***
В субботу Эфир, как и собирался, посвятил первую половину дня уборке в келье. Разбирая бумаги на столе, он то и дело ловил себя на том, что мурлычет себе под нос Woo Hoo и помахивает хвостом в такт. Он сложил распечатки и рукописные записи с рецептами в аккуратную стопку на одном краю стола, исписанные блокноты — в другую. В один из них Эфир записывал приходившие ему в голову аккорды и строчки будущих песен. На мгновение он задумался, не показать ли эти наработки Дьюдропу, но потом решительно положил блокнот в самый низ стопки. Когда они договаривались о встрече, Эфир предложил зайти за Дьюдропом и вместе отправиться на репетиционную базу, но тот отказался, объяснив, что в субботу ему сперва надо будет заглянуть к Игнису. — Но это вряд ли надолго, так что давай встретимся прямо там же, как сегодня? Эфир согласился. Дьюдроп ждал его на ступеньках старой часовни. Убрав руки в карманы, он покачивался с пятки на носок и недовольно помахивал хвостом. За его плечами висела гитара в чехле. Дьюдроп сутулился и из-за этого казался еще меньше ростом. — Ты мог бы подождать внутри, если замерз, — заметил Эфир. — Ключи-то у тебя есть. — Просто хотел подышать воздухом, — проворчал Дьюдроп. — Нанюхался лака в мастерской, теперь голова побаливает. Все нормально! — торопливо добавил он. — Она уже почти прошла, честно. — Ладно, ладно, как скажешь, — Эфир поднял ладони в примиряющем жесте. Он даже не успел предложить избавить Дьюдропа от головной боли. В часовне было довольно тепло, но Дьюдроп все равно сделал несколько пассов, отправляя волны тепла по репетиционному залу. Для упыря, настаивавшего на принадлежности к водному племени, он на удивление хорошо управлялся с огненной стихией. Эфир решил не заострять на этом внимание, хоть его и не прекращало терзать любопытство. Дьюдроп с его странной аурой был загадкой, и Эфиру почему-то очень хотелось её разгадать. Закончив с обогревом, Дьюдроп снял плащ и положил его на скамейку у стены. — В принципе, мы можем и дальше собираться здесь, пока группа не вернется из тура, — сказал он, потирая ладони. — А потом что-нибудь придумаем, может, в малой часовне можно будет… если ты, конечно, захочешь? — Что-нибудь придумаем, — отозвался Эфир. — Ну что, начнем с сотни? Они начали с разминки под метроном, постепенно ускоряя темп. Дьюдроп играл сосредоточенно, глядя на свои руки и помахивая хвостом в такт. Эфир тоже сконцентрировался на игре. Он снова чувствовал легкое покалывание в загривке, мурашки, бегущие от плеч к ладоням и собирающиеся на кончиках пальцев. Увлекшись, он начал насвистывать ту же мелодию. Дьюдроп тут же подхватил; его хвост так и мелькал туда-сюда, как маятник метронома. На темпе в двести десять ударов в минуту Эфир сбился. Мелодия оборвалась странным аккордом, и он устало выдохнул. — Уффф, вот это было лихо, — он опустил гитару на пол, прислонив ее к табуретке, и пошевелил пальцами. Дьюдроп усмехнулся: — Неужели запыхался? — сам он выглядел так, будто спокойно мог добрать темп до трех сотен. — Представь себе, — Эфир притворился, будто хочет вытереть пот со лба. Ему и в самом деле стало немного жарко. — Здесь еще очень тепло, тебе не кажется? Дьюдроп вытянул руку. У него были длинные ладони с проступающими под темно-серой кожей венами и узловатые пальцы с короткими, но крепкими и острыми на вид когтями. Он покрутил пальцами, словно поворачивая невидимый регулятор, и на мгновение Эфир почувствовал дуновение прохладного ветерка. В репетиционном зале по-прежнему было тепло, но уже не так жарко, как раньше. — Перестарался немного, — пояснил Дьюдроп извиняющимся тоном. Его хвост обвился вокруг ножки табурета и снова распрямился. — Мне показалось, что тут холодно. Эфир пожал плечами: — Ну да, ты же… — Если назовешь меня огненным, я тебе хвост откушу. — … недавно на Поверхности, — договорил Эфир. — Я тоже поначалу мерз, а потом привык. — Здесь все время так холодно? — Большую часть года, к сожалению. — Если бы я знал, то не стал бы отвечать на призыв, — проворчал Дьюдроп. Кончик его хвоста возмущенно дернулся. Эфир потянулся вперед и утешающе похлопал его по плечу: — Здесь не так уж плохо. С погодой только не повезло. Дьюдроп неопределенно махнул хвостом. — Ну да, не может же все время везти, — отозвался он. Эфиру померещилась странная горечь в его голосе. — Ладно, — Дьюдроп расправил плечи и снова взялся за гитару. — Я все-таки понял, как играть тот проигрыш, зацени? Он начал играть вступление, но медиатор вдруг выскользнул у него из пальцев. Коротко ругнувшись, Дьюдроп отложил гитару и спрыгнул было с табуретки, чтобы подобрать его, но Эфир протянул ему свой: — Вот, держи. Дьюдроп кивком поблагодарил его и взял медиатор. — Подожди… А что у тебя с рукой? Эфир мельком взглянул на свою ладонь. Подушечки его пальцев были исчерчены тонкими белесыми шрамами. Эфир давно перестал обращать на них внимание: эти раны зажили, оставив только еле заметные следы, пальцы восстановили прежнюю чувствительность. — А, это… — он потер шею и смущенно поджал хвост. — Однажды я попросил одного из послушников купить мне новые струны для гитары, а он не разобрался и купил струны с серебряным покрытием. Поставил я их без проблем, а вот когда попробовал играть… В общем, пальцы заживали долго. Дьюдроп едва не выронил медиатор снова. Его глаза в прорезях маски широко раскрылись, в них плескался ужас пополам с яростью. — Я бы за такое вырвал ему легкое! — прошипел Дьюдроп. Эфир понимал его. Серебро было одним из немногих металлов, способных причинить упырям вред, а в достаточном количестве — даже развоплотить. Он вспомнил собственный шок, когда осознал, что именно попало ему в руки. Когда слабый зуд, которому он поначалу не придал значения, перешел в резкую боль, и струны с неожиданной легкостью разрезали ему пальцы. В часовне снова стало жарко. Эфир вздохнул: — Да брось, ничего страшного не случилось. Он скорее всего не знал, что серебро на нас так действует. И сейчас уже все в порядке, — в подтверждение своих слов Эфир продолжил играть вступление с того места, где остановился Дьюдроп, и закончил его на мажорной ноте, не переходящей в куплет. Дьюдроп не выглядел убежденным. В линии его плеч читалось напряжение, а хвост яростно хлестал воздух. Но он все же взял себя в руки и выдохнул. — Все равно я бы ему что-нибудь оторвал, — проворчал он. — Чтобы неповадно было.***
Субботние встречи постепенно стали чем-то вроде традиции. Неожиданно для себя Эфир обнаружил, что каждый раз с нетерпением ждет очередных выходных. Забавно, но если бы еще месяц назад ему сказали, что он будет с удовольствием проводить время в компании полудикого упыря, Эфир бы не поверил. Или остался бы в глубоком недоумении. Их общение не ограничивалось одними субботами. Когда они пересекались в трапезной, если Эфир был один, Дьюдроп обычно подсаживался к нему. Однажды вечером Эфир взял его с собой покормить Хильду. Кошка была глубоко возмущена присутствием постороннего, а Дьюдроп старательно держался от нее подальше. Эфир помалкивал, хотя шутка о почти родственном сходстве Хильды и Дьюдропа так и вертелась на языке. Поначалу Хильда тоже шипела и не подпускала к себе, но постепенно она стала привыкать к Эфиру и сама выходила ему навстречу, стоило только прийти в “секретное место”. Дьюдропу тоже явно требовалось время, чтобы начать кому-то доверять, и Эфир вновь невольно задумывался, какой была жизнь его нового друга до призыва. — Группа возвращается через неделю, — сказал Дьюдроп, когда они шли обратно к дормитории. — Игнис говорит, что концертным инструментам нужен будет ремонт после тура, так что, наверное, я какое-то время буду сильно занят и не смогу играть, — он с виноватым видом поджал хвост. — А потом нужно будет найти новое место для наших репетиций… — Что-нибудь придумаем, — ответил Эфир. — Может, попробуем занять одну из общих комнат в дормитории? Вроде бы на первом этаже есть одна, которую почти не используют, — тут он вспомнил кое-что еще. — Только я, скорее всего, тоже буду сильно занят как минимум до декабря. Возвращение Папы означало, что вновь пришло время призывов и ритуалов во славу Темного Владыки, которое продлится до самого зимнего солнцестояния. По опыту Эфир знал, что ритуалы редко обходились без происшествий, а значит, целителям придется постоянно быть наготове. — Но, может, у меня получится выкроить хотя бы час в неделю, — поспешно добавил он. — Жаль терять время, когда у нас только начало что-то получаться. Дьюдроп задумчиво на него посмотрел. — Ты так серьезно относишься к музыке, хоть и целитель, — проговорил он. — Может, Папа возьмет тебя в группу, если узнает. Эфир покачал головой. Мысль о том, чтобы играть в группе, была привлекательной, и иногда — очень редко — он позволял себе помечтать об этом, но Эфир знал, что не настолько хорош, чтобы Папа обратил внимание на его игру. — Не думаю. Это же просто… просто хобби. Скорее уж он возьмет тебя. Дьюдроп фыркнул: — С чего бы? — Ты ведь еще и гитарный техник, — Эфир пожал плечами. — Может быть, тебя возьмут в следующий тур, а там как знать? Вдруг понадобится заменить кого-то из гитаристов? Дьюдроп тщательно обдумал его слова. — Не, без шансов, — сказал он наконец. — В дорожной команде должны быть только люди. Игнис говорил, что это железное правило. Эфир навострил уши: — Да? Почему? — Ну, он не рассказывал толком, — Дьюдроп неопределенно махнул хвостом. — Просто сказал, что когда группа в самый первый раз выступала в шестьдесят девятом, в команде были и люди, и упыри. Случился конфликт с кем-то на площадке, и вроде бы кого-то сожрали. Игнис говорил, что происшествие удалось замять, но тогдашний Папа был в ярости, и все важные шишки — тоже, поэтому проект пришлось свернуть. А когда его решили возродить, то с обязательным условием не брать упырей в команду. Ну, кроме музыкантов и Особенного. Эфир тихо присвистнул. Он знал, что группа была не первой попыткой Церкви использовать музыку для воздействия на человеческие умы, но об изначальном проекте говорили на удивление мало, будто эту страницу решили вычеркнуть из истории. Впрочем, подумал он, наверняка у высшего духовенства были на то свои причины. — Так что мне при всем желании не светит, — заключил Дьюдроп. Он развел руками, словно говоря “такова жизнь”. — Хотя, наверное, было бы здорово. А уж если бы взяли нас обоих… — он искоса посмотрел на Эфира, и его глаза блеснули оранжевым. — Мы бы тогда зажгли, — усмехнулся Эфир. Он протянул руку, и Дьюдроп коснулся его кулака костяшками пальцев.***
После возвращения группы Линкопия словно пробудилась ото сна. Пусть злые языки и утверждали, что Папа Эмеритус Третий относился к своим обязанностям в качестве главы Церкви с недостаточным рвением, подчас и вовсе пренебрегая ими в пользу других, более приятных занятий, никто не отрицал, что он был энергичным и деятельным лидером. Жизнь в аббатстве снова забила ключом. Пятничная месса в главном соборе Линкопии начиналась рано; многие сестры и братья украдкой зевали, прикрывая лица рукавами. От некоторых пахло фимиамом и мускусом. По этим запахам Эфир безошибочно угадывал участников очередной ночной оргии и лениво размышлял, кто из них сегодня появится в лазарете. Вместе с другими упырями и людьми он прошел через ворота главного собора и миновал атриум. Неф постепенно заполнялся, прихожане занимали длинные скамьи в ожидании начала мессы. Эфир осмотрелся в поисках свободного места и вдруг заметил знакомую худощавую фигуру в одном из последних рядов. В последний раз они с Дьюдропом виделись перед возвращением Папы. Дьюдроп не врал, когда говорил, что будет сильно занят: с тех пор Эфир не видел его даже во время трапез, хотя специально высматривал знакомую ауру. За эти дни Эфир часто ловил себя на том, что скучает по их совместным репетициям. Чтобы не терять форму, он практиковался в своей келье, если удавалось выкроить хотя бы полчаса свободного времени, но в одиночестве эти занятия ощущались теперь по-другому — как будто они с Дьюдропом настроились друг на друга, и его отсутствие вносило в игру Эфира диссонанс. Протиснувшись между рядами скамей, Эфир остановился в паре шагов от друга. Дьюдроп, казалось, дремал, опустив голову и сложив руки на коленях. Длинный подбородок маски упирался ему в грудь. — Дью? — Эфир негромко окликнул его. Дьюдроп вздрогнул и резко поднял голову. — А? Что… — он заморгал, пытаясь сфокусировать зрение. — Эфир? Эфир помахал ему: — Давно не виделись. Можно сесть с тобой? Дьюдроп расслабился. — Садись, конечно, — его голос звучал сонно, но по тому, как сощурились его глаза в прорезях маски, Эфир понял, что Дьюдроп улыбается. Сам он вильнул хвостом. Дьюдроп попытался протереть глаза кулаками, но ему мешала маска. От него тоже пахло мускусом и фимиамом; под этими запахами отчетливо ощущался слабый аромат горящих дров. — Бессонная ночь? — сочувственно спросил Эфир. Дьюдроп помотал головой: — Ну, где-то час мне удалось поспать… — он зевнул и потянулся, едва не задев Эфира локтем. — Может, и сейчас получится, если ты меня не выдашь. — Не выдам, — пообещал Эфир. Сидевшая впереди Сестра Греха обернулась и строго посмотрела на них. Эфир благочестиво опустил взгляд. Под сводами собора зазвучал орган. С недавних пор Штиль играл в качестве интроита*** Infestissumam; певчие на хорах подхватили мелодию. — Как ты? — шепотом спросил Эфир, как только монахиня снова повернулась в сторону кафедры, где вот-вот должен был появиться Папа. — Много работы, — так же шепотом ответил Дьюдроп. — Мне кажется, Игнис скоро оторвет Альфе голову за то, как он обращается с гитарами, мы три дня пытались восстановить его “фантомен”... — Получилось? — Ну так, — Дьюдроп покачал ладонью. — Игнис собирается там еще наложить какие-то чары, но это без меня, у меня пока плохо получается… Кстати! — он вдруг просиял. Сидевшая впереди монахиня снова обернулась к ним, и оба упыря поспешно опустили головы. Последние аккорды Infestissumam стихли. На кафедру поднялся Папа в церемониальном облачении и вскинул руки в жесте благословения, приветствуя паству. — Кстати, — снова зашептал Дьюдроп. — У меня будет свободный вечер послезавтра. Ты как, сможешь выбраться? Эфир вспомнил распорядок дежурств в лазарете. — Буду занят до шести вечера, но потом свободен до самого утра, — он широко улыбнулся под маской. Дьюдроп хлопнул его по колену. — Тогда где и во сколько? В тот же день Эфир заступил на вечернее дежурство. Как обычно, он начал с обхода, по счастью короткого. Вопреки опасениям Эхо сезон простуд благополучно миновал аббатство, и сейчас в лазарете находились всего трое пациентов. Двоих уже можно было выписывать; Эфир сделал соответствующие пометки в своем блокноте. Закончив обход, он вернулся в приемную, совмещенную со смотровой. Отдельный угол в ней был отгорожен ширмой: он служил целителям комнатой отдыха. Кто-то даже оборудовал в нем подобие кухни, где можно было приготовить себе кофе. Эфир не любил вечерние и ночные дежурства в период ритуалов. Все значимые ритуалы и обряды в Церкви исполнялись в темное время суток, и целители должны были постоянно быть наготове. Большинство ритуалов также требовало присутствия квинтэссенциевых упырей — как для стабилизации магического поля, так и для оказания помощи в случае необходимости. Для всего этого требовалась ясная голова, чему кофе способствовал не всегда. Эфир по натуре своей был ранней пташкой: в целом это не влияло на работоспособность, но несколько вечерних смен подряд давались ему тяжело. В приемной Эхо, сидя за конторкой, заполнял регистрационный журнал. Услышав шаги Эфира, он, не отрываясь от своего занятия, поднял руку в приветственном жесте. — И тебе доброго вечера, — Эфир вильнул хвостом. — Доброго вечера, Эфир. Как наши пациенты? — Сестру Люсиллу уже можно выписывать, — Эфир протянул ему свой блокнот, открытый на нужной странице. — Сестра Хедвиг тоже идет на поправку. — Прекрасно, — Эхо кивнул. — Займусь ими утром, — он сделал еще пару пометок и закрыл журнал. Черный капюшон качнулся: Эхо покрутил головой, разминая шею. — Нам сегодня предстоит длинная ночь. Пожалуй, пойду поставлю чайник, — он поднялся на ноги и вышел из-за конторки. Иногда Эфиру казалось, что Эхо никогда не покидает лазарет: когда целители заступали на дежурство, он уже был на месте, а когда они уходили — оставался, чтобы навести порядок в смотровой или в операционной. Он словно бы не нуждался в отдыхе и пище. Впрочем, пару раз Эфир встречал его и вне стен лазарета, что внушало определенный оптимизм. Пока Эхо занимался чаем, Эфир проверил, все ли готово в смотровой. Он не сомневался, что Эхо позаботился и об этом, но лучше было убедиться самому. Однажды он спросил у Эхо, зачем им нужны человеческие лекарства и бинты, если любой из целителей мог мановением руки вылечить любую рану или срастить кости. Эхо только пожал плечами в ответ: — Верно, но зачем лишний раз тратить силы? Долгая ночь. Что-то в словах Эхо не давало ему покоя: возможно, предчувствие, или же он просто слишком устал от ночных смен. Сезон призывов всегда был напряженным: ритуал за ритуалом, мессы, оргии… Эфир вздохнул и покачал головой. Скорее бы это все закончилось. Из кухонного закутка донесся щелчок — выключился закипевший чайник. — Говорят, ты снова взялся за гитару, — Эхо аккуратно поставил на стол две керамические кружки, над которыми вился ароматный серебристый пар и придвинул одну к Эфиру. Потом он вытряхнул из рукава соломинку в бумажном пакетике и положил ее рядом с кружкой. Эфир благодарно кивнул. Он не стал спрашивать, откуда Эхо узнал об этом. Слухи и сплетни в аббатстве расходились быстро, а лазарет по необъяснимой причине всегда был источником свежих новостей. С другой стороны, Эфир никогда не делал тайны из того, чем занимался в свободное время, и не считал свои увлечения чем-то постыдным. — Это так, — Эфир осторожно взял кружку в ладони. От напитка приятно пахло ромашкой и шалфеем. Эхо всегда заваривал в качестве чая те же травы, которыми лечил своих пациентов. — И как успехи? Надеюсь, она не капризничает? — Она замечательно себя ведет, — Эфир улыбнулся. Ему нравилась манера Эхо говорить о гитаре как о живом существе; что-то похожее иногда проскальзывало и у Дьюдропа, когда тот рассказывал о вверенных ему инструментах. — Вот и славно, — под капюшоном Эхо вспыхнули синие огоньки. — Хорошо, что она снова поет… правда, очень хорошо. С нижнего этажа, где размещались кладовые лазарета и маленькая библиотека, поднялся один из упырей-алхимиков и, кивком поприветствовав Эфира и Эхо, прошел в кухонный уголок. Большинство целителей сегодня были заняты в ритуалах — пришла ночь призывов, когда старшее духовенство общалось со своими покровителями из Преисподней и призывало себе помощников. Эфиру пока еще не доводилось участвовать в ритуалах призыва, но он хорошо помнил, как призвали его самого. Помнил слабость и головокружение после перехода, окружившие его новые запахи и звуки — и волну паники, охватившую все его существо. Ему хотелось вырваться из магического круга и бежать, не разбирая дороги, покуда хватит сил. Если бы не сородич, присутствовавший во время ритуала, он бы точно смог прорвать круг, и тогда… Эфир поежился, прогоняя воспоминания. Эхо вопросительно склонил голову набок. — Все в порядке, — заверил его Эфир. — Просто вспомнил… — он замолчал на полуслове и навострил уши. Из вестибюля донеслись чьи-то торопливые шаги. Шарканье человеческих ног и цокот раздвоенных копыт по каменному полу. Эхо тоже услышал их и поспешно поднялся на ноги. Эфир поднялся следом. В приемную ввалился один из Братьев Греха, бледный, насмерть перепуганный молодой человек. За ним следом вошел высокий упырь в мятой, плохо сидевшей на нем сутане. Он нес на руках человека в разодранной в клочья альбе; ткань пропиталась кровью из глубоких рваных ран на груди и животе. Приемную наполнил сладковатый металлический запах крови. Эфир услышал, как Эхо резко втянул воздух сквозь зубы. У него самого поднялась дыбом шерсть на загривке. — П-пожалуйста… — прошептал Брат Греха. Его трясло, зубы стучали так, что почти невозможно было различить слова. — П-помогите, произошло… Ему нужна… помощь…