Вселенная хрустит на зубах подобно яблоку в карамели.
Такому, знаешь, с гнильём, с мягкой паутиной плесени, с разложением всей этой копошащейся жизнедеятельности, едва различимым за глянцевой коркой времени. Ты туда и не смотришь. До последнего – вглубь и вширь. Никогда – до примитивных основ.
Но ты же любишь сказки?
Прекрасно.
Вот ты, вот он – плод – твой личный, первозданный и запретный; тот, с которого всё начинается; блестит, сверкает, наливается цветом – и тебе достаточно, чтобы захотеть попробовать. Язык скользит, огибает сочащиеся ядом бреши, режется о выступы твоих вмешательств и кровоточит, когда поддевает растрескавшееся время… Я просто смотрю, не отвлекайся. Мироздание плавится, растекается во рту костной крошкой, и плоть пространства наконец рвётся.
Тебе сладко?
Ты здесь?
Что-то совсем не так, не по правилам, жутко, жутко, жутко, жутко противоестественно, и теперь временные линии впиваются в дёсны. Сочится кровь, и где мне тебя…
Пусто, пусто, пусто, пусто. Почему?
…как жалкие обласканные животные, которых ты так любил приручать, выручать, подавать руку [и руки обглоданы, я вижу, а руки — чьи руки?]; они[подожди, кто? Я помню?] бегут вслед, в соблазне льнут к недосягаемомутебе, пока их дом позади, пока их жизнь — в долг, когда их дом — ты, когда их жизнь — ты.
И ты сгораешь.
Конец.
Тебе больно? Всё ещё?
Ты когда-нибудь думал о…
***
Сон выблёвывает в реальность. Доктор лежит на кровати и его выворачивает в ответ. В воздухе тянет лекарствами и влагой,
плесенью, трупным ядом, кровью, кровью, кишками, гнилью, грязью, рвотой. Доктор сидит в кровати. Переваривает жизнь. Лежит. Переваривает себя. Снова сидит, ёрзает, и простынь расцветает серыми кругами под его обутыми ногами. Кеды поблекли и отдают чернотой,
как и он сам отдаёт и отдаётся ей, мерзость проникла, пропиталась, въелась, он принимал, она сжирала, он голодал, и не мог, не мог, стоп, хватит,— и никакой дезинфицирующий больничный душ не отмоет его.
С пола́ плаща тонкой струёй стекает вода.
Доктору жаль.
Он извинится, обязательно извинится за все вещи, которые позволил себе коснуться: за испачканный коридор, за треснувшие кафельные полы и жизни людей, за разорванные временные линии, за комья земли на кровати, за самого себя — такого грязного, эгоистичного и бестактного в своей беспомощности, напугавшего медсестёр одним своим видом,
одним своим необдуманным действием, всего одним, всего одним, но таким, таким не... И они с ним поговорят. И всё будет хорошо.
Точно. Новая Земля. Он здесь. С планетой всё в порядке. Теперь в порядке. Или будет в порядке. Никаких вмешательств в смертельные пандемии. Не-а. Уже было. Для них — будет. Скоро. Не с ним. Не сейчас.
Никогда.
О, нет. Доктор вспомнил, что его не должно здесь существовать.
Вспомнил, как очнулся, захлёбываясь в дождевой луже, и здание больницы ослепило его, наливаясь изнутри искусственным светом. Как чужие руки работников в защитных костюмах безмолвно волокли его по лабиринтам коридоров в изолированную палату, заперли и забыли — измученного и измоченного в грязи,
и голодного.
Доктор переворачивает подушку, но не ложится обратно. Он думает, забывает, думает, осознаёт, забывает дышать, перепроверяет, высунув язык, и в грудной клетке танцуют холодные лезвия страха.
Нет, всё нормально. Доктор не ошибся.
Доктор ничего не ломает своим присутствием.
Доктора не накажет ни Вселенная, ни Время, ни Смерть, ни Боль, никто, нет, нет и нет.
Доктор ведёт себя хорошо. И Новая Земля ведёт себя хорошо.
За стенами звучат голоса,
и внутри, вьются по вентиляции, он снова лезет в пустой карман, осматривает решётку, поцарапанную собственными ногтями. Ничего. Ничего. Душ. Повторение. Думать. Думать. Шлейф воды тянется за спиной, серые
красные разводы ползут по полу. Воссоздаётся Первый день. Всё сначала. Так — правильно. Так — однажды получится.
Доктор скребётся обломком плитки в проводах под панелью управления. Сотрудники не замечают, не следят за ним,
боятся: они не приходят, когда повредилась функция имитации дня и ночи; не появляются, когда срабатывает сигнализация, и только спустя несколько дней дистанционно отключают звук — поэтому не придут и сейчас.
Доктор сам к ним придёт.
Над головой гаснет свет
или зрение, сердца замирают в секунде ребяческого ликования.
Да? Получилось? Получилось, да? Да?!
Аварийное питание зажигает тусклую лампу над дверью и
продолжает его плен, почему так, почему, что с ними вообще не так, почему нельзя, нельзя поговорить, сколько ещё, сколько, сколько, сколько... Ломать вокруг, кроме себя, больше нечего. Доктор садится угол, красная река втекает в швы плитки, и ему становится легче. Зубы упираются в кость, и раны больше не затягиваются.
Двери расползаются в стороны второй раз за вечность, и миллиардный — в собственной голове.
Кажется, чудится, снится, представляется, самообманывается, успокаивается, мечтается…
— Здравствуйте, — женский голос перемешивается с пульсацией в висках, — мы Вас так ждали. Надеюсь, вы хорошо добрались?
…Происходит?
Медсестра на пороге. Выход открыт. Доктор поворачивается — рвано дёргается в её сторону, опираясь на ладони и колени, а ужас и запах плоти заполняет его
, и придаёт силы, и ему хочется предать себя, и спасти себя, и спасти её, и это всегда неразрешимо, всегда противоборствующие стороны, всегда.
Он встаёт и не ловит на себе чужой взгляд.
— Отлично, повезло с погодой.
Доктор не уверен, что произносит слова, что они — верные, что ситуация — существует. Он задерживает дыхание, делает пару шагов вдоль стены, прилегающей к двери, и хватается за выступающую консоль, когда дрожащие ноги сносят его вперёд. Женщина продолжает смотреть вглубь пустой палаты, её рабочая форма обрамляется рядом грязно-красных капель, и Доктор проскальзывает в коридор.
— Ваши научные работы сильно помогли нам в исследованиях. Пройдёмте за мной в лабораторию.
Медсестра закрывает палату и уходит, не оборачиваясь.
разодрать, разрезать, впиться…
Доктор молча плетётся за её спиной, идёт рядом, перегоняет, обходит вокруг, вглядываясь в безразличное лицо. Она под внушением, под сильным внешним влиянием, и он старается вести себя тихо. И это хорошо, хорошо, что так, что ей всё равно, что она не видит, не понимает, ничего не спрашивает. Ему не хочется разговаривать. Ему хочется кричать.
порвать на куски, отделить мясо от костей,
извлечь...
Он вслушивается в чужое нечастое дыхание, стук каблуков, сухой шорох юбки, и клянётся себе, Вселенной и всем богам, в которых теперь верит, что отдаст свои последние силы, чтобы не прервать ещё один человеческий ровный пульс.
Доктор когда-то нарушал клятвы?
кровь по венам, кровь фонтаном, кровь по полу, кровь внутри…
Он оглядывает повторяющиеся безлюдные помещения, запечатанные двери кабинетов, пока над головой мерцает свет. Они доходят до очередной развилки коридоров, и Доктор видит лифтовую шахту с вывернутой наружу аркой проёма. Он слишком слаб, чтобы долго не дышать, и слишком пытлив, чтобы промолчать.
Как же они без тебя, Доктор, ты подумал?
— Что… что здесь произошло? — Доктор начинает говорить и рвано глотает воздух, наполненный гарью и палёным мясом. — Остальные эвакуировались?
— У нас произошла утечка, вы должны отправиться в нашу экспериментальную лабораторию на спутнике. Я вас проведу.
Ароматы распада окутывают туманом, денатурированный мышечный белок слышится, оседает на дёснах, языке, заполняет собой рот и
слюни вот-вот начнут капать, разве это вежливо?
Голова наклоняется в полуразвороте к идущему рядом
телу, нет,
человеку, девушке, фокус сжимается до мелкой линии пульсирующей на шее
[ГРОМКО. ГРОМКО.]
Он не видит её: ни лица, ни одежды, ни имени на груди — перед ним кусок мяса, набитый паутиной нервов и вен. Жалкий сгусток крови, обволакивающий органы, скрывающий за собой кости... Ещё живой, пульсирующий и горячий, и так близко, так близко…
Свистящий длинный выдох, в гортани что-то склизко слипается.
[К КОМУ ТЕБЯ ВЕДУТ? СЛУШАЙ СЕБЯ. СЛУШАЙ.]
Глоток слюны, взгляд усилием воли отводится вперёд.
Жевание пересохших и облупленных губ, таких же, как стены, за которые Доктор цепляясь-скользит пальцами, чтобы рассыпалась краска и рвалась кожа — доказательство пространства вокруг.
Что ещё, кроме боли?
Человек, здесь, почему?
Доктор теряет ход мыслей, память выбрасывает предыдущие секунды, будто кто-то нарезает старую киноплёнку ножницами, криво склеивает, наезжает куском на кусок. Темнота. Свет. Темнота.
— Кто тебя прислал?
Голос изнутри, голос издалека, голос глухой, чужой. Так хотелось бы.
— У нас произошла утечка, вы должны отправиться в нашу экспериментальную лабораторию на спутнике.
— Да-да-да, а ты меня должна прово... — Доктор закашливается, содрогаясь до нутра, в кратких вздохах и попытках поймать больше кислорода.
[НЕТ СИГНАЛА.]
[НЕТ СИГНАЛА.]
[НЕТ СИГНАЛА.]
[НЕТ СИГНАЛА.]
Камера над ними роняет искры и выключается.
