***
проходит несколько трудных, наполненных их собственной и чужой кровью лет, разбитые и полые девушки теряют не только интерес к жизни, но и подруга подругу в таком большом городе. похоже на то, что они обе растворились в потоках собственного сознания, новых людей, обе подверглись масштабным изменениям в их характерах и неконтролируемому влиянию либо кого-то постороннего, скрытого за ширмой подобно силуэту того, кто прячется от всемогущего преступника, либо голоса злой, алчной стороны себя.***
все рушилось благодаря моей печали. родители пытались выстроить во мне нечто хорошее при помощи гнева, однако ответная агрессия породила не только проблемы с ними, но и с головой. они умерщвляли меня. приходилось нести ненавистную службу как дома, так и в не моей религии. как говорил сенджю? «знаю, это ужасно, но терпи и все отрицай, ведь это едигствннный способ выжить»? я до сих пор нахожусь в страшной тоске по нему, это моя личная трагедия. кажется, что после его внезапного переезда моя личность перестала развиваться и остановилась, встала на одном месте, бросив телегу с непомерно великим грузом и сказала, что выдохлась. я полностью осознаю, что это плохо и лишь сама несу за этакий поступок ответственность, но меня порой душит обида, что самый дорогой человек покинул безо всякой на то причины. ничего не объяснил, просто ушёл. мне было обидно за все проведённые времена вместе и за воспоминания, которые впоследствии мучали меня колючими иглами, за то, что я больше не могла без него двигаться по жизни. мучал гнев ещё и за то, что я настолько зависимая и ведомая, что у меня нет собственной личности, нет собственной мотивации, я не способна самостоятельно справляться с проблемами. я так много думала об этом, что решила поменяться. о, господи… поменяться! это далось мне с большим трудом. когда ты живешь ментально один, то начинаешь к этому постепенно привыкать, и любое изменение в какую-либо сторону рушит идеальную среду, вызывая дисбаланс. когда много думаешь, начинаешь невольно мечтать о том, о чем думаешь и это самое плохое. ты не можешь отделить свои собственные чувства от навязанных, придуманных, от пришедших, а не природных. я, решив, что мне никаких проблем в будущем с самой собой и людьми из прошлого не нужно, составила достаточно надежный план. в большинстве своём он был основан и завязан на бесконечном самовнушении определённых мыслей, отчего, как оказалось, я противоречу своим же придуманным принципам! я думала, что метод самовнушений — действенный, поэтому вновь приняла новое решение: буду поступать проще, пока есть прогресс во мне. я решила навязать себе иные, отличные от привычных мысли, медитируя холодными зимними ночами на балконе. выражаясь языком откровенностей, мысли эти походили то ли на ту же молитву, то ли на разговор с самой собой. самая главная, самая первая правда: «никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах не проявляй эмоций. ты должна быть равной горе, а не ветру. стой смирно, пока он занимается твоим разрешением, терпи абсолютно все трудности, пока он разрезает твои бока, бьет тебя по голове, пытается сравнять тебя с землей. ты знаешь, что ты непоколебима и тебе не нужны никакие подтверждения чужих людей. нельзя плакать, нельзя любить, нельзя кричать и истерить — если ты будешь это делать, то враг поймёт твои слабые места. ты не должна быть открытой книгой. все твои лучшие стороны заложены лишь в тебе и в безэмоциональной борьбе с другим человеком именно ты, именно бесчувственная скала победит» — первый внушённый мною бред. на то время это принесло мне новые эмоции и мой притупленный обстоятельствами, при которых я жила, мозг думал, что все эти «медитации» разумны и правильны. второе правило, которое нельзя ни в коем случае забывать: «не допускай жалости по отношению к себе, поскольку оно — самое разрушительное чувство из всех наличествующих в человеке. оно отвратительно и разрушает совершенно все на своём пути: как самого человека, испытывающего его, так и того, к кому он это испытывает. нельзя. нельзя. ни в коем случае не будь жалкой, не позволяй себя никому жалеть, а для этого никогда не смей позволять кому-либо тебя обижать» — последняя фраза была очень правильной. мне не стоит терпеть все нападки со стороны родителей и братьев, и насколько я поняла послание от самой же себя, мне необходимо давать отпор на побои. я должна наносить раны в ответ, должна бить ненавистного отца, рвать ему бороду, усы, одежду, пытаться схватить орудие матери, которое она использует против меня. мне следовало хамить в ответ братьям, говорить им, что не я «необразованное малолетнее хамло», а они сами таковыми являются, раз позволяют себе таковые слова. в общем, я решила, что терпеть — удел слабых. чем старше становилась, тем больше понимала, что моей выдержки уже не хватает и что мы с кавараги были глупы как винные пробки на тот момент, когда решили, что необходимо терпеть. «агрессия порождает ответную агрессию» — я до сих пор помню, как он объяснил то, что порой беспричинно злюсь на своих родителей. слова оказали на меня неизгладимое впечатление, однако последовавшее «терпи» заставило понять, что в суровой реальности никому нет дела до тебя и твоего настроения. всем ведь все равно, по сути, если ты терпишь, то тебя продолжат использовать, разве не так? о, да, господи! агрессия порождает ответную агрессию, да! мне так захотелось ощутить кровавый вкус на своих губах. мне так захотелось ощутить разгрузку от всего, что я когда-либо переживала. я приняла последнее мною решение, считала его верным тогда. опьяненный разум делал все моими руками, воплощал в жизнь жестокие фантазии моими руками! я спустилась в гараж по просьбе отца — он велел отнести некие соленья в дом, поскольку скоро намечался приём особых гостей, точнее, его коллег. взяв банку в руки и повернувшись к нему спиной, я разбила ее о его голову. она была тяжела, поэтому он сложился вдвое. далее, схватив другую, ещё раз бросила груз на его тело. его голову расплющило, расползлась кровь по серому унылому асфальту, наполнив его красками. красивые эмоции, просто неописуемые! если раньше это казалось неосуществимым, невозможным, невероятным, то сейчас это было таким доступным! мне хотелось смеяться, но я помнила про свою «главную заповедь». поспешно забрав с собой топор и закрыв гараж, я направилась обратно в дом, спрятав оружие за спиной. пройдя в кухню, моя персона тишайшим образом подкралась к спине матери, и… и хватила ее топором! она не издала и звука, лишь ее изуродованное тело свалилось глухим звуком на пол и вновь алая жидкость пролила себя на пол. все шло отлично! я рада, очень рада! красота, божественная картина! и я на ней и есть богиня. на чуть слышный стук прибежал хаккай и окинув взглядом комнату. бедный парень и не заметил моего присутствия. ошеломлённый, он едва подошёл к телу матери, как я, выскользнув из засады, ударила по нему окровавленным орудием убийства, да так, что рукоятка отвалилась от топора. он вскричал, но уже через мгновение лежал на матери, такой же бездыханный и уродливый, а мне вот, приходилось несладко — видимо, мне предстоит идти на старшего брата с обычным ножом, а он, к моему превеликому сожалению, необычайно силён. ждать его долго не пришлось — он сам спустился на крик и стук, возжелав увидеть причину происходящего. я притаилась в соседней комнате и наблюдала, чуть выглядывая, а когда он тоже обернулся ко мне спиной, я накинулась на него! как же было приятно чувствовать его позвоночник! каждый позвонок казался отдельным раем, когда я била его ножом, а потом обратно вынимала. восторг дарило и то, как я придавила его омерзительное лицо стулом, а после избила — это за издевательства и оскорбления. всему этому дому за все плохое! всему этому дому за все страдания! всему дому за то, что заставили меня это сделать! за то, что не стали мне хорошей семьей, о которой я все время мечтала! ненавижу вас, придурки! я быстро поднялась в свою комнату, оделась в самые красивые вещи, которые у меня только были — молочного белого латье-сарафан в нежно-розовый мелкий цветочек. открыв новые, накануне купленные белые гетры, я надела их и впрыгнула в светло-коричневого оттенка блестящие балетки, а также нашла любимую сумку у себя. сняла резинку с волос, выбросила ее в кучу одежды, сваленной на пол из шкафа. я глядела в зеркало и любовалась собой, любовалась своим прекрасным телом, красивыми рыжеватыми волосами до бедер и своим хорошо подобранным образом. оставалось только накраситься и взять деньги. войдя в бывшую комнату родителей, я стала судорожно рыскать по всем полочкам и шкафам, и достав то, что более всего напоминало помаду, толстым слоем и очень криво, без зеркала нанесла ее на свои губы. она приятно пахла, после нанесения блестела и отдавала выцветшим, блеклым розовым. я положила помаду к себе в сумку — а вдруг пригодится, — и продолжила свои странные поиски денег. как итог, мною было найдено около пятиста долларов! ну, теперь уж точно: прощайте, придурки! я уходила из этого сраного дома, показывая неприличные жесты руками, если так можно выразиться. я орала во всю глотку, не задумываясь о том, что могу привлечь чьё-либо внимание. мне уже было абсолютно похуй — у меня на руках полтысячи долларов, мне пятнадцать с лишним лет, я вырвалась из плена секты и теперь имею шанс начать совсем иную жизнь.***
тренироваться все эти годы, стать лучшей подругой для майки, стать его лучшей солдаткой, наисильнейшей, а вскоре сильно поругаться с ним и перестать общаться? запросто! еще и сделано! выводы о нем я делала весьма скоропалительные и каждый раз меняла своё мнение. мне всегда казалось, что в какие-то моменты он меня понимает так, что никаких слов не надо, а в другие — что он туп, подобно дверной ручке, винной пробке, рукоятке ножа, и не имеет никакого понятия об эмпатии или взаимопонимании, уважении чужих чувств. порой казалось, что он эмоционально глух из-за своей слепой ревности, хотя это парадоксально. лучше сказать, что эмпатически глух… но все равно! это не играет особо никакой роли. когда я зла, мне абсолютно наплевать на то, каким образом я буду выражаться — главное, чтобы объект, который вызвал агрессию, меня наконец-то понял, но, по-видимому, манджиро вообще ни в какую не хочет шевелить своими пересохшими мозгами! мы говорили с ним о юзухе. первоначальная форма разговора была о минувших летах, мы оба вновь вспомнили своё детство, людей, которые ушли, людей, которых по каким-то причинам нам удалось отпустить и тех, которых нет. это был замечательный вечер откровенностей в достаточно пустом, безлюдном месте. находилась там только наша компания из трёх человек: сейшю лишь решил отвлечься — сначала справить нужду, а потом сходить в магазин и накупить чего-нибудь съестного и одновременно питательного, вкусного, так как давно мы не ели и хотелось бы, чтобы после этой трапезы есть не хотелось долго. все единогласно проголосовали за то, чтобы поужинать на улице, на свежем воздухе, любуясь плывущими огоньками на горизонте. — жаль, что в детстве мы дружить нормально не могли из-за ее родителей, а потом я переехала и все эти дела… мы потеряли контакты… мне было уже шестнадцать и к тому времени с манджиро я уже хорошо сдружилась. мы были близки, называли друг друга лучшими друзьями, доверяли секреты, открывали новые тайны прошлого. я давно рассказывала ему о юзухе, изъявляя желание найти бывшую подругу и восстановить с ней все контакты, ведь запомнилась мне она особенно ярко, ведь люблю я ее сильнее, чем свою новую жизнь, как я это осознала после вступления в группу сано. да, точно. мы говорили с ним о юзухе. — ты? тебя? отпустить? ни за что! ты моя, ясно? — вскричал он сразу же, как только моя персона снова упомянула о желании чуток отдалиться и провести время с подругой, наверстать упущенное, возобновить нашу симпатию. в тот вечер он вёл себя очень неуважительно, и, говоря от самого сердца, настолько честно, насколько можно, то последние пару месяцев наши дружеские отношения шли под откос, трещали по швам, так и намеревались разрушиться и он решил их добить, добавя во всю кашу, что я пыталась размешать обратно и спасти, своей излишней эгоистичности и глупости! я думала, что сегодняшний день пройдёт без последствий и мелкой ругани, но… — что, блять? ты что, одурел? какое ещё «не отпущу»? майки, это девушка, которую я люблю уже почти четыре года. четыре ебаных года! какого хрена? его слова то и дело заставляли меня ужаснуться и скосить физиономию от отвращения, мысли образовали паутину, я не могла собрать ответные слова воедино. бывало, что он так шутил, но на этот раз его тон и выражение лица были категорически серьёзными. — мне, знаешь ли, похуй на то, что ты там чувствуешь, — внезапно выпалил он, — ты должна мне своей жизнью. я замолчала на некоторые секунды. он, получается, это говорит всерьёз? не просто шутит без улыбки? анализ, анализ и только глубокий анализ могли бы нас спасти тогда, но по всей видимости я не ошиблась, когда подумала, что все это не шутки. хотя так надеялась! — сука, под чем ты? — я стала использовать ругательства в качестве междометий, что свидетельствовало о том, что все запущено, все очень и очень плохо. в ход идёт активная жестикуляция, тремор рук, дрожь в голосе. мне так не хотелось злиться, так не хотелось обижать его, так хотелось обойти ссору стороной, но раз он настроен на это, раз он провоцирует меня на скандал, то ладно! все готово. я всегда готова вспылить и в конце окончить все дракой. — сенджю, думай логически! если на то пошло, то это я тебя спас. думаешь, что инуи тебе чем-то помог бы? думаешь, он вас обоих спас бы? — думай логически, сано! — истерически смеясь, передразнила его я, затем приблизилась к его лицу: — я впахивала столько же, сколько и он. я заработала намного больше, чем ты нам дал. мы бы выбрались, выкарабкались, выжили. — кто же вам квартиру дал? — он не успокаивался и продолжал наш диалог, более походивший на кошмарный сон. беседа слишком быстро и резко вспыхнула огнями, вызвав ссору. мне показалось, что я была огнем, а он ветром, вместе мы — лесной пожар, поскольку вскоре втянули в дело и бедного сейшю, которого сано так поносил, а я защищала. — вот это бог ты, конечно! и неужели за этот свой подвиг ты теперь хочешь, чтобы все отплачивали тем же? представь себе, но мы тебе тоже много чем помогли. он отвечал мне как можно спокойнее, видя, что я тоже вскипаю, но стоило мне едва перейти на другой тон, похожий на его, как он будто перенимал эстафету и мрачнел, его одолевала злоба. его глаза были тусклыми, потемневшими, покрасневшими от злости, на щеках не оказалось былого румянца, чуть виднелись желваки. я тотчас же сообразила что к чему. драка. что-то происходит, боль в голове, неясные крики мои, крики манджиро, и, главным образом, неопределённость… не поняв, в какой миг я очутилась на пыльной земле, и почему сано с чудовищно жутким лицом сидит на мне и душит меня, мою персону тоже охватила неистовая ярость. неожиданный прилив энергии, сил и эмоций заставил меня перевернуть его и стать на его руки коленями, чтобы не терпеть сих мук. — как ты смеешь оскорблять сейшю? я бы поняла тебя, если б ты сказал, что я полная дура и мразь, но сейшю-то за что? — я расчувствовалась и почти плача, кашляя, говорила это ему, глядя в глаза. обычно в кармане моей легкой куртейки лежал складной ножик — дни, проведённые почти целиком на улице приучали к тому, что в некоторых бытовых ситуациях он незаменим и просто необходим; а в других же случаях он мог находиться в кармане брюк. поскольку куртку я сняла и бросила на каменной плите неподалёку, оставалось надеяться на второй, более редкий случай. мне хотелось слегка припугнуть сано манджиро, чтобы он больше не нес ахинею и понял, что был неправ, а раздумывая над этим событием сейчас, осознаю, что и сама была неправа, решившись на такую авантюру. в случае необнаружения я планировала избить его. моя персона не умолкала: — манджиро, скажи мне, почему тебе так необходимо ссориться со мной? почему тебе не хочется понять меня? почему тебе хочется контролировать меня? что с тобой стало, майки? ты ведь раньше не был таким… парень в ответ ничего не говорил, закрыв свои глаза, он молчал. я продолжала шарить по карманам и наконец нащупала продолговатый предмет. с тревожным удовольствием вытащила его, развернула и подняла ножик, чтобы он стал перпендикулярен лицу друга. подрагивания били мое тело как разряды тока: — скажи мне! ответь, блять, майки! почему?! — мой голос колебался и становился то писклявым, неприятным, противным и пронзительным, то хриплым и панически отвращающим, омерзительным и паскудным. он распахнул веки и увидел пред собой нож и единственными его словами было: — ты такая же, как твои родители. это кольнуло больнее всяческих оскорблений. он знал, что я их простить не могу, что я их ненавижу всей душой до сих пор, но решил действовать таким путём. отбросив нож далеко в сторону и обессилено сев, опустив голову и закрыв глаза, вздохнула, вспомнила обо всех лишениях, о харучие, о такеоми, о дедушке, о том, какой семьей мы все могли бы стать, если бы не наркотики и алкоголь, побои и ненависть. вспомнила о юзухе… — ты вообще ничего не знаешь обо мне. и понеслась.