***
Не первую седмицу Марья и ее спутники были в пути, когда с высоты холма, наконец, вид на белокаменный град Лукоморья. И стояли четверо путников усталых на холме, возвышающимся над градом, разглядывали все нижележащее. Ратники остались во столице Царства-Государства. Заслуга в том царевны была — она Ивана уболтала идти малым числом, дабы не показалось, что они зло замышляют. Он считал это пустым, однако поддался царевич уговорам, доверился Марье да ее мудрости. Защемило сердце марьюшкино, заболело как никогда раньше. Бывала она с Кощеем в этом местечке расчудесном, гуляла по улочкам и переулочкам здешним. Было тогда спокойно на ее душе, она была искренне счастлива. Он показывал мне свой мир влюбленными глазами, оттого так приятны мне были люди и быт их. Сейчас не испытываю я радости и восторга такого. Не нужно мне все это без любимого Кощея. Того, которого я любила по-настоящему, бесконечно сильно, незабвенно, а не того, которым теперь он сделался. — Вот дела! — поразился Водяной, просторы местные осматривая. Углядел цепочку обозов и телег, пеших гостей да присвистнул. — Это ж сколько мы внутрь попадать будем? — Тут тебе не твои топи, — Иван поморщился, недобро зыркнул на спутника ему неприятного. — Здесь люди живут и царствуют. Иные тут порядки. — Марья приблизилась да руку царевичу на плечо положила. Тот удивился, однако усмирила его девица. Так легко, как воду в речке мелкой. Вздохнул он прерывисто, порывался еще что-то сказать, да остановился. — Ну это пока, — просто и играючи промолвил Водяной. Улыбка украсило его лицо заросшее. Добавил он заговорщически, но тихонько, чтобы почти никто не расслышал слов этих: "Этих-то первыми смоет водами бушующими." Царевна же умудрилась услыхать его и грозный взгляд на него направила. Ощутил себя Хозяин Камнетопи мелкой рыбкой, уносящейся далеко от дома в жуткий шторм, стушевался немного. — Ежели не справимся, Марья, — буркнул он, бросив шуточки свои. — И как Чернава полюбила такого прохиндея? — спросила она куда-то в сторону. "Эй!" — вскрикнул он и побежал за Марьей, которая уже убегала от него, весело хихикая. Иван посмотрел ей вслед и отметил, как шел ей наряд, который сестрица его отдала. "Простое платье, а как красиво! Видно, что царевна, раз ее любая одежда краше делает." — отметил он и не сдержал улыбки снисходительной. — Ох, как дети! — возвел Иван глаза к небу,недовольство свое выражая, но тоже вниз пошел. — Не то слово! — ответил ему Ясный Сокол, бредя по левую руку от него. — Оно и видно, что оба неместные, — Марья оказалась повалена на землю Водяным и тот принялся ее щекотать да говорить что-то, но не расслышали мужчины их молву. — Одинаково сумасбродные. — Иногда, я думаю, не грех и посумасбродить, — он пожал плечами. — Право же, хорошо, что Марья додумалась его человеком принарядить, а то бы всех людей распугал мордой своей жабьей. — А так они своими догонялками и криками распугают только половину, — Сокол рассмеялся, Иван подхватил его настрой.***
— И как ты только сумел это, шельма! — удивлялся Водяной возможностям царевича. Он только ухмыльнулся в ответ, мол, не просто так царевичем зовется, но вслух ничего не сказал. Они уже вошли в палаты белокаменные властителя лукоморского. — Веди себя прилично! — шикнула на него Марья и за руку взяла. Тот смерил девицу удивленным взглядом. — Следить за тобой буду, — пояснила она и больше не глядела на него, полностью обратила все свое внимание на царя. Глашатай громко объявил гостей новоприбывших да ловко отпрыгнул в сторону, позволяя царю и прислуге его лицезреть четверку путников. Сгорбившийся царь в пышных одеждах из красочной парчи оглядел их с головы до ног. Улыбнулся приветливо, обнажая зубы пожелтевшие. — Нечасто встречаю я гостей таких, а многие на поклон ко мне шли на веку моем, — промолвил он хрипловатым голосом и немного закашлялся. Поднялся он, иссохшийся да сгорбленный старик, на ноги с трона своего величественного, опираясь на золотой резной посох. Цепляется за посох свой как тонущий за бревно. Марья посмотрела на деда величественного с жалостью и сочувствием, понимая, сколь тяжело даются ему любые передвижения. Принялся он медленно спускаться по ступеням, дышал тяжело. Всякий шаг двумя руками на посох опирался. — Пожил я немало, — он кашлянул и показал пальцем на Сокола. — Чародей, — на Ивана, — Царевич, — на Водяного, — Хозяин топей и болот, — на Марью, поклонившись, — сама царевна Морская, прекрасная Марья Моревна... — коротко склонила голову в ответ на царев поклон. — Чего же ради вы такой пестрой братией в мой град пожаловали? Навряд ли дивом дивиться да питьем пьяниться..., — он засмеялся. Смех его был скрежущий, да отталкивающего влияния не имел. — Царь Дадон, — обратила Марья на себя внимание царя, — пришла я к тебе, дабы попросить встречи с котом, которого Баюном кличут. Далеко слухи о мудрости его ходят, а мне необходима его подмога, — посмотрела она на старика выжидающе. — С Баюно-ом? — протянул он, удивленный, и, подойдя к окну, с неожиданной для гостей силой захлопнул его. — Проклятая сырость... — он поморщился, вновь к гостям повернувшись, — что ни день, кости ломит да в ушах грохочет, — он сильнее меховой воротник на шее затянул, надел еще более теплый кафтан. — Коль явились вы ко мне, гости дорогие, уважу просьбу вашу. Попасть к Баюну не мудрено, желающих только не видно, — он снова расхохотался, но в этот раз как-то зловеще, недобро. — Кто ж к чудовищу на обед сам ходит, верно? — Верю я, что мы — не все, — отвечала Марья, гордо вздернув подбородок. — И не таких видывала, и не с такими договаривалась. — Иначе не была бы ты дочерью Володыки Морского. — Не была бы, — согласилась она. — Подскажи, царь, где искать нам чудище ваше? — Подскажу я, но вы отдохните прежде, баньку примите, одежду смените, ужин со мной разделите да ночь переспите, — он рассмеялся, подозвал к себе слугу, поручив тому баню топить и одежду гостям предоставить. — Кот от вас никуда не денется, а усталость — не советчик. Готова Марьюшка была с царем не согласиться, да она взаправду давно не отдыхала. Сложно ей было ночами глаза сомкнуть, одолевали ее каждый раз мысли тревожные, горестные. Ворочалась она и в кровати под пуховым одеялом, и на земле сырой, и на траве сочной. — Справедлив ты, царь Дадон, — провозгласила она и поклонилась низко, благодарность свою выражая. — Спасибо тебе за прием добрый да за предложение щедрое, примем мы его с гордостью и радостью. — О, настоящая царевна морская! — он вознес руку вверх. — Красива, прямолинейна да благодарности не лишена! Редкость среди дочерей Володыки. — Может и так, не ведаю я, — она пожала плечами. — Однако же, царь, знавал ты сестриц моих старших, чтобы такие выводы делать? — Знавать — не знавал, но слыхать — слыхивал. Гости мои рассказывали о красоте и норове сестер твоих, оттого и сделал я выводы, — вытянул царь руку с пустым бокалом и его наполнили почти до краев. — Ступайте пока прочь, я покуда еще гостей приму, а после к вечерней трапезе вас ожидать буду. Удалились Марья да спутники ее готовиться. Покои всем подошли, даже Водяной был доволен. Общались путники друг с другом, в баньке парясь, не смущаясь наготы друг друга. Не смотрят они на тело мое, не отвлекает их моя нагота. За время пути нашего сделались мы все друг другу близкими друзьями. Считают они меня одной из них, пусть я вовсе не мужчина, но ведь я буду сильней и выносливей многих из них. Оно и хорошо. Не будут, наконец, бегать за мной как курицы-наседки. — Опять витаешь в облаках? — прошептал ей на ухо Сокол и она подпрыгнула. Тем самым она отвлекла Водяного и Ивана от их очередной ссоры. Оба уставились на Марью удивленно. — Что-то не так? — спросила она, сыграв нарочитое непонимание. — Продолжайте спорить, на чьей попе больше черных точек и у кого руки сильнее, это ведь так весело! — она захлопала в ладоши. В нее полетел банный веник, который запустил в нее Водяной, и она словила на лету, кинув обратно. Завязалась настоящая бойня. Все вышли из бани раскрасневшиеся (если не от жары, то от ударов вениками), но полные задора. — О, Марья, так сразу и не скажешь, что в тебе столько сил и злости! — смеялся Сокол. — Она еще и не такое может! — уверенно заявил Иван и вдруг посмотрел на девушку как-то чрезвычайно ласково, почти любовно, отчего она не могла не смутиться. Она отвернулась к кровати, на которой слуги разложили приготовленную гостям одежду, и выбрала себе платье, что больше прочих подходило случаю. Теплое меховое платье: в ее любимом цвете, — лазурном, напоминающем морскую гладь или небо в ясный солнечный день, — расшитое узорами неразборчивыми да подбитое снизу лентой широкой, идеально по длине подходящее — то, что как нельзя лучше подчеркнет ее красу и согреет в хладных палатах. — Чего застыли как водная гладь зимой?! — возмутилась она, поглядев на все еще раздетых мужчин, и подтолкнула их в спины, чтобы собирались поскорее. — А о том, чем мы тут занимались и как дурачились, никому не говорите! — наказала она. Наконец, ее спутники поспешили со сборами и она смогла уделить время волосам: она достала из-под доспехов, которые оставляла тут еще до бани, маленький мешочек. В нем было множество небольших жемчужинок — слез ее, пролитых по любимому, да сохраненных на память. Она занесла руку над графином с водой и та в шар обратилась. Занесла вторую — в шаре вихрем крутились жемчужинки. Короткий всплеск — жемчужины осели на ее волосах, которые сделались волнистыми. — Вот так чудо! — восхитился Водяной, наблюдавший за Марьей. Она посмотрела на него и тот одобрительно покачал головой. — Не ведал я, что ты такими фокусами балуешься. — А чего бы не побаловаться? — она пробежала пальчиками по волосам. — Красоту надо подчеркивать.***
Пир вечерний был долог и шумел на весь град. Столы ломились от яств и лился алкоголь реками. Можно было увидеть и отведать и лебедя печеного, и капусту квашеную, и пирог ягодный, и яблоки наливные, и икру заморскую. Музыка громкая да расчудесная звучало будто бы отовсюду. В пляс пускались даже старики, поддаваясь общему веселью. Смех нестихающий, радость неземная, разговоры интересные, песни задушевные. Размах, привычный Лукоморью. Но не была вся эта атмосфера Марье-Царевне люба. Даже дома она пиры избегала, притворяясь больной. Ей больше нравилось бороздить просторы морские, чем попусту рассиживать да беседы светские с незнакомцами вести. Сидела она за столом, наблюдала за веселящимися спутниками, да уныло в своей тарелке ковырялась. Видела она счастливые лица людей и вспоминала о собственном счастье. Таком недавнем, но таком далеком, будто никогда его и не бывало. Будто бы приснилось ей все, почудилось. — Чего ж ты, красавица, одна тут рассиживаешься? — спросил царь. Она подняла голову и увидела насмешливое лицо старика. Оперлась локтями о стол, подставив руки под подбородок. — Устала, — пояснила она, не глядя ему в глаза болей. Смешок. — Эй, нет, — лукавым голосом заговорил Дадон. — Я ведаю людей...и не только. Тяжело на душе твоей, камень на ней висит, а ты ни с кем поделиться не можешь. Может, мне, старому, тайны души своей девичьей поведаешь? — Прошу простить меня, но мне стоит пойти спать, — она встала, стул с шумом отодвинулся. Марья коротко поклонилась и покинула в зал. Не просила я царя этого в душе моей копаться! Помощь оказал — спасибо, остальное волновать не должно. Она сжала руки в кулаки, буквально бежала по коридору. Она не знала, в ту ли сторону направилась, но ей просто хотелось избежать расспросов ненужных. Пусть он и царь, но никто не имел и не имеет власти надо мной, над сердцем моим и душою моею. Никто, только я сама. Память снова услужливо подкинула образы из прошлого с Кощеем ненавистным, но Марья начала размахивать руками, словно бы это помогало от мыслей отмахнуться. Она осмотрелась — совсем не там оказалась, где нужно. В конце коридора показалась девушка-служанка. Она тут же заприметила Марью и подбежала к ней. Беспокойные глаза осмотрели незнакомую ей девушку. "Вы — Марья Моревна?" — спросила она, догадавшись, кем может быть незнакомка. Кивнула царевна, с трудом сдержав рыдания. "Давайте отведу вас в покои ваши. Вам нельзя тут находиться. Вам нужно отдохнуть." — она бережно обхватила ту за плечи и повела в нужную сторону. Оставшись одна, наконец-то, Марья бросилась на кровать и пролежала долгое время недвижимая. Она пыталась избавиться от вспышек с воспоминаниями как могла, но они не покидали ее голову. Тогда она позволила себе раствориться в них; погрузиться, чтобы не потонуть. Перед глазами вставали картинки. Вот петушки разноцветные, что так Варваре полюбились. Вот звезда с неба, что до сих пор на шее. Вот одежды забрызганные. Вот письма, на берегу оставленные. Вот веточка еловая, снегом присыпанная. Вот платье, вручную любимым расшитое. Вот волосы черные до самых колен длиной. Вот улыбка теплая. Вот смех родной. Вот касание рук нежное. Вот поцелуй несмелый. Вот прощание. Вот бой... — Хватит! — крикнула она, вскочив с кровати. Развеялись все воспоминания, она словно бы видела утекающие вдаль крупицы. Подошла к окну и распахнула его. Вернулась на постель, обнимая себя прохладными пальцами. — Хватит, — уже шепотом. Я сама свожу себя с ума, сама создаю себе несуществующую боль. Надо остановиться, надо перестать. Нельзя... нельзя же постоянно думать только об этом. Той ночью пол покоев был устлан жемчужинами.