***
Накормили их бесплатно. Больше всего Эсси удивилась этому — она уже поняла, что трактирщица была возлюбленной Лютика, может, даже невестой, но обычно его бывшие швырялись в барда всем, что попадало под руку, а не кормили. Причем в пище не было ни яда, ни слабительного, ибо к вечеру Лютик и Эсси оба были живы и чувствовали себя хорошо. Физически. Ближе к наступлению темноты Лютик куда-то пропал, и Эсси подозревала, куда — видимо, в постель к своей бывшей. Почему бы и нет? Она хороша собой. Встретились, вспомнили былое… Эсси не ревновала. Она же не преминула бы провести ночь с Геральтом, например. И до того — сколько раз после выступлений в трактирах певица уединялась не с Лютиком? Но ей было интересно. И только поэтому Эсси вышла из отведенной им комнаты и на цыпочках двинулась по коридору. Никаких вздохов, стонов и скрипа кровати из-за двери она не услышала — а голоса Лютика и хозяйки услышала, и остановилась, обращаясь в слух. Только из любопытства. — Ну прости меня, — говорил Лютик. — Я же предупреждал — не будет у нас ничего надолго. Я же не врал! А ты все равно… — Я тебя любила! Эсси вздрогнула. — Я думала, что ты поймешь… что останешься… а ты сразу же после ночи со мной сбежал в Оксенфурт! И ни одного письма… никакой весточки… я так ждала, все глаза выплакала… Голос у хозяйки и сейчас звенел слезами. Эсси стало неудобно — гораздо больше, чем если бы она подслушивала стоны и скрип кровати. У Лютика были женщины до нее, были и во время нее… Она не ревновала, ни к настоящему-мимолетному, ни, тем более, к прошлому. Но никого из женщин Лютика Эсси не было жаль. До сих пор. — И где твое оловянное кольцо, которыми мы обменялись на память? И серебряный бубенец в виде сердца, что я подарила? — продолжала хозяйка. — Обронил по дороге? Воры за гнедой горой отобрали? В трактире заплатил? — Анетта, — голос Лютика дрогнул, и Эсси впервые услышала имя хозяйки. — Прошу, не надо так. — Ладно, — неожиданно согласилась она. — Не надо. Я тебя простила. Не горюй о моем разбитом сердце — другое скую. А все же жалко… Я понесла после той нашей ночи. — Что? — ахнул Лютик, и хором с ним ахнула Эсси, не сумев сдержаться. Половица скрипнула у нее под ногами. Больше скрываться не было смысла — Эсси со смущенной улыбкой и румянцем до корней волос вошла, но держала гордую осанку, несмотря ни на что. Она не чувствовала себя воровкой. Она не увела чужого мужчину. Она ничего не разрушила. Почему же тогда на языке горчит гадкий вкус вины? И почему Лютик не носит то дурацкое оловянное кольцо? И куда дел бубенец? Не мог сохранить? Дурак. — Оба испугались, вижу, — проворчала Анетта. — Не пойму только, кто больше — отец ребенка или его златовласка… Не бойтесь. Как понесла, так и выкинула. Даже не родился. Даже пол его не знаю. — Ты могла мне написать! — вырвалось у Лютика. — Ты же знала, что я в Оксенфурте! Я бы приехал! — Зачем? — возразила Анетта. — Не надо мне тебя звать. Твои слова — как трава под ноги, я это поздно, но поняла. У нас разные пути. Я бы и хотела тебя приютить, обольстить и не пускать на волю, но перекати-поле разве можно удержать? Только обернулась тогда — а у меня на пороге брошенный ворох горицвета, а ты уже далеко. Не догнать и не поймать. Даже имя сменил… Лютик. Он молчал, глядя в пол, как провинившийся ребенок. Эсси тоже ощутила себя маленькой девочкой, которую отругали. И правильно ведь отругали. — Я пойду, — сказала Эсси. — Здесь есть еще один трактир. Пойду туда петь. Всю ночь до утра. А вы… поговорите, — она посмотрела на Лютика, взглядом давая понять: разрешаю. И убежала, как с места преступления. Она не виновата! Она не ревнует! Ну почему ей больно? Ну почему?***
Утром стало немного легче. Эсси пела полночи, потом, когда публика устала и начала расходиться, собрала золотые вместе с серебрушками и медяками и тоже пошла спать — странно, но заснула сразу, не мучаясь мыслями о Лютике и Анетте. Мучилась Эсси, когда пела. Потому и устала. Ребенок у нее был… Выкидыш… А если бы не случился выкидыш — здесь бы бегал маленький сын или дочь Лютика? Или не маленький? Возраст спутника для Эсси оставался непонятным. Нельзя радоваться смерти ребенка. Эсси не радовалась — но если бы она узнала, что у Лютика есть сын или дочь… Она же первая бы настояла, чтобы он остался с ним. Или с ней. И с его (ее) матерью. Тогда Эсси бы его потеряла. Но разве он принадлежал ей, чтобы она могла его потерять? Кто он ей — муж? Он просто ее партнер. Они вместе путешествуют, вместе поют, вместе спят… И все! Они в любой момент могут расстаться. Почему тогда Эсси поет только о расставании? Почему у нее на глазах слезы? Почему ее лютня как будто плачет?***
Утренние горы ждали весны, посылая за ней солнце. Сосны еще спали и видели сны, как становятся корабельными мачтами. Эсси вернулась на постоялый двор Анетты, стараясь не смотреть ей в глаза. На Лютика она вообще не смотрела. И в комнату — общую с ним — не поднялась, уселась в зале на дубовую скамью за столом. — Завтракать будешь, златовласка? По виду Анетты было понятно — между ней и Лютиком ночью ничего не случилось. Занятие любовью оставляет след на человеке, а трактирщица какой была — такой и осталась. Эсси это не порадовало. Может, только немножко. — Я завтракала. Спасибо. — Да разве же Белояр завтраки подает, — ревниво буркнула хозяйка. — Пустышка одна. А ты и так — кожа да кости. Но как знаешь. Эсси думала, что Анетта уйдет, но та села напротив, разгладив фартук. Солнечные лучи озаряли исцарапанные деревянные столешницы. За окном кричала горлица. Или пела. Как назвать голос горлицы? — Любишь его? — без предисловий спросила Анетта. — Да, — сказала Эсси. — Нет. Это сложно. Вы говорили, что он — как перекати-поле… Так вот, я тоже такое же перекати-поле. Все менестрели такие. Или большинство. У нас нет браков, у нас нет верности, мы — как певчие перелетные птицы. Анетта покивала. Серьезно, будто Эсси рассказывала ей урок арифметики. Горлица замолчала. — А он тебя любит, — сказала Анетта. Эсси издала нервный смешок. — Не веришь? Он мне сам сказал. Я что, врать стану? Я — тебе? Мне, наоборот, выгодно на твои очаровательные ушки лапши навешать, мол, ты ему временная игрушка, куколка, как он тебя называет, надоест-наиграется — выбросит… А я другое говорю. Он тебя любит. — Это не то. У нас все иначе, — возразила Эсси. — Как будто менестрели не люди, — фыркнула Анетта. — Ну или не Aen Seidhe. Заметила. Эсси покраснела. — А что ты думаешь — у людей могут так глаза сиять? Так что… получается, теперь Юлиан пытается удержать и обольстить перекати-поле? Мне даже приятно, — улыбнулась Анетта. — Это нехорошо — мстить, но я хотела, чтобы он почувствовал то же, что и я. И он это чувствует. То же самое. Только ребенка не потеряет. — Мне жаль, — выдавила Эсси. Анетта махнула рукой. — Да что уж. Вины там ничьей нет. Ранняя беременность, знахарь сказал — такое часто бывает. Ребенок и ребенком-то стать не успел. Грустно иногда, но у меня другие дети родились. Уехали сейчас. Учиться. В Оксенфурт, представляешь? — хихикнула она. — В Оксенфурте трактиры все до единого с ужасной кухней, — улыбнулась Эсси. — Только один более-менее неплохой. — И ты оттуда, златовласка? Да чего я спрашиваю… конечно, оттуда. Учебу хоть закончила или этот охламон детей взялся совращать? — Закончила, — гордо ответила Эсси. — Давно закончила. Я пока не маэстро, но скоро им буду. — А спой мне, — попросила Анетта. — Всю ночь чужой трактир развлекала, пока мы тут с пустого в порожнее сопли переливали. Эсси вынула лютню. Коснулась струн… Песня полилась наружу сама. — Он пришел, лишь на час опережая рассвет… Эсси пела о Лютике и Анетте, не называя имен, но трактирщица все поняла с первых строк. Понял и Лютик, незаметно для певицы остановившись в дверях.***
Когда они пошли дальше, Эсси молчала. Не смотрела на спутника. Лютик тоже молчал, а потом не выдержал — преградил Эсси дорогу. — Ты думаешь — я должен был остаться с ней? Тогда? Или сейчас? Эсси поджала губы. — И тогда, и сейчас. — Но я ее не люблю! И тогда я правда ничего ей не обещал! — Лютик застонал. — Одна ночь, и все! Она была согласна, а я был идиотом! — Верю, что не обещал. И что не любишь, — сказала Эсси. — Просто… я тебе не говорила никогда. Теперь скажу. В моем родном городе жил парень… Сын рыбака. И сам рыбак. Это он научил меня управлять лодкой. И он был моим первым мужчиной. Я ничего ему не обещала и думала, что ему все равно так же, как и мне. У мужчин с этим все намного легче. Говорит, что без меня умрет, ну так и что же? Другой то же самое скажет. Эсси помолчала. — Я не предупредила его, что еду поступать в Академию. И писем ему не писала. Думала, мои родители ему сообщат. А потом, — ее губы побелели, — от матери письмо пришло. Тот парень в шторм погиб. Рыбачить поплыл не вовремя… Один. И то ли это его ошибка, а то ли правда была, что он жить без меня не может… Я вечно себя буду об этом спрашивать. Лютик молча обнял Эсси за плечи. Горлица не поет и не кричит, вдруг поняла она. Горлица плачет.