее намерении сегодня напасть. Вот только удивление при виде одного лишь Чонгука, приближающегося к воротам города, ярко ощущается в воздухе. Пространство между альфой и городскими стенами от напряжения звенит так, что уши закладывает. Чонгук запрокидывает голову, чтобы узреть, как на вершине стен замерли отряды лучников. Те даже не тянут на него тетивы, не понимая, что за безумец решил выступить один на один с целым войском, вооруженным до зубов. Всадники на огромных крылатых львах заняли свои позиции поверх башен с плоскими крышами, грифоны, вооруженные копьями, зависли на стенах, крепко цепляясь за грубый камень острыми когтями. Эрат сегодня был готов принять бой и выиграть его у любой армии. Любой человеческой. Глубокий вдох заставляет Чонгука расправить грудь и напряженные под черной накидкой плечи. Все еще рассматривая чужое войско, он хрустит пальцами, затем одну руку опускает по шву, а другую – кладет на эфес своего клинка. Этот момент, где тишина смешалась с ожиданием плотно и удушающе, кажется, чувствуют все… Миг, отведенный на решающий вдох, тот самый между "до" и "после", с него все и начинается. Потому что затем случается то, что неотвратимо должно было произойти. Потому что у Судьбы нет ответвлений, ее дорога прямая и беспощадная. Она непрерывна и страшна. Чонгук смежает веки, после вдоха задерживает дыхание… А затем, когда открывает глаза, зрачок в них до того разрастается, что затапливает собою и радужку, и белок, не оставляя места ничему светлому. Оскал-ухмылка искажает молодое лицо, из горла просится низкий рык, а вместе с ним в воздух приказом летят слова: – Отоприте ворота! Кто-то со стен, вероятно, сумевший расслышать альфу, роняет смешок. Но затем смеха больше не слышится. Слышится… гул. Рокот земли. То бегут тысячи маленьких лап, бросая тени вперед. Юркие убийцы, обратившие взор на своих жертв, не ведают ни одного препятствия перед собой, потому что любые стены – неважно, какой толщины – не способны остановить призраков. Чонгук видит их, наблюдает, как черный матовый туман подступает к крепости и затем, не мешкая, просачивается сквозь камни… Кожу во всем его теле начинает покалывать, он будто сейчас тоже там, с демонами, будто сам их ведет, служа острием смертоносного орудия, выпущенного в сердце Эрата. Волна, родившаяся где-то внутри и пущенная по венам, подбираясь к лихорадочно стучащему сердцу, становится все мощнее, а затем покрывает собой, топит, заставляя сойти с ума от восторга, и… Где-то слышится первый крик. Первый, но не единственный. Новые и новые волны яростного, хищного, садистского удовольствия затапливают чонгуково тело. А за стенами крепости люди продолжают кричать, встречая неминуемую смерть. Беспощадное лисье войско вырезает всех, кто посмел в этот день держать оружие в своих руках. Всех до единого. Крылатые львы, чувствуя невидимую человеку силу, слыша немой приказ своей родины, звереют, забывают команды, каким их с рождения дрессировали. Они, оглушительно рыча, сначала расправляются со своими наездниками, безжалостно разрывая тех когтями и клыками на бесформенные ошметки источаемой пар плоти, а затем бросаются на тех воинов, кого видят с собою рядом. Грифоны взмывают в воздух. Они – тоже магические твари, тоже принадлежат сверхъестественному, непостижимому миру, но сознание у них все же человеческое. Их вид присягнул на верность престолу, давным-давно заключил перемирие с людьми, вступив на службу государства, и теперь, когда древняя магия Эртеры зовет их дикое нутро, человеческая суть в растерянности. В конце-концов они бросают оружие. Мощные рябые крылья тяжело хлопают, поднимая вверх отряд полукровок, и те разлетаются прочь, как воронье. Им в этой битве делать нечего, ничью сторону они принимать не будут. Чонгук же все стоит у самых ворот и наблюдает за творящимся хаосом. По высоким стенам ручьями стекает кровь. И Эрат, неспешно несущий свои пресные воды неподалеку от того места, где альфа находится, приобретает мутно-розовый цвет – наполняется тысячами отнятых жизней. За стенами трещит пламя, слышится грохот, клубами валит черный смоляной дым. За стенами разгорается бойня, и люди превращаются в скот. Альфа ярко, остро, до самой последней капли чувствует их ужас, растерянность, панику… Глупцы ведь даже не могут увидеть того, кто несет угрозу, их палачи совершенно невидимы. Их не заметить, не убить, не избежать. Молитвы против них не помогут, как не поможет и оружие. Бесполезными оказались то множество стрел, так и оставшееся в колчанах на окропленных кровью спинах, бесполезными оказались мечи, со звоном выпадающие из ослабевших рук. Защитники Эрата пали, встретив смерть в страхе, что навечно останется теперь в их широко раскрытых, остекленевших глазах. Смерть проникла за городские стены и не поскупилась собрать щедрую дань, что была ей сегодня положена. А когда все закончилось, когда стихли наконец крики ужаса, вопли и стоны тех, кто медленно умирал от полученных ран, на равнину и город вновь пришла тишина. Чистейшие воды Эрата полностью оделись в багрянец. Со скрипом, извергая пыль и копоть, опустились у чонгуковых ног тяжелые центральные ворота столицы, каменный свод арочного прохода в ожидании зазиял перед ним чернотой. По углам забился туман, выдающий присутствие демонов, приглашающих своего господина войти. За спиной у Чонгука, наконец подоспев, замерло его невредимое людское войско. Взгляды сотен мужей не без страха, но и не без благоговейного восхищения смотрели на своего предводителя. Скользили по статной фигуре, облаченной в черное, по его с уверенностью расправленным плечам… по черным рукам с длинными, нечеловеческими когтями и чистому, не запачканному ничьей кровью мечу, который все это время мирно покоился в ножнах. Они боялись и восхищались, трепетали и сдерживали дрожь омерзения. Начинали верить в кошмары, которые слышали ранее и над которыми всегда лишь смеялись. Сейчас же смеяться не смели. Смели только склонить каждый свою голову, как только Чонгук обернулся, чтобы посмотреть на всех них. И войско пред ним преклонило колени. Ему поклонились люди, поклонились демоны… И покорилась Великая Эртера – сильнейшему.***
Дым. Не такой, что преследовал их все те дни, проведенные в пути на столицу, а более плотный, тяжелый, кислый – встречает глассийцев за городскими воротами. В дыму шипит и обугливается розово-кровавая плоть растерзанных воинов и скрываются неприступные каменные стены, с такой ужасающей легкостью в этот ясный день павшие. Солнце в зените. И тени – исчезают. Да и нет больше в них нужды, когда неприятель – весь до единого – повержен. Наступает звенящая тишина. В ней место находится только глухим шагам мужских ног в тяжелых сапогах. Воины Гласса разбредаются по городским улицам подобно чуме, поражающей тело. Грузные фигуры в черных одеждах осторожно ступают вглубь Эрата, направляясь к королевскому дворцу, венчающему собой высокий холм в самом сердце города. Башни его массивные, окна, проделанные в стенах – большие, и по камню вверх, к солнцу, тянутся зеленые лианы плюща. В королевском саду, что окружает собою дворец, шелестят красной листвой чудесные деревья с тонкими корявыми ветвями. Воинам кажется, что вокруг в живых не осталось ни души, но ладони всех них без исключения лежат на рукоятях мечей. Спокойствие может быть и мнимым, и легкость, с какой они получили в распоряжение город, не может не настораживать… Чонгук тоже собран под стать своим людям. Тьма в нем наконец-то довольно улеглась, позволив себе задремать в установившемся сытом покое, но дело Чонгука еще не окончено. Врагов своих здесь он все еще чует, хоть в руках у тех и не найдется меча. По дороге к дворцу полно трупов. Порой тела растерзаны так, что даже не сразу становится ясно, человек ли перед тобой. Одежда превратилась в пыльные лохмотья, внутренности выпотрошены, а конечности разбросаны рядом, отнятые от туловищ. Чонгук смотрит на все это… видит страх в глазах своих людей, чувствует, как часть этого страха для них завязывается на нем самом. Чонгук смотрит на все это… и понимает: демоны – не люди. Нет. Потому что те лишены души. Напрочь. Никто, обремененный душой, пожалуй, такого не сделал бы. В войне всегда есть жестокость, и всегда жестокость эта затмевает собою всякую человечность. Война делает людей животными: хищными, трусливыми, сильными, слабыми… но даже в животных можно сыскать сострадание, милосердие, хоть ничтожную каплю. Здесь же, на улицах этого мертвого города – засуха. Это хуже и в тысячу раз страшнее ледяных степей, к которым так привыкли глассийцы. Раскаленное, задымленное, смердящее кровью и тленом нечто. И с этого дня они теперь здесь хозяева. Чонгук изредка слышит тихие шорохи, шепот и чьи-то неувенчавшиеся успехом попытки удержать в себе всхлипы истерики. Мирные жители города прячутся от них по домам, чердакам и подвалам. Лисы не тронули их. Альфа желал для невинных пощады – так и случилось. Кровь этим днем должна была пролиться только из тел неприятеля, и для Чонгука позором считается трогать беззащитных, слабых людей. Омеги, старики, дети и евнухи. Теперь в Эрате остались лишь они да глассийская армия. И страх. – Пусть дозор выстроится на часовых башнях и главных площадях, – отдает Чонгук свой первый приказ после того, как они оказались внутри, своим командирам. Поймав на себе взгляды Лисона с Хисоном, он обращается к ним: – малым отрядом войдем во дворец, и пусть охрана выстроится по его периметру. Вы двое зайдете внутрь со мной. Альфы кивают своему командиру и другу, прежде чем переглянуться между собой. Они молчаливы и напряжены, от обоих исходит смятение… они не ожидали, что Чонгук способен учинить подобные вещи. Благоговение внутри мужчин борется с ужасом, но это противостояние глушится тоскливой любовью к их названному брату, с которым они были неразлучны с самого детства. Они обещали принимать Чонгука любым и верили, что тот навсегда останется им другом настолько же верным, насколько верны они ему. И хоть оба альфы, шокированные общим раскладом, не знали, что и подумать, за Чонгуком следовали, как всегда, без всяких сомнений. Ведь тот, по своему обыкновению, шел, доверчиво повернувшись к ним своей беззащитной спиной.***
Отряд из пятнадцати воинов первым входит под своды дворца. Эхо их слаженных шагов танцует по каменным плитам, которыми облицован пол. В далекой вышине потолком служит красивейший витраж, разноцветные стекла в нем выложены в огромный диск докрасна раскаленного солнца. Солнца, что свое существование положило на борьбу с демонами. Демонами, какие сейчас пришли и по чонгуковой указке захватили Эртеру. Лучи пополудни пронзают собою цветное стекло и мажут пятнами по закутанным в черное телам. Альфы лишь щурятся от непривычной им яркости и продолжают путь к своей цели, ведомые командиром и его приказом добраться до самого сердца этого места. Здесь тоже слышатся шорохи: другие, совсем не те, какие случалось отловить по окровавленным улицам. Эти мягче, плавнее, в них сквозит незримое изящество, какое, пусть даже не специально, но будто бы пленит. Это все походит на странную трель. Альфы то и дело оборачиваются в поисках источника звуков, но терпят постыдные неудачи. Кто-то наблюдает за ними, кто-то торопливо бежит по невидимым простому взгляду потайным коридорам маленькими легкими ступнями… Тронный зал предстает взору и сразу силится поразить изобилием золота, драгоценных пород, из каких сделана колоннада, подпирающая своды, и воздуха. Зал до того огромный, что давит, за миг способен указать на свое место, на ничтожность, любому, кто отважится войти и раз окинуть взглядом величественное помещение. Искусные мастера, должно быть, не один месяц трудились, оставляя свои пот, кровь и слезы здесь, на этих стенах, полу и ступенях, ведущих к королевскому трону. Трон роскошный. Он полностью отлит из золота, а сидение с подлокотниками обиты малахитовым бархатом с окантовкой из черной парчи. За троном по стене в обе стороны пущена золотая ковка, и в ее форме с легкостью читаются фигуры мифических тварей, что населяют эту страну: здесь грифоны, крылатые львы, русалки, которые живут на Юго-Восточном побережье, изобилующем теплыми водами и глубокими бухтами, – и люди. В этой красивой картине – гармония, что была утеряна по случаю страшного рока, тайна которого никому из присутствующих здесь до самого конца неизвестна. Да и будет ли… Зал пуст, если не считать оружия, которое было кем-то обронено в спешных попытках спасти бегством свою жалкую жизнь. Чонгук кивает, посылая альф из отряда проверить остальные коридоры. – И как они все не ослепли от этого блеска, – фыркает Хисон презрительно, кривя уголки своих губ, пока осматривает внимательнее каждую деталь в помещении. – Столько золота… – Лишь способ показать свою мощь. Где золото – там войско и сила, – бормочет Лисон очевидную истину, пожимая плечами. – Сила… и где они все сейчас со своей силой?.. – Силу тоже нужно уметь удержать. Чонгук согласен с Лисоном. На самом деле такое случается довольно часто, потому что альфа, хоть и кажется в большинстве своем легкомысленным болваном, падким на омег и красивые вещи, имеет острый ум и светлую голову, успешно скрывая строгую трезвость мыслей за широкой ухмылкой и хитрым блеском серо-голубых глаз. И потому Лисон прав, а Чонгук с ним полностью солидарен: иметь в своем распоряжении великую силу – еще не все. Главное, то, что в конечном итоге способно будет сохранить жизнь тебе и тому, что тебе дорого – умение эту силу удержать, потому что не все люди глупцы и слепцы. Но все, абсолютно все имеют внутри зачатки черной зависти. И нередко те прорастают, зрея в сердце ядовитыми плодами. Эртера была отравлена и теперь – пала. И никакая сила ее от этого не спасла. – Здесь должно быть полно слуг и придворных, – произносит Чонгук. – И омег из гарема… – добавляет Лисон, зарабатывая на себе недовольные взгляды друзей, но что лишь выразительно приподнимает брови. – Что? – И семья регента – я хочу, чтобы их в первую очередь нашли… – снова заговаривает командир, но снова оказывается перебитым, хоть уже и не своим названным братом: – Не нужно искать, – обращается к нему нежный женственный голос, и у главного входа меж распахнутых резных дверей появляется статная фигура черноволосой девушки, облаченной в белые воздушные одежды, типичные для этой страны. На плечах, шее и голове у нее красуются золотые обручи, инкрустированные радужным камнем, а упругая грудь перетянута тесным лифом так, чтобы выставить напоказ, приковать к себе жадное внимание. Роскошная, ослепительная и многими даже немыслимая красота. Красота, которой не каждому дано коснуться. Девушка мягкой поступью проходит в залу, шагает под напряженными взглядами альф прямиком к трону, у которого и остановился Чонгук при ее появлении. Она смотрит на него, безошибочно выделив лидера. Зеленоглазый взор не несет в себе ни страха, ни скорби… в нем лишь скупая расчетливость, жажда выгоды и путей выживания. – Мы и так перед Вами все здесь, мой Господин. И после слов ее в дверях появляются остальные. Омеги. Девушки и юноши, все молодые, изящные, хрупкие, будто тепличные цветы. Разодетые в богатые ткани, украшенные драгоценностями, даже дышащие как-то по-особенному, будто выдыхают они флер, сладкую, пьянящую, порочную похоть. Пташки южных садов, отловленные специально, чтобы быть заточенными в прутья золотой клетки королевских покоев. Для одной лишь цели – ублажать. Но и у цветов бывают свои аппетиты. И цветы могут быть хищными. Тем более в этой диковинной стране, где все от недр и до самых небес пропитано древней магией, у которой свои порядки, законы и предпочтения. – Назовись, – Чонгук скуп на эмоции. Хоть и не видел он еще раньше подобной нежности, а руки из любопытства сжимаются в кулаки, чтоб унять желание коснуться, ощутить, какова на ощупь мягкая загорелая кожа наложницы… – Я Исэль, Господин, – молвит та, склоняя чернявую голову и пряча изумруды в глазах под веером длинных ресниц. Золотые цепочки в ее хитрой причёске тихо звенят, столкнувшись между собой и спутавшись. – Первая жена того, кто сегодня был тобой свергнут. – Значит, уже не жена, а вдова, – пожимает плечами холодно, с тлеющим интересом рассматривая то девушку, то сборище за ее спиной. – Хотя я не знаю ваших порядков… Как по мне, так женой тебя может назвать каждый, кто вынудит раздвинуть перед ним ноги. Разве я не прав? Наложница вновь поднимает свой взор, но не выказывает видом ни капли смущения. Она расправляет плечи и делает шаг к нему, чуть вытягивая шею, чтобы сохранить зрительный контакт с тем, кто намного выше ее сейчас. Во всех смыслах. Тоже тянется вверх. – Я могла бы стать Вашей, только прикажите мне… Одно слово, и я не разочарую… тебя… Рука в массивных золотых кольцах плавно тянется вперед к его груди, ложась невесомо на грубый доспех. От наложницы пахнет сладко, и кожа ее, наверное, теплая. Вот только Чонгук не сможет ощутить ее тепла, как бы ни старался. Он пробовал, с другими, множество раз пробовал, но с пробуждением тьмы – все теперь иное. И чужое тело не насытит его подобным образом. Только если прольет свою кровь. Смерти для беззащитной, лишенной воли девушки Чонгук не желает. Однако… – Ты так легко предала память о муже, – произносит он насмешливо, изгибая уголок губ в кривой улыбке. – По нашим законам омеги верны своему альфе до конца своих дней. Возможно, у вас здесь не так… Но отныне в Эртере другие порядки. Он крепко хватает наложницу за запястье, заставляя отпрянуть от себя, разворачивает и грубо толкает в объятия своих воинов, что ловко ее ловят. Изголодавшиеся по чужому теплу альфы жадно проводят ладонями по красивому ладному телу, и из груди Исэль вырывается то ли всхлип, то ли задушенный стон. – Берите все, что хотите, и кого хотите. И передайте мой наказ остальным, – говорит Чонгук уже своим людям, кивая в сторону наложников, что в тревожном напряжении, роптая между собой, беспомощно следят за происходящим. – Это все теперь ваше. Оставляя за собой разгорающийся хаос на пиршестве плоти, он манит за собой лишь своих верных командиров – Лисона и Хисона, и покидает тронный зал. За спинами их троих слышится громкий раскатистый смех раззадоренных воинов да визги омег, обескураженных чужой жаждой и грубой, подпитанной пролитой кровью мужской похотью. Следующая ночь для них будет долгой… На Глассе омеги грубее, сильнее, они воспитаны холодом и могут дать отпор, если ты придешься им не по нраву, не то что эти хрупкие мотыльки, в надежде забравшиеся сами к хищнику в пасть. Жестоким было так грубо обойтись с ними, но Чонгук, выбирая между наградой воинам за верность ему и чужим благополучием, поставил на первое. И вряд ли когда-нибудь пожалеет об этом. Верность ему еще пригодится, она важнее чьих-то разнеженных дворцовой роскошью тел, которые сегодня будут опорочены и не единожды. И не одним. – Среди них, наверное, и девственники есть, – вздыхает Лихён удрученно, на миг оборачиваясь на учинившуюся вакханалию. – Ну, проверить это тебе уже не суждено, – хмыкает Хисон ему в злорадстве, опуская поверх плеча друга свою тяжелую руку и игнорируя попытку альфы скинуть ее. – Мне нужно знать, кто из семьи законного короля еще остался здесь, если такие вообще есть, – говорит им Чонгук. – Слышал, старая мать короля еще жива и портит воздух, – отвечает Хисон. – Она, должно быть, уже древняя. Говорят, что еще лет двадцать назад она тронулась рассудком и после того ее держат в какой-то из дворцовых башен. – Найдите ее, – тут же поступает короткий и вполне ожидаемый приказ. Переглянувшись между собой, альфы отправляются исполнять чонгукову волю.***
Это место не похоже на остальные комнаты во дворце, что изобилуют богатством, от лоска которого человека неподготовленного быстро начинает тошнить. Здесь все на порядок проще, скромнее, но пустота и лишение каких-либо украшений дарует величественность. В башне нет потолков, вместо них – крона старинного дерева, пышные ветви которой надежно скрывают собой ясное небо. Алая резная листва изредка падает сверху на мраморный пол с прожилками из янтаря. Здесь спокойно, и стихии играют между собой, сплетаясь в таинстве своего единения. Огонь трещит в широких напольных чашах, ветер играет с древесной кроной и палыми листьями, в небольшом искусственном пруду, сооруженном вокруг могучего ствола, плещется вода, в которой запутались редкие солнечные лучи, коим удалось пробиться сквозь ветви. Всюду щебечут птицы, и их песням вторит сквозняк, пойманный в ловушку высоких светлых стен. Это место другое, нежели весь остальной замок. Оно хранит в себе старость и… именно здесь Чонгуку начинает вериться в то, что Эртера и древняя магия этих земель пусть не сейчас, но когда-то точно находились в тесном единстве, выходя из общего начала. – Долгим же вышел твой путь, – слышится вдруг хриплый старушечий голос, и альфа останавливается, взирая на старую женщину перед собой. Мать короля, что был убит двадцать лет назад. Она сидит у пруда, закутанная в белую шаль, но одеяние под той полностью черное. На старухе нет ни одного украшения, и седые длинные космы редкими волнами, распущенные, струятся по сгорбленной костлявой спине. – Однако, появился ты в установленный час, – снова бормочет она какие-то свои бредни. Светлый взгляд слепо курсирует по пространству, ни за что не цепляясь. Кажется, старуха и вовсе не видит. – Уже понял, что не найдешь здесь то, чего ищешь? – А что я ищу? – альфа хмурится, подходя к ней поближе, и останавливается прямо за ней, на что старуха едва-едва поворачивает голову. Лицо ее расслаблено, глаза все еще смотрят в никуда, а руки, ухватившись за трость, вытягиваются, словно тонкие сухие веточки. – Ты ищешь ответ, – раздается тихо, и альфа хочет фыркнуть от этого бреда помешавшейся от старости женщины, но следующие ее слова заставляют воздух встать в его глотке удушающим комом: – Ответ на вопрос: кто тебя породил и зачем. В тот день, когда ты был рожден, Солнце скрылось за тенью Луны. Легенды порой не способны врать… – Кто-то сказал тебе, что я иду? – Эртера, – протянула старуха, и губы ее чуть заметно изогнулись, растягивая морщинистую сухую кожу на дряхлом лице. – Я стара, но все еще слышу то, что она говорит. И она сказала мне, что на берега ее ступил Демон, и что она подчинилась ему. Но на отца своего ты не похож... – Моего отца? – За свою жизнь я видела его дважды, – хмыкает старуха. – В первый раз еще девочкой – он приплыл к моему деду-королю для того, чтобы обновить договоры… они были верными друзьями в то время, но я боялась его старого, уродливого лица. Чонгук хмурится, не имеющий в себе сил на то, чтобы понять, как это так: его отец не мог быть стариком в то время когда эта доживающая свой век женщина еще не перешагнула порог своего детства. Это ересь! – Ты сумасшедшая, – хмыкает альфа, зажимая в руках пояс, что держит на его бедрах ножны с оружием. Старуха ведет белой бровью, но никак не возражает. – Я прикажу охране следить за тобой. И еще: на твоем месте я бы держал свой язык за зубами, если, конечно, не хочешь встретить смерть без него в своем беззубом рту. – Тьма пойдет дальше, пока не отыщешь противоядие, – забормотала старуха уже ему в спину, пока тяжелые шаги уносили Чонгука прочь. От чего-то слышать ее слова он не хотел, но все равно слышал каждое четко, старательно и жадно запоминая. – В погибели твоей будет крыться противоядие твое! Но чтобы найти, должен искать. Отголоски скрипучего отчаяния потонули в темной коридорной тишине, как только за спиной Чонгука плотно закрылась дверь. Его стражник встал рядом, склонив голову, когда альфа взглянул на него. – Не заговаривать и не выпускать. Распорядись приставить к ней слуг, пусть доживет остаток своих дней в покое, насколько это возможно с ее обезумевшим умом.***
С высоты городской крепостной стены эта ночь казалась ему тихой. То была иллюзия, но пока она позволяла искупаться в себе и делала течение времени не таким важным, каким оно на самом деле было, Чонгук цеплялся за нее, как мог. Сон не шел, в голове туда-сюда сновали мысли всех сортов от мала до велика, и от этого кости черепа жалобно ныли. Его братьям сейчас легче, те забылись в веселье, вине и удовольствии, полученном с помощью чужих тел. Глассийцы по всему городу празднуют… Чонгук запретил им грабить простой люд, но с богатеями, близкими к регентам, разрешено было творить всякое. Он должен был разрешить, потому что его воины имели право взять свое, и некая вседозволенность могла подкупить их, запорошить глаза, убедить, что открывшаяся им чонгукова страшная суть для них не несет опасности… Пока так оно и было. Но что поджидает дальше Чонгук не знал. Трон Эртеры теперь в их руках, захвачен для короля Гласса и опустел в ожидании, когда тот опустит на него свою задницу, если вообще когда-либо доберется до этих земель. Альфа не знал, каким после победы должен быть следующий отцовский шаг, и каких именно ему следует ждать указаний. Ворон с донесением о победе был отправлен в Мирор еще днем, но лететь тому долго… – Для победителя ты слишком хмур, – за его спиной раздался знакомый голос, но Чонгук решил не оборачиваться, а просто дождаться, пока к нему подойдут. И Хисон впрямь совсем скоро поравнялся с ним плечом к плечу, остановившись у каменного барьера, что был им обоим по грудь. А за барьером раскинулась высокая пустота и вдалеке – туманные горы… – А ты много победителей видел, чтобы судить? – Да будет тебе известно, я почти всегда обыгрываю Лисона в кости. – Знаю… этот придурок всегда слишком громко вопит об этом. – Как резаный поросенок. – И смердит от него так же. – Да нет… смердит от него похуже. Чонгук роняет смешок и щурится, позволяя улыбке на его лице задержаться на подольше. С Хисоном легко и привычно, он время от времени тоскует по тому, что больше не может уделять друзьям столько времени, сколько уделял раньше. Тогда, на Глассе, они привыкли быть только втроем, полагаться друг на друга, друг за друга и отвечать. А сейчас на их ответственности целая, мать ее, армия… Столько жизней: отнятых, потерянных, вырванных у смерти и полученных во владение… Столько неизвестных путей впереди… и не каждый из них достаточно широк для того, чтобы по ним смогло пройти сразу трое. – Так что тебя на этот раз тревожит, Гук? Альфа глубоко вздыхает и хмурит брови, раздумывая над ответом Хисону на это раз старательнее, дольше. Правая рука в кармане его брюк без перчатки вытаскивается и извлекает на свет янтарный камешек. Чонгук подкидывает его на ладони и зажимает в кулаке. Камешек там будто пульсирует, но это ни что иное как игра его воображения. Говорят, что янтарь – застывшая кровь Фениксов… – Мне нужны ответы, – говорит он в конце-концов. – Пока я имею чистый рассудок, я должен попытаться их достать. Пока у меня есть на это время… – Путь тобой уже выбран? – Думаю, да. – А спутники?.. Чонгук снова вздыхает, поворачивается к другу, вставая напротив и кладя ладонь тому на плечо, смотрит в глаза открыто, честно, так, как смотрят лишь братья. – Спутник. Хисон не говорит ему ни слова, ждет, и по тому, как напряглась его челюсть, ясно, что он все понимает. – И выбор пал не на меня. – Ты знаешь, что Лисон не подходит для того, чтобы удержать это место в покое. Эрату будет нужна твоя твердая рука, я не могу доверить его кому-то другому, брат. Я нуждаюсь в том, чтобы ты остался здесь и пока возложил бремя правления на себя. – Я не правитель, я – гребанный сирота, который вырос с волками среди снега и льдов… – Как и все, кого ты здесь видишь. Но меня ты не обманешь: я долгие годы был свидетелем твоему уму и самоконтролю. Я знаю, на что ты способен, и потому не позволю себя переубедить. Я все решил. Для всех. – А Лисон… – Мне нужен кто-то рядом, кому я также смогу доверять. Хисон кивает, но, опустив голову вниз, не торопится ее поднимать. Когда шел сюда, чувствовал нутром, что дело нечисто. Он слишком хорошо знал Чонгука и его неугомонную душу. Ощущал метания у друга внутри и уже успел понять, что конец им не наступил после одержанной победы. Это значило, что для Гука еще ничего не было окончено, он стремился пойти дальше и сделать это как можно скорее, пока время у него еще оставалось, пока рассудок его был относительно трезв… – Я как никто другой желаю, чтобы ты обрел покой, Чонгук, – в конце концов отвечает Хисон, беря себя в руки и снова стойко встречая черный чонгуков взгляд, все еще обращенный на него. – И если обрести ты его сможешь где-то за горизонтом, я пожелаю тебе в этом удачи и буду молиться о милости Богам, пусть даже ты в них и не веришь. А Лисон пусть уплывает с тобой… все бы отдал, чтобы посмотреть снова на его подпорченную качкой зеленую рожу, но такое счастье выпадет только тебе на этот раз. – Когда встретимся, я опишу тебе его больной вид во всех красках, обещаю. Чонгук делает шаг к нему и крепко обнимает, хлопая пару раз ладонью по спине и утыкаясь лицом в грубую ткань рубахи. От Хисона по-странному пахнет снегом и холодным северным ветром. Пахнет домом, который Чонгук решается оставить. Они будут тосковать друг по другу, и, возможно, месяцы, а то и годы пройдут, прежде чем друзьям суждено будет встретиться вновь. Но пока они верят в то, что день этот обязательно настанет, надежда будет помогать им бороться с тяжестью разлуки. Обнимая верного друга, Чонгук пытается попрощаться и уверовать в то, что поступает правильно. Уверовать в то, что чутье, толкающее его вперед, подпитано чем-то сто́ящим. Янтарный камешек все еще зажат в одной из его ладоней. Теплом опаляет самый ее центр…***
Снова корабль. Снова впереди месяцы изнурительного пути, и цель снова зовет Чонгука к чужим берегам. На этот раз он на палубе легкого судна, добытого из флота Эртеры. Такое способно быстро пронестись по речному руслу до моря, прилично сократив время и силы как Чонгуку, так и его воинам, которых он взял с собой. Лисон с кислой, не просохшей еще до конца после бурной ночи миной на своем лице разворачивает перед ним карту и так и остается стоять, упираясь в нее руками. Кажется, если отойдет хотя бы на шаг в сторону – тут же свалится на хмельных ногах. – Сколько же ты вчера выпил? – не удерживается от вопроса Чонгук, изгибая в удивлении брови. Обычно Лисона не так просто свалить. – Все это чертово южное вино… оно такое сладкое, будто мед! Но клянусь, какая-то шлюха подмешала в мой кубок яд… – Или ты просто позабыл свою меру за время похода, – бормочет командир, усмехаясь и обращая внимание к карте. – Что ж… сначала поплывем тем же путем, каким добрались до Эртеры, а после тропиков свернем на Запад… – На Виолу… – хмыкает Лисон, заинтересованно изгибая бровь. – На Виолу, – соглашается с ним Чонгук, внимательно изучая взглядом пока еще такой далекий континент. Корабль подкидывает на особо сильной волне, и брызги задорно ложатся на кожу их лиц. Река уверенно несет флотилию вперед, к морю, прочь от столицы Эртеры… И где-то там их ждет уже другая столица. Виола. Сердце прекрасной Брассилии.