Тополиная рубашка

Я стал ходить к ржавым ведьмам почти каждую ночь. П о ч т и – потому, что изредка случалось: набегаюсь за день, а вечером бухнусь в постель и усну (и Мичиру меня больше не будила). Но чаще бывало, что я просыпался около полуночи, тихонько одевался, выскальзывал в окошко и пробирался в огород, к баньке. Что меня туда тянуло? Меньше всего сами ведьмы. К тому, что они какая-то нечистая сила, и к их мелкому волшебству я привык, а больше ничего интересного в сиплых и ворчливых тетушках не усматривал. Правда, теперь они стали со мной ласковыми (а Мичиру вообще всегда была лучше остальных), но не это меня привлекало. Мне нравилась сама сказка. Ее настроение. Ее звуки, полусвет, загадочность. Нравилось, как жужжат веретена, как мерцают свечки, как звучит мой собственный голос, когда я читаю "Дубровского" или "Пиковую даму". Читать я не уставал. А ведьмы не уставали слушать. Правда, когда кончалась глава или повесть, они говорили: "Отдохни маленько". Несколько минут сидели, вздыхая, потом пели какую-нибудь протяжную песню (только про филина и медный грошик больше не пели), а затем Хотару кашляла и просила: – Ну, давай дальше, Тополек. И опять они слушали меня, покачивая головами в платках, и луна за окном тоже слушала. Она стала совсем круглолицая и к середине ночи делалась очень яркой. В ночь, когда луна вошла в полную силу, ведьмы кончили прясть и стали натягивать серебристые нити на раму деревянной машины. Сотни белых искорок забегали по пряже. Я хотел подойти, но Хотару сказала: – Ты это, Тополек... не надо. Дело такое... А Мичиру, чтобы я не обиделся, шепнула: – Потом посмотришь. А сейчас нельзя, сглазить можешь, тогда целый год ждать... Скоро деревянное колесо машины закрутилось, рама заскрипела и задвигалась, что-то тихонько заухало, и я понял наконец, что в темном углу работает ткацкий станок. С полчаса мы сидели молча. Я слушал скрип и ритмичные вздохи станка, смотрел на лунные искры и потихоньку начинал понимать, что сказка шагнула на новую ступеньку. Что-то будет впереди... Что? Стало страшновато, но страх был приятный, с примесью тайны... Однако ничего загадочного не случилось в этот вечер. А случилось дело обычное и неприятное: появился Джедайт Эдуардович Пяткин. Я забыл сказать, что после первого своего прихода он заглядывал к нам еще несколько раз. И всегда встречали его с досадой. Ведьмы потому, что он мешал чтению, а я – потому, что от него пропадала сказка. Был он всегда шумный, подвыпивший, помятый, молол всякую чепуху и просил взаймы. Мне он однажды принес леденцового петуха на палочке, но я не обрадовался и сердито сунул подарок в карман (карман у штанов потом склеился, и мне попало от мамы). Сецуна однажды недовольно проворчала: – Ходит, ходит... Невесту, чё ли, среди нас ищет? – Невесту! Денежек на выпивку ищет, вот и все дело, – хмуро откликнулась Хотару. – Те двадцать рублей отдал, а потом опять занял три червонца... Бутылка его невеста. – Да с чего ему среди нас-то, среди старух, невесту искать, – вздохнула Мичиру. Я решил сделать ей комплимент: – Да что ты, Мичи! Ты еще совсем нестарая. И не такие замуж выходят. – Да? – странным голосом переспросила Мичиру. – Ну-ка, иди-ка сюды... Я почуял: что-то не так. Но подошел. Мичиру аккуратно повернула меня к себе спиной и несколько раз хлопнула по пыльным вельветовым штанам. Небольно, зато очень шумно. Я отскочил. Ни разу в жизни взрослые не задевали меня пальцем. А тут чужая тетка, да еще при свидетелях! Я собрался вознегодовать... но почемуто не сумел. Только сказал издалека: – Чё руки-то распускать! Мичиру хмыкнула: – Могу и не руки. Вон веник сниму со стены... Я отошел к порогу и сообщил: – Фиг догонишь. Мичиру засмеялась: – "Фиг догонишь"... Ох ты, Тополёчек мой... Да если хочешь, я самолет догоню. Делов-то... Да ты не дуй губы-то, я же играючи... – "Играючи"... – передразнил я для порядка. А Хотару сказала: – А чё, Мичиру, он же дело сказал насчет замужества-то. Аль нет? – Тьфу на тебя, – ответила Мичиру несердито– Сваты нашлись... Уж этот-то Пяткин все равно не ко мне ходит. Обормот мятый. – И точно, мятый да пьяный, – согласилась Сецуна. – Ты, Хотару, смотри... Но сегодня Джедайт Эдуардович пришел трезвый. Галстук был завязан аккуратно, парусиновые штаны поглажены (хотя по-прежнему в пятнах). Он раскланялся, вихляя плечами и коленками, присел на лавку и вкрадчиво проговорил: – Обратите внимание, дорогие дамы, какая луна. – Ну дак и чё! – отозвалась Хотару. – Луна как луна. Без тебя ее видим. – Я к тому, что... кхм... Может быть, прогуляться до бочек и... тряхнуть стариной, а? Не чувствуете ли вы такого предрасположения? – Не чувствуем, не чувствуем, – торопливо пробубнила в углу Сецуна. – Иди-ка ты отседова. Тряхнуть ему, вишь, охота... Нашел молодых. Однако Мичиру быстро поднялась и сказала: – А что, тетки? Не охота разве? Будет врать-то! Луна-то, она по жилушкам бежит что у молодых, что у старых. А, Сецуна? – Грехи одни... – отозвалась Сецуна и шумно заворочалась. – Куды я пойду? Еле двигаюсь... – Вот и разомнете косточки, – ввернул Джедайт Эдуардович. – А дойти мы вам поможем. Я и молодой человек... – Ему-то зачем туда? – недовольно сказала Мичиру. – Ты, Тополек, домой ступай. Но мне ужасно захотелось узнать, куда они собираются. Я чуял какую-то новую тайну. Правда, было и опасение: а куда это идти? А не узнают ли дома? – Это совсем недалеко, – доверительным шепотом объяснил мне Пяткин. – Там, где склад железного вторсырья. Иначе выражаясь, свалка... Слова "вторсырье" и "свалка" не вязались со сказкой. Но отступать уже было нельзя, потому что Мичиру грустно сказала: – А и ладно, пусть. Все одно скоро придется рассказать... Опять загадка: про что рассказать? И почему Мичиру стала печальная? Но размышлять было некогда, ведьмы уже выбирались из бани. На огороде пахло сырой картофельной ботвой. Между гряд лежали клочки тумана. Они светились под луной и были похожи на остатки тополиного пуха. Мы оказались на краю лога. Верхушки бурьяна и полыни на заросшем откосе тоже искрились от луны. Вниз вела тропинка. Мы стали спускаться. Сухая глина сыпалась из-под ног. Толстая, тяжелая Сецуна охала и стонала, хваталась за меня и чуть не раздавила. Я был в сандалиях, кожаные подошвы скользили... В общем, намаялся я, пока спустились. Уж и не до сказок стало. Но, так или иначе, мы оказались на берегу Тюменки. Вода журчала и поблескивала. Сладко пахло сырой прибрежной травой, которую мы, мальчишки, называли "зеленка" (она красила ноги в бледно-зеленый цвет, и эти полосы долго не смывались). Мы пошли тропкой вдоль воды. Кромки высоких берегов лога с избушками и тополями чернели над нами в лунном небе. Сецуна держалась теперь за Джедайта Эдуардовича, и я шел свободно. Мичиру шагала впереди, а я за ней. Лог разветвлялся. Мы свернули в сторону от речки и оказались в болотистом тупичке. Под ногами захлюпало, сандалии сразу раскисли, по ногам заскребла осока, потом шлепнуло что-то живое – наверно, лягушка. Я тихо ойкнул. Мичиру оглянулась и сказала шепотом: – Сейчас придем. Впереди, на фоне темного склона, подымалось что-то еще более темное.. Оттуда крепко несло запахом ржавого железа. На левом запястье у меня ощутимо шевельнулся компас. Я глянул на него и увидел при луне, что стрелка просто сошла с ума: вертится, как пропеллер. Скоро мы оказались на краю поляны, окруженной кучами железного хлама. Среди высокой мокрой травы торчали металлические бочки. К ним брели через траву темные фигуры. Я пригляделся и увидел, что это тетки – вроде моих знакомых ведьм. Мичиру шепнула: – Дальше не ходи, обожди нас тут, Тополек. Я остался, а Мичиру, Хотару и Сецуна пошли к бочкам. Пяткин хихикнул и тоже пошел. В траве и ржавых лужицах кричали лягушки. Я вдруг понял, что они очень дружно кричат. Будто поют мелодию вальса. В самом деле! Это звучало так: "Бум-ква-ква, бум-ква-ква... " Мне даже смешно сделалось: лягушки-музыканты. Но я не успел засмеяться, послышались другие звуки. Кто-то барабанил, кажется, на тазах, гулких железных корытах и какой-то жестяной мелочи (может, Пяткин? ). "Там-та-та, там-та-та" – это был основной ритм. Он звучал на фоне медленного (как от пустых бочек) гуденья. Ведьмы легко повскакивали на бочки. Будто не грузные тетки, а девчонки! Замерли на них, потом вскинули руки, дернулись, крутнулись и заплясали, выгибаясь. Частые удары их каблуков звонко пересыпали звучание железной музыки и лягушачий хор. Ведьмы закидывались назад, взмахивали широкими рукавами, юбки стремительно мотались вокруг мелькающих ног, платки упали, и волосы метались по воздуху. Я смотрел, замерев. Что это было? Обычай какой-то? Или такое колдовство? Или ведьмы набирались от луны и железной музыки волшебной силы? Или просто радовались по-своему?.. Сперва мне было интересно и жутковато. Пляска завораживала, а сказочная луна и черные груды железа будто разрастались в воздухе и грозили с гулом рухнуть. Или еще что-то страшное могло случиться... Но ничего не случалось. Страх постепенно прошел, а ритм танца совсем захватил меня. Я заметил вдруг, что притопываю сандалиями и дергаю плечами. Заметил – и стало как-то неловко. Я тряхнул головой, оглянулся. Нет, луна и железные кучи были прежними. Ведьмы на бочках все извивались и топали, но теперь я смотрел на это спокойно. Стало даже скучновато. Что-то слишком уж долго они плясали под монотонный железный гул и однообразную дробь. Я подумал, не смыться ли потихоньку домой, но побоялся: вдруг ведьмы обидятся... Я отошел от края поляны и присел на перевернутое мятое ведро у кособокой хибарки из листового железа, рядом с кривым столбом, на котором висела негоревшая лампочка под жестяным отражателем. Кто-то дребезжаще кашлянул. Я вскинулся. Рядом стоял худой старичок со свалявшейся, как ржавая проволока, бороденкой. Старичок смотрел несердито, даже ласково, и я почти не испугался. Но смутился и пробормотал: – Здрасте... – Здравствуй и ты, мой хороший, – обрадованным голоском сказал старичок. Запахнул драный ватник, сел напротив меня на другое дырявое ведро (их тут много валялось), беззубо заулыбался. – А я вышел, гляжу: кто-то махонький сидит. Откуль ты? Али заблудился? – Да нет, я с ними... – Я кивнул в сторону ведьм (было мне за них неловко). – Так... гуляем. – А-а... – Он ко мне нагнулся, глянул внимательней. – Слыхал я... Приголубили они тебя, значит. Ну, ничего, дело хорошее, скушно им одним-то... – Я им книжки читаю, – пробормотал я. – Они просят, а я... мне ведь не жалко... – Молодец ты, – дребезжаще сказал старичок. – Ой, молодец... Мне бы внучка такого... – Он вдруг мелко закашлялся и отвернулся. – А у вас разве нет внуков? – спросил я, чтобы поддержать разговор. – Они есть вроде бы, да только далеко. Тыщу лет уж не видал, не слыхал... – А чего же в гости не съездите? – вежливо поинтересовался я. – Да куды ж мне... Нам на люди показываться не положено. Хозяин не велит. – Какой Хозяин? – Али не слыхал? – Старичок поглядел на пляшущих ведьм. – Не говорили они, что ль? Я помотал головой. Старичок поскреб проволочную бородку, мелко повздыхал, поежился, но разъяснил с охотой (видать, любил поговорить): – Хозяин – он кто? Человек такой. Паршивенький, надо сказать, человек, заместо крови в ём одна ржавая жижа. А, однако, силу себе забрал... Пока я слушал, железный танец зазвучал потише, лягушачий хор сделался отчетливей ("бум-ква-ква, бум-ква-ква"), а пространство кругом словно напружинилось и стало гулким. Каждое слово, каждый вздох в нем отдавались теперь эхом. И, казалось, кто-то подслушивал нас. Я ощутил это не только слухом, а всей кожей, по которой пробежали колючие искорки. Стрелка в моем компасе опять рванулась и завертелась. – А почему у него... у этого Хозяина сила? – прошептал я. ("Сила, сила, сила..." – прошелестело вокруг.) – А потому, – наставительно отозвался старичок, – что у других силы нету ему противодействовать. Он ведь кого в плен-то себе тянет? У кого какая ржавчина в душе. По-всякому заманивает: кого испугом, кого лаской. Кого насильно берет. А некоторых попросту за бутылку. Вроде как этого, Эдуардыча... – Вы, папаша, простите, но ерунду вы излагаете, – солидно возразил музыкант Пяткин. Он появился рядом неизвестно откуда. – Я с ним сам познакомился, на совершенно добровольных началах. – Добровольных али нет, а колечко-то, небось, – носишь, – хихикнул старичок (и кругом шелестяще захихикало эхо). – А это уж не ваше дело! – Пяткин обиженно отошел. Потом оглянулся, предупредил: – Вы, между прочим, язык попридержали бы, папаша. Сами знаете, что к чему... – А чего мне бояться-то? – огрызнулся старичок. – Хуже чем в сторожа он все равно меня не определит. – Он опять повздыхал. – Караулим, караулим эту ржавчину, будь она не по-хорошему помянута. Вот и жизнь прошла, а для чего прошла, не ведаем. – ...Ведаем, ведаем... – прошел над хибаркой жестяной шепот. И меня опять закололи мурашки. А сторож вздернул колючую бородку и храбро сказал: – Он, может, и ведает, а я ничегошеньки... Глупости одни на старости лет. Мне бы внучат нянчить, а я тут дни и ночи знай торчи... – ...Торчи – не ворчи, – внятно отозвалось в воздухе, и сильнее запахло сырым железом. Я поежился и спросил, чтобы прогнать страх: – А зачем он так делает?. Ну, Хозяин этот... – Зачем? А он, вишь, в императоры всемирные метит. Я, говорит, весь мир без всякой войны захвачу, потихоньку. Потому что люди-то сами весь белый свет в свалку ржавую превращают, а я над ржавчиной, мол, хозяин... – А эти... ну, которые ведьмы... – Я опять смущенно глянул туда, где шел танец. – Они, значит, от н е г о научились колдовству, от этого Хозяина? – Ясно дело, от него... Хозяину помощники-то нужны, вот и учит. Да только эта наука им не в радость. Невольные они... – Значит, у него колдовство злое? Сторож сердито подергал бородку. – Оно никакое, колдовство-то. Оно просто сила такая. Ну, вроде как электричество. Для чего хошь использовать можно. Когда для света и для радости... – Он взглянул на негоревшую лампочку. – А когда для стула электрического, как американцы эти... Значит, в какие руки попадет, так и будет. – И магнитное притяжение тоже! – вспомнил я и вытянул руку с компасом. – Вот... Иногда оно чтобы верный путь узнавать, а иногда для магнитных мин, как фашисты придумали... – Ну, вот то-то... – Старичок погладил компас заскорузлым пальцем. – Ладная вещичка. Но ты гляди, если до Хозяина будешь добираться, стрелку эту дома оставь. Он железо издалека чует, а магнитное особо... – А зачем мне до него добираться? – спросил я с испугом. – Да нет, это я так... Ты, главное дело, в себе ржавчины не допускай, чтоб к ему в сети не попасть... Я хотел было спросить, как это "ржавчина в себе", но не стал. Во-первых, я уже догадывался, что это такое. А во-вторых... стало очень тихо. И воздух сделался опять болотным и душным. И меня начала давить сонливость. Подошла Мичиру. – Ой, Тополек, спишь совсем! Она подхватила меня на руки и быстро понесла. Но я не сразу поддался сну. Я спросил шепотом: – Мичиру, а правда есть на свете Хозяин? Он вас правда заколдовал? Она ответила тоже шепотом: – Потерпи малость. Потом узнаешь. – Когда узнаю? Завтра? – Нет, завтра не приходи. Теперь у нас такая работа, что сторонний глаз ни к чему... Срок придет – позовем... Я огорчился: – А когда срок-то? – Потерпи маленько. Скоро... – Когда скоро-то? – А вот луна усохнет до половинки...