Слом

Боруто и Лог синхронно схватили судорожно выгнутое тело Мицки, не аккуратно и успокаивающе, а фиксируя, чтобы он ни себе, ни кому-то ещё не навредил. Орочимару схватил шприц и легко вогнал иглу в вену. Видимо, в этот раз приступ был не таким сильным, потому что меньше, чем за минуту, Мицки обмяк. Или просто силы у измученного организма закончились. Правда, глаза продолжали нервно дёргаться, а сердце колотилось под рёбрами. Орочимару заметил, как расширились зрачки у Лога. — Держи его, — бросил он Узумаки, что вцепился в плечи Мицки, и метнулся к столу. Потом он отодрал руки Лога от младшего сына, на коже змеёнка уже успели проявиться синяки, отодвинул его подальше и, схватив за подбородок, открыл рот, двумя пальцами просовывая в сжатое паникой горло таблетку успокоительного. Старший кашлял и давился, лекарство никак не хотело проходить, но подобное для Орочимару было не впервые, и таблетка прошла внутрь. Лог согнулся и закашлялся. Его трясло, а из глаз лились слёзы — он снова упал в чувства Мицки. Снова всё перетянул на себя и снова пострадал. Саннин тяжело вздохнул и встал рядом, прижимая сына к себе. Лога трясло, он плакал, судорожно вцепившись в ткань кимоно. Орочимару молча гладил его по волосам и напряжённым плечам, иногда тихо шипя. Боруто тихо сидел рядом с Мицки, теперь не отпуская его руку. Он в полной мере ощутил, что так Мицки теряет разум. Покой. Потому придвинулся близко, гладил ладонь и руку. В такой напряжённой тишине, они провели всё время, пока Лог рыдал и успокаивался. А Узумаки душил себя виной. — Он потерялся… Он… Он… — Старший всё ещё давился воздухом, душился паникой, когда пытался говорить. Орочимару нежно взял его лицо в ладони, поглаживая шрам большим пальцем. Перепуганные, мечущиеся глаза наконец-то сфокусировались на нём, и ребёнок немного собрался. — Он замёрз. Он не может один, иначе кошмар возвращается. Орочимару лишь прикрыл глаза. Он ведь знал, что всё именно так и происходит. Одиночество — значит незащищённость. Значит, что кошмар вернётся. Опасность снова рядом. Не удивительно, в его случае, но вот такая быстрая и сильная реакция. Только от того, что его руку отпустили. Его ребёнок оказался слишком чувствительным, после такого это не удивительно, но усложняло восстановление. Растягивало на неопределённый срок. Возможно, даже на долгие годы. — Извините, — выдавил Узумаки непослушными губами. Это он первый отпустил руку Мицки, и вина совсем его раздавила. Он очень желал перетянуть все страдания Мицки на себя. Чтобы друг был в порядке, а вина, уничтожающая сердце, затихла. Лог в объятиях отца вздрогнул и снова погрустнел — он винил себя не меньше. — Ты в этом точно не виноват. Тех, кто его до этого довёл, уже нет в живых. Не нужно страдать по этому поводу, нужно лишь сделать выводы. — Да, но… — Попытался возразить Боруто, но саннин резко его прервал. — Даже если мы будем всё время держать его за руку, такое повторится ещё не единожды. Его душа изранена. — Слова больно рубанули по сердцам детей. И его собственному. Но эту правду нужно уяснить с самого начала, что бы самим не сломиться в момент, когда змеёнку будет нужна помощь. Дети поникли, сжались от таких слов и боли. Орочимару крепче обнял Лога и легко положил ладонь на голову Узумаки. Тот удивлённо на него уставился, а потом слегка расслабился и улыбнулся, наклонив голову к нему. Саннин потрепал жёлтые волосы и забавно торчащую прядку. Ещё немного они пробыли в тишине, пытаясь восстановить покой, а потом Орочимару забрал ладонь Мицки из рук Боруто и выгнал детей из палаты. Сам оставшись беречь покой ребёнка. Конечно, вечность так продолжаться не может, но в первое время это просто необходимо. И насколько сильно, насколько долго — будет понятно только со временем. А пока — тишина, покой и постоянное нахождение рядом с ним. И много, вероятно, больше, чем змей рассчитывал изначально, лекарств. Он немного побыл рядом со змеёнком, а потом ушёл, работать с лекарствами. Всего лишь к столу, но и этого было больше чем достаточно, чтобы Мицки испугался. Только вот, одного ребёнка он не оставил. Большая белая змея, старая, его любимица ещё с детства, улеглась вдоль тела Мицки, время от времени облизывая щёку языком и тихо шипя. Она всегда была очень покладистой, и Орочимару не сомневался, что пока она будет лежать рядом с сыном, ребёнок не почувствует панику. Потому принялся работать над лекарствами и успокаиваться этой работой. Боруто и Лог, оба прекрасно понимали слова змея и то, что они не властны над ситуацией и не виноваты ни в чём. Только вот напряжение и гадкое чувство скорби это не уменьшало. Они стояли в коридоре, за их спинами была дверь палаты, из которой их выпроводил Орочимару. Что делать, как избавиться от печали и боли, они не знали. Лог, правда, сразу же закурил, но видимо это не особо помогало. Не был он похож на спокойного человека. Как и Боруто — одна его часть хотела кричать и разбить что-нибудь, тогда как другая только лечь и уснуть, чтобы кошмар закончился. Лог докурил сигарету и тупо стоял с окурком в губах, глядя куда-то в пустоту. Долго, даже в таком непонятном состоянии, Узумаки стоять не мог. Да и нужно как-то встряхнуться. — Пойдём прогуляемся… — Вопрос у него не очень получился, но Лог ожил и вздрогнул. В глазах появилась осознанность, и он кивнул, молнией сжигая в руке окурок. Они довольно неспешно, хоть и слегка напряжённо, двинулись по коридорам. Только вот, Боруто дёрнул старшего за рукав и потащил к выходу из подземелий. Очень хотелось воздуха и ветра, чтобы всё выдул из головы. Будь он в Конохе, то пошёл бы на поезд, а здесь хоть бы между скалами прогуляться. И наверняка старшего это тоже успокоит или хотя бы отвлечёт. Узумаки на это надеялся — что прогулка хоть отвлечёт от мыслей. Только вот на улице, несмотря на ещё раннее время, было темно — на небе висели тяжёлые тучи. Было влажно, и в воздухе ощущалась гроза. Ветер был приятно прохладным, после закрытых подземелий и действительно выносил мысли, нервозность. На какое-то время Боруто закрыл глаза и просто дышал, пока ветер бил по лицу и трепал полы расстёгнутой куртки. — Сезон дождей начался. Теперь так постоянно будет. Три месяца. — Поделился Лог, Узумаки только что-то промычал, подставляя лицо под ветер, расправляя руки в стороны. Старший отошёл немного в сторону и направил взгляд в серое небо, пытаясь спокойно дышать и отпустить всё, как это делал Боруто сейчас. Как ни странно мыслей больше не было никаких, будто свежий воздух и ветер действительно опустошили голову. Так они и стояли в тишине, пока Узумаки не начал кутаться в куртку, приговаривая, что холодно. Ещё и капюшон натянул на голову. Вдалеке громыхнуло, но Лог чувствовал, что пока гроза будет сухой. — Возвращаемся? — Спросил старательно разогревающего себя Боруто. — Нет, давай пройдёмся. — Выдал этот неугомонный парень и двинулся прочь от входа, куда-то туда, где постепенно начиналась степь, а далеко за ней лес. — И куда же? — Лог прекрасно знал, что там нет ничего интересного. — Да без разницы. — Улыбнулся Узумаки и легко пошёл по пустой земле. Так легко и просто. Именно вот за это отношение к жизни — простое, открытое, но отнюдь не глупое — и держался Мицки. Тянулся за этим светом. Таким утренним, весенним теплом после слякотной зимы. И это приятно, действительно возвращает жизнь, потому Лог тихо, спокойно шёл за Боруто. Вот так вот, без цели и конечной точки. Только чтобы расслабиться. Это действительно принесло покой. И бродить по пустынной земле между камней было даже приятно. Уютно. Лишь через час, когда молния сверкала над головами, и начинался мелкий дождь, они вернулись ко входу в подземелья. Остались там, наблюдая за усиливающейся грозой. За всё это время они так и не заговорили. Только когда Лог поджёг сигарету, Узумаки подал слово. — Дай попробовать. — Лог вопросительно выгнул бровь. — Мне семнадцать. Тебе жалко что ли? — Тебе ещё шестнадцать. — Боруто скривился. Старший хмыкнул, но достал новую сигарету. Ему было не жалко, как и зажигалки, чтобы поджечь сигарету парня. Следующие десять минут Узумаки кашлял и плевался, но усердно пытался повторить за Логом. — Горькая гадость, — скривился Боруто и снова затянулся. Лог хмыкнул. — Оно как очень крепкий и старый чай. — Потому что они из чая и трав. Они снова замолчали, окружённые дымными облаками и вслушиваясь в разбивающиеся капли. Дождь постепенно усиливался. — Как мы справимся? — Лог не знал, что ответить на его вопрос. Он сам не понимал, как справиться со своей болью за брата. Не говоря уже о том, чтобы помочь ему. Отец, как и всегда, был прав — подобное будет повторяться часто, как бы они не помогали. Психика Мицки изранена, и так сразу с этим ничего не поделать. И остаётся только держаться и переживать истерики вместе с ним. Ждать. — Нам остаётся только ждать. И помнить, что это будет повторяться. Как и сказал отец. Узумаки лишь тяжело вздохнул и снова уставился в густые тёмные тучи. Им действительно оставалось только ждать и быть рядом, сколько это возможно. Пытаясь самим не впасть в уныние. Не поддаваясь панике Мицки, чтобы устоять и вытащить его из кошмара. Тогда между ними, вероятно, сложился некий договор. Каждый день утром и вечером они выходили гулять, собирая своё спокойствие в тишине и ветре. Это помогало отпустить ту боль, что каждый раз просыпалась, когда Мицки начинал рыдать, выгибаясь в судорогах и разрывая криками горло. И даже несмотря на то, что шли дожди, такие прогулки были очень тёплыми. Сближали их, и в какой-то момент Боруто назвал Лога — «брат». Карин, что в тот вечер была с ними, очень долго смеялась со смущённого лица старшего и трепала их двоих по волосам. Лог так и не возразил ничего. — Значит, так и будет, — синхронно расплылись Узумаки в широких, довольных улыбках. Даже если бы старший и хотел, то ничего не мог бы возразить им. Потому только молчал и привыкал к этому. Но, оказалось, к таким изменениям или вечным истерикам Мицки было привыкнуть проще, чем к тому, что произошло в одно утро. У Мицки закончились силы. И это было страшнее, чем когда он сошёл с ума и появился не Мицки. Мицки не хотелось открывать глаза. Это было бессмысленным. И он не знал, зачем это сделал. Вероятно, просто тело среагировали на то, что нужно проснуться. Вот только ни отец, ни брат, ни Боруто, что были рядом, не имели для него значения. Всё внутри было пустым. Мёртвым. И глаза, которые смотрели, но ничего не видели, были совершенно бесполезны, потому Мицки их закрывал. Даже когда Узумаки пытался с ним говорить. Когда брат просил. Для Мицки это не имело значения. Никак не затрагивало ни мысли, ни сердце. Была только пустота. И больше ничего.