Слом

Мицки тонул в вязкой, душной темноте, где его тело и душа были онемевшими, словно он был в том сосуде с холодным, солёным раствором, где его растил отец. Были только пустота и темнота. Он смотрел куда-то, на кого-то, но не видел. С телом что-то делали, но это было абсолютно не важно — в его существовании, его восприятии была только пустота. И Мицки это нравилось — осколком разума он помнил, что за этим пустым покоем таится кошмар, и с радостью погружался всё глубже в это несуществование. Там было хорошо. Там его не трогала боль. И эта пустая прохлада была им желанна. Только что-то навязчиво, не спрашивая, пробиралось в его небытие. Вырывало, заставляя Мицки погружаться всё глубже. Прятаться от обжигающих лучей. Но этот свет был таким упёртым — он проникал всё глубже, безжалостно сминая пустой покой его небытия. А потом перед самим взором что-то взорвалось искорками. Мелкими. Яркими. Тёплыми. Такими безжалостно живыми, что сердце и глаза заболели от их света, энергии. Мицки словно проснулся — голову стали наполнять мысли, воспоминания. До его сознания дошло всё то, что происходило вокруг него, пока его разум был в пустоте. И он увидел улыбку. Такую же яркую и живую, как и огоньки — улыбку Боруто. Всё это время он был рядом с ним. И отец. И брат. Они были рядом, держали его, согревали, любили и ждали. Это они тянулись к нему тем обжигающим светом. Они заполняли пустоту. Сердце сжалось от той любви, которой он был окружён всеми ими. Было так светло, тепло и живо, что он заплакал, когда потянулся прочь из пустоты к своим родным. Пусть этот вязкий покой и не пускал, но он так же упёрто тянулся к тому свету. К любви и безопасности. К настоящему покою. Силы стремительно утекали в пустоту, бесследно пропадая, но он смог ухватиться за белое кимоно. Боруто испугался, что сделал что-то не то, когда Мицки, всё так же не реагируя на окружение, заплакал. Он поспешил отбросить огонёк и обеспокоенно вглядеться в лицо, по которому текла одинокая слеза. Лог рядом на секунду застыл, успев передумать множество кошмаров, но, собравшись, осторожно коснулся плеча, проникая в сознание младшего. От того, что Мицки стал возвращаться, оживать, голова закружилась, теряя все мысли, а сердце бешено застучало в рёбра, пытаясь их проломить. Он пошатнулся и опёрся спиной на стену коридора, съезжая по ней на пол и смотря в пустоту ошалевшими глазами. — Лог! Что с ним?! Что случилось?! — Заволновался Узумаки и бросился к старшему брату, тряся того за плечи. Шальные глаза кое-как сфокусировались на нём. — Что с Мицки?! — Он просыпается… — Выдохнул Лог, по-прежнему находясь в этом оглушённом состоянии. Узумаки показалось, что он ослышался, что его приложили головой о землю со всей силы. Тело разом обмякло, ослабло, и он отпустил плечи старшего, такой же обалдевшей, потерянной кучей осев напротив него. В этом странном состоянии, когда все органы разом перевернулись, глухо стучало сердце и слова Лога. Боруто долго пробыл в этой странной тишине, а потом слова дошли до его мозга. Он засмеялся — облегчённо, громко, радостно, словно выпуская всю свою истерику. Всю ту боль, что была в нём. Он смеялся и бросился обнимать старшего, потом радостно бросился к Мицки, обнимая безучастного парня за плечи, почему-то радостно, безумно счастливо, целуя его в щёки. Он хохотал и плакал от облегчения, и обнимал ноги Мицки, сидя на холодном полу, пока его не вздёрнул Лог. Они вдвоём, как возможно быстро, потащили кресло с Мицки к отцу, теряясь в той странно-пьянящей радости. Они никак не могли объяснить Орочимару, что случилось, и Лог просто передал ему воспоминания. Отец на секунду удивлённо-радостно распахнул глаза и улыбнулся, прижимая к плечу слишком перевозбудившегося старшего сына. Боруто тоже никак не мог успокоиться и безостановочно смеялся, гладил руку Мицки. И ноги, колени, везде где доставал, носился вокруг кресла. Саннину, в конце концов, пришлось заставить детей лечь и выпить успокоительного чая. А потом он осторожно уложил рядом с ними Мицки. И сам тоже лёг — пусть и был ещё день, но им нужно было побыть в этом счастье. Только в этот раз Орочимару уложил сыновей между собой и Боруто — Мицки должен был чувствовать себя в безопасности, а Логу нужны были родительские объятия, чтобы успокоиться. Потому он отвернулся от брата, которого отец держал за руку, и уткнулся родителю в плечо, тихо плача. Наконец-то всё сдвинулось с этой мёртвой точки. Всё наладится. Конечно, Мицки приходил в себя не так быстро. Ещё несколько дней он был словно в коме, только понемногу появлялась осознанность. Медленно и тяжело. Но в один день он, наконец-то, выбрался из этого. Его дрожащие, бледные, тонкие руки ухватились за рукав белого кимоно. Мицки посмотрел на отца. Он был очень усталый, будто на то, чтобы выйти из беспамятства, у него ушли все силы. Скорее всего это и правда так, но даже с таким усталым видом, все они были рады видеть Мицки. Ребёнок попытался что-то сказать, но губы и горло почти не слушались, как и ослабевшие руки, но он вернулся к ним, и этого уже было достаточно. — Тише, Мицки, всё хорошо. — Зашептал Орочимару, держа маленькие, тонкие ладони. Ребёнок устало, но как-то радостно, посмотрел на него, а потом обмяк, растратив все силы. Он медленно погружался в сон, пока Лог и Боруто пытались не разнести здесь всё от счастья. Саннин прекрасно их понимал и лежал рядом с младшим ребёнком, поглаживая по голове и шипя. Было отрадно понимать, что сейчас его действия наконец-то имеют смысл для Мицки. Младший быстро уснул, и Лог осторожно скользнул в его мысли, радостно дрожа от того, что брат действительно вернулся к жизни, а сейчас просто спал, устав от борьбы с той темнотой, в которой блуждал до сих пор. Боруто вот не мог удержать себя от радости и схватил старшего брата за руку, оттянул от кушеток и закружил по палате, стараясь смеяться, ликовать не так громко, чтобы не разбудить младшего. Лог тоже с трудом сдерживался и счастливо, непривычно широко и открыто улыбался, вцепившись в Узумаки ещё и второй рукой. Они кружили по палате, пару раз налетев на стулья и угол шкафа, но радость не исчезала. Она бурлила в крови, взрывалась фейерверками в груди и сердце. Души ликовали. Конечно, не всё так быстро наладится, но теперь они видели, как его состояние меняется и как Мицки будет возвращаться к ним. Потому новые обещания — молчаливые — заботиться о Мицки и не отпускать его, появились в мыслях сами собой и у всех. Вообще, никогда не отпускать. По крайней мере, Боруто так себе говорил. Радость от того, что парень наконец-то очнулся, дала им очень много сил, и они заботились о нём больше. Больше отдавали сердца. Мицки понемногу приходил в себя. Первые несколько дней он был слаб, но постепенно стал более живым, даже больше, чем был до этого. Он осознанно смотрел на них, сам держался, хотел выбраться из этого кошмара. Естественно, на него накатывала паника, но слабая, и он плакал, только не так сильно, как прежде. И он тоже стремился выздороветь. Он слушал и смотрел на них, тянулся за их теплом и даже что-то отвечал или спрашивал. А потом он сам захотел на улицу. Боруто и Лог осторожно усадили его на кресло и повезли на выход из пещер. Там шла настоящая гроза с мощным ветром и молниями, а землю били крупные капли, но Мицки был рад ощутить сильный, свежий ветер. Живой. И внутренне вздрогнуть от тяжёлого грома и сверкания. Конечно, наружу они не пошли, но даже в коридоре, куда не доставали беснующиеся капли, а только ветер, было хорошо. Настолько, что укутавшись в плед и крепко держась за руку брата, Мицки встал на холодные плиты. Лог и Боруто хотели что-то сказать, усадить его обратно, но змеёнок, на слабых, слегка подгибающихся ногах медленно пошёл вперёд. К плитам, что были мокрые от дождя, и капли били по голым ногам Мицки. Узумаки и старший молча стояли рядом с ним, придерживая, чтобы он не шатался. Очень хотелось его обуть или усадить в коляску, но они ждали — Мицки встал с койки, с кресла, он сам захотел и сам пошёл. Это был огромный прогресс, и они были очень рады этому. А сам Мицки любовался дождём. И прерывать его парни не решались, только поддерживали и восхищённо, любяще смотрели в его такое воодушевлённое, счастливо-спокойное лицо. Они не могли разрушать это хрупкое, нежное счастье и покой Мицки. Потому сдерживали слёзы и улыбались, когда, замёрзнув, парень побрёл обратно в кресло. Впечатлений на сегодня было очень много, а пройтись десять метров и простоять на холодных плитах пятнадцать минут — Мицки было очень тяжело, и он скоро уснул. Отогревшись под одеялами в кровати и прижавшись к горячему Узумаки. Внутри Мицки было спокойно, светло и тепло. Кошмар не подбирался к нему, отступая от любви его родных. Лишь когда они отворачивались или отпускали его, страх холодом цеплял сердце, но змеёнок тогда хватал руку — чью угодно — и его обнимали. Надёжно прятали в объятиях и любви. От кошмара. Он плакал, прижимаясь к чьей-то груди, чувствуя руки, что крепко обнимали, гладили, успокаивали. Всё двигалось спокойно. Неспешно и легко. Новые привычки легко вкладывались в жизнь — не оставлять Мицки одного и держать за руку, и обнимать, если что-то случалось слишком быстро и громко. Тогда страх отступал. Мицки улыбался. Даже смеялся. Они гуляли на улице под зонтом с братом и Боруто, или с отцом. Много читали, и Узумаки часто что-то рассказывал. Даже пусть только пересказывал Логу истории их команды, но змеёнку было интересно и спокойно это слушать. Он чувствовал себя живым. И даже когда ужас проник в его сон и его выгнуло дугой, а горло разорвало очередным криком, в этом кошмаре он видел и чувствовал их. Отца, брата и Боруто. Он чувствовал их тепло и любовь и тянулся изо всех сил, пытался выбраться, даже когда холод драл каждую клетку тела. Мицки падал из кошмара обратно в объятия, и холод отступал, и глаза видели свет, а не тёмный, кровавый ужас. Тогда ему на мгновение казалось, что ничего не было, а обнимают и держат его только для того, чтобы показать любовь. Постепенно он креп, а забота и любовь его семьи освещала кошмарные чувства, показывала светлое будущее. К которому хотелось двигаться, спокойно и любовно держа родных за руки. Вместе. Только постепенно, в разговорах с отцом стали появляться воспоминания о том месте. А сам родитель, пусть и был рядом, но держал его только самими кончиками пальцев, будто их руки должны вот-вот разъединиться. Мицки прекрасно понимал, для чего это, почему они заставляют его говорить, решать, быть самостоятельным. Он понимал, но паника всё равно беспокойно бродила в крови, заставляя вздрагивать и сжиматься, закрываясь руками. Иногда даже сила выплёскивалась — молнией или порывами острого ветра. Но чаще всего зелёной, природной чакрой. Только быстро затихала из-за печати и объятий. Правда, не насовсем — противно бродила по венам, мыслям, не давая полностью расслабиться, когда за ним не присматривали. Тогда ему приходилось сжимать или тёплую ладонь Боруто, чтобы он на него посмотрел, или большие, успокаивающие ладони отца и брата. Мицки держался изо всех сил и дышал. Дышал и старался помнить, что он жив, что его любят и о нём заботятся. Его держат. Внутри Мицки нервно, напряжённо звенело, но он стоял и упрямо собирался идти к свету. За родителем, Логом и Боруто. За солнцем. Даже когда он кричал, не помня себя от ужаса — тепло было рядом. Даже, когда он снова безвольно лежал на кровати, не в силах открыть глаза, они были с ним. Мицки тихонько плакал от разрывающих чувств и тянулся за теплом рук. День за днём и месяц за месяцем. Двигая время и жизнь вперёд. Вырваться из пустоты и апатии ему снова помогли родные, пусть тогда и не пытались. Они естественно были в палате, и Лог держал его за руку, поглаживая большим пальцем, а Боруто возмущался тому, что волосы стали слишком мешаться. Отросли. Мицки безэмоционально смотрел на него, краем сознания отмечая, что волосы действительно стали длиннее, а торчащая прядка уже наклонилась под своим весом. Он так же равнодушно отметил, что с такой «дугой» над чёлкой Боруто выглядит забавно. — Так давай тебя подстрижём. Всё-таки полгода уже прошло, пора бы подстричься. И Мицки тоже. — Отец усадил Узумаки на стул и принялся ловко укорачивать волосы отросшими когтями. Жёлтые пряди лучами падали на землю, пятном выбиваясь на тёмных плитах. В мыслях стучали слова отца и шок поднимался из глубин. Мицки удивлённо, растерянно распахнул глаза, вглядываясь в эту странную, но словно правильную картину. То, как все они взаимодействуют и заботятся о нём, было так легко и спокойно, словно прошёл не один год. Шесть месяцев. Он болен уже шесть месяцев. Всё это время его родные заботились о нём. Всё это время Боруто был с ним. Оставался здесь ради него. Сердце затрепетало, оно рвалось из груди от какой-то болезненной радости. Слёзы снова наворачивались на глаза. Он хотел вернуться из пустоты и потому изо всех сил тянулся к ним всем, чтобы их старания и любовь не пропали. И ему хотелось жить. Потому он старался очнуться от этой безвольности, вернуться к ним, к жизни и выздороветь. Потому он сжимал большую ладонь брата и до боли в глазах вглядывался в осыпающиеся жёлтые пряди, впитывая то, что пришлось пережить Боруто за всё это время. Что пришлось перенести им всем. И всё ради него. Желание жить и решимость снова стали разгораться внутри, немного болезненно сжимая сердце. Но он собирался справиться с этим.