Little boy on the Moon

2 ноября 1981 года.       Сириус и Римус сидели по разным сторонам от кроватки маленького Гарри. Годовалый малыш заснул впервые за день: все это время он был лишен покоя, словно чувствовал, что случилось плохое. Непоправимое. Парни правда хотели его успокоить, но не могли: ни у кого не находилось силы воли взглянуть в до боли знакомые глаза, прижать к себе плод любви двух погибших.        У них даже не имелось времени, чтобы проститься с Джеймсом и Лили по-настоящему. Завтра их должны были похоронить, но кто-то также нужен был Дамблдору. Сириус, не сговариваясь, принял это обязательство на себя. Не то чтобы ему сильно хотелось увидеть директора Хогвартса, отнюдь, но Блэк понимал, что не вынесет церемонии прощания. Это было для него… слишком… слишком болезненным.        Римус переводил уставший от слез взгляд с Сириуса на кроватку Гарри. Сейчас, казалось, сознание покинуло его, не оставив следа, а потрясение охватило разум. Как будто последние трое суток представляли из себя надолго растянувшуюся трансформацию в волка, только физическая боль сменилась на моральную. Римус перестал мыслить трезво. Он курил что-то очень крепкое, а Блэк иногда прикладывался к бутылке виски.        Им хотелось кричать. Кричать от боли. Война забрала у них самое дорогое, хотя они сражались храбро, честно, преданно. Министерство выдвинуло обвинения в убийстве именно Сириусу, хотя тот за столько лет доказал свою абсолютную любовь, жертвенность. Сириус игнорировал Римуса, хотя много лет они делили все победы и поражения на двоих. Все вокруг казалось ненастоящим. Человек не может выдержать столько боли, просто по природе… Это ведь все кошмар, да? Обычное чудовищное явление, коих Римус видел немало за свои бессонные ночи.        — Завтра похороны… — тихо прошептал Римус в попытке начать хоть какой-то разговор. И тут же пожалел.        — Я в курсе, Люпин, — огрызнулся Сириус. Он впервые назвал Римуса по фамилии за несколько лет. — Отвали.        Люпин бы взревел от такого обращения Блэка, непременно ушел бы в спальню, свернулся калачиком, но… он не имел права. Парень ощущал груз ответственности на своих плечах. К тому же они уже были не в том возрасте, не при тех обстоятельствах, чтобы решать проблемы через взаимное игнорирование. Как и всегда, Римус должен был быть чуть смелее, чуть сильнее…        — Ты не разговариваешь со мной с… той ночи, — заметил Лунатик, выдыхая дым. — Ты не спишь и не ешь. Ходишь, как призрак. Ты пугаешь меня…        Сириус перевел взгляд на парня. Теперь в голубых глазах загорелась ненависть, чистая и откровенная.        — Да? — с сарказмом выплюнул он. — Да что ты… Может, это потому, что я лишился части своей семьи? Может, потому что меня подозревают в убийстве самого дорого человека?! Может, потому что я сам убит внутри, как ты думаешь?!        Сириус сорвался на крик, и Гарри заплакал, проснувшись от сладкого сна. Уже за одно это Римусу хотелось с силой втащить по лицу Блэка: они были не в той ситуации, когда он мог быть королевой драмы. Не то место, не то время, и Люпин теперь не собирался терпеть нытья. Парень поднялся с нагретого места на полу и стремительно, в пару шагов, подошел к Сириусу. Так близко, чтобы тот мог буквально ощущать его дыхание на коже.        — Хватит, Сириус, — прошипел Римус. — Хватит. Ты ведешь себя как конченый ублюдок! Нам нужно держаться вместе, а ты как баба сейчас!        Казалось, Блэк вибрировал от ярости: его мышцы словно налились свинцом, а глаза покраснели. Сердце билось как бешеное, и Римус прекрасно это ощущал. Он смотрел Блэку прямо в глаза, сохраняя абсолютную невозмутимость в ответ на поток ненависти в свою сторону.       — Да как ты… — нетрезвый Сириус почти плевался словами. — Я… Да пошел ты на хуй!       В последнюю секунду Блэк воздержался от того, чтобы не толкнуть Римуса плечом, но быстро выбежал из комнаты, с силой хлопнув дверью. Люпин еще смачно выругался матом в сторону парня и опустился на пол, рядом с кроваткой Гарри. Ноги не держали его. Он был ранен. Скоро полнолуние. Хуже не бывало…        Римус все эти дни буквально выживал, хватая воздух ртом. Он не чувствовал себя живым человеком, не чувствовал души и сердца. Но сейчас, спустя три дня после смерти Джеймса и Лили… ему было особенно больно. Ссора с Сириусом выбила последние клочки почвы из-под его ног. Все время Римус находил в Блэке что-то родное, что-то утешающее, что-то, ради чего все еще стоило жить. Конечно, Люпин понимал: это не конец, просто шторм в период апокалипсиса, а Сириус никогда не умел быть достаточно твердым, безэмоциональным, ответственным. Последние роли доставались Римусу. Но в этот раз он рассчитывал на взаимную поддержку, помощь — тщетно…        Римус держал рядом с собой одну вещь. Вещь, которая смогла бы расставить точки над «i». Вещь, подаренная Сириусом в середине войны. Римус прошел к крепко закрытому окну, через которое проливался свет растущей луны. Как бы хотел Люпин стать… им. Монстром. Выплеснуть всю свою боль, свою ненависть, взреветь, завыть, броситься прочь, куда глаза глядят. Дрожащей рукой Римус достал из заднего кармана маленький стеклянный пузырек.        — Это твое. Я не принуждаю тебя взять это, Лунатик, но… это на случай, если случится что-то непоправимое. То, что избавит нас от страданий, — говорил Сириус одной холодной октябрьской ночью, когда они с Римусом прятались в богом забытом трактире.       — Но что это?..        — Яд, — тихо сказал он, глядя в глаза Римусу. — У меня есть такой же, смотри. Я надеюсь, что нам никогда не придется его принять, но… если с тобой что-то случится… у меня не будет смысла жить.        В разгар войны Римус всегда носил флакон с собой, каждый день молясь: «Лишь бы я делал это напрасно». Не то чтобы Люпин собирался вот так просто сдаться сейчас… В нем шла борьба. Он заблудился, не знал, что происходит. Возможно, так было бы проще? Гарри отдадут в надежные руки. Сириус не замедлится, и вместе они вскоре встретятся там… Там, где Джеймс и Лили были сейчас. Если, конечно, Блэк по-прежнему любил его…        Сколько чудесных воспоминаний они хранили, сколько милых моментов помнили. Римус закатал рукава свитера и бегло взглянул на глубокие шрамы, едва подсвеченные лунным светом и казавшиеся мраморными. Белые полоски тянулись сетками, сходились и расходились. Всю свою жизнь он ненавидел свою сущность, свое тело, это уродство, но позже пришел Сириус и заставил его… полюбить себя. Каждый раз, когда Римус стеснительно закрывал руками самые ужасные следы, Блэк терпеливо убирал его ладони и оказывал особое внимание этим местам: гладил, водил по ним носом или кончиком языка. Пальцы Люпина легли на один шрам, который сильно любил Блэк. Кожа вспыхнула от воспоминаний, а внизу живота что-то предательски заныло.        Пальцы била дрожь, и Люпину не с первой попытки удалось открыть флакон с прозрачным ядом. Он переводил затуманенный взгляд с луны на жидкость, чувствуя, как сердце бьется внутри, почти касаясь ребер. Готов ли он был проститься с жизнью, ничего не сказав Сириусу? Возможно, это станет самой большой ошибкой. Ведь его любовь была жива…        «Я слишком сильно устал», — подумал про себя Римус. Все это казалось невозможным, невыносимым. Этот флакон, согретый теплом его пальцев, закончит все страдания и трудности раз и навсегда. Блэк, вне всякого сомнения, примет свою порцию сразу же, как только увидит труп. Вместе они наконец будут счастливы…        Римус поднес пузырек близко к губам, выдерживая расстояние в пару сантиметров. Парень закрыл глаза и попытался думать о Джеймсе, о Лили, которые ждут его там, наверху. Он не будет одинок… Один лишь глоток…        Внезапно, как гром среди ясного неба, раздался громкий детский плач, больше похожий на мольбу. Малыш Гарри перевел все внимание Римуса на себя, когда губы последнего уже обняли горлышко флакона. Люпин резко открыл глаза и обернулся.        «Ты должен жить. Должен жить», — прозвучал такой знакомый голос в голове парня. Мягкий, сквозящий добром и невинностью — голос Джеймса. Словно пьяный, Римус медленно закрыл пузырек и на негнущихся ногах прошел к кроватке. Малыш продолжал горько плакать, держа в руках игрушку — маленького мишку, сшитого лично Лунатиком. Люпин не в силах был устоять перед маленьким ангелом: он, нагнувшись, взял ребенка на руки и опустился с ним на кресло.        — Тихо, тихо… Тш… — прошептал Римус сиплым голосом.        Парню пришлось спеть любимую колыбельную Гарри, и лишь тогда тот успокоился. Малыш изучающе смотрел на Римуса своими большими зелеными глазами, полными доверия. И Римус не мог отвести взгляда от красоты сына Поттеров, застыв без слов.        «Ты нужен ему. Он нуждается в тебе. В вас», — твердил все тот же голос на краю подсознания, словно гипнотизируя. Люпин молчал, слушал Джеймса и покачивал малыша, любуясь его глазками. «Я доверяю его вам. Вы позаботитесь о нем».       Спустя некоторое время веки малыша опустились, и Гарри окунулся в сладкий крепкий сон. Римус так и не свел глаз с него. Это тельце в его руках такое беззащитное, такое крохотное, нежное и хрупкое… Было в этом моменте нечто сакральное, сокровенное. Люпину открылась простая истина, перевернувшая его мир. Гарри действительно нуждался в нем и Сириусе, как в воздухе, ибо лишь они могли дать ему величайший из даров — любовь. Не Дамблдор. Не Минерва. Не семья Лили. Никто, кроме Блэка и Люпина.        — Я буду любить тебя всегда, маленький Гарри. И Сириус тоже. Мы защитим тебя, позаботимся о тебе. Мы тебя вырастим… Я тебе клянусь.        Римус чуть крепче прижал к себе малыша, словно подтверждая свои слова. В нем расцвел целый букет чувств, главными из которых стали почти собственническая любовь, маниакальная привязанность к Гарри. Но также Римуса охватил стыд. Как мог он даже подумать так эгоистично расстаться с жизнью, оставив Сириуса и малыша. Как мог заставить Блэка пойти вслед за ним, не давая выбора. Почему ему сразу не пришла мысль о малыше? И как этот хрупкий человечек смог спасти его от самоубийства?..        Сейчас, сидя в старом кресле в маленькой, забытой богом комнатушке, брошенный и почти одинокий, Римус больше не хотел умереть. Нет. Напротив, он ощутил, как в нём наливаются силы, чтобы жить. Чтобы побороться за свое счастье, за любовь к Сириусу и Гарри. И пока кровь активно течет в его жилах, пока сердце бьется, он не перестанет это делать.