Imperie

      В полумраке Джи пересчитывает запасы — падение готэмских мостов оказало отрицательное влияние на бизнес: ресторану пришлось закрыть двери и опустить титановый занавес на окнах, чтобы мародёры и банды не искушались лишний раз вскрыть крепость Импери ради говяжьей вырезки первого сорта и запасов алкоголя, с которыми можно не просыхать полтора года.       Банкетный зал стал общей спальней: Эл постаралась дать убежище каждому сотруднику, особенно её любимым официанткам — их места ближе к стенам, подальше от пуленепробиваемого стекла. Чёрно-белый с бордовым в полумраке выглядит устрашающе, и каждый угол разит кровью частника, чьё любопытство и обещание больших денег готэмского криминала загнали в угол, к двум хищникам, одна из которых пускает яд лестных слов по венам и душит,             душит,                         душит. Пока сопротивление не ослабнет с волей к жизни.       Самый любимый момент Эл — вонзить стилет с бедра под челюсть, где проходит артерия, и медленно,                   медленно освобождать горло от лезвия, когда в глазах жертвы понимание и страх гаснут вместе с кровопотерей. И тогда Эл с особой изящностью пробует солоновато-металлический вкус, смакует как вино с выдержкой.       Со свечой в руках каждый угол полон воспоминаний и образов. Джи сбивается, ей хочется спать, как любимые работники кухни, а не пересчитывать в сотый раз продовольствие, но она не может — нужна уверенность, что все продержатся до помощи, что все выживут, и акты каннибализма останутся лишь в шутках между владелицами.       В последнее время шеф-повар задумывается о выборе меньшего зла: лучше человек с улицы, чем проверенный сотрудник. Маленькое пламя ещё больше вгоняет в сон своей монотонностью с редкими подёргиваниями.             Или привиделось? Ей действительно нужен качественный сон. С падением готэмских мостов она часто просыпается среди ночи и не может уснуть от получаса до двух; в тенях её комнаты таится нечто, отбрасывает тени в мерцающем пламени и ждёт, чтобы поглотить окончательно.       Спокойный сон только в постели Эл. Она снова возвращается к продуктам: консервы, крупы, макароны… Она роняет свечу — одна рука закрывает рот, а другая прижимает к телу позади. На второй попытке вдохнуть она наконец чувствует сладковатый запах, до одури противный своей мягкостью,                    ㅤㅤи никто не услышит крика. — Я не принимаю отказов, моя милая Джи, — мужчина тянет согласные, — такой ум и такая недальновидность.       Не следовало связываться с лучшим инженером-проектировщиком Готэма, чтобы воплотить идеи о ресторане.       Нельзя было настаивать на личных встречах и получить свободный доступ в бункер по предварительному согласованию времени.       Доверие к скромному пареньку в жилете и с фиолетовым галстуком — ошибка. Уже тогда Джеремайя Валеска внёс настоящее имя Джи в список, название которого ведомо лишь ему, и с подарком своего никчёмного брата-близнеца он вычеркнул остальные. Только она, выделенная жирным шрифтом, несколько раз обведённая.                   Курсивом напротив выведено «Брюс Уэйн». Первым Джи понимает обездвиженность: запястья туго перевязаны бечёвкой, а на лодыжках звенит металл; вторым она осознаёт кляп во рту. Привычный полумрак свечей плывёт. — Вы успели к чаепитию, мисс, — фигура перед ней что-то крутит в руках, шеф-повар может различить только цилиндр, чёрные глаза и равномерное тик-так, совпадающее с биением сердца.

Тук-тук.

Тик-Так.

Тук-тик-тук-так.

«Шеф-повар Импери — мисс Джи, —

Всегда боялась темноты:

Жгла свечу — одна за другой,

Пока не стала Тьмы женой».

Тук-тик-тук-так.

Тик-Так.

Тук-тук.

Тук.

      Джи приходит в себя. Она растеряна; она в ужасе, и страх этот далеко не за собственную жизнь: где её муж? где её Майя, который обещал быть к ужину и принести те сливочные пирожные из пекарни на углу?                   Самозванка игнорирует верёвки и цепи, настоящая пытается выбраться из куба метр-на-метр-на-метр, куда засунул гипнотизёр. О, Джи будет рада отрезать мерзкий язык и выколоть глаза, она попробует блюдо Гурмана, любящего деликатесы человеческого тела, и будет пировать каждой костью безумного Шляпника.       Конечно, вдохновитель пойдёт первым. Чёртов Джеремайя. В кубе есть только тьма и голос — её голос, — взывающий к возлюбленному: искажённая трель соловья в перемотке с замедлением, а поверх накладываются крики,             крики,                         крики: каждая смерть от руки Джи становится бесконечным криком, стоном и мольбой о помощи. Она чувствует взгляды, слышит их перешёптывания о бесполезной поварихе с синими волосами.       А волосы эти для чего?                   Некрасиво, не выделяйся,       будь как все и живи тихой жизнью. Обтянутые кожей кости тянутся к икрам — их десятки, и каждая рука норовит обдать холодом, схватить покрепче и тянуть, тянуть,

т я н у т ь,

утащить на самое дно куба, где не спасёт мерцающее пламя свечи.

Джи вырывается, бьёт стены и кричит так отчаянно и надрывно, что срывает голос, и горит в груди. Но они повсюду, продолжают тянуться, продолжают кричать, стонать и молить о помощи, и тысячи огоньков за пределами куба смотрят на падение Джи, смотрят на её страдания и боль, и руки хватают сильнее — рвут плоть, — пока она не начнёт задыхаться, а они стекают на язык и проникают в глотку, душат изнутри.

Джи яростно бьёт грани, она пытается

выжить. Пока сладкоголосая самозванка взывает к Брюсу Уэйну и улыбается Джеремайе Валеске; пока она бежит за безумцем в царство кислотно-зелёного, настоящая Джи ломает костлявые руки и рвёт собственную плоть, чтобы избавиться от колющего холода.

Настоящая Джи мечется в кубе разума.

Ей нужно принять одну мысль, которая клеймилась абсурдностью.

Она должна понять простую суть желания продолжать встречи с инженером-проектировщиком.

Джи одержима им;

неловкий в общении, но речь потрясающе выверена,             кирпичного цвета костюм — её любимый — сочетается с тёмно-рыжим, почти каштановым, и столько мыслей было приложиться к бокалу виски вслед его губам.

Безумие на пару с высокой логикой и умением манипулировать,

жуткий смех, но прекрасная улыбка цвета рубина, ㅤㅤ

и его глаза, в которых нужно можно терять себя.

Романтики и поэты назвали бы это любовью. Джи назовёт это одержимостью на грани желания иметь всего Джеремайю, держать его рядом и наматывать галстук на кулак, сокращая расстояние.

Кости в коже отступают, огоньки меркнут, а стены куба идут трещинами с каждым ударом.

Она хочет его.             Ей нужен воздух его лёгких,

и укушенная до крови рука приводит в реальность кислотно-зелёных оттенков.

Он сражается с Брюсом,

и проигрывает падение. ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ

Инстинкты быстрее мыслей — Джи держит руку Валески, и большая часть её тела как можно дальше от края. — Моя дорогая Джи выбралась из гипноза, — он улыбается безумно широко и не пытается подняться, смотрит на неё снизу вверх. — Я не ошибся, когда выбрал тебя. — Заткнись и подтягивайся, — она дышит тяжело, ладони начинают скользить, — я не смогу тебя долго держать. — С твоей стороны недальновидно спасать мне жизнь, — он чувствует слабеющую хватку и помогает затащить обратно на мостик с хлипкими перилами.       Джи плевать. Пусть решение спасти жизнь Джеремайи Валески будет трижды проклято, она сделает это снова.

Не потому, что любит.

Она пытается восстановить дыхание, и мужское тело не помогает, а он — безумно хихикает — щекочет шею на выдохе и не спешит вставать.

Только одно условие могло вывести Джи из гипноза,

и Джеремайя знает об этом. ㅤ ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ

«Теперь твоя жизнь — моя, Валеска».

«Я твой, если ты моя».

«Всецело». ㅤ ㅤㅤㅤㅤ