Сага о последнем Фениксе

Чонгук Vendetta – UNSECRET, Krigarè

Путь на Виолу для глассийцев оказался испытанием более свирепым, чем поход на Эртеру. Виною тому послужила стихия: штормы крепчали, волны безжалостно затапливали палубы, и если бы Чонгук в начале пути не догадался сменить свои корабли на те, что ранее принадлежали королевскому флоту Брассилии, все его воины, да и он сам, давно бы отправились на корм тварям морским. Крепкое дерево, хоть и жалобно треща, не поддавалось, рассекая пучину, мачты с убранными парусами натягивали канаты до предела, но держались. Соль глодала корму, в трюме постоянно царила стылая сырость, но люди хотя бы оставались живы, пробираясь день за днём сквозь бесконечный ураган. Среди наиболее суеверных уже расползлась небылица, что это не иначе как Боги гневятся за выбранный командиром неправильный путь. Чонгук все слышал, замечал косые взгляды на своем корабле и скрипел зубами: не время было для недоверия, – то легко могло перерасти в бунт. День и ночь смешались, превратившись в непонятное серое месиво, кое-как им еще удавалось выдерживать курс, но все сильней становилось понятно: если Чонгук хочет сохранить жизни себе и своим людям, флоту придется сойти с пути, направившись туда, где спокойнее, а, переждав, возвратиться. Это займет больше времени, но зато все останутся живы. Потому на второй неделе пути через шторм Чонгук отдает приказ флоту устремиться на Юг, под прямым углом отдаляясь от Брассилии, чтобы по кратчайшему пути уйти в спокойные воды. Поднявшись на палубу и крепко схватившись обеими руками за борт, альфа черным тяжелым взглядом следил, как корабли, следующие за ним, дают лево руля, изменяя маршрут все до единого. В глотке заскребло, что-то тяжелое поселилось в груди и сверху давило на органы. Чонгуку хотелось кричать, он был в ярости, и даже холодный расчет с зовом стального рассудка не помогали прийти в себя. Внутри выл его зверь, недовольный тем, что хозяин отдалялся от цели. Что-то звало Чонгука с тех берегов, что-то уже было рядом, но теперь снова отдалялось, и он всем своим нутром это чувствовал… Вдруг что-то промелькнуло вдали. Золотые стены, утес и острые скалы… Город! Брассилийский город. Значит, они уже подобрались к Юго-Западной оконечности чужестранного континента. К берегу, на который ступить не случится: ураган раздавит об здешние скалы даже самые надежные корабли. Потому – путь единственный, он поведет их южнее, где выйдет обогнуть непогоду, переждать, пока не наступит штиль, и уже затем устремиться точно на Виолу. Чонгук с досадой рассуждает над своим планом, а сам изнутри рвется на куски, топясь в ярости и злобе. Ему нужно на берег, тот самый, который, словно издеваясь, проглядывает сквозь пелену ледяного дождя и грязной океанской пены. Это не столица, но почему-то золоченые городские стены все равно влекут, будто призывают. Зверь внутри от того пуще прежнего бесится. Гук опускает взгляд и смотрит на Эхо, что сидит на его предплечье, спрятавшись от дождя под толстым плащом. Птица щурится, когда мужчина осторожно проводит пальцами по ее голове. – Лети на берег и узнай, что это за место, – отдает приказ, приподнимая ворона из-под плаща. – Встретимся на Виоле, брат. Эхо взмывает ввысь с его руки белоснежной стрелой, как и всегда пущенной без промаха. Он устремляется за пределы облаков, туда, где ураган его не достанет, покидая Чонгука и уносясь исполнять его волю. Альфа глядит в вышину ему вслед, чувствуя, как брызги дождя застилают глаза, как с волос стекают ручьи, и как насквозь промокает одежда, но уйти с палубы пока не спешит. Остается. Тяжесть внутри не отпускает его, она лишь почему-то разрастается и делает ноги свинцовыми. Там, на неизведанном пока берегу, что-то есть, что-то его ждет… после Эртеры Чонгук как будто научился подобное чувствовать. Кожей, сердцем и душой… если таковая у него вообще есть. Кровь в висках шумела, бурлила в венах. Дыхание сбилось, и на мгновение стало тепло, даже жарко. Вспышка огня как будто пронзила тело и вышла сквозь кончики пальцев, которые от напряжения и чтоб сохранить тишину пришлось сжать в кулаки. Чонгук напряг челюсть, терпя внезапную боль, какую до этого дня ему доводилось встречать разве что во снах, но память о них часто стиралась с наступлением очередного утра. Здесь же чувства были как никогда остры и били точно по цели, оплетая тело раскаленной мучительной паутиной. Без причины, без каких-либо предпосылок, молчаливо и безжалостно. Сквозь судорогу, охватившую конечности, альфа спрятал в карман одну из своих рук. Непослушными пальцами там он добрался до маленького камешка янтаря и крепко сжал тот в своей ладони. Так он и стоял, перебирая камень в своей руке, пока внутри него бушевали волны такие же яростные и сильные, как бушевали за бортом. А корабли все плыли, покидая берега Брассилии. Но обещая, что, как только время придет, они вернутся. И тогда – Чонгук наконец получит свое.

***

месяц спустя южные воды под королевством Брассилия То был сон. Чонгук знал, потому что за долгое время с начала кошмаров научился различать, где реальность, а где – безжалостный мираж. Все было до ужаса просто: жар и холод – во сне он вновь обретал два этих чувства. Альфа тяжело дышал, а под дрожащими веками зрачки метались туда-сюда, то погружаясь в черноту, то ранясь об ослепительный ярко-белый. Его бросало из стороны в сторону, вновь мешая сохранять равновесие, будто два мира сражались за то, чтобы поглотить тело. Тьма представала родной стихией, в ней царил привычный Чонгуку холод, в ней ждала тень, приятная глазу, и слух ласкала желанная тишина, но вот свет… Свет был иным. Он льнул к коже и расцветал на той огненными цветами, оплетал побегами ядовитого плюща в попытке обездвижить. Силился подчинить Чонгука себе, прежде чем уничтожить и превратить его в пепел. Чонгук сопротивлялся, как мог, рвал когтями свои путы, но те вырастали и сковывали вновь, из тьмы вытаскивали под Солнце, отгоняя возмущенно шипящие тени. И снова во сне Чонгука повсюду огонь. Он пугающе ласков с ним, словно любовница… но от этого не делается спокойней, лишь позорно хочется выть, потому что боль реальна и сводит с ума. Кровь, кипя, бурлит в черных венах, что натягивают кожу так сильно, будто скоро порвут. Эта пытка – бесконечная мука, у которой ни причин нет, ни цели. Лишь желание Чонгука испепелить, поглотить, забрать себе. Пламя обнимает его за плечи чуть ли не ласково, словно не понимает, какой вред способно причинить. Оно подступает так близко, льнет к коже тесно, скользит по лицу поцелуями… У пламени нежные руки, губы – фиалковые лепестки, а в глазах сияет, искрится ярчайшими звездами жидкий янтарь. Чонгук видит. Его видит. Свою верную, вечную гибель. Та поистине прекрасна, пахнет Солнцем… …И страшно убийственна.

***

Пробуждение находит его не сразу: не обрушивается, как водопад с отвесной скалы, не пронзает сознание трезвостью, – оно подбирается осторожно, набегает, как приливная волна, лаская слух посторонними звуками, которые и выводят Чонгука сквозь флер в реальность. Перед глазами в ярком свете южных морей у предметов расплываются их грубые очертания. Каюта короля блестит раздражающим изобилием всякого рода красивого барахла. Все это больше бы пришлось по душе Лисону… Гук же лишь морщится и осторожно трет ладонью слипающиеся глаза, стараясь не поранить себя своими же когтями. За дверями каюты слышна жизнь огромного брассилийского судна: стук чего-то, топот, раскатистый мужской смех и неизменный плеск волн. Альфа, мыслями все еще бездумно плавая в только-только прервавшемся сне, скользит взглядом по комнате… а в сознании же его в это время – он. Впервые пламя явило себя, явило его – чонгукову неизбежную гибель, без которой не проходило ни единой ночи с тех пор, как он отплыл с родных ледяных берегов. Хрупкий, изящный, красивый, словно цветок – цветок, родившийся в пламени и им закаленный настолько, что может обжечь одним лишь взглядом. Янтарным, молчаливым и одновременно говорящим так много… Чонгук вздохнул глубоко… и затем еще раз. Он с усилием прервал поток пьяных мыслей в своей голове и резко встал с постели, чтобы выйти на палубу. День уже успел начаться без него, но продолжиться так же не мог: сейчас, спустя долгое время скитаний по океанским просторам, они наконец-то подошли к своей цели. – Земля! – прокричал кто-то с "вороньего гнезда" над фок-мачтой, и Чонгук прибавил шаг, резко распахивая двери и выходя из каюты. Взгляд зачертил по горизонту, игнорируя боль от ярких лучей, тут же вспыхнувшую в глазах. Бледно-голубая полоска воды, соединяясь с лазурью утреннего неба, пока еще не выдавала даже намека на сушу, но раз с высоты та уже видна, значит осталось совсем недолго. – А вот и Наше Величество, наконец-то соизволившее проснуться и поднять с пуховых перин свой зад! – тонким ломаным голосом воскликнул Лисон, появившись сбоку и, не смущаясь, закинув на плечи альфы свою крепкую руку, какую Чонгук, впрочем, тут же скинул, а затем и вовсе легко оттолкнул друга в сторону. – От тебя разит сыростью и миазмами, держись на расстоянии. – Кошмар! Примите мои глубочайшие извинения, мой государь! – Идиот, – вздохнул Гук, не ведясь на чужие кривляния и продолжая смотреть на воду. Лисон в этом плавании был просто невыносим, несколько раз Чонгук даже на него срывался до такой степени, что не обходилось без драки. Все потому, что обоим им очень не хватало Хисона, и нехватку эту каждый компенсировал по-своему: Лисон – излишней надоедливостью, Чонгук – скупой жесткостью и, когда ее одной оказывалось мало, агрессией. Но после между названными братьями всегда наступал мир, потому что жить иначе – в постоянном раздоре – никто из них не умел. Да и как тут друг на друга рычать, если больше нет рядом ни одного человека, который мог бы выслушать и, не жалуясь, разделить бремя, чтобы то с тобой вместе нести. Бремя было тяжелое, а со временем как будто лишь прибавляло в весе, и если не Лисон, колени Чонгука уже, наверное бы, подогнулись. И получилось бы тогда встать?.. – С фок-мачты уже виден берег, – заговорил друг снова, голос его в этот раз уже был серьезней, голубой взгляд обратился к Чонгуку, чтобы понять настроение. – Если сохраним скорость, какой она есть сейчас, войдем в порт Виолы на закате. А там… – На палубах должны остаться только светловолосые, чтобы у местных не возникло подозрений, – Чонгук нахмурился в раздумьях, а затем кивнул сам себе. – Они примут нас за своих, решат, что король с флотом вернулись, одержав победу. Вся армия брассилийцев на Эртере истреблена, сезон штормов отрезал их от остального мира. Будем надеяться, что вести о поражении и кончине короля еще не успели добраться до этих земель. – А если все же успели? – Этот день так или иначе окончится битвой за столицу, – пожал плечами Гук, наконец поворачиваясь к Лисону, чтобы ответно посмотреть тому в глаза. – Если они заглотят наживку, просто облегчат нам задачу, пустив в порт. Так мы выиграем время и не станем тратить лишние силы на то, чтобы пересечь городские ворота. Порт раскроет перед нами Виолу, останется только сделать шаг и вырезать там остатки королевского войска – всех до единого. – На этот раз придется нам всем изрядно замарать руки… – На этот раз – придется. – Альфа сдвинул на переносице густые брови, руки его, облаченные как всегда в толстые перчатки, сжались в кулаки. – Это уже не Гласс, даже не Эртера… я чувствую, что здесь мы чужаки, и помощи ждать неоткуда. Лишь надеяться, что удастся вырвать победу. Тэдеус забрал с собой бо́льшую часть своего войска, в столице должна остаться городская стража, но, надеюсь, ее не так много, чтобы воспрепятствовать взятию города. – Все-таки жаль, что ты не взял с собой свой невидимый зверинец, – цыкнул Лисон и, потянувшись, размял кости. – Тех долго упрашивать не надо… – Они принадлежат Эртере, – ответил Чонгук, – потому навсегда останутся там. А здесь – мы сами за себя, ибо пришли не с тем, чтобы вернуть нарушенный порядок, а с тем, чтобы отобрать чужое. И сделать своим. – А знаешь, я все так и не понял, зачем тебе понадобилась эта страна? Не подумай, я не против: здесь много золота, разной еды, красивых омег, да и зад себе не отморозишь… но разве тебе, Чонгук, это надо? Гук скупо усмехнулся. Лисону он не отвечал долго, все это время альфы молча смотрели на горизонт, борясь с резью от света в глазах. Изредка над ними кричали чайки, команда сновала по палубе, готовясь вечером к высадке и штурму. Время от времени на судах, плывущих рядом, слышались грубые указания командиров… Чонгук прикрыл глаза. Там, в темноте, под смеженными веками, с самого пробуждения все оставалось неизменно – расплавленный янтарь в чужих колдовских глазах, нежное лицо, шлейф солнечного аромата… не зря этот образ явил себя ему именно сейчас, когда до цели уже недалеко. – Нет, – согласился с другом Чонгук, – ничего из этого мне не надо. Лисон, что уже было позабыл свой вопрос, встрепенулся, пораскинул мозгами и, припомнив, о чем они разговаривали, спросил: – А что тогда? – Как раз планирую узнать, – альфа вновь расплылся в ухмылке и взглядом наконец подметил, что вдали забрезжила тончайшей золотой полосой долгожданная суша. Виола ждала. – В этом городе я собираюсь найти множество ответов. Тогда, стоя на палубе королевского корабля плечом к плечу с верным другом, Чонгук еще не знал, что это будут за ответы… как не знал и того, сколько новых вопросов за ними обещало последовать.

*** Kingdom – JAXSON GAMBLE

г. Виола, столица королевства Брассилия Скатываясь вниз по небу, Солнце путается в сиреневых облаках. Лучам его буквально приходится резать плотный серебряный сумрак, и тени начинают танцевать по крышам домов. Но древний город отнюдь не торопится спать: в тавернах разливается сладкое южное вино и крепкое пиво, моряки, покинув свои судна, устремляются в ближайшие к порту бордели, где шлюхи уже их ждут, распахнув пошире оконные ставни и заливисто смеясь. На рынке не затихает торговля, стража прогуливается по самым оживленным в этот вечерний час улицам, гремя латами и шурша плащами, на которых вышит брассилийский герб – горящий Феникс в окружении фиалковых цветов. Играет музыка, люди горланят песни, хохочут и бранятся… Никто из них еще не знает, как близко к ним подкрался дикий северный зверь. А королевский флот тем временем зашел в бухту, и первые корабли уже пришвартовались в порту, готовые высадить самозванцев, которых привезли. Пышная процессия во главе с несколькими советниками, разодетыми в пух и прах, спешно приблизилась к кораблю брассилийского короля и застыла в трепетном ожидании оного. Чонгук усмехнулся, наблюдая за глупцами, что столпились внизу. Сам он находился в "вороньем гнезде", стоял, крепко уцепившись за трос, который сжимал голой рукой, и оглядывался, подмечая детали: вот и порт – он занял широкую дельту реки, что делит столицу на две половины. Город изрезан холмами, каналами и низменностями, застроен очень плотно зданиями из светлого камня. Много зелени: ей увиты стены и крыши, и даже сам королевский дворец, венчающий холм на правом берегу у отвесного океанского склона, утопает в древесных ветвях, цветах и толстых плющевых лианах. Виола живет в тесном соседстве с природой… неудивительно, что люди здесь поклоняются природным стихиям, считая тех своими богами. Это даже красиво… на мгновение – затем Чонгуку снова на все становится плевать. Надо будет: он сотрет это место в пыль, в пепел, но получит желанное, искомое – найдет. К кораблю приставляют широкий помост, люди с причала в ожидании смотрят на борт, где заметны лишь макушки светловолосых глассийцев. Чонгук в крайний раз осматривает свое войско, что затаилось в самом сердце города, полного врагов, сжимает покрепче трос… – В бо-о-ой! И черная буря вмиг рушится на безмятежно засыпающий город. Сумерки вспыхивают пожаром от пущенных глассийцами горящих стрел, тишина разрывается в клочья криками испуганных лидей и грохотом железа. У альфы в "вороньем гнезде" в глазах чернота искрится торжеством и угрожающим предвкушением. Когти зудят от желания вскрыть чью-нибудь мягкую плоть и вновь вобрать в себя сладость прерванной жизни. Он еще недолго смотрит за тем, как его войско занимает порт, без труда расправляясь с той немногой охраной, какая ожидала их здесь, но не спешит праздновать победу: скоро сюда подоспеет подмога, и уж тогда битва станет серьезней, а на кон встанет все. Королевский замок ждет на холме, от города его отделяют два судоходных канала, над которыми тянутся высокие каменные мосты: туда глассийцам и надо. Взять порт первым делом, вырезав стражу, и затем основную часть войска выдвинуть строго на запад: к королевской обители, к военным казармам с конюшнями и казне. А после они накроют город, подобно смертельной чуме, в живых не останется ни один воспротивившийся, Виола падет, как ранее пал со своим бравым войском ее фиалковый король. Гонимый жестокими мыслями, Чонгук наконец-то срывается и летит вниз. Деревянная пристань скрипит под тяжестью его тела, когда он грузно приземляется позади зазевавшегося брассилийского стражника. Кровь тут же брызжет на светлые латы из перерезанной глотки. Гук судорожно выдыхает, чувствуя, как вязкие капли окропили его лицо, пачкая щеки. Взгляд альфы тяжелеет тут же, становится острее любого меча, беспощадным и жадным до смерти настолько, что все крутом меркнет. Важным становится лишь стук сердец врагов, который необходимо заткнуть, а сердца эти – расплющить, искрошить. Он бросается вперед, подобно зверю, не волку, но хищнику гораздо более опасному – что умервщляет ради забавы, несет убийство ради убийства и этим живет. Дышит. В воздух поднимается копоть, чтобы над крышами домов смешаться в одно с облаками. Горит дерево, горят люди и лошади. Солнце полностью уходит под горизонт, не в силах наблюдать за пиршеством, устроенным сыном Луны. А Луна – смотрит. Она величаво восходит в своей холодной серебряно-синей красе, льет мертвецкий свет на воду, окрашивая кровь, уже растворенную там, в черный. Тьма накрывает Виолу, и тень Мирора ложится на светлый камень городских стен. Этот шторм уже никогда не закончится приходом теплого солнца. Дальше, вперед, по пристани в город. Огонь гонится чонгукову войску вслед, будто старается угодить, пометив то, что уже завоевано северной ордой. Кровь снова на его щеках, стекает вниз красными слезами, оплакивая очередную прерванную жизнь. Волосы слиплись от пота, лезут в глаза, мышцы сковала усталость, и полученные раны испытывают тело на прочность. Но Чонгуку все равно. Чонгук не в себе сейчас, он там: растворенный в безумном дыхании смерти, не чувствует тело, не боится, не думает ни о чем. Перед глазами только победа, а из чувств – вкус и запах железа. Вокруг него вновь гниют розовые бутоны, приветствуя бойню и убийство – ее родную сестру. Перехватив удобнее свой короткий меч, в пылу драки альфа сбрасывает с одной руки перчатку. Это становится ему необходимо – и тогда он наконец спускает демона с цепей. Тьма в нем счастливо ревет и бросается вперед, чернота застилает глаза, прячет под собою белки, ядом горит на клыках. Руки наливаются силой, выключая всякого человека, пуская на его место демона. И начинается пиршество. Когтями он рвет врагов, бросая тела себе под ноги, перешагивая остывающие трупы, идет дальше, туда, где на вершине холма светом золотых витражей блестит королевский замок. Альфа видит этот блеск сквозь марево огня, густой черный дым и ночной сумрак. Стремится туда, где ждет его добыча, какая смела сама на него оходиться, мучить, долгое время не получая отпор. Теперь Чонгук снова стал хищником, никто еще не смог избежать его когтей. Не сможет и тот, к кому скоро приведет этот путь. В узости городских улиц происходит давка: перемешиваются между собой воины Брассилии и Гласса, простые люди, которых паника заставила утерять малейший рассудок. Кровь льется под ноги, люди падают от тесноты, от толчков, от рвущего плоть оружия. Среди темноты и огненных всполохов город кричит и стонет, лязгает мечами, взрывается испуганным ржанием лошадей. Нет здесь богов, нет ничего. Только тьма, какую своим появлением несет отныне сын демона. Плачут дети, визжат беззащитные женщины, не привыкшие видеть жестокость. А теперь они видят, чувствуют ее на себе, когда их грубо хватают изголодавшиеся чужестранцы, стремясь опорочить нежные, обласканные южным солнцем тела. В фиалковых глазах стоят слезы, и на теле цветами распускаются синяки. Чонгук бесится, когда застает эту картину. – Не сметь! – Он пихает своего воина в спину тяжелым сапогом, и тот от силы удара лицом вспахивает землю, сдирая кожу и схаркивая кровь. Девушка, распластавшаяся под ним, хватается за сорванные с ее тела тряпки, задыхаясь и хрипя от ужаса. – Прежде чем брать что-то от этой земли – заслужите! А до того – даже не думайте! Глассиец в согласии трясет склоненной перед главнокомандующим головой, опасаясь поднять взгляд на разъяренного альфу. А тот, не сдерживаясь, пинает его еще раз, прежде чем схватить за копну черных волос и поднять с колен на ноги. – Иди и докажи, что достоин стоять в числе победителей, жалкий пес, – рычит, наконец ловя чужой взгляд и испытывая удовольствие от страха, увиденного в его глубине. – Или я лично вспорю тебе брюхо. Повторять дважды альфе не приходится, а чужой пример становится и для остальных превосходным уроком. Чонгук же бросается в самую гущу, прорываясь через стены вражеских гвардейцев и ведя своих людей за собой. Он рубит всех без разбора, сто́ит ему лишь увидеть перед глазами брассилийский герб с ненавистным фениксом. В азарте чувствует собственное бешенство и грозно рычит, когда снова и снова погружает длинные когти кому-то под кожу. Позади него бьется Лисон. Тот громко матерится, быстро замахиваясь и повергая мечом неприятелей. Он зол: видит, как Чонгук разошелся, что не думает об осторожности, не следит за тем, что творится у него за спиной. Не сосчитать, сколько раз верный друг за сегодня успел спасти от погибели его дурную голову… Глассийцы замедляют натиск лишь посередине глубокой ночи. Чонгук, тяжело дыша, к небу возносит сжатый кулак, покрытый запекшейся кровью врага. Он окидывает взглядом своих воинов, собравшихся перед ним и замершим в напряженном ожидании. Альфы распалены боем добела, в них бурлит вместе с кровью жажда продолжить, на этот раз доведя до конца. И они уже у цели: впереди широкий каменный мост, а за мостом – замок брассилийских королей. Поперек моста в несколько рядов выстроилась вооруженная конница. Глассийцев тут ждали и успели подготовить отпор. Чонгук выходит вперёд, крепко сжимая в ведущей руке эфес меча. Смотрит на остатки брассилийского войска, готовящегося защищать столицу до последнего. Глупцы. – Ваш король давно мертв! – громко произносит Чонгук, обращаясь к ним. И замечает, как в сиреневых взглядах поселяется растерянность. – Это так: мы вырезали его и всех ваших братьев, даже не подойдя к Эрату. Тэдеус пал, и корона Эртеры ему не досталась… она досталась мне. – Чонгук растягивает губы в хищной улыбке, и его грозный взгляд из-под бровей скользит по стражникам, будто ищет бреши в их последнем рубеже. Но брешь ему, на самом деле, не так уж и нужна. – И теперь – я пришел за вашей. – Вперед! – слышит Чонгук, как командует войском Лисон позади, а сам тем временем срывается с места и, рыча нечеловечески, бросается к мосту, прямо на врага. В них пускаются стрелы, но целятся стрелки дальше того места, где успел оказаться Чонгук. И зря. Будь он на месте лучников, первым делом пустил бы стрелу в собственный глаз, тогда у них еще мог бы остаться жалкий шанс на то, чтобы выжить. Но теперь он упущен. Теперь – альфа приближается стремительной тенью. Рыча, он метает оружие в какого-то всадника, вмиг того убивая, а сам сдирает вторую перчатку с руки, обнажая когти и черную плоть. Лошади, чувствуя приближение хищника, пугаются, их охватывает до того животный ужас, что они перестают слушаться всадников. Ржа, звери дергаются с места, пытаются скинуть с себя людей, что тянут за поводья, лягаются, ударяя друг друга. Лошади падают, сбивают воинов и топчут их и своих братьев копытами, на мосту воцаряется безумство. Чонгук погружается в это безумство без страха, его лошади боятся, как огня, шарахаются в стороны, брыкаются, встают на дыбы и падают в давке. Они сворачивают шеи, ломают ноги, давят наездников, а того, кто каким-то чудом в этом месте остается в живых, добивают идущие за вождем глассийцы. Альфа же наконец спокоен. Он почти заполучил в руки главную цель и готовится к тому, чтобы поглотить этот город. Смерть за плечами уже не так сильно тревожит нутро, с когтей медленно капает кровь, оставляя следы на камне, которым вымощена переправа. Цепной мост перед ним опускается, громко встречаясь досками с землей – видимо, оставшиеся в замке стражники, струсив, посчитали лучшим для себя выходом сдать сердце города иноземным захватчикам. – Всех оставшихся гвардейцев убить, – отдает Чонгук приказ одному из своих командиров, пока войско входит за стены замка. – Тех, кто опустил для нас мост, найдите и, прежде чем казнить, отрубите им руки. – Что делать с остальной частью столицы? – Этой ночью возьмем под контроль левый берег. После дадим воинам время отдохнуть и в сумерках следующего дня начнем бой за правобережье. – Разведчики доложили, что принц Тэхён успел бежать из замка с несколькими придворными. Чонгук хрустнул позвонками, растягивая губы в азартной улыбке. – И далеко успел убежать? – Они двинулись на лошадях к крайней западной башне городской крепости. Начали путь несколько часов назад, когда стало ясно, что бухта под нашим контролем. Но у них несколько повозок… – Слуги у него – идиоты, – хмыкнул альфа, и его собеседник, усмехнувшись, согласно кивнул. – Догнать. Слугам можете и на месте перерезать глотки, но принца мне доставить живым и в абсолютной целости. Это мой трофей. – Я услышал приказ. Чонгук вновь размял шею. Под высокими дворцовыми сводами царила прохлада, но эхо разносило по коридорам и залам треск разгарающегося пламени, уже не такой частный звон мечей да крики предворных, которых глассийцы отлавливали по дворцу, сгоняя всех в тронный зал. Чонгук, правда, сам туда пока еще не спешил. Альфа обходил замок по кругу, двигаясь сверху оборонительной стены. Он не без удовлетворения смотрел на разоренный его войском огромный город, на пламя внутри крепости, что, не торопясь, пожирало казармы и запертых там глассийцами выживших брассилийских воинов… выживших ненадолго. Знойное лето с приходом альфы будто застыло в ужасе и поспешило убраться, ночной холод трепал флаги, что еще украшали собой шпили наблюдательных башен. Скоро и эти разноцветные тряпки предадут огню. И отныне Чонгук возьмет власть над пламенем, что горит в Брассилии. Он станет тем, от кого не получится укрыться.

*** Cruel World – Tommee Profitt, Sam TinnesZ

Гуляющее под потолком эхо делает творящуюся кругом вакханалию в разы громче: звенит музыка, стукаются друг об друга стаканы с южным вином, низким голосом хохочут альфы, визжат глупые омеги, оказавшиеся этой ночью в чьих-то жадных, огрубевших от оружия руках. Глассийцы пируют. Два дня и две ночи Виола страдала в огне, коптилась и плавилась, шипя свежей кровью, стеная от боли и ужаса перед северным демоном. Левый берег пал на следующее же утро после того, как некогда брассилийский флот был пришвартован в порту. Правобережье та же самая участь настигла немногим позже – спустя всего лишь сутки. И когда Луна нависла над разгромленным городом, когда стих последний лязг скрещенных в бою мечей, и вокруг установилась звенящая тишина, столица сильнейшего и богатейшего из королевств оказалась повержена. Чонгуком. Безродным бастардом. Бесстрашным, бесчувственным и бездушным – как здесь уже окрестили его. Город пал. Он лишился защитников, лишился своего короля и милости глупых Богов. Вслед за временем штормов пришло время темное, в нем дышал север, и по мощеным улицам крался к мирным жителям праведный страх. Знамена обрушились, чтобы быть истоптанными чужеземцами, а затем сожженными на главной площади. Советники были все до единого пойманы и заточены в подземелье, чтобы после допросов лишиться светловолосых голов. Работы предстояло еще много: вслед за Виолой должна была встать на колени и вся Брассилия, - но до того момента глассийцам положены отдых и вознаграждение. Потому тронный зал этой ночью ярко освещен сотней факелов, оглашен музыкой и звуками радости, прославления победителей, топотом пляшущих ног… Напротив двух золоченых тронов, прямо под ступенями, что вели к ним, запеклась, потемнела недавно пролитая кровь. Та была размазана по каменной плитке, и веселые, уже захмелевшие воины Гласса плясали прямо по ней, не обращая на это никакого внимания. Взгляд Чонгука, однако, был обращен на эту засохшую бордовую грязь. Альфа, сидящий на большом королевском троне, подперев голову рукой, смотрел пристально, все еще с угрозой. Пока его люди остывали от пыла завершившейся битвы, сам он чувствовал, что огню внутри никак не стихнуть. Для этого мало было овладеть одной лишь столицей… Чонгук желал заполучить кое-что другое… кое-кого. Но он получит – альфа точно это знает, потому что гонцы, меньше часа назад возвратившиеся с восточных границ столицы, принесли с собой хорошие вести. Предвкушение толкается изнутри хищным рыком, заставляет скрести когтями по подлокотникам трона и напрягать тело, дабы не вскочить с места и не позволить звериному началу взять верх, пустившись в охоту. А Чонгук страшно желал именно этого: преследовать, настигнуть, заполучить. Когти зудели – до того сильно было желание найти им место под дивной кожей, обласканной и позолоченной солнечными лучами. Хотелось уничтожить… хотелось овладеть. Но пока время его полного триумфа еще не пришло, и Чонгук в ожидании вынужден наблюдать за триумфом других: песнями, плясками, громкими тостами… его собственный кубок едва им пригублен – ожидание желанного давит на глотку так сильно, что трудно и глотать, и дышать, и отвечать, когда к нему обращаются, чтобы выразить почести. Глассийцы хлебают вино и крепкое пиво, какое им едва успевают подносить перепуганные и дрожащие, как тростинки, слуги. То и дело какого-нибудь более-менее симпатичного беднягу хватают, опрокидывая на себя или закидывая на плечо, чтобы унести туда, где поменьше любопытных глаз. Никто не запрещает, сегодня воинам-победителям можно все, их вождь разрешил, назвав каждого хозяином этих земель. Крестьян не разрешается трогать – все же, глассийцы не варвары – но вот вельмож и зажиточных господ, глупых слуг и шлюх, и так привыкших раздвигать ноги – пожалуйста. Делайте с ними все, что угодно, потому что право это заслужено вашими потом и кровью, жизнями братьев, недавно павших в бою. Тронный зал королевского замка огромен. Высокие стены украшены гобеленами в золоте, тяжесть свода держат колонны из хрусталя, и те будто впитывают в свое холодное нутро огненные искры, расщепляя их на тысячи радужных вспышек. А в десятках метрах над полом, в сумрачном покое и вечном забвении, скрепили объятия два спящих Феникса… Как только двери в зал широко отворяются, Чонгук приковывает к проему пристальный черный взгляд. Музыка стихает, и глассийцы прерывают веселье по приказу своих командиров. Посланные в погоню ещё вчерашним днем, глассийские всадники наконец-то вернулись к своему вождю с желанным трофеем. Чонгук сам не понимает, как от предвкушения встает с трона, но дальше не двигается, а остается стоять, возвышаясь над всеми собравшимися. Посредине люди образуют проход, чтобы охотники могли доставить хищнику его добычу. Черный взгляд, не отрываясь ни на один жалкий миг, застывает прикованным к невысокой фигуре, с головы до ног закутанной в золотые одежды. Дыхание с тихим шипящим звуком покидает тело сквозь плотно сжатые зубы. Все смотрят на них: на Чонгука, своего предводителя, и на пойманного при попытке бежать принца Тэхёна, последнего оставшегося в живых потомка брассилийских правителей. Цветочный принц ступает осторожно, трясясь в окружении чужаков. С ним нет ни одного слуги или защитника – все убиты, как Чонгук и приказывал. Он беззащитен, слаб и жалок, полностью в воле того, кто захватил его земли и отобрал корону у его брата. Он повержен, он теперь – собственность чужеземного бастарда, о котором и слышал, наверное, разве что, в страшных сказках… но сказкам не место среди жестокости настоящего мира. Они должны увянуть, как вянут на морозе нежные цветы. В тишине каждый шаг, совершенный Чонгуком по ступеням вниз, подобен небесному грому. Он сходит вниз словно буря, что готовится поглотить собой беззащитный мир. Альфа возвышается над омегой, а тот замирает напротив него, низко склонив голову, не решаясь посмотреть в лицо человека, стольких погубившего… человека, который с ним самим может сделать все, что угодно. Омега все понимает, и поэтому не может удержать тело в покое – трясется и надрывно дышит, тонкими пальцами до белых костяшек впивается в шелк накидки, скрывающей и голову, и тело. Но замирает, как каменный столб, стоит лишь черной когтистой руке слегка коснуться макушки и сдвинуть назад капюшон, чтобы тот съехал назад, открывая копну серебряных волос. Чонгук глубоко вздыхает, ведет когтем по коже осторожно, чтобы ту раньше времени не испортить, и разрывает золотую нить, все это время держащую вуаль на омежьем лице. Острие колет под подбородком, заставляя Принца Тэхёна поднять голову и посмотреть на своего пленителя. Образ в памяти альфы, столько ночей терзавший его, не способен померкнуть, он ярко отпечатан в сознании, выжжен там неугасающим пламенем. Чонгук его помнит, видит… когда наконец заглядывает принцу в глаза. Те полны слез… и так сильно похожи на глаза его покойного брата-короля, что у Чонгука при взгляде на них вырывается несдержанный то ли рык, то ли смешок. Альфа смотрит в испуганные глаза нежно-лилового цвета, что напоминают собой два аметиста… но только вот незадача: аметист едва ли чем-то похож на янтарь. Дыхание все такое же тяжелое, грозное. Оно переходит в рычание и с каждой секундой становится громче, потому что со временем Чонгук все больше понимает: это не он. Ему привели не того. Он смотрит в лицо испуганного беззащитного омеги, брошенного к нему на алтарь, подобно жертве, но видит не его. Он не чувствует тяги к нему, не чувствует того желания, что лелеял в себе так долго… он не верит. Пальцы медленно обхватывают тонкую шею, и пухлые губы начинают дрожать, а глаза с мокрыми от слез ресницами распахиваются шире, когда омега больше не может дышать. Зато дышит Чонгук, прижав к себе слабо трепыхающееся тело. Он не чувствует от него даже тепла… что говорить о том жаре, какой снился ему в кошмарах? В этом омеге нет совершенно ничего, что альфа готовился узреть в этот час и познать. – Я помню запах крови Фиалкового Короля, – прошипел Чонгук омеге в самое ухо, продолжая сжимать пальцами глотку. – Ты пахнешь совершенно иначе, и это значит, что королевская кровь в тебе не течет. Так где же настоящий Цветочный Принц? Ты можешь ответить? Он разжимает пальцы так же резко, как до этого ими вцепился в уязвимую плоть, и самозванец в образе принца валится на подкосившиеся колени, пытается глотать воздух, но рыдания душат едва ли меньше, чем до этого душила грубая рука. Он вновь устремляет на альфу свой испуганный сиреневый взгляд, и от одного его цвета Чонгук едва сдерживается, чтобы в тут же не разорвать самозванца на части. – Отвечай на мой вопрос! – грохочет, подобно грому, и омега начинает рыдать пуще прежнего. – Я не знаю!.. Я принц, я Тэхён Хисс, и мой брат Тэдеус – король! Я клянусь, это правда! Я клянусь! – Ложь, ты – не он, – альфа остается непреклонен, нависает над омегой, хватая за волосы и запрокидывая его голову к потолку, чтобы лучше рассмотреть смазливое лицо. – Я видел принца, и потому знаю, что ты – подделка. – Это невозможно! Я Тэхён Хисс, принц этой страны, и мой народ знает меня! Пожалуйста, кто-нибудь!.. Просто спросите у слуг, у стражи, у придворных… у простых горожан… кто-нибудь… пожалуйста… я… я Тэхён!.. – Чонгук, – Лисон возникает рядом с названным братом, осторожно кладя тому ладонь на напряженное от ярости плечо. – Спокойно, уйми свой пыл… Он может говорить о себе правду. – Он не тот, за кого себя выдает, – не унимается Чонгук, но пальцы все-таки расслабляет, позволяя голове омеги безвольно свеситься к полу. – Мне нужно знать, где настоящий Принц Тэхён. – Хорошо, я тебе верю, пусть так, – кивает Лисон. – Но есть вероятность, что этот бедняга перед тобой даже не знал, что его выдают за другого. Внешность этого омеги полностью совпадает с тем, как его описывают в книгах и песнях. К тому же, в темницах есть множество советников, которые с легкостью смогут узнать истинного наследника Хиссов… – Отвести его к ним сейчас же и проверить, – рявкает Чонгук, отшатываясь от омеги и от руки лучшего друга. – А после – запереть в его покоях и приставить стражу. Но не трогать, – черный взгляд полыхнул недобрым пламенем, в последний раз окинув скрюченного на полу лжепринца. Затем альфа отвернулся, зашагав обратно к трону. – Позже я приму решение и самостоятельно с ним разберусь. Исполняйте! Дважды повторять не приходится: всхлипывающего омегу подхватывают по обе стороны и уводят из тронного зала, пока разрываемый яростью Чонгук опускается обратно на трон и, сжав кулаки, пронзает когтями кожу собственных ладоней. Черная кровь льется на подлокотники и устремляется по золотым ножкам к полу. Лисон, все еще стоящий внизу у подножия ступеней, оглядывается на него, смеряет внимательным взглядом, а потом, недолго думая, поднимается и усаживает свой зад на соседний трон, который размером поменьше. – Ну, хочешь, я стану твоей королевой?.. Хотя нет, погоди немного, я для таких метаморфоз еще явно недостаточно пьян… Эй! Кто-нибудь! Принесите нам вина покрепче! Чонгук прикрывает глаза, усилием воли он пытается заглушить свой гнев и не думать о постигшей его цель неудаче. Проделать такой путь, преодолеть штормы, победить… чтобы в итоге все равно остаться в числе проигравших. – Но а если серьезно, – Лисон склонился к нему ближе, поджимая губы, пока обдумывал свои следующие слова. – Кого ты ищешь? Почему именно Брассилия? Почему именно ее принц? – Не знаю, – выдохнув, ответил Чонгук, чем немало удивил друга. – Но как раз пытаюсь узнать. Я чувствую, что этот человек приведет меня к правде, и я пойму, что происходит со мной. Он… все это время снится мне. Лисон, слушая скупой рассказ друга, все сильней хмурится. Конечно, ему было известно про странные сны, но он не знал до этого, что во снах Чонгук был не один. – Тебе снился… какой-то брассилийский омега? – Мне снился Принц Тэхён, – возразил Гук, качая головой, и с твердой уверенностью заглянул другу в глаза. – Я помню его запах – он был на Тэдеусе в день, когда я убил его. Едва заметный, но я уверен, что учуял его. Запах… солнца. – Не припомню, чтобы у солнца был запах. – Я удивлен, что ты вообще способен что-то запомнить с твоей-то пустой головой, – Чонгук отмахнулся, потирая глаза, не замечая, что пачкается в своей же черной крови. Слуга, что подошел к альфам с двумя кубками, доверху полными вина, испуганно уставился на окровавленные лицо и ладони. Руки его опасно затряслись, и Лисон ловко перехватил посуду, сплавляя несчастного подальше. – Ты для этого праздника отвратительно трезв, Гук. Давай-ка скорее исправим это, и глядишь, станет легче. – Мне станет легче, когда я наконец отыщу настоящего принца, – возразил упрямо Чонгук, но кубок из рук Лисона все же принял, недовольно сжав тот в руке. – Начнешь его поиски завтра, когда выспишься, протрезвеешь, и наши воины отдохнут как следует. Мы соберем командиров, допросим советников бывшего короля, выстроим план захвата Брассилии… мы найдем твоего принца, в конце-концов найдем. Возможно, бывшие подданные Тэдеуса приведут его сами в надежде сохранить себе жизнь. Что им этот омега? Он даже не в состоянии унаследовать престол за своим старшим братом. К тому же, всем в этой стране он покажется чужаком, о котором ничего неизвестно. Чонгук, выслушав друга, еще долго молчал. Он смотрел на веселье вокруг, какое после ухода схваченного беглеца возвратилось и еще сильней разрослось. Залитое кровью сердце великой страны было ими отравлено, и скоро эта отрава должна была распространиться повсюду, очернить всю землю от северных вод до южных, от Востока до Запада. Чем не славный повод для праздника? Чем не заслуга воинов для справедливой награды? – Ненавижу, когда ты оказываешься прав. Лисон растянул губы в усмешке и с силой столкнул их кубки, проливая вино. – Так выпьем же за мою правоту! И за наших воинов, что принесли нам победу! – его громкий голос разнесся по залу, и альфы подхватили его, поднимая кубки к потолку. Чонгук качает головой, наблюдая, как друг припадает губами к краю своего кубка и жадно пьет до тех пор, пока не осушает его до последней капли. – Южное вино пьется прекрасно! – хохочет он и подзывает слугу за добавкой. Гук решает наконец последовать совету друга и тоже пригубляет вино. Сладко, непривычно, но рассудок со временем начинает нести мысли спокойней. Гнев сменяется томным предвкушением, и пламя ярости прибивается к земле, тлея в ожидании того часа, когда ему будет позволено явить себя вновь. А до того момента Чонгук погружается в забвение наяву. Ему не жарко, не холодно, боль от полученных в сражении ран не тревожит, совсем забывается. Ноги легки, как и тело, когда он идет в одиночестве по дворцовым коридорам, отпустив свою стражу. До ушей еще долго доносятся звуки музыки, мужской раскатистый смех да нескладные военные песни, но стоит ему подняться по лестнице и попасть в жилое крыло, как все веселье затихает. Изредка за закрытыми дверями покоев бывших уважаемых господ слышатся звуки погрома, визг или стоны – глассийцы не стесняются брать то, что им отныне принадлежит. По крайней мере, сегодня им это позволено, и потому Чонгук не спешит вмешиваться, а идет себе дальше, смутно давая отчет, что и сам этой ночью будет не лучше любого своего соратника. Покои королевской семьи находятся дальше остальных, и чтобы до них добраться, приходится подняться по очередной лестнице еще на этаж. Комнаты короля, насколько он знает, расположены по правую руку от Чонгука, однако сворачивает альфа налево. Мажет нечитаемым взглядом по своей страже, охраняющей двери в покои принца, и проходит внутрь, захлопывая те за собой. Сиреневый взгляд под поволокой вина раздражает уже чуть меньше. Самозванец-омега, до прихода альфы стоявший напротив широкого окна, испуганно вжимается в цветное стекло, пальцами хватаясь за шторы. Альфа подходит к тому вплотную, обхватывает ладонью лицо, грубо сжимая подбородок и заставляя омегу скривить губы. – Ты – не он, – снова повторяет Чонгук и кривится уже сам, хмуря густые брови. Внутри шевелится тупая боль от бессилия и осознания того, что сегодня он все-таки проиграл. Омега перед ним замирает, как оказавшийся перед коброй зверек. За время, прошедшее с первой их встречи, он стал бояться альфу еще сильнее прежнего, раз за разом вспоминая черную кожу у того на руках и длинные смертоносные когти. Черный взгляд альфы сквозил северным холодом и жаждой, какую не встретишь в глазах человека. В нем было больше от животного. Свободной рукой Чонгук коснулся плеча омеги, а затем, когтем поддев легкую ткань у самого горла, распорол ту посередине до самой груди, обнажая стройное тело. Омега задышал судорожно, задрожал в сильных руках, выдавая надвигающуюся истерику, но альфе до той не было никакого дела. Он не получил сегодня желаемого, но, возможно, хоть что-то будет способно принести ему в эту ночь утешение… Или нет, но тогда он хотя бы отыграется за то, что этот ублюдок Тэдеус, даже сдохнув, сумел обвести его вокруг пальца. Разорванные одежды омеги вконец спали на пол, оставляя того обнаженным, и Чонгук, не церемонясь, повалил его поперек кровати, заставляя лечь на живот и уткнуться лицом в покрывало. Тот пытался сопротивляться – желание выжить и сохранить себя все же вспыхнули в нем, – но каждая из предпринятых попыток подняться, отстраниться или отползти не увенчалась успехом. Схватившись рукой за его шею, Чонгук навис над его сгорбленной дрожащей спиной, оставляя губы в дюйме от кожи. – Я могу задушить тебя прямо сейчас или одним движением свернуть тебе шею. Поверь, это принесет мне гораздо большее удовольствие, чем я получу, когда раздвину твои ноги. Заткнись и не противься, пока я не передумал. Слова на конце превратились в рычание. Омега, в слезах, щекой прижался к постели, чувствуя грубую руку, что ставит его на колени, приподнимая зад. Раздался шелест снятой одежды, скрип кровати. Крик наполнил просторную комнату. Голос омеги сорвался до хрипа, тело сгорбилось, все равно, не слушая разум, пытаясь отстраниться, но без шансов. Чонгук держал крепко. Он брал омегу сзади, соединял их тела быстро, резко, стараясь достичь удовольствия как можно скорее. То подкатывало к нему через боль и морок сладкого опьянения, заставляло кусать собственные губы, чтобы побороть желание запустить клыки в теплую кожу совсем рядом и наполнить рот чужой кровью. Эта ночь в замке для кого-то стала моментом триумфа, для кого-то – падения в пропасть. Для Чонгука она стала разочарованием. Вторгаясь в девственное тело, пороча то своей грубостью и извращенным желанием отомстить, альфа не чувствовал ничего. И даже излившись на покрасневшую от шлепков кожу чужих ягодиц, он не ощутил ни капли удовлетворения. – Ты – не он, – вновь разочарованно сорвалось с его губ, когда он быстро отстранился, позволяя зареванному омеге упасть на постель, свернувшись на той в тесный клубок. – Блеклый и пресный. В тебе нет огня. Больше не заинтересованный в сломленном им же омеге, Чонгук оставил его в одиночестве, однако задержался у закрывшихся за ним дверей. – Эти покои не принадлежат человеку в них, – обратился он к страже. – Отведите его в гарем, туда, где безродным шлюхам, как он, самое место. Дождавшись кивков от своих людей, Чонгук пошел прочь. Уверенно он распахнул покои, принадлежавшие некогда Королю Тэдеусу. Чувствуя, как незаметно на него пришла и обрушилась сильная усталость, альфа, не сняв даже сапог, повалился на широкую кровать, крепко зажмурив глаза. Сон пришел к нему быстро. И в этом сне он не сумел увидеть абсолютно ничего.