Хосок
Ночь близко, и море темнеет. Становится чернее неба и пугает шумом, что исходит из самых глубин. Солнце не село, но оно далеко – на западе, тяжело опускает свое красное естество к широким холмистым просторам. Поперек него тянутся ленты плотных сиреневых облаков, и светило будто сквозь их сеть прорывается, торопясь скрыться и уйти на время прочь от людских глаз. Бросает человечество без тепла и света, обрекает во тьме сотрясаться от страха, собираясь всем вместе как можно теснее. Люди отличны от любого зверя, но страх на этих проклятых берегах у всех животный. Разуму его уже не по силам обуздать и остудить холодным сознанием. Племена, собранные под единым знаменем Вороньего Короля, погребаются под пологом ночи. Людские голоса стихают, их сменяет ветер, тоскливо начинающий свою протяжную низкую песнь. Воет одиноким волком и уносится парить над океаном, ловя брызги от бушующих волн. Костры разжигаются в стенах разрушенного замка и за его пределами, давая еще какое-то время побыть в тепле и спокойствии. Вдалеке те кажутся яркими искрами, какие сияют на фоне сгустившейся тьмы. Каждая такая искра вокруг себя позволяет собраться порядка дюжине людей, и искр великое множество… это Хосока и пугает с каждым днем все сильнее, хоть альфа никогда иного и не добивался. Целью было собрать как можно больше, чтобы затем увести за собой, чтобы спасти… вот только настал час усомниться: получится ли… Скала рядом с тем местом, где стоит Король, обрывается, отвесные каменные стены уходят к уровню океана, чтобы там превратиться в узкий берег, усыпанный галькой. Волны, набегая, голодно лижут его, будто ждут не дождутся, когда же завлекут чью-то бедную душу в свою черную глубину. Зовут, шумят, просят сделать шаг, и порой зов их невозможно игнорировать – слишком громко… Хосок вздыхает, вбирает в себя холодный воздух и запах дыма. Поблизости с ним тоже горит костер – большой, сложенный высоко из толстых поленьев, чтобы надолго хватило. Это место ему и его собеседникам покинуть удастся еще нескоро. Десять. Столько племен добрались до пристанища Вороньего Короля за тот срок, с которого была подана весть и приглашение объединиться во имя спасения. Десять племен собрались вместе, чтобы направиться после общим походом на запад, откуда не было слышно ни одной дурной вести. До сих пор. До этого вечера, пока, позолоченное закатными лучами, со степи не пришло одиннадцатое племя. Кочевой народ. Запад Валиссии – широкая ровная степь. Там танцует под ветром трава, и хищные птицы парят в лазури небес, расправляя рябые крылья и бросая на землю тени. На открытом пространстве не спрячешься. Выжить сумеешь только если будешь пребывать в постоянном пути: так кочевники и привыкли существовать. Вся их жизнь – нескончаемая дорога. Обычно племена небольшие, в несколько семей, но встречаются и довольно крупные. Испокон веков разводят лошадей, чтобы быстро передвигаться верхом на большие расстояния, а еще коз – ради мяса и молока. Но странники далеко не мирные люди, большинство из них искусно обучены стрельбе и бою на копьях. Потому что умение постоять за себя в этом государстве – необходимость такая же важная, как воздух. Кочевники хитры, мудры, выживать научились иной раз получше разбойных племен, что привыкли скрываться в густых лесах. Потому что степь жестокая, она никого не прячет, может лишь бросить на растерзание: неважно, человек ты или глупая полевка, опрометчиво высунувшая голову из норы… И вот они тоже здесь. Пришли не на зов Хосока, но тоже в надежде сохранить свои жизни, которыми дорожат. Расставаться с такой ценностью кочевникам не хочется, но времена настали темные. Степь до сих пор отказывается укрывать людей на своих просторах… да вот только в себе таить стала что-то страшное. Неизвестное, невидимое… голодное и кровавое. Хосок своими глазами видел многочисленный конский табун и людей, которыми он направлялся к бескрайнему морю: альфы, омеги, дети и старики… великое множество странников. Не одно племя, а целое сборище их. Сдавалось, что кочевой народ поступил точно так же, как выходцы из лесных территорий. Сплотились на фоне опасности, тоже бегут… от кого? От чего?.. – Впервые мы насторожились полгода назад, – Лик сидит у костра, и рядом с ним трое его соплеменников. На их длинных смуглых лицах с раскосыми глазами лежит усталость – долог был их путь до северных берегов. Долог, но тороплив, вынуждавший не тратить много драгоценного времени на попытки восстанавливать силы. – Степь начала гореть. – Долгое время не было дождей? – хмуря брови, предполагает вождь одного из племен, что пришли к Хосоку с востока. – Под солнцем сухостой легко разгорается… – Земля на месте пожаров, когда мы ее достигали, всегда была мокрой, – возражает Лик, и глаза его становятся глубокими, тьма в них выливается как будто напрямую из самого сердца и топит в страхе скрытую мороком синь. Альфа глядит на Хосока, кто единственный из всех вождей не сидит, а возвышается над остальными, чтобы каждого видеть и с каждым иметь шанс встретиться глазами. Сейчас встречается с Ликом, видит ужас, кроющийся в широких зрачках-дырах и понимает: он не хочет слышать то, что следом готовится быть озвучено. – На ней не было травы, не было пепла от нее, но все было залито кровью. – Кто-то вырезает племена? – Говорят, что несколько племен наших братьев и правда не видели с прошлого лета. Но останков мы не нашли. Только кровь, возникшую на месте пожаров, и больше ничего. Шепот родился вокруг большого костра и тревожно взвился кверху следом за треском горящих поленьев. Он походил на волны – тоже нес в себе холод, опасность и страх, тоже поглощал. Вороний Король не утруждался и не прислушивался, он и без этого знал, о чем, не медля, завели разговоры вожди. Пожары преследовали людей и в лесах: сжирали хищными пастями все, что некогда служило чьим-то домом, убежищем… мололи и ломали, не оставляя после себя ничего. Только кровь и ужас в сердцах тех, кто унес ноги дальше, сохранив себе жизнь еще на какое-то время. Хосоку и его людям выдалось также узреть и тех, кто убежать не успел. Он видел их… он слышал их стоны, наблюдал за телами, нанизанными на колья, пока пламени не случилось оборвать страшные мучения. Люди такого сделать не могут. Не повсеместно, не так жестоко… люди не имеют власти над огнем, который после себя взамен пепла оставляет свежую кровь, какой насыщается, словно ядом, мертвая земля. Люди не способны живым вселять такой страх. От людей другие люди так не бегут… – Почему вы идете на северо-восток? – спрашивает Хосок и снова борется с желанием заткнуть себе уши, чтобы не слышать, как Лик послушно глухим голосом отвечает, будто вынося им всем приговор: – Потому что на западе – смерть. На западе – смерть. Там нет места надежде, на какую так страстно уповал Вороний Король, готовясь вскоре увести своих поданных в безопасное место. Его цель на глазах развеялась хрупким туманом, а под ногами разверзлась пропасть. И море, все еще зовущее из глубин, возбужденно гудит, предчувствуя скорую встречу и чужое отчаяние. На западе им не укрыться. На юге и на востоке они так же сгинут. А оставшись здесь, на этом берегу… – Нет иного пути, – выносит свое решение Хосок тихо, но твердо, закрывая на время глаза. Внутри его тела тяжело бьется сердце, разнося пожар, что не имеет никакого отношения к Пириту. Выжигает спокойствие дотла. – Но если не на запад, то куда нам идти? – переча услышанному, возмущенно произносит бойкая Мистерис. Она швыряет кружку со своим питьем в пламя, рождая яркий сноп искр и шипение огня. Взгляд разбойницы пылает, отражая в себе искры пламени. – Никуда, – признается Хосок, все еще стоящий перед всеми ними и все еще на себе собирающий все их взгляды. Он каждому смотрит в глаза и переводит дыхание, что от недобрых новостей хрипит, словно у старика. – Нам не справиться с силами, что идут из тьмы и не несут в себе человеческого. Попадемся – нас ждет страшная смерть, словно зайца в силках. – Останемся здесь – встретим войско Ромары, – возражают ему. – Лучше так, и встретить бой, – качает головой Король. – По крайней мере, будем знать, что бьемся с простым человеком и имеем шанс выжить, победив в сражении. Разбойники обучены драться, кочевники, как я наслышан, тоже, и у нас есть оружие… – Ромара живет войной, мы для них – едва ли достойная преграда. – А каков выбор? Пойдем на юг или запад – столкнемся с неведомым, на восток – еще быстрее встретимся с чужаками. – Хосок позволяет себе бросать правду грубо, так, чтобы каждый смог быстрее осознать: бежать им некуда. Они в западне. – Мы остаемся. Это мое решение и мой совет лидеру каждого здешнего племени. Я не вправе приказывать вам, но раз вы мне доверились, прошу доверять до конца. Я и мои вороны остаемся здесь. Нас много, мы умеем сражаться. Если попытаемся принять бой с ромарийцами, то, возможно, сможем уцелеть. – Слышал, большая часть их войска не так давно сгинула на войне у далеких берегов, – задумчиво вмешались. – Возможно, у нас правда будет неплохой шанс. Останемся и сразимся. Не все… но хоть кто-то да сможет уцелеть… – Они приплывут на кораблях. Захватим их – будет шанс покинуть эти берега и спастись… – Снова пустим разведчиков по берегам, пока есть время, отыщем больше деревень, чтобы добыть еще оружия. – Нужно скорее рассказать все нашим братьям, они должны знать… – Завтра на рассвете, – решает Хосок, единожды кивая и смотря грозным взглядом в огонь. Яркий свет его раздражает глаза, но пленит и не отпускает, заставляет отзываться сердце, которому долго еще не случится уняться. – Каждый из нас, вождей, обратится к членам своего племени. Пусть люди все узнают, пусть поймут, что спасения никому не будет… но вместо него будет шанс. Если не отчаемся, не струсим, то, возможно, еще поживем. – После Хосока слов никто не произносит. Вожди замолкают, обдумывая услышанное, прикидывая каждый их шансы на то, чтобы продолжать открывать каждое утро глаза и ходить по земле. Рядом трещит костер, ложась на кожу густым дымом и желтым теплом. В отдалении племена, оставленные на время собрания без своих вождей, готовятся ко сну. Последней ночи, не лишенной еще хрупкой надежды. Завтра для них все изменится. Завтра они снова вспомнят, что рождены были в Валиссии, и здесь жизнь тебе в руки просто так не дается. Ее все пытается отнять, даже то, о чем ты и помыслить никогда бы не смог самостоятельно. – Пора возвращаться к своим людям, здесь нам уже делать нечего, – произносит Хосок. Его слушают. Потому что прав и потому что молва о Вороньем Короле, не стихая, идет давно и повсеместно – спасибо за это бесчисленным сгинувшим, лицами которым служила неизменная маска. Теперь Король не скрывает лица, он единственный… он последний. Но впервые ему страшно пережить собственный народ. Хосок провожает взглядом остальных вождей, сам за ними вслед уходить не торопится. Возвращению в клан предпочитает узкую тропу вдоль отвесного берега. Ноги уносят его прочь от света, какой испускает горящий костер, в опасную темноту. Неверный шаг – и под альфой голодную пасть распахнет пропасть, но страха на этот счет нет. Умереть он все еще не боится, потому что с Пиритом, с каким сплетена душа, на такое попросту не способен. Дух непривычно молчалив, не тревожит альфу рассуждениями или вопросами. Видно, мыслей мужчины ему хватает с лихвой, чтобы разбавить скуку. А мыслей у альфы много. Так много теперь, что их распутать крайне тяжело. Те связаны накрепко тревогой, окутаны неизвестностью и отравлены страхом и болью – что поначалу сбивает Хосока с толку… Но затем он понимает. Нужную мысль ловит за хвост неожиданно даже для себя самого, а та со всего размаху его, испугавшись, ударяет в грудь. Не за себя страшно, не за себя болит, а за того, кого оставил так же себя дожидаться в племени, среди своих братьев. За того, чьи глаза видит во сне и стремится как можно чаще познать наяву. Юнги так же хрупок, как туманное облако, что скользит поутру над влажной травой и оставляет после себя хрустальные капли росы на зеленых стеблях. Его руки нежные и тонкие, они не сумеют крепко ухватить оружие, никому не причинят урон, не спасут своего обладателя от серьезной угрозы. Его помыслы чисты и не приемлют насилия, он мечтает о покое, о счастье и тепле. Юнги не создан для войны и опасностей, он создан для ласки и заботливых рук. Хосок ничего больше не способен ему дать. Хосока – бессмертного Короля – по пятам преследует смерть. И с каждой секундой теперь, проведенной в раздумьях, альфа все больше мрачнеет, все тяжелее на грудь ему давит горькая правда о том, что с главным своим чудом, с самой большой за недолгую жизнь драгоценностью ему, скорее всего, придется разойтись путями. Юнги обязан спастись и найти то место, ту землю, на которой сможет обрести долгожданное успокоение. Не на этих берегах, выбеленных грубой соленой водой, которые вскоре окроплены станут пролитой кровью. Путь его здесь не закончится, его необходимо продолжить. Без Хосока омеге суждено найти свое счастье. И признавать это альфе тем горше, ведь не так давно, еще на закате минувшего дня, внутри него крепла надежда на иной расклад. Держа в руках чужие нежные руки, будущее представлялось светлым, согревая теплом. Он видел своими глазами, духом чувствовал, что согласны были в ответ на полученное откровение открыться и ему. Напрасно. Горько.Vogel I'm Käfig (Violin Version) – Taylor Davis
Хосок отворачивается от темноты, от морского шума, и ветер на то возмущенно кидается в лицо, будто хочет столкнуть альфу в пропасть. Ощущая отчаянную тревогу, он смотрит перед собою, в даль, где раскинулись на зеленой траве сотни шатров и так же сотни костров в ночь уносят седые вихри дыма. Те растворяются в свежем воздухе, в холоде, теряются под плотным кобальтом облаков. Настает время явить себя луне. Диск ее золотой, большой и полностью круглый, он прорывается сквозь небесные путы, освещая землю и наблюдая за тем, что на ней происходит. Притягивает взгляд, но Хосок на ночное светило упрямо не смотрит – внимание его, как и прежде, даровано людям, какие уповают на его защиту и помощь. Доверяют свои жизни Вороньему Королю. А он впервые боится не справиться. Боится, что сил не хватит, чтобы выстоять и хоть кого-нибудь из них спасти. Шанс есть, но истинный расклад никому из них неизвестен. Надежда может ослепить… но кроме нее у Хосока и других вожаков абсолютно ничего нет. Они – пустые сосуды, но разбиться не имеют права. Не с людьми за своими плечами. Ноги подкашиваются, стоит лишь сделать пару шатких движений навстречу лагерю. Сапоги путаются в траве, а тело кажется тяжелым, словно каменным. Хосок рушится на колени, туго сжимает ладони в кулаки до боли в костях, и содрогается, взгляда не отрывая от лагеря. Там – все. Там – Валиссия. Потому что это королевство давно не под своим законным королем, оно в руках совершенно других: кровавых на столь, на сколько и отчаявшихся. Валиссия – это люди, что просто хотят жить, а не каждый день выживать. Люди, которые устали бежать и бояться. Завтра Хосок должен будет признаться им всем, что бежать больше некуда. А что страх… с ним тоже будет покончено, если их перебьют. Альф, омег, женщин, детей, стариков… всех, среди кого Хосок рос, взрослел, становился мужчиной, а затем стал Королем. Порой ему кажется, что он способен ощутить биение их сердец… Слезы катятся по его щекам этой пока молодой ночью, обжигают сначала теплом, а затем холодом. Король стискивает зубы, напрягая челюсть, и сдавленно рычит, ударяя кулаком в землю. Смотрит на запад, куда больше нет им пути, смотрит на восток, куда дорога тоже отрезана, смотрит на горизонт, откуда и бежали… Земли кругом них загнали в ловушку и раскрыли хищную ядовитую пасть готовясь сожрать невинные души, а за спинами шипит и пенится бескрайний океан… Спасти их могут только они сами. Больше помощи ждать неоткого. Валиссия проклята, боги, если те были, покинули ее. А на их место пришло что-то иное, не менее жестокое, но с бо́льшими аппетитами. Королевство превратилось в чистилище, люди же стали скверной. – Своими муками ты никому не поможешь, Хосок, – наконец Пирит решает подать голос, тихо шепча в голове. – Соберись и возвращайся. Завтра тебе будут нужны сон и ясный рассудок. Вороны сильны, если силен их Король, разве не так было всегда? Не дай им почувствовать твой страх, не дай усомниться в тебе. Альфа слышит наставления духа, не отвечает, но и не противится. Лишь жмурит глаза, запрокидывая голову, чтобы слезы больше не смели идти, и шумно дышит. Вскоре впрямь поднимается снова на ноги и начинает шагать в направлении лагеря, к разрушенному замку, в чьих стенах ненадолго снова поселилась жизнь. Оставляет за плечами обрыв и море, пока луна белым золотом затапливает холмистые луга перед ним, указывая дорогу, по которой нужно вернуться. Хосок бросает взгляд на небо, но быстро тот отводит. Луна тяжелая, зловещая. Как будто живая и за ним зорко наблюдает, думая свои неизвестные думы. Ее свету предпочтительнее яркие искры костра и тихие разговоры, что вороны обычно ведут перед тем, как отправиться спать. Тогда слышится смех, и тепло ложится на лица вместе с улыбками, а Король ощущает спокойствие за своих людей. Нужно скорее вернуться, Пирит в этом полностью прав. Хосок сильнее и чувствует себя лучше среди своего народа, а когда один – бесполезен и потерян, как много лет назад, будучи мальчишкой, что на закате забрел в лесную топь. Дойти получается быстро: путь лежал напрямик и благодаря полнолунию не был спрятан в ночной темноте. Вскоре альфа был уже у крепостной стены, что когда-то надежно окольцовывала здешний замок, но теперь сохранилась лишь наполовину – жители местных деревень, скорее всего, растащили камень для строительства жилищ. Уцелевшие блоки тянулись вверх на несколько рядов и оканчивались зубчатыми краями, где размещались бойницы, а за блоками пряталось нутро – такое же разрушенное и разграбленное, но в эту пору все равно живое. Достигнув границы своего клана, Хосок остановился: рядом с собой он заметил знакомую фигуру. – Снова заставляешь брата поволноваться и тебя поискать? Чимин, что сидел до этого в траве, подпирая лопатками стену, повернул к нему голову и поджал пухлые губы. Худые плечи омеги поднялись и тут же после опустились, прежде чем взгляд его с альфы вновь обратился к небу, где все так же, не прячась, сияла полная луна. Хосок на такое безразличие к себе лишь усмехнулся – уже привык и не ждал, что омега поддержит разговор. Слова Чимину все так же не давались, хоть время все шло. Ночами же Король часто заставал его неспящим и в одиночестве, так что, вновь его обнаружив, не был удивлен, а лишь, проходя мимо, коснулся плеча омеги, несильно то сжав. – За стеной ночью безопаснее. Долго не засиживайся, ладно? Его встречают догорающие костры и вороны, какие еще то тут, то там сидят у очагов, доедая ужин или просто беседуя. Передвигаясь среди них, Король не стремится завести ни с кем разговора, но взглядом все же ищет одного-единственного, о ком невольно переживает всегда с момента их первой встречи. Но Юнги среди его людей нет: скорее всего, уже укрылся в палатке вместе с грифоном и спит, ведь день его, проведенный подле Хосока, был насыщенным и долгим. Альфа замирает, еще раз обводит взглядом лагерь и тоже удаляется в своей шатер, чтобы поспать. Последняя ночь перед тем, как открыть народу страшные вести, проходит для мужчины без сновидений, но с неуемным чувством тревоги.***
Юнги
Новое племя, прибывшее на закате вчерашнего дня, разожгло в Юнги сильнейший интерес. Он был среди тех, кто встретил кочевой народ самым первым. Стоя рука об руку с Хосоком, омега имел честь познакомиться с Ликом – их вожаком, а затем и с его женой по имени Кьяра. Тем же вечером кочевники широким лагерем разместились близ замка, в котором обитал клан ворон. На Эростене не водилось лошадей, и Юнги в диковинку было наблюдать за красивыми животными с длинными гривами и хвостами, слыша время от времени смешные звуки, что они издают. За хозяевами лошадей наблюдать тоже было весьма увлекательно. Они были красивы. У кочевого народа смуглая кожа и раскосые глаза – черные или темные синие, как ночное небо. Тела их статные и крепкие, а одежда сшита из мягких шкур, украшена яркой вышивкой, мехом и бусами. В ушах они носят янтарные серьги, вокруг шей повязывают ожерелья, а длинные черные волосы заплетают в тугие косы, накрепко связывая разноцветными лентами. Лица кочевников, в отличии от лиц лесных народов, чисты и не носят традиционных племенных рисунков, но у незамужних омег и девушек нередко можно встретить красивые повязки с плетением из бисера, что пересекают лоб и держат челку, не давая той скрыть лица. Каждый человек живет в семье, а представителей слабого пола значительно больше, чем встречается среди разбойных кланов. Много детей, есть хозяйство… это притягивает бывшего принца далекого Сапфирового острова, заставляет тянуться к неизведанному, чтобы познать и вкусить. Лик просит разговора с Хосоком и лидерами других кланов, они быстро уходят, а Юнги остается с Кьярой, расстроенный внезапным расставанием с альфой, но не смеющий этого показывать ни одной душе. Ничего, дела, касающиеся множества людей, важнее, а у них с Хосоком еще будет время… на что бы то ни было. Жена главы кочевого народа еще молода: ей двадцать семь, и пока у них с альфой только двое детей, оба мальчишки, которые, стоит клану остановиться и спешиться с лошадей, принимаются растаскивать вещи по местам, чтобы раскинуть шатер. Женщина же гладит их по чернявым головам и уходит, зовя Юнги пройтись вместе с ней. Бродя среди кочевников и лошадей, Кьяра расспрашивает своего спутника о том, как им живется на этих берегах и сколько времени они уже здесь провели, отвечает и на его вопросы, удовлетворяя чужое любопытство. Юнги заворожен новыми людьми. За время в Вороньем клане он встретил много племен, но жители степей от них отличаются. Если от лесных разбойных кланов веяло суровостью и холодом, то от кочевников исходит тепло, будто свет солнца, которое в эту пору уже едва виднелось у них за плечами. Хосок приказывает отправить к кочевникам людей с помощью, чтобы те до заката успели разместиться и не окоченели от холода во время ветров, какие придут на рассвете со стороны океана. Альфы прибыли, чтобы ставить шатры, а омеги, принесшие хворост и провизию – чтобы помочь с ужином для голодных странников, весь день проведших в пути. Юнги заметил Чимина с Рисом в числе тех, кто прибыл с подмогой, и остальную часть вечера провел подле омеги, с которым имел довольно тесную дружбу. Чимин был не против, изредка приподнимал уголки своих губ и морщил покрытый веснушками нос, пока вместе с Юнги чистил рыбу, которая затем должна отправиться на огонь. Тушки фазанов, подстреленных Юнги и Хосоком, тоже ушли в ход, вскоре были ощипаны, вздеты на вертел и подвешены над костром, вокруг которого носились неугомонные дети. Самые красивые перья от фазанов – синие – Юнги бережно собрал и спрятал в карман на поясе, имея желание после вплести их себе в волосы, как память о времени, проведенном с Хосоком. От воспоминаний минувшего дня кожа на ладонях делалась влажной, и в животе продолжало крутить даже после того, как омега плотно поел. Тело мелко дрожало, стоило вспомнить тепло чужой руки и внимательный взгляд темных глаз, на него обращенный через плечо, пока Юнги стоял в озере совершенно полностью нагой… Сердце заходится так, что страшно дышать: вдруг выпрыгнет из тела наружу? Столько всего нового им ощущается… будто хворь, но не она, ведь сил в теле копится столько, что хочется взять и прямо в следующий миг бегом пуститься по широким лугам в объятия заходящего солнца. Бежать, чтобы сердце еще пуще заходилось, чтобы в груди все горело, и от ветра слезились глаза, а сухие губы ласкала вечерняя свежесть, будто смеясь над омегой, который вдруг мечтать начинает о поцелуе совершенно ином… Впрочем, в руки себя он берет достаточно скоро, помощью в этом ему служит полу очищенная рыба, что выскальзывает из пальцев и со шлепком падает наземь. Юнги вздыхает, поднимает тушку и, встретившись с вопросительным взглядом Чимина, пожимает плечами с виноватой улыбкой. Вновь принимается за рутинное дело. Сказал бы ему кто-нибудь во дворце, что в будущем принцу придется примерить на себя роль поваренка, он бы от души посмеялся… Сейчас его руки уже грубее, обветрились от воды и ветра, нередко болят после тяжелой работы, как и нежное тело. Но Юнги не жалуется, он сам просится работать, хочет быть полезным и впервые чувствует себя нужным. Не лишним. Как будто дома. Здесь он знает свою роль, и она ему начинает нравиться, не тяготит. Среди вороньего клана, подле их Короля, вместе с людьми, каких смеет назвать пока что не братьями, но уже друзьями. Омрачает эту картину лишь мысль о потере Тэхена и рана от нее, что, не думая затягиваться, постоянно кровоточит и гноится. Мысли его этим вечером текут бесконтрольно, словно река: то стремительным потоком срываются с горных склонов, то замедляются и широкой дельтой разливаются в равнинах. Никто его не трогает и не донимает, пока не случается начало ужину, а там-то дело меняется, потому что работа отпускает всех, и отдых заставляет обратить внимание в общий разговор. Юнги устраивается у костра подле других омег, замечает лица и своих людей, и кочевников, продолжая дивиться чужой степной красоте. А те в ответ изучают его самого, разглядывают с интересом золотые рисунки на смуглой коже и острые кончики ушей, что не получается скрыть волосами. Омега привык, что его внешность на этой земле притягивает людской взгляд, потому не волнуется: раз уж вороны со временем успокоились, перестав считать нечистью, то и кочевой народ ожидает то же самое. К нему вновь приближается Кьяра. Она садится рядом, в руках держа резную деревянную шкатулку. Юнги засматривается на девушку, контур черных волос которой очерчен ярким пламенем костра. Кочевница тянет губы в улыбке, протягивая шкатулку омеге, и тот изгибает брови, без слов задавая вопрос. – За радушный прием и помощь я хочу принести эти драгоценности в дар омеге Короля, – поясняет Кьяра, а сам Юнги от неожиданных слов вдруг икает. Видит, как за спиной девушки Чимин заинтересованно вытягивает шею. – Я не его омега, – возражает тихо, чувствуя, что губы от волнения как будто отказали. Кьяра наклоняет голову вбок, улыбка с ее губ после полученного ответа так и не сходит, глаза хитро блестят. – А сам Король знает, что ты не его омега? Потому что среди холмов, при нашей первой встрече, вы стояли подле друг друга, как пара. – Уверяю… – В любом случае, – произносит Кьяра, положив ладонь на его колено, чтобы унять оправдания, – дар должен быть принесен. То наши традиции – степь ни перед кем не остается в долгу. Она раскрывает шкатулку, давая золотому свету пролиться на ее содержимое, а там – чудесные украшения: янтарь в золоте. Ожерелья, серьги, кольца… – Это прекрасный дар, – произносит Юнги, проводя пальцами по гладкому краю шкатулки, но не касаясь того, что внутри. – Наши омеги и женщины будут рады носить такие чудесные украшения. Они как частички солнца, как его слезы… – Наш народ верит, что это кровь, – говорит Кьяра. – Кровь Солнца, ведь, как и все вокруг, оно тоже страдает. – Тогда мне довелось видеть и кровь Луны, – задумчиво отвечает Юнги, беседуя больше сам с собой, потому что девушка его, скорее, не понимает. Говорит о сапфирах, рожденных во тьме и погружающих все кругом себя в удушающий морок. Не скучает – радуется солнцу и его дарам. – Пока все здесь, нужно раздать… – Погоди, только возьми себе это, – просит Кьяра, доставая из шкатулки налобную повязку, где в сложном плетении янтарь встретился с яркой бирюзой. Девушка расправляет украшение на своей ладони, протягивая ему. – Это носят в нашем племени незамужние. Чем искуснее повязка, тем красивее и сильнее будет твой предначертанный. Юнги кусает вновь пересохшие губы, смотрит в чужие смеющиеся глаза, выдавая сильную робость… но не противится, когда поперек лба ему повязывают ленту, закрепляя шнурки на затылке, и затем лишь тихо благодарит за прекрасный подарок.***
– Я потерял тебя вчера. Куда ты ушел? Юнги наблюдает, как Чимин поворачивается на его голос и мгновение смотрит в глаза, прежде чем непринужденно пожать острыми плечами и повернуться обратно. Новый день потихоньку вступает в права, поспевая вслед за светло-серым небом, по которому быстро скользят тонкие белые облака. После ночи все еще зябко, холодный ветер бьет по натянутой ткани шатров и пытается задуть огонь в недавно разведенных кострах. От Чимина ответа не добиться – в лагере это давно каждому известно, поэтому Юнги не расстраивается молчанию друга и просто садится с ним рядом на поваленный ствол, тянет холодные руки к огню, чтобы немного их согреть, а после благодарно улыбается, потому что Чимин протягивает ему кусок хлеба, что отломил от своего. Юнги берет еду и, тут же откусив, начинает оглядываться по сторонам. В лагере еще пустынно, люди начнут просыпаться чуть погодя, а пока омеги в окружении тишины и дозорных, что ходят за крепостными стенами. Юнги знает, что Хосок с другими вождями вернулся с собрания ночью, и альфа должен быть здесь, вероятно, он еще спит у себя… А вот Юнги волнение не дало уснуть этой ночью крепко, он все ворочался, вздыхал – тихо, чтобы не потревожить Джина рядом с собой. Однако грифон все равно пробудился, недовольно фыркнул и перекатился от провинившегося омеги на другой бок. Пришлось угомониться и замереть, так Юнги и забылся зыбкой дремой, какая закончилась лишь больной головой да сухой резью в покрасневших глазах. Но всякая мысль о недомогании развеивалась, стоило вспомнить о вчерашнем дне, плавно перетекшем в вечер, и обо всем, что за их время случилось… предвкушение томило и пугало, неопределенность не давала Юнги спокойно усидеть на месте. Пальцы у него на руках то и дело сжимались, мучая ткань рубахи или волосы, заплетенные в тонкие косы. Чтобы увести мысли в другое русло, Юнги вновь повернулся к Чимину, тот ответил на его взгляд, приподняв светлые брови. – Кочевой народ вчера преподнес нам подарки, янтарные украшения… но пока тебя не было, все разобрали. Чтобы ты не грустил, я кое-что сделал для тебя, – Потянувшись к мешочку на поясе, Юнги вытащил оттуда плетеный шнурок, на котором висело несколько маленьких синих перышек. – Это перья фазанов, которых я вчера сам подстрелил. Хочу, чтобы ты носил их. Чимин, облизав губы, растянул те в улыбке и кивнул, подаваясь навстречу и разрешая Юнги закрепить украшение в своих волосах. Отпрянув после, он осторожно коснулся шнурка пальцами и сжал другой рукой ладонь Юнги, поселяя в груди омеги тепло. Сам Юнги со вчерашнего вечера продолжал носить полученную в дар от Кьяры налобную повязку. Краем глаза он заметил движение и, повернув голову, увидел, как две фигуры выходят за пределы лагеря, скрываясь за рядом шатров. Одна с большими крыльями за спиной заслоняла собой вторую. Юнги нахмурился. Кому понадобилось спозаранку идти куда-то, да еще и с Джином, который любой компании, сколько бы времени ни провел среди ворон, предпочитал одиночество? Беседовал он помимо Юнги, да и то изредка, только с одним человеком… – Чимин, вот ты где, – посторонний голос отвлек от мыслей о грифоне, и омега обратил взгляд на Риса, что остановился совсем рядом. – И тебе здравствуй, Юнги. – Снова потерял его? – Юнги хохотнул, кивая на Чимина, который продолжал невозмутимо сидеть, поедая свой хлеб, как ни в чем не бывало. – Он всегда был таким – вечно уйдет, а ты гадай, все ли с ним хорошо, себе на уме, – вздохнул альфа, тоже присаживаясь у костра. Взгляд его при виде снова нашедшегося близнеца потеплел. – Мама его каждое утро бранила, если не удавалось застать спозаранку в кровати, думала, что сын без стыда и совести, с кем-то встречается по ночам, а он убегал смотреть на луну. Чимин, не обрадованный, что речь зашла о нем, лишь в очередной раз пожал плечами и, подхватив пустой котелок, направился к бочке с водой, чтобы начать готовить завтрак. Юнги с Рисом только переглянулись и решили продолжить легкую беседу, чтобы скоротать время, пока закипает вода.***
Джин возвратился в лагерь, когда все люди в нем уже закончили завтрак и принялись за свои ежедневные дела. Один. Так ничего и не став есть, он подошел к Юнги, отобрал из рук омеги корзину, полную белья, которое нужно было постирать, и зашагал к реке вслед за другими, кто сегодня участвовал в стирке. Юнги в непонимании увязался за ним, но грифон все молчал. Вместе они вышли к воде и занялись делом. Джин был хмур и тих. С недобрым взглядом, которым вряд ли видел то, что было у него перед глазами, он тер белье на камне. Юнги хотелось узнать у него, в чем же дело, и правда ли он этим утром покидал лагерь, чтобы переговорить с Хосоком с глазу на глаз. Если так, то что они друг другу сказали, раз теперь Джин в недобрых думах? – Я видел тебя с утра, ты уходил куда-то с Хосоком, – произнес Юнги тихо, чтобы остальные их не услышали. Омега подсел ближе, пытаясь убрать с лица челку руками, кожа на которых покраснела от холодной воды. – Это после вашего с ним разговора ты такой? Что происходит? Джин вздохнул, прежде чем обвести его грозным взглядом с головы до ног, но омега даже не дрогнул – уже привык к чужой суровости и умел настоять на своем. Все же, когда-то он был принцем и знал, как следует правильно раздавать приказы. – Расскажи мне, – попросил он настойчиво, и не думая отвести взгляд от янтарных глаз грифона с острым вертикальным зрачком. – Хватит быть коршуном, я все равно не боюсь, что ты меня растерзаешь. – Я просто ни разу еще не пытался. – И не попытаешься, мы же друзья. – Если долг будет велеть мне… – Ну прекрати, – перебил его Юнги, сжимая в обеих руках его одну большую руку и подаваясь еще ближе. – Не беги, скажи прямо. Что такого ты узнал от Короля? – Узнал то, что навряд ли тебя порадует, – в конце концов выдохнул Джин, сдавшись. Взгляд его оторвался от омеги, стал совсем блеклый и уставился в воду. – Не я должен это тебе рассказывать, не мне суждено разбить тебе сердце… – О чем ты, Джин? – Грифон покачал головой, а Юнги еще ничего не успел понять, но уже ощутил, как внутри его хрупкого тела все покрылось острым ломким льдом. – Что ты имеешь в виду? – Хосок интересовался моим крылом: успешно ли то заживает, – тихо произнес грифон. – Он сказал мне, что скоро мы с тобой снова должны будем бежать. Кочевники принесли с собой весть о том, что на западе спасения нет. Это западня. Этим утром Король умолял меня спасти твою жизнь.*** Cold – Aqualung, Lucy Schwartz
Юнги наконец ощущает чужое присутствие за своей спиной, и как бы ни было у него тяжело на сердце, губы дрожат от мимолетной улыбки. Отыскал. Вновь пришел за ним следом, чтобы увести с берега. – Просил же не бывать здесь в одиночестве, – слышится позади тихий голос, и кожа Юнги покрывается мурашками: то и боль, и сладость. Все сразу. Лиловые глаза прикрываются на миг, чтобы затем распахнуться вновь и остановить свой взгляд на темнеющем небе, что теряет свою границу с кромкой воды. Океанский простор затих, будто остановился, и гладь его, блестящая серебром, пугает, заставляет ждать. А чего?.. Внутри у омеги зарождается шторм, глаза готовятся пролить из себя соленые ливни. Боль множится, падает в сердце по крупицам, поджигает холодом изнутри, толкает ближе и ближе к краю обрыва, за которым – неизвестность. Шаг за шагом, все ближе пустота, и шаги эти слышатся у Юнги за спиной. Все ближе к нему подходит Король. Что не Бог для него, как для остальных, но кому омега все равно готов отдать все: и жизнь, и тело, и душу. Он понимает это – здесь и сейчас ощущает в мыслях – и весь содрогается. Судьба метит в спину ядовитой стрелой. Бьет точно в цель. Позади замирают так близко, что можно ощутить тепло чужого тела и его запах. Услышать шепот дыхания, которое хриплое и глубокое. Рука омеги тянется назад, не глядя шарит там, пока с ней не сплетаются пальцами, сжимают и погружают в тепло. Юнги судорожно и протяжно выдыхает, чувствуя, как продолжает ныть сердце. Хосок близко к нему, так близко, что сухие горячие губы едва касаются острого уха, но не спешат отстраниться, как это было накануне во время охоты в лесу. Напоследок?.. – Ты весь день избегаешь меня. Придя сюда, я искал встречи. И нашел. – И этой встречей сделаешь себе только больнее. – А тебе? Юнги, чувствуя, как сжимается горло от подступающих слез, оборачивается. Он запрокидывает голову, силясь заглянуть альфе в глаза, и Хосок ему позволяет увидеть все, не прячется, обнажает то, что горит внутри у самого Вороньего Короля. Боль сплетается с болью. – И мне, – отвечает Хосок. – Больнее в тысячу раз. Юнги всхлипывает, его пальцы беспомощно цепляются за чужие плечи, путаются в длинных косах и мнут рябые перья в них, подбираясь к лицу. Там касаются острых скул… а по своим у него уже слезы текут и застилают лиловые глаза. Всхлипы все рвутся, не унимаясь, тело трясется, пока его не заключают в тесные крепкие руки, подавшись навстречу и дав возможность опереться на себя. – Позволь мне остаться, – просит Юнги. Срываясь, он шепчет: – ты сам сказал, что подаришь мне все дни, что еще тебе отведены. Не забирай свое слово назад, это слово Короля! Ты не можешь так поступить! Не можешь! Не смей! Голос предает его с концами, и Хосок ловит его лицо в свои ладони, склонившись, прижимает друг к дружке их лбы, и на лице у него написана мука, жилы выступают на длинной шее под пальцами у омеги. – Ради твоей жизни я предам даже свое слово, – тоже шепчет, держит омегу крепко не в силах отпустить. – Ты же сам признался мне, помнишь? Признался, что хочешь свободы. Но сейчас, здесь ты пленник. И скоро придут палачи. А я все сделаю, чтобы тебя спасти и подарить свободу, пусть даже ради того тебя потеряю… – Не смей… говорить мне такого… – голос совсем слабый, отчаявшийся и жалкий. Юнги душат слезы и боль такая сильная, какой он никогда не встречал. Он никогда не любил, он не знал, что любящее сердце способно разбиться в стеклянное крошево по вине всего нескольких слов. И теперь он страдает, горит, пускай и не один. – Я же рассказывал, помнишь? Мне неважно, какой срок мне отведен, я смирился, плевать. – Обрекаешь меня на бессмертие с мыслью о том, что я позволил тебе умереть? – Хосок вздыхает, прежде чем продолжить. – Никогда. Я этого не допущу. Юнги не всхлипывает больше, он воет, едва не падает, но Хосок все еще надежно обнимает и не дает отстраниться от себя. Гладит по мокрым щекам и смотрит с обнажившимся отчаянием в сиреневые глаза, так легко и безвозвратно околдовавшие его в первую же встречу с их обладателем. – Через несколько дней на эти берега придут чужаки, и мы должны будем вступить с ними в бой. Они приплывут из Ромары на кораблях, и как только мы заметим их на горизонте, Джин унесет тебя в безопасные земли. – Нет Хосок, я прошу тебя… – Он унесет тебя на Морат – это остров неподалеку от южной части материка. По воздуху вы пересечете Валиссию, морской пролив и окажетесь там. Те земли уже долгое время необитаемы, но природа по слухам ничем не отличается от здешней. Если битва окончится нашей победой, мы отвоюем корабли, и я приплыву за тобой. – А если нет? – А если нет… то вы подождете, пока Джин окончательно не окрепнет, и после улетите туда, где ты сможешь начать новую жизнь, где будешь свободен. Юнги в отрицании качает головой. Он противится услышанным словам, внутри отчаяние ломает ему ребра, и хочется кричать, но сил на это уже никаких нет. Из него со слезами будто вытекает и жизнь. – Как я смогу начать новую жизнь, зная, что в ней не будет тебя? – Мне смерть не страшна, поэтому – верь в нашу скорую встречу. Я вернусь за тобой во что бы то ни стало, я все для этого сделаю… – Тогда докажи, – просит Юнги, и голос его, словно слабый шелест листвы, срывается с дрожащих от нужды губ. Он встает на носки, тянется к альфе, чтобы стать с ним еще ближе. – Докажи, что мы теперь вместе, что я твой, а ты – мой… Позволь убедиться… Руки альфы гладят по скулам, касаются пальцами мягких, никем не целованных губ, и одинокая слеза скатывается по его щеке в тот момент, когда он их накрывает своими, целуя осторожно, нежно и мягко, потому что не может позволить себе по-другому с ним. Юнги хрупок и задыхается, дрожит и пуще прежнего плачет, растворяясь в первом своем поцелуе, обнимает за шею, льнет тонким лепестком к сильному телу, желая раствориться в нем. Касания губ пропитаны горечью соли и сладостью взаимной любви. Тепло распускается цветами там, где по телам проходятся руки. Юнги дышит жадно, воздух в его груди слишком быстро заканчивается, заставляя каждый раз прерывать поцелуй, что, кажется, заменил собой жизнь. Он скользит ладонями вниз по чужой шее, расправляет те на груди, обхватывает Хосока за пояс, чтобы там забраться под рубашку и ощутить, насколько горяча голая кожа на напряженной спине. Но альфа не дает продолжить, ловит руки, что с отчаянием за него хватаются, зажимая те между их телами. – Тронуть тебя не посмею, пока не буду уверен, что твоей жизни рядом со мной ничего не грозит. И не подумаю тебя таким низким образом погубить. – Ты и так меня погубишь, если наши пути навсегда разойдутся. – Нет. Мы подарим друг другу себя, обещаю. Но позже, когда время позволит нам встретиться вновь и больше не расставаться. Тогда мы дадим клятвы – не богам, но всем, кто может нас слышать и видеть. И самим себе – тоже. Подарим друг другу все дни, что нам отведены, до самой смерти и даже после. Я говорю тебе это не как Король, но как мужчина, чье сердце ты держишь в своих руках. Юнги всхлипывает и утирает с лица последние упавшие на него слезы. Не отстраняясь и находясь в объятиях желанных рук, он тянется к своему затылку, где развязывает узелок повязки, не так давно ему подаренной. Ни к чему ему украшение для тех, чьи сердце и разум свободны. А Юнги – впервые рад и добровольно кует себя в кандалы, закрепляя те поперек своих ребер. Пусть дышать будет трудно, пока они снова не встретятся. Повязку он вкладывает в ладонь Хосока, заставляя альфу крепко стиснуть ту в своих пальцах.***
Кланы, в том числе и вороны, следующим же утром посылают своих людей на вылазку вдоль побережья, чтоб разыскать последние уцелевшие поселения, до каких не добрались еще чужаки и неведомый страшный мор. Хотят предложить людям уйти, пока не стало поздно, и попытаться выжить всем вместе, а еще, если улыбнется удача, раздобыть оружие – лишним то никогда не будет. Юнги отказывается расставаться с Хосоком и на жалкую минуту. С той клятвы, что дал альфа на морском берегу, они рядом. Забылись глубоким сном без сновидений в общей постели в шатре Короля, согретые друг у друга в объятиях, а затем встретили рассвет у костра, где разделили завтрак с остальными членами их племени. И теперь, позаимствовав лошадей у кочевого народа, они еще с тремя разведчиками скачут галопом, торопясь скорее пересечь зеленеющую степь. Юнги, лошадей близко увидевший впервые только минувшим днем, едва научился ездить верхом, потому сидит в седле вместе с Хосоком. Тот держит его одной своей рукой за талию, накрепко прижав ценный груз к своей груди, а другой направляет их гнедого жеребца. Ветер бьет в лицо и тревожит глаза, Юнги щурится, но молчит и не жалеет, что увязался с альфой. Каждое мгновение в нем жива мысль о том, что вскоре им суждено расстаться, а значит – он будет рядом с Хосоком столько времени, сколько им еще отведено, и ни секундой меньше. Отныне от этого как будто зависит, сможет ли он дышать. Без альфы рядом, без его ласковых рук и сухих, тонких, но нежных губ, без теплого взгляда – уже наврядли. Только если с надеждой на скорую встречу и совместное будущее, где никаким потерям их больше ждать не суждено. Добираться оказывается долго. Путь лежит на восток, и прямую дорогу им преграждает скалистое ущелье, которое приходится обогнуть, чтобы лошади не переломали себе ноги. Ночь они проводят в той же степи, поставив несколько палаток, но не решаясь развести на открытом пространстве огонь. Степь красива так же, как и океан. В ней тоже танцуют волны, но те совсем тихие, льются в уши робким шелестом по воле ветров. Юнги отходит на небольшое расстояние от их стоянки, чтобы послушать, стоит в одиночестве, глядя ввысь, на небо, где звезды собою окружают убывающий лунный диск, пока в глазах не заболит, а затем жмурится. Запах недавно уснувших полевых цветов убаюкивает… а затем в колыбель омегу берут уже чужие руки, что осторожно обнимают со спины, острый подбородок ложится на плечо. – Опять уходишь. – Захотел послушать, о чем говорит ветер. – И о чем он говорит? Юнги вздыхает, чувствуя, как его целуют в основание шеи, заставляя тут же обмякнуть и откинуться Хосоку на грудь. – Я пытался понять его, но, сдается, его слова не для моих ушей. – Он – дурак, раз не захотел вести с тобой разговор. – Может, он просто решил, что нам нужнее говорить друг с другом, и не стал мешать? – Тогда я вынужден буду сказать ему большое спасибо. Потянувшись назад, Юнги касается мужских губ своими и оставляет на тех влажный след целомудренного поцелуя. Хосок слабо ему улыбается, прежде чем снова уложить подбородок на его плечо. Ветер стихает, уносится прочь, покидая Короля и его возлюбленного, давая шанс насладиться ускользающим счастьем сполна.***
На утро они продолжают путь, и к полудню степь редеет, черную землю собой сменяет твердая глина и плоские валуны, что приводят к морскому берегу. Он как будто бы и такой же, что ждет позади, в сердце их племени, но различие ощущается: тревогой, непонятным страхом и желанием повернуть лошадей, заставив тех скакать обратно. Пасмурный день оставляет сырость на волосах и одежде, уставшие мышцы забились и болят, а ноги задеревенели, ходить на них теперь будет сложно. Но останавливаться и медлить нельзя, нужно отыскать им необходимое и как можно скорей убираться. Враг слишком близко к этим землям и неизвестно когда явит себя. – Впереди начинается горный хребет. Разведчики говорили, русло давно иссохшей реки прорезало в нем каньон с выходом к морю. – Один из людей Хосока выехал вперед остальных, смотря внимательно вдаль. – Если пойдем по берегу, вскоре должны будем выйти на это место. – Отсюда не видно, – Хосок ругнулся, щурясь и тоже пытаясь хоть что-то усмотреть вдалеке, но глазам их открывалась только горная твердь. – Горы способны скрыть многое. Будьте на чеку. Лошади пускаются рысцой по узкой береговой полосе. Животные устали, но взращены бесконечными путешествиями по бескрайней степи, потому не строптивятся, послушно везут своих наездников дальше. Юнги с интересом рассматривает скалы, что здесь возвышаются над берегом, как грозные крепостные стены. Альбатросы парят у самых их вершин, рассекая холодный воздух широкими белыми крыльями. От высоты у омеги кружится голова, но хорошо, что Хосок продолжает крепко его удерживать, позволив опереться на свое тело. Альфа сильный и очень теплый, всегда его согревает рядом с собою… Юнги готовится без него окоченеть от холода. В глазах собираются слезы. Это все ветер… Но сердце продолжает ныть от совершенно другого. Солнце огибает небосвод, начинает светить им в спины, и длинные тени от путников тянутся к слабым волнам, что набегают на берег, принося с собой бурую тину. Тогда они наконец завершают свой долгий путь. Вода начинает шуметь сильнее, возмущенно бьется о камни на берегу, потому что вынуждена оказаться в ловушке – глубокой бухте, что берет начало у самых скал. Камень врезается в океан чернеющим грубым монолитом и уходит далеко под воду, туда, где взгляд тонет в страшной неизвестности. Горы и впрямь прорезаны ущельем, и морская вода заполняет его вместе с ветром, который скулит и стенает, проносясь над разверзшейся пропастью. Здесь на высоких уступах вьют свои гнезда крикливые птицы… а на узкой полоске каменистой, бесплодной земли ютятся лачуги людей. Юнги видит в сердце ущелья с десяток маленьких домов с крышами из соломы, чуть поодаль на больших плоских булыжниках размотаны рыболовные сети. В деревне тихо, но жизнь есть – они видят, как дверь одного из домов приоткрывается немного, ровно на столько, чтобы одним глазом приметить чужаков. Деревенские жители выходят к ним неохотно, опасливо смотрят на альф и омегу, не роняя при этом ни слова. В темных глазах загущается страх. – Мы пришли без угрозы, держали путь сюда с западных берегов, – произносит Хосок, спешившись, но Юнги оставляя сидеть в седле. – Я хочу поговорить с вашим главой. Он среди вас? – Я – глава, – отвечает ему чуть погодя седовласый старик с густой бородой, что выходит перед своими людьми. Его дряхлое тело с трудом пытается выстоять под ударами ветра, но взгляд суровый из-под сведенных бровей тяжел. – Чужакам здесь не место, у нас нет на вас еды. И грабить здесь нечего – запасы давно иссякли. – Нам ничего от вас не нужно. Мы хотим предложить свою помощь. – На этой проклятой земле доброты в человеке не сыщешь, – старик слабо и хрипло смеется. – Такие, как ты, не несут помощи, ваша цель – грабить, а наша – до последнего выживать. – Времена изменились, – изрекает Хосок, выходя вперед и смотря на главу крестьянской деревни внимательно, пытаясь взглядом донести, насколько серьезен в своих намерениях. – Ты и сам это знаешь, старик. Мы уйдем, а вас через день или два перережут. Не за еду, не за припасы, а просто, как глупый скот. Твое бремя вскоре прервется – в живых не останется ни одного человека, кто бы тебе доверял. Потому что ты ошибешься и их всех потеряешь, если не примешь помощь от меня и моих людей. Старик вздыхает, сжимает тонкие бесцветные губы в полоску, глаза его скользят настороженно по чужакам, останавливаясь на Юнги дольше, чем на всех остальных, но затем обращаются на океан. – Мы видели чужеземцев, их корабли были близко. – Я предлагаю всем вам уйти со мной. У нас большое племя, в нем объединилось множество кланов, там вы сможете найти себе новое пристанище. И надежду. – Говоришь складно, – тихо отзывается с неохотой старик. Он оборачивается на стоящих за ним людей. Тех немного, и смотрят они на главу бесцветным взглядом на изможденных и иссушенных солью лицах. – Здесь у нас уже ничего не осталось… Мы пойдем с тобой, но прежде дождемся пастухов: те ушли на рассвете с овечьей отарой. – Хорошо. За это время и лошади наши как раз отдохнут. Старик кивает и, напоследок окинув Хосока с головы до ног взглядом, уходит в свою лачугу. По пути кивает кому-то, прося позаботиться о чужаках. Хосок выдыхает, расслабляя сведенные плечи, запрокидывает голову, чтобы встретиться взглядом с Юнги, и проводит по голени омеги, что все еще сидит на лошади. Юнги вознаграждает его скромной улыбкой, а затем обводит взглядом округу. Тревога все еще с ним, никуда не делась. Но скоро они уйдут отсюда домой.***
Им позволяют укрыться от ветра и сырости в тесном сарае, рядом с которым они разводят костер, чтобы согреться и поесть. Хосок о чем-то переговаривается с воронами, но Юнги не прислушивается, сидит, устало оперевшись о хлипкую деревянную стену, что гниет здесь, кажется, уже не первый десяток лет. Пахнет мхом и плесенью, а еще сырой рыбой, которую выловили деревенские жители. Крестьяне нелюдимые, продолжают смотреть с опасением, обходят стороной, задерживая взгляд на омеге. Юнги, тяжко вздохнув, прячет уши под капюшоном плаща, но кисти смуглых рук, что все в золотых узорах, надолго не скроешь. Омег и женщин здесь практически не встречается, детей и тех совсем не видно, но хочется верить, что их просто держат по домам, чтобы сберечь от непогоды и других опасностей, что в себе нести может эта земля. Пока они ждут пастухов, над морем сгущаются сумерки. Юнги пытается пронаблюдать за клонящемся к горизонту солнцем, но со дна ущелья его не увидеть, только если пройти к самому концу бухты и выйти на открытый берег… Хосок вдруг поднимается, стряхивая с одежды песок и лишнюю влагу. – Пойду разыщу деревенского главу. Мне не нравится, что мы ждем так долго, старик сказал, что пастухи должны вскоре вернуться с овцами. – Кому-то из нас пойти с тобой? Мало ли… – Сами знаете – мне ни от кого смерти не стоит ждать, – альфа хлопает товарища по плечу и напоследок ласково касается волос Юнги пальцами. – Я скоро вернусь. Омега совсем сникает. Он провожает мужчину взглядом, а потом и сам встает на ноги. – Ну а ты куда еще собрался? – Хочу проводить солнце. – И чего оно тебе сдалось? Встает и садится оно каждый день… Мы с тобой не пойдем, там ветер еще холоднее. Юнги и не расстраивается, им его все равно не понять. Солнце – великий дар для людей, и, только лишившись его ярких лучей, каждый способен это понять. Юнги всегда будет стремиться навстречу огненному светилу, ведь то так сильно напоминает ему о почившей матери… и о покинутом на произвол судьбы брате.Undone – Tommee Profit, Fleurie
Глубины бухты блестят в прощании солнца с землею, как настоящие сапфиры, которых омега уже столько времени не держал в руках, что и позабыл уже, насколько те холодны. Так же – как и здешняя морская вода, что без жалости брызжет в лицо. Волосы Юнги намокают, черным рисунком ложатся на щеки и лоб, пока он шагает вперед, стараясь быть осторожным на скользких камнях, ведь, оступившись, вполне возможно упасть прямо в море. Цвет воды в бухте завораживает, мешает в себе сапфир, бирюзу и изумруд, а затем поджигает те золотой дорогой, ведущей прямиком к солнцу. То как будто зовет омегу к себе, по океанской глади на небо, пестрящее кровавым закатом. Краски небес сегодня тяжелы, слепят глаза и повергают в трепет нежное сердце омеги. Достигнув оконечности ущелья с восточной стороны бухты, он выходит на глинистый пляж и наконец видит громадный алый шар, что готовится укрыться в глубине моря. Облака цвета меди растянулись от запада до востока широкими рваными полосами и постепенно мрачнеют вместе с куполом небес. Юнги уже видит луну, в самой темной части неба, что ждет, когда сгинет с глаз ее главный соперник за общее царство. Воинов-звезд пока не сыскать. При виде ярчайшей картины тревога в сердце Юнги наконец стихает, затапливаясь трепетом перед бесконечным, чему не важны жалкие людские жизни и их заботы. Тепло и холод, свет со тьмой, и попробуй реши, кто из них сильней, кто в итоге одержит победу и кому суждено прервать род людской под своим гнетом… Добро и зло люди способны увидеть и познать лишь в чем-то более приземленном. Разве в праве кто-то судить светила?.. Способен ли кто-то?.. Пока взгляд Юнги устремлен на запад, к солнцу, позади него раздаются шаги. Он улыбается. – Скажешь опять, что просил не уходить в одиночестве? Вопреки ожиданию, ему никто не отвечает. В сердце больно колет, догадка путает мысли, но обернуться ему уже не суждено. По затылку приходится грубый удар, солнце в сиреневых глазах резко гаснет.*** Хосок
Хосок покидает жилище деревенского главы полным сомнениями. Старик весь разговор отнекивался, говоря, что пастухов стоит ожидать очень скоро. Но солнце уже почти село, а отары все нет, даже звуков блеяния ниоткуда не слыхать. Король окидывает взглядом деревню, вид на которую с небольшого возвышения, где стоит лачуга главы, открывается довольно полный. Замечает своих людей там где их оставил, но с ними почему-то нет Юнги. И альфа не видит здесь ни одного загона для скота… Старик, натужно дыша, выходит наружу следом за ним, смотрит внимательно на молодого мужчину, но молчит, хоть и видит как у того взгляд меняется, становясь глубже, тяжелее. – На этой проклятой земле ничего людского уже не осталось, – хрипит старик, а Хосок отшатывается от него, отчаянно соображая. – Ничего не осталось, кроме скорой погибели. Нам ее уже не отсрочить… никому не отсрочить. – Хосок… – зовет его Пирит встревоженно, но альфе не нужно с ним говорить, чтобы самому все почуять. Боль в сердце за духа огня говорит с ним. И она же толкает вперед. Не удостоив старика и взглядом, Король срывается с места, быстро спускаясь в деревню по узкой крутой тропе. Он проносится мимо ворон, что тут же подрываются вслед за своим предводителем, хоть пока и не знают, в чем дело, да и сам Хосок слишком поглощен страхом, чтобы заметить их. Он стремится вперед, поскальзываясь на мокрых камнях, рассекает грудью шквалистый ветер и брызги воды, дышит шумно, обрывками, будто глотает вместо воздуха яростный огонь. Уже полыхает изнутри, заключен в клеть из ледяного пламени – так ощущается искренний ужас. – Юнги! – не выдерживает больше, кричит, и заветное имя звериным ревом срывается с губ, подхваченное бризом. – Юнги! Но в ответ ему никто не отзывается, никто не показывается на глаза и не ждет его. Хосок устремляется к восточному краю ущелья – это самый короткий путь, какой ведет к берегу моря, и когда альфа его достигает… с губ больше не летят слова. Зато из груди прорывается что-то совершенно нечеловеческое. Он падает на колени, потому что ноги не могут удержаться под тяжестью, какую обрушивает на альфу отчаяние. Сердце застывает в груди и больше не стучит, заливаясь бесполезной кровью, глаза распахиваются, видя перед собою корабль. Большой, с рядами тяжелых весел, что синхронно разрезают океанскую гладь, унося судно вдаль, к горизонту. К Ромаре. – Я не чувствую Юнги на этом берегу, – извещает тихо огненный дух, а у Хосока слезы горячим потоком скользят по лицу. – Его здесь уже нет. И Вороний Король, собрав всю свою боль, смотря на уплывающий корабль, какой на своем борту уносит прочь его душу, вновь оглушительно кричит.