Тополиная рубашка

Прошло несколько суток. Сколько точно, не помню. Помню только, что луна опять набрала полную силу – из половинки сделалась круглой и светила в летнем небе пуще прежнего. В одну такую ночь, когда все уснули, я снова собрался в полет. Я и до этого летал почти каждую ночь, и мне ни капельки не надоело. Только самую чуточку точило меня какое-то беспокойство. Или даже не беспокойство, а едва заметная печаль. Потому что летал я совсем один, даже птицы спали. И тогда придумал игру с самим собой. Вернее, со своим двойником. Я улетал к озеру за домом отдыха, поднимался высоко над водой, а оттуда ласточкой несся вниз – так, что воздух забивал уши и обжимал на теле рубашку. А из перевернутого лунного неба ко мне мчался, раскинув руки, похожий на меня мальчишка. Мы на секунду останавливались друг перед другом, замирали, улыбались, подмигивали и улетали опять: я в высоту, он в глубину... В этой игре была стремительность полета, сдержанный восторг и короткие радости встреч. Я иногда совсем забывал, что мальчишка в озере – это я. Он казался мне лучше, смелее. У него в душе не было тайных страхов, а на совести всяких мелких темных дел... Может быть, и я стану когда-нибудь таким же... Тихонько сопя от натуги, я натянул свой "летчиковый" костюм. Он серебристо светился в сумерках. Два дня назад мама выстирала его. Я сперва не давал, ужасно боялся, что от стирки пропадет волшебная сила. Но мама рассердилась, прикрикнула и обозвала меня пугалом. В самом деле, рубашка была уже серой от пыли, а штанами я недавно уселся в овсяную кашу, которую размазал по табурету Ятен... Волшебных свойств тополиная ткань не потеряла, но от воды села. Штаны сделались тесноватыми, рубашка узкой в плечах. Я с грустью думал, что скоро подрасту и тогда сказке конец. Но пока еще сказка продолжалась. Рубашка, хотя и жала под мышками, в поясе оставалась широкой и трепетала на лету, как маленький белый костер... Я встал коленками на твердый облупленный подоконник, раздвинул створки и вздрогнул: у палисадника стоял кто-то темный и молчаливый. Но по-настоящему испугаться я не успел: узнал Мичиру. – Тополёнок... – сказала она громким шепотом. Я обрадовался. Я вдруг понял, что соскучился по Мичиру. По Сецуне и Хотару тоже немножко соскучился, а по Мичи – сильно. Хорошо, что она пришла! Может, ведьмы тоже соскучились? Может, хотят, чтобы я опять посидел с ними и почитал вслух? Ладно, я могу. А еще я расскажу им о своих летучих приключениях! Мичиру ласково спросила: – Ну что, летаешь, значит? – Ага... – выдохнул я. Тихо слетел с подоконника, описал над Мичиру круг и встал с ней рядом. Она взяла меня за плечи. Луна была яркая, глаза у нее сильно блестели. – Пойдем-ка погуляем, – сказала она. Я немножко удивился. Но все равно мне было радостно и хорошо. – Пойдем! – согласился я. Она взяла меня за руку. Сперва я послушно шел следом. Потом тихонько оттолкнулся от тротуара, вытянулся в воздухе горизонтально и поплыл за Мичи "на буксире". – Ох и баловник... – усмехнулась она. Я засмеялся, освободил руку, на лету перевернулся на спину. Подтянул к подбородку колени и стал соскребать с них прилипшие на подоконнике чешуйки краски. Поглядел Мичиру в лицо и спросил: – А как там живут ваши? Ну, Хотару, Сецуна... – Живут, – отозвалась Мичиру непривычно сумрачным голосом. – И я живу... Чего хорошего-то в нашей жизни? Маемся только... Ты помог бы нам, Тополёчек, а? – Как? – А вот слушай. Я затем и пришла... Да ты встань по-человечески. Я торопливо перевернулся в воздухе и встал перед Мичиру. Тревожно мне сделалось. Мичи поправила косынку, глянула мимо меня (а улица под луной была пустынная и очень тихая, даже собаки не гавкали; а у заборов и в палисадниках притаились косматые тени). – Про Хозяина-то слыхал? – негромко спросила Мичиру. Я кивнул и переступил босыми ступнями на теплых досках тротуара. – Ну вот, – опять вздохнула Мичиру. – Всех он нас под свою власть забрал. Что велит, то и делаем... Вроде и на воле живем, а все равно как в тюрьме, никакой радости нет. И волшебство наше тут без пользы. Сами ржавеем и других заставляем. Как зараза для души эта ржавчина... Она опять пошла тихонько вдоль забора. Я – рядышком. – Он ведь нам какую цель жизни сделал-то... – говорила Мичиру. – Вы, мол, живите и следите: кто с нечистой душой вам встретится, того к себе приманивайте... А потом железное колечко на него хлоп – и сделали Хозяину нового прислужника... – И меня тоже?! – ужаснулся я. Настя улыбнулась: – Да нет же... К тебе ржавчина-то не пристанет, у тебя кровь светлая, тополиная, да и худого ты еще ничего не сделал... "Ну уж..." – подумал я. – Вот мы тебе рубашечку-то и сшили, – сказала Мичиру. – С пуха тополиного летучую рубашечку, от Хозяина крадучись. Потому что живет Хозяин-то посреди ржавого леса, сквозь его не продерешься, можно только по воздуху, как пташка. Я сразу и сильно испугался. В одну секунду понял, что беспечные полеты кончились. Ясное дело! Не для того мне ведьмы шили тополиную рубашку, чтобы я по ночам акробатничал над крышами, а днем дурачил прыгучими фокусами приятелей. Сказка-то, она всегда вот таким делом кончается – битвой со змеем-горынычем или колдуном каким-нибудь. Как я раньше не додумался? Теперь не отвертишься. От пяток до шеи меня проколола тысяча холодных иголок. Нет, я в тот момент не Хозяина боялся. Я боялся неизбежности: никуда не денешься, попал в страшную сказку, как в капкан. А Мичи вдруг сказала: – Коли боишься, дак не надо. Летай себе на здоровье, а мы уж как-нибудь... С ним чтобы воевать, надо твердо решиться, а если со страхом, то все равно без пользы. Мы долго молчали и тихо шли рядом. Я теребил подол тополиной рубашки и вспоминал. Как они меня летать учили, как я шептался со старым тополем в его чаще, как дал честное слово Тайки, как летел ко мне из озерной глубины похожий на меня мальчишка. Похожий, только честнее и смелее, чем я... А может, мне сейчас только кажется, что это я вспоминал тогда. Но так или иначе, а что-то сдвинулось в моей душе, и я спросил: – Мичи... А если у меня страх, но я все равно твердо решусь... тогда можно? Тогда что делать?