Лето. Июль. Полдень. Жара неимоверная. Сидели вдвоëм на куче старых покрышек под деревом, солнце жутко раскалило асфальт, о ветре за прошедшую неделю никто и не слыхивал. В посëлке такая тишина и пустота стояли (разве что кузнечики в траве стрекотали, да и то как-то вяло), казалось, что все просто-напросто взяли и вымерли. Ожидаемо. В такую жарищу и собаку на улицу не выгонишь, нечего уж тут говорить о людях. На мороженое денег нет, пить хочется жутко, но домой не вариант — пойдут домой за водой, там и останутся. Коля разглядывал крючковатые ветви над своей головой, горячие покрышки жгли лопатки и голые ноги, мальчишка поминутно закидывал одну ногу на другую, когда икры особенно напекало. Мокрые от пота рыжие волосы прилипли ко лбу и будто уменьшились в объëме. Оба молчали. Так наговорились за эти жалкие два часа, проведëнные вместе, что аж кружилась голова. Коля поднял обе ноги вверх (видимо надоело перекидывать их туда-сюда), теперь половину ветвей загораживали белые кеды и торчащие из них высокие зелёные носки. Вскоре кривая пародия на берëзку Коле надоела и он, шумно вздохнув, опустил ноги на горячую резину. Тут Степан будто невзначай бросил: «Чëртова хренотень, рожали тебя через жопу!» В ту же секунду на шиномонтажке кто-то раздосадованно крикнул: «Ну бляха-муха!», будто поддержав разговор. Через пару мгновений умиравший от жары и усталости Коля со смеху чуть ли не скатился с груды покрышек. «Я тебя обожаю, чел, я тебя обожаю» — отсмеявшись, изрëк Брофловский.
А теперь что? Теперь приходилось таскать всех к себе или оставаться на бесконечные ночёвки у Коли, что напрягало Александру, которая уже начинала подумывать, что у Степана что-то не так дома, раз он чуть ли не живëт у друга. В итоге оставаться у Коли получалось не так часто. Таким образом, пока нормальные люди гоняли в футбол и прыгали по гаражам после школы, Степан торчал среди грядок с огромной синей лейкой и угрюмо топил помидоры. Дома у Вики он больше бы ни за какие шиши не остался. Ему хватило того единственного раза и тех косых взглядов, разговорчиков за стенкой о том, зачем вообще Вика притащила сюда мальчика, уж тем более на ночь. Ещë больше вымораживал эгоизм отца. После покупки участка для растений сразу же было выстроено несколько каких-то навороченных теплиц с системой полива, а в самом доме водоснабжение работало кое-как. Ржавая вода? Пожалуйста. Раз двадцать сломавшийся бойлер? Получите, распишитесь. Прорвало трубу? Ой, как классно, заверните два. Мыться вообще приходилось в бане и, кажется, от этого радостно пищал лишь Родион. Степан спустился по лестнице. Ширин жарила блины, в кране шумела вода, из телевизора доносился голос солиста Silent circle. Женщина, в отличие от сына, была явно довольна жизнью — она подпевала и методично переворачивала блины, разливала всë новые порции теста по сковородкам, после отправляла готовые блины на огромную белую тарелку, на которой скопилась уже довольно приличная стопка. Почувствовав приближение сына, Ширин повернулась и будто стала ещë красивее, по лицу растеклась тëплая улыбка. — Доброе утро, котëнок. Как спалось? — женщина вернулась к ожидавшим еë блинам. — Так себе. — Степан пододвинул к себе стул и неуклюже на него взгромоздился, чуть не снеся подушку, державшуюся на деревянной сидушке чуть ли не на добром слове. Улëгся на стол, подложив руки под голову. — Ты будешь в шоке, но мне тоже. Твой отец всю ночь вертелся. — Ширин хихикнула и лëгким движением руки перевернула блин. — Видимо ему снилось, что он заставит собственного сына копать грядки с утра пораньше. Кстати, об этом. Удачи и постарайся не извазюкаться в этой грязи по уши. — Угу. — Вот тебе стимул закончить побыстрее: Мишель дрыхнет и встанет ещë не скоро, так что, если постараешься, можешь оказаться самым первым в очереди. Ещë раз удачи, солнышко. — женщина послала сыну воздушный поцелуй и взмахом руки выгнала из кухни на каторгу. Родион задумчиво разглядывал крышу теплицы, оперевшись на лопату. Степан медленно спустился по деревянной лестнице. Розовеющее по линии горизонта небо было затянуто пеленой тонких, как салфетка, облаков. Ели темнели на горизонте, где-то там, в лесу, тихо чирикали птицы. Степан поëжился. Как бы ни было тепло днëм, но утренний холод заставлял глубже закутаться в мамину толстую шерстяную кофту. Перед выходом сунул ноги в первые попавшиеся калоши, стоявшие у порога, волосы стояли дыбом, школьные брюки смотрелись максимально нелепо на фоне растянутой серой кофты и старых дедушкиных калош. Видела бы его сейчас Вика… — Ещë раз доброе утро, молодëжь! Я вот стою, думаю нужен ли нам ночной свет в теплицах. Как ты думаешь? — Мне всë равно. — Степан даже не стал по своему обыкновению пожимать плечами. Дела отца его мало интересовали, особенно если они касались грязи, табака и теплиц. Этим туманным утром его привлекало лишь одинокое алюминиевое ведро, стоявшее около кривовато выкрашенной деревянной стены дома. Кажется, в нëм кто-то умер. — Тьфу, какой ты аморфный, Степашка. Степан поморщился. Он мог вытерпеть всë что угодно, но только не эту форму своего имени. Что в школе Варя со своими уменьшительно-ласкательными, что здесь. И ведь самое интересное: обоих просьбы Степана не называть себя так совершенно не колышили. От слова совсем. — Ага. Пошли уже.***
В красных жигулях всë так же пахло ëлочкой, табаком и ещë чем-то уж очень противным. По салону были раскиданы пустые упаковки из-под мятной жвачки, в открытом бардачке лежала такая же пустая бутылка из-под пива. К великому сожалению Степана Родион отключил радио и занялся вторым по счету любимым делом своей жизни — травлей баек. В этот раз история зашла в дебри университетской жизни отца. Сквозь всю историю моралью сквозила фраза: «Дети, не употребляйте разного рода запрещëнные вещества!» Родион скрутил квадратный листок с непонятным содержимым, до конца опустил стекло у водительского сиденья, зажал свëрток между зубами и поджëг. История про вред запрещëнных веществ из уст отца звучала особенно уморительно, особенно учитывая тот факт, что неделю назад вскрылась великолепная история о том, что это не мистические наркоманы сожрали все зелёные коробочки мака, растущего около забора, а никто иной как Родион Майоров. Ширин даже будто бы и не удивилась. Кажется, она с самого начала поняла, что никаких наркоманов, о которых рассказывал Родион, не существует. Есть лишь неудачная на них пародия. Больше у забора мак не рос — женщина молча выдернула его с корнем. В отличии от матери уж очень расстроилась Миша. Больше никаких вам домашних булочек с маком не светит. На Родиона наорала тринадцатилетка. Какой позор. Родион подкрутил громкость на радиоприёмнике. «Слава богу» — подумал Степан. Сегодня подопоздал с каждодневной традицией. Непорядок. «Прив. Придëшь сегодня?» «Доброе. Приду» «Кайф» За полуоткрытым окном медленно ползли лысоватые поля кукурузы, вдоль пыльной дороги тащился такой же пыльный низенький кривой заборчик. Скорее всего он опоздает на музыку — Родион минут пятнадцать не мог найти ключи от машины. Они были совершенно одни в чистом поле, пересечëнном парой узких дорог. Если машина заглохнет, то они останутся здесь навечно, а Коля будет думать, что над ним поиздевались, спросив будет ли он сегодня в школе. Степан придвинулся поближе к окну. С забора слетела ворона, лишь издали завидев медленно приближающееся к ней потрясывающееся красное ведро. Теперь они точно одни. — Эй, Стëп, хочешь шутку? — Не хочу. — Ну что ты такой хмурый, а? Не будь букой и люди к тебе потянутся. Давай расскажу. — Не хочу я, чтоб ко мне люди тянулись. — В общем! — Родион откашлялся. — Новый русский после пьянки просыпается утром на свалке. Смотрит — на нем ни пиджака, ни штанов, ни цепи нету. Только сотовый рядом валяется. Вызвал он братков, пошли те на разборки. Видят бомжа в красном пиджаке и золотой цепи, копающегося в куче с мусором. Тащат его к новому русскому и спрашивают: «откуда пиджак?» — Да я вчера иду вечером, смотрю — мужик лежит, ну я у него, пиджак снял. Смотрю — цепь — тоже снял. Потом брюки снял и его отымел. Новый русский, услышав эту фразу: — Да не, мужики, у меня и пиджак был покраснее, и цепь потяжелее… В повисшей тишине было слышно как шуршат шины и качается кукуруза на ветру. Где-то вдалеке каркала ворона. — Ладно, извини. Идиотский анекдот. — всю оставшуюся дорогу Родион молчал.***
Степан вылез из машины. Прямо перед ним красовалась уже ставшая родной надпись «Коля лох», чуть поодаль на клумбах умирали петунии, которые после посадки никто ни разу не полил. Как он и думал — прогулял половину музыки. Музычка ему никогда не нравилась. Деспотичная грубая постоянно мельтешащая женщина, на столе которой каждый день высилась гора дневников с замечаниями. Каждый урок музыки четвëртый «А» выслушивал очередную тираду о том, что они наказание, а не класс и писал тесты. Тест по творчеству Баха, тест по творчеству Глинки, тест по Мусоргскому, по Моцарту. Вика от шедевров мировой классики тащилась и жила с музычкой душа в душу, Костя обожал оперу и с превеликим удовольствием пел много лишнего на уроке, когда остальная часть класса ненавидела всех этих Бахов, музычек, полëтов шмеля (единственное произведение, которое ему удалось запомнить) и бесконечные нескончаемые тесты. Хорошо, всë таки, что первым уроком была музыка. Степан оглядел пустой школьный двор и неспеша направился ко входу. В холле было точно так же пустынно и тихо, так тихо, что даже был слышен щебет птиц за закрытыми дверьми. Охранная стойка пустовала. Степан аккуратно протиснулся между турникетом и ограждением, так как пропуск был утерян где-то среди тетрадок по русскому и вывалившихся из пенала карандашей. Даже как-то грустно без расспросов охранницы о том кто он такой, что он тут забыл и где его пропуск. Геннадьевич по-любому снова остроумно шутканëт о том, что Степану приснилось, что школьную форму отменили. Утром забыл причесаться, пиджак потерялся где-то в бездонных недрах шкафа, галстуком его мутузила Миша, потом куда-то выкинула. Так что увы и ах, сегодня снова в одной рубашке да помятых брюках. На остатки музыки он не пойдëт. Ну еë нафиг. Посидеть в каком-нибудь коридоре около окна — весьма неплохая идея. Сегодня на окружающем мире придëтся рассказывать про правила поведения на дорогах — Геннадьевич снова отлынивает от работы и заставляет детей вести уроки у самих себя. «День докладов» — так он называет этот акт рабского детского неоплачиваемого труда. На математике новую тему будут объяснять Лëня и Серëжа. Бедные. Коридор наполнился криками и топотом хлынувших из классов детей, Степан неохотно встал с холодного пола, накинул рюкзак на плечо и направился к лестнице на второй этаж. Может быть по дороге он встретит Эдика — тот на музыку почти никогда не ходит, предпочитая лишний час проваляться в кровати. Но на удивление на лестнице Майоров наткнулся не на Эдика, а на Брофловского, увлечëнного разговором с какой-то девочкой из «Б» класса. То ли Коля витал где-то уж слишком далеко в облаках, то ли Степан не особо глядел по сторонам, но в итоге оба со всего размаху врезались друг в друга и чуть не свалились на спускающуюся рядом девочку из «Б». — Ой! — Твою мать! — Аккуратнее! — А. Это ты. — Блин! Стëп! — Вы в порядке? — обеспокоенно поинтересовалась девочка. — Да, спасибо. Оль, иди тогда без меня, раз тут этот гений нарисовался. — Ладно. Пока! — Оля шустро сбежала по лестнице и скрылась в толпе. — Пока. — Коля помахал знакомой и переключился на друга. — Ты где на музыке был? Дрых? Жирный не лучший пример для подражания, я тебе скажу. — Отец ключи от машины никак найти не мог, а потом будто специально еле тащился. Я в этой чëртовой машине чуть не умер. — Степан поднял рюкзак со ступеньки. Коля улыбался. Значит всë нормально. — Жесть. — Угу. — Тебя Вика потеряла. Как же окружающий мир и без тебя? Ты готов вообще? — минули лестничный пролëт. — Не особо. — Ну Геннадьевич опять заснëт, так что можешь не волноваться. Его сновидения может нарушить только математика, мало ли что там Масло понарассказывает. — спустя пару секунд добавил каким-то заумным тоном. — Если партия говорит, что два плюс два — это пять, то это значит, что это пять. — Чего? — Понятия не имею. Мои вчера в гостиной какую-то фигню читали. Коля раскрыл учебник по литературе где-то на середине. Саша Чëрный — «Дневник фокса Микки». Единственное, что Григорьевич рассказал про этого человека — это то, что у него умерла мать. Увлекательная литература. Увлекательная. Степан без особого интереса вполоборота наблюдал за тем, как Лëня старательно расчерчивал листок в клетку. — Хочешь с нами? Наверное, втроëм в морской бой тоже можно. — Лëня оторвался от своего занятия и в упор уставился на сидящего спереди Майорова. Степан помотал головой. — Ну наше дело — предложить, ваше дело — отказаться. — Масло старательно вывел «Д» в колонке с буквами. Пока Лëня корпел над «Ж», в класс ввалился тот, кого Степан так ожидал увидеть на лестнице после музыки. Но мало того, что Эдик не захотел явиться на первый урок, так его и на втором тоже не было. ОРКСЭ его, как и музыка, мало интересовало. Сейчас его интересовал только Костя, уткнувшийся лицом в парту и, кажется, спящий. Маккаренко явно не ожидал того, что его со всего размаху шандарахнут ладонью по затылку с довольным: «Слыш, Кость, вставай и харе рубиться в эту твою хрень. Масло — не самая лучшая компания. Там у первоклашек обед сейчас будет. Пошли пожрëм.» От весьма агрессивного шлепка Костя как-то сдавленно ойкнул, после весьма недовольно поднял глаза на Эдика. — Че? — Бить зачем так, ошибка аборта? — Я к нему со всей душой, а он обзывается. Ну вы слышали, ну вы слышали? — Эдик взмахнул руками и не дожидаясь Маккаренко, направился к дверному проëму. Задел горшок с какой-то зеленью, чертыхнулся. Костя слез со стула, повернулся к Лëне, пожимая плечами и как бы говоря «ну извиняй», и вслед за оскорблëнным до глубины души Телегиным вышел из класса. Следующим лицом, нарушившим меланхолию Степана была Хайди. Вот выпендриваются же у кого-то родители, а в итоге получается какой-нибудь Эндрю Пупкин. Родители одноклассницы были из того же числа выдумщиков, но в еë случае получилось хотя бы более-менее сносно. Хайди Терещенко. Терещенко Хайди. На еë месте Степан бы нафиг сменил имя. — Привет! Я тут спросить хотела. — низенькая и слижком уж миниатюрная девочка как-то неловко протиснулась между рядами и остановилась в паре шагов от Степана. — Валяй. — Майоров посмотрел на друга. По лицу Коли расползлась счастливая улыбка. Поплыл. — Я летом еду в летний лагерь, ну тот, который «Чайка», а Эдик сказал, что вы двое там были в прошлом году. Вам понравилось? Просто мне страшновато как-то. В первый раз еду. Понимаете? — Хайди нервно теребила край пиджака. — Хрень полная. Мне не понравилось. — Не слушай ты его. Это он так только потому, что я на середине смены заболел и домой уехал. — кажется Колю было уже не спасти. Он опëрся подбородком о тыльные стороны ладоней и блаженно разглядывал предмет своего воздыхания. Предмет же тем временем продолжал мять край пиджака. — Вот именно. Хрень полная. — буркнул Степан. — Ни о чëм не беспокойся — тебе там точно понравится. И по поводу еды не волнуйся — обо всëм можно договориться. Моя мама, например, просто задолбала директора просьбами составить мне безглютеновое меню с минимальным количеством жиров и сахара. Составили. И тебя там как-нибудь от мяса избавят. — Хорошо. Спасибо большое, Коль. — Хайди наконец-таки оставила в покое свой пиджак и улыбнулась. — Кстати, вы не видели Эдика? Он вроде как заходил, а потом пропал. — Он в столовой объедает первоклашек. — А. Спасибо ещë раз. Я тогда побежала. — Хайди развернулась и скорее всего направилась помогать льготнику и жиртресту объедать первоклашек. — Почему он, а не ты? — повернувшись к другу, сочувствующе поинтересовался Майоров. — Да. Почему он, а не я? — Коля захлопнул учебник по литературе. — Мама говорит, что девчонок тянет на плохих парней. Будь как жиртрест и люди к тебе потянутся. — Фу.***
Весь четвëртый «А» знал: если с докладом к доске с выходит Вика, то спустя пять минут от начала урока спят все, кроме неë самой, хотя и она вот-вот да и заснëт. Иногда происходило такое, что к Вике добавлялся Степан — тогда сон четвëртого «А» наступал намного раньше. Оба очень любили бубнить, бубнëж у них, кажется, был в крови. Степан обычно читал с листочка, Вика учила всë наизусть, но в итоге никаких отличий в эмоциональной окраске между ними не было. Вот и в этот солнечный полдень, как только прозвенел звонок, а Вика встала из-за парты, по классу пробежался тяжëлый вздох. Презентации у старосты, в общем-то, тоже были не ахти: слайдов по двенадцать, куча текста мелким шрифтом и редкие вкрапления картинок. Доисторический компьютер Геннадьевича, тарахтя, еле запустил Викину пародию на презентацию. — Всем добрый день. — Вика остановилась около доски, Геннадьевич развернул газету. — Сегодня мы вам расскажем о правилах поведения на дорогах, трассах, авеню и всяком подобном. — в этот раз свой листок (чуть ли не размером с газету классрука) развернул Степан. — Пешеходы должны двигаться по тротуарам или пешеходным дорожкам, а при их отсутствии — по обочинам. Пешеходы, перевозящие или переносящие громоздкие предметы, а также лица, передвигающиеся в инвалидных колясках без двигателя, могут двигаться по краю проезжей части, если их движение по тротуарам или обочинам создает помехи для других пешеходов… <…> — После высадки необходимо, не задерживаясь, освободить проезжую часть. А на этом у нас всë. Надеемся, что было интересно, полезно и познавательно. — Геннадьевич дëрнулся от неожиданного звонка. Тридцатиминутный сон пролетел как будто его и не было. Вика ждала флешку и пятëрку в журнал. Класс окончательно пробудился. Довольная пятëркой, Вика отошла к махавшей ей каким-то маленьким цветным пакетом Варе, Степан помялся на месте, как-то неуверенно оглядел класс. Эдик и Костя поочерëдно орали в распахнутое настежь окно «сиськи» и «жопа», давясь смехом. Ситуация обыкновенная, будничная, так сказать. Неподалёку от Вари Лëня играл в очередную карточную игру по типу уно с девочками, Вика задумчиво разглядывала какую-то блестящую баночку, лежащую на ладони зам. старосты. Степан вздохнул и шагнул куда-то в направлении двух чëрных косичек и фиолетовых заколок. Протиснулся между Кириллом и Тимуром, остановился в паре шагов от одноклассниц. До Майорова долетел обрывок фразы Вари о том, что этот, как она выразилась, шиммер, знать бы ещë что это за зверь такой, подчеркнëт все достоинства волос и кожи. Видимо Степан слишком сильно сверлил глазами пиджак Вики — она повернулась в его сторону, будто почувствовав на себе этот уж слишком пристальный взор. — Ой, привет, Стëп. Ты что-то хотел? Степан кивнул. — Ну так? — Давай к доске отойдëм. — Ладно. Варь, я сейчас. Варя закинула баночку обратно в пакет, довольно сощурилась, по лицу расползлась многозначительная улыбка. Наверное, в мыслях она уже успела их поженить, напридумывать детей и внуков, пять хомячков, собаку и домик где-то в горах. Степан откашлялся. — Я это. В общем. — всегда спокойный и холодный Майоров неуверенно ковырял пол каблуком туфли. Пнул мелок, валявшийся на полу. Выдохнул. — Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты. — Степан отметил, что брови Вики поползли куда-то вверх. Это несомненно радовало. — В томленьях грусти этой… безнадежной. В тревогах шумной суеты, звучал мне долго голос нежный и снились милые черты. Да. Там ещë шли годы. Бурь порыв мятежный рассеял прежние мечты, и я забыл твой голос нежный… твои небесные черты. — Стëп. — рот Вики приоткрылся в немом изумлении, голос дрогнул. — Подожди. Тихо. В глуши, во мраке заточенья тянулись долго дни мои. Без божества, без вдохновенья, без слëз, без жизни, без… любви. Потом это. В душе. Нет, просто душе- — Душе настало пробужденье: и вот опять явилась ты, — как-то растроганно прошелестела Вика. — Как мимолëтное виденье, как гений чистой красоты. И, в общем, сердце бьëтся в упоенье, и для него воскресли вновь- «И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь» — оба прочитали в унисон. — Стëп, ты что выучил стих по программе восьмого класса специально для меня? — что-что, а стихи Вику трогали безоговорочно. Особенно, если они были из программы восьмого класса. — Да я не специально, в общем-то. Мишу с какого-то там перепугу заставили учить этого чëртового Пушкина, а меня заставили блюсти за этим процессом. Не дай божé она вместо стиха будет чем попало заниматься. Она, кстати, не оценила мою компанию. Получать по голове учебником — не самое приятное, но зато тебе вроде этот Пушкин понравился. — Учебником? Как ты? Не болит? Степан покачал головой из стороны в сторону в знак отрицания. Внезапно Вика сжала кисти одноклассника в руках. Он был немного выше еë, так что приходилось чуть-чуть задирать голову, чтоб разглядывать не подбородок с еле заметной ямочкой, а серые, постоянно будто полузакрытые глаза, густые чëрные ресницы и короткие топоршащиеся волосы. Немного поднялась на носках, быстро чмокнула в щëку, стушевалась. Затуманенный взгляд Майорова внезапно прояснился, Степан будто ещë больше побледнел, в пару мгновений освободился от цепкой хватки старосты. — Блин, Вик, извини! — зажал рот рукой и молниеносно вылетел из кабинета, чуть не запутавшись в шнурках своих туфель и не грохнувшись на пол. Вика вздохнула и и с улыбкой покачала головой.