Дневники безумия: Выбор Черной Руки

- Ри’сад… Каджит с седоватой шерстью оторвался от трубки и дернул ухом. - Ри’сад! Ты нам нужен, выйди, пожалуйста. С неохотой заворчав, каджит поднялся на ноги, и пробравшись сквозь полог палатки на свет, вышел к костру бивака. Первое, что он увидал – была толпа из его каравана, собравшаяся вокруг большой черной лошади. Акари и еще двое котов помогали двум всадникам спуститься с нее. Каджит пожевал кончик своей трубки и медленно направился к сборищу. Он уже издалека слышал нытье одного из всадников: - Колесо… колесо сломалось!.. Проклятущее… нет, ну вы видели… Ах, ирония, господа… Нам так надо ехать… моя сестра захворала… Акари, заметив подходящего Ри’сада, воскликнула: - Наконец-то ты! Нужна помощь, здесь недалеко телега сломалась… Они платят, Ри’сад. А эта женщина… помнишь, Ри’сад? Такая бледная! Что-то случилось… она больна. - Я здорова, - первый всадник, безвольной куклой упавший с коня в руки кошкам, оказался на проверку бледной, как труп, нордкой с испещренным шрамами лицом. От нее странно пахло, чуткий нюх каджита уловил какой-то непонятный запах, который ему не понравился. Тем не менее, глаза Ри’сада, чувствительные к темноте, узнали нордку, несколько раз заключавшую неплохие сделки с его караваном и помогавшую в торговле с кланом Черного Вереска остальным караванам в Скайриме. Ее звали Зорн… и она внушала уважение. Неизвестно почему, но Ри’сад чувствовал в ней силу и власть, словно она была не последним человеком во многих делах, творящихся в суровой стране. Ри’сад с почтением поклонился ей, убирая трубку за спину. Второй всадник, ловко спрыгнувший с оня сам, обнаружил себя как невысокий рыжий мужчина, со смешливыми морщинами. Его Ри’сад узнал тоже, хотя имени вспомнить не мог. Каджит помнил лишь, что этот человек всегда казался излишне, ненормально веселым, везде следуя за бледной нордкой. Однако, в эту ночь его лицо было так серьезно, что казалось маской. И пахло от рыжего человечка вполне по-человечески. - Вы… замечательные, добрые, пушистые кошки, - странным тоном попросил мужчина, - помогите мне и моей сестре. Она больна падучей болезнью…гадостная штука, знаете ли… нам надо к лекарю, ма-аленькому лекарю из Данстара, кисы… но вот колесо. Всюду всегда это колесо! Вы ведь почините? Не будьте злыми фермерами, почините колесо… Ах, мы вам заплатим, да, заплатим блестящими монетками. Золотом. Пожалуйста… сделайте доброе дело! Бледная нордка недовольно посмотрела на рыжего, но тот только скривил лицо и отвернулся от нее, на что больная отреагировала удивленным и задумчивым взглядом ему в затылок. - Да… конечно, - не смотря на странные интонации в речи рыжего, Ри’сад согласно кивнул и, зевнув, указал Акари составить еще один шатер, - здесь каджит всегда буду рад оказать услугу госпоже Зорн… располагайтесь. - О, седая киса знает нашу Зорн, киса поможет… чудесно, чудесно… - захлопал в ладоши рыжий человечек а потом, как-то очень резко переключившись на нордку, схватил ее под руку и потащил к костру. Сопротивлялась бледная слабо. Какое-то время Ри’сад отстраненно наблюдал, как женщина ворчит, по-старчески усаживаясь на бревно, и через какое-то время замолкает, запрокидывая голову на плечо к рыжему, а он шепчет какие-то глупые вещи на имперском языке. Каджит еще немного помусолил конец трубки и, хорошенько затянувшись, пошел обратно к себе в палатку. Не было бы беды. Запах Зорн был похож на запах загнанной псины. Раньше от нее так никогда не пахло. Очень скоро справившись со своим делом, в шатер главного в караване каджита вошла Акари и протянула ему мешок с деньгами. Ри’сад принял его, бережно пересчитав монеты и спросил: - Что с этой женщиной? - Акари не знает. От нее пахнет смертью. Пахнет болезнью… Но она очень сильная, Ри’сад, она сжала Кейле руку так, что у той вспухла шышка. Мы дали ей трав. - Где она? - Сразу отправилась со своим братом в шатер, эта бледная. Ее брат… очень добр. А вот она требует колесо починить к утру. Ри’сад затянулся, пустил дымок из трубки, щурясь на каджитку в доспехах. Зорн никогда не была добра к каравану. Но она была… полезна. И сама искала лишь полезность… но, возможно, помощь ей могла привести отношения Ри’сада с бледной нордкой на новый уровень. Но этот запах псины… - Следи за ними, делай, что попросят. И будь внимательна… *** Недуг напал на Зорн внезапно. Выехав из Рифтена, она снова вернулась к прежней себе. Часто молчала, шипела на Цицеро, всюду спешила и всюду подозревала. В Айварстеде она получила письмо от Назира. Все снова шло своим чередом… Но ей стало нездоровиться еще тогда, когда они с Цицеро проезжали мимо Ривервуда. Слабость, тошнота, морок… она чуть не упала с лошади. Однако, стоило выпить меда в таверне, как все прошло и Зорн двинулась в путь снова. Правда, Цицеро весь оставшийся путь до Вайтрана ехал с постной рожей и ворчал о том, что следовало бы остаться, но Зорн по-привычке не слушала его. Надо было как можно скорее вернуться в Убежище… кажется она даже его обругала, своего шута. В Вайтране она решила заглянуть в лавку к Аркадии, но заказала лишь стандартный набор зелий и ингредиентов, которые сама достать не имела времени и возможности. Сиродильская целительница хлопотала вокруг нее, как наседка, все увещевая, что нордка ненормально-бледна и вообще, выглядит нездорово. Впрочем, как и во все остальные разы, когда Зорн посещала Вайтран и сторговывалась в ценах по компонентам… поэтому глава Темного Братства не обратила внимания на слова Аркадии, как и на слова Цицеро. Она не слушала и речи жреца Талоса, который кричал так, что даже на выходе из города было слышно о том, как выдуманный бог великодушен и исцеляет любого страждущего… А потом, всего лишь через несколько минут свободного пути по дороге, северного ветра, бьющего в лицо и неполных лун и ярких морозных звезд,... все исчезло. В глазах потемнело и Зорн повалилась на бок Тенегриву… хорошо хоть конь вовремя сбавил скорость, иначе она бы бесславно разбилась. Упав лицом в снег Зорн была не в силах двигаться сама. На этот раз слабость сочеталась с болью. Все тело словно горело, и когда Цицеро перевернул ее, так, что она увидела звезды, нарастающие луны и его испуганное лицо, Зорн захотелось завыть от разочарования…снег был так холоден. Он освежал ее зудящую кожу. Ей хотелось выругаться на шута, но не хватало на это сил… поэтому она просто замолчала. Ей было противно от самой себя… никогда Зорн не желала показывать свою слабость, не хотела, чтоб кто-то знал ее с этой стороны… тем более Цицеро. Пожалуй, только Назир из всех ее знакомых видел Неколебимую Слышащую чем-то смятенной, для остальных она стремилась быть идеалом хладнокровного и жестокого лидера. Она не имела права становиться слабой! На ней лежала огромная ответственность, на ней одной и она просто не имела права… но выбора не было. И Зорн замолчала, зажмурив глаза, как будто это что-то изменило бы. И в этот момент слабости, которую она так не желала показывать, Слышащая шокировано обнаружила, что ее глупый и подобострастный шут… может быть сильным. Поначалу он казался обычным безумцем. Он убедился лишь, что Слышащая жива, а потом снова перевернул носом в сугроб и куда-то пропал, вместе с Валетом. Зорн тихо застонала проклятия, пытаясь понять, куда он делся и что ей теперь делать… неужели на него совсем уже нельзя было положиться? Ведь когда-то он мог справиться с проблемами почти в одиночку, путешествуя с гробом Матери… «что же с ним произошло?» - убивалась Слышащая, ощущая как постепенно окоченевает тело. Но он вернулся. С телегой. Судя по свежим кровавым пятнам на месте возницы – Цицеро сэкономил бюджет Братства на покупке. Зорн не могла проявить свое удивление, она как будто потеряла возможность контролировать себя и смотрела на все со стороны… в чем была причина, она понять не могла, но во имя Ситиса… она никогда не видела лицо Цицеро таким сосредоточенным. И так близко. И никогда не ощущала, что он властен над ней… Но когда фигляр поднял ее на руки и бережно уложил на дно телеги, укрыв своей шубой, она словно вновь оказалась в подземельях под медоварней Хоннинга, когда Цицеро показался ей чужим и слишком разумным. В этот раз, она не была так уж недовольна переменой. Да и возразить не могла. А инициатива Цицеро оказалась полезной. Он сам запряг лошадей, избавившись от вайтранской клячи, сам взял поводья и повел телегу по дороге к Данстару. Он даже не пел. Таким серьезным Зорн видела его лишь в Винтерхолде, когда отослала следить за Вивиан. Несколько часов она ехала в тишине, глядя в темное небо, различая лишь скрип колес и хруст снега. И ей стало не хватать болтовни, безумных реплик и стишков. Но сказать что-то она не могла, ведь это было бы… проявлением еще одной ее слабости. - Милый Цицеро тебя защитит, дорогая Слышащая… - тонко пропел шут в тишине один разок. Зорн ответила ему стоном. И вдруг ощутила, что может говорить. Потом подвигала руками, и сумела скинуть с себя шубу… Силы к ней возвращались. - Цицеро! Останови… я в порядке… Я сама могу… - поднимаясь на локте, прохрипела Зорн. - Ц-ц-ц… лежи уже, - Слышащая видела лишь спину шута и колпак, болтающийся из стороны в сторону в такт поворотам головы. Цицеро был не согласен. Зорн села, чувствуя себя вполне нормально. - Я не знаю, что со мной было, но теперь я в порядке… - прокашлявшись, заявила она, - а вот тебе следует меня слушаться. - Как же, как же… слушаться Слышащую, чтоб она снова себя угробила? Нет, пожалуй, Цицеро не будет слушать и просто сделает, как считает нужным… - пискляво порассуждал шут немного и угрожающе замолк. В его голосе слышались злые нотки. - Останови, я сказала. - Ой-ой. Какие мы стали страшные… что-нибудь еще? Может угрозы? Цицеро любит угрозы… - Прекрати паясничать и дай мне сойти. Верхом мы доберемся быстрее, - Зорн делала вид, что не сомневалась в трезвости своих рассуждений, хотя в действительности и испытывала чувство щемящего страха – если неизвестная хворь снова на нее нападет. Но Цицеро должен был знать свое место. Так было… лучше? Правильней? Слышащая не помнила уже, почему так решила… но еще с злополучного вечера бойни Изгоев, когда шут вдруг стал сверкать неподобающе разумной и двусмысленной ухмылкой, Зорн считала правильным унижение и подчинение. Почему? Она стала жестокой, когда поняла, что он может иметь над ней власть и всю власть забрала себе. А Цицерон? Он подчинялся… но не так, как раньше, не так, как до несчастного поцелуя… Что-то изменилось. Он стал безумнее… как и она, впрочем, в своем личном, леденящем безумии. - Именем Матери Ночи, клоун, я желаю, чтоб ты выполнял мои приказы… - прорычала Зорн в спину шуту, но он не дал ей договорить: - Нет. Не сегодня… То, как он это сказал, поразило и ввергло Слышащую в пропасть сомнений. Ей снова казалось, что он удивительно разумен, избирателен в своем уме, но разумен и все понимает. Как тогда. Хоннинг. Мед…Крысы… Его смеющиеся, снисходительные глаза… она поборола его в тот раз. - Цицеро… - сейчас она не могла почему-то. Лед и злоба в голосе Хранителя казались ей острыми ножами, засевшими в подреберье. Не зная, как себя вести, Зорн проползла по дну телеги к краю, и приобняв возничего сзади, схватила его за руки, держащие поводья, желая остановить лошадей сама. Она так и сказала: - Тогда я сама… И тут паяц словно взорвался. Он запищал, как каджит, которому наступили на хвост: - Сама ты себя угробишь, угробишь! Цицеро много раз видел какая Слышащая самостоятельная… Тебе повторить? Я могу повторить, я все помню…- это прозвучало так разумно, что Зорн охнула от удивления и шут словно поправил сам себя, елейным тоном сумасшедшего прибавляя, - Цицеро все помнит… хм, а помнит Зорн великаний бивак? А башни любителей драконов, сектантов этих, забавных, м? А Мясника? А умненького поклонника Стендарра…ой, или дозорного… Цицеро никогда не разберет в лживых божках кто как кого зовет… Но Слышащая помнит, нет, как ее чуть не загрызла стая злостных крыс? А я вот по-омню… Или может, о, О! Слышащая вспомнит, как давно было, когда на нее напали гнусные воры, воришки? А?! Помнишь, Зорн?! Помнишь!? Сама! Отбудет к Ситису она сама, вот что - сама… Сама… Ненавижу… - как ни старался безумец говорить о себе в третьем лице все равно иногда скатывался к прямой речи, и словно бы превращался в кого-то… кого-то кем был раньше. Не до конца, лишь на сотую долю, но и этого было достаточно, чтоб Зорн сжала губы в ниточку, и нахмурилась. Боялась ли она? Отчасти да, в ней проявился страх перед этим старым, давним Цицеро… но больше она боялась того, что ей понравилась его злость и его слова. Ведь шут должен был быть ее слугой, а не кем-то еще! И все же, ей понравилось… и вместе с тем, небывалая тоска навалилась на женщину, напомнив еще раз болезненный поцелуй и все, что произошло у костра после. Она его подчинила. Ей вообще должно было быть приятно подчинять, именно это ее всегда привлекало. Лидерство, доминирование. И это было правильно. Он пресмыкался перед ней и Матерью, и был счастлив, да, это было правильно! Ему это нравилось, она видела сумасшедший восторг в глазах шута… Правильно! Правильно! …Или же… это было вынужденное, отчаянное желание найти в чем-то ненавистном хоть какое-то удовольствие?! Мысли закрутились в мозгах Слышащей с небывалой скоростью. Могло ли быть так, что разум Цицеро покинул хозяина не только от одиночества, но и от того, что для него было не выносимо такое низкое раболепство, но куда невыносимее было нарушать догмы Братства? Невыносимый выбор…просто разорвал сознание паяца, облегчив участь… дуракам же живется веселее… - Нет! Не может этого быть… ты же счастлив… – вслух произнесла Зорн, почти в самое ухо Цицеро. А тот, быстренько перехватив поводья одной рукой, второй обхватил нордку так, что она ощутила легкое удушье и зашипел в ответ: - Цицеро счастлив, счастлив доставлять радость Матушке, заботиться, чистить, вымывать… Цицеро счастлив, когда Слышащая им довольна… Но ведь ты не довольна, Зорн, не довольна… но не хочется признавать, лучше же стать лживой, и мерзкой, и врать, и убегать и врать, врать… - кажется, у Зорн что-то хрустнуло в шее, так сильно шут прижал ее к себе. Она начала задыхаться и снова мир стал ускользать от нее, а морок – захватывать. Уже ослабевшая, она разглядела блеск глаз своего спутника, глядящего ровно на нее, испепеляя взглядом. Голос ненормального звучал, как шепот аргонианина. - Цицеро-дурак искренне рад радовать… но дурак не радует, и дурак это знает… Что хочешь болтай, но я вижу…так что ляг обратно, и не двигайся… мы скоро приедем, дорогая моя Слышащая… Что-то снова хрустнуло и на этот раз не шея. Телегу тряхнуло и Цицеро выпустил поводья совсем, схватившись за деревянный край, но не выпуская Зорн. А Слышащая уже не могла ответить ему чем-то, даже подвигать рукой, обмякнув в его захвате. Их немонго потрясло, а потом умные лошади сумели остановить сломавшуюся телегу. Свистела вьюга. Где-то в отдалении слышалось слабое треньканье лютни, и ветер доносил отрывки бесед. Храпели носом Валет и Тенегрив, роя копытами снег. И все же было очень тихо. Зорн хрипло дышала, уткнувшись носом в шею своего шута. Цицерон тоненько захныкал: - Да что за напасть такая… Проклятый Скайрим с его проклятыми дорогами и проклятыми плотниками… Цицеро найдет того, кто делает тут колеса и покажет ему, куда правильней будет вставлять спицы..о да… Потом фигляр отстранил от себя парализованную компаньоншу, откинул от себя, как если бы держал в руках тряпичную куклу, и с тревогой заглянул в ее лицо. Зорн ответила ему туманным взглядом. Это был странный момент, можно сказать интимный. Взгляд безумного шута почти не бегал, был осознанным, каким его редко удавалось видеть… - Я ведь люблю тебя, брат мой, - едва слышно сказала Зорн. Ей вдруг искренне захотелось поверить, что тот безумец, каким Цицеро обычно представлялся – придуман ею и ею создан, просто воплощен актером, умело подыгрывающем в любой пьесе. Захотелось поверить, что он все понимает, только заигрывается в ненормального. - Я… Цицеро знает, - ласково ответил шут, сморгнув упавшие на ресницы снежинки. Зорн была готова поклясться, еще немного и он сказал бы ей то, что она хотела услышать. Но вместо этого, шут снова отвлекся на повозку. Бережно уложив Слышащую на дно телеги, он спрыгнул на снег и долго бродил вокруг, бессвязно причитая, и перемежая ругань с песнями собственного сочинения. Зорн становилось хуже. Она поняла, что у нее жар – снег, крупными хлопьями ложащийся на лицо, в мгновенье ока превращался в теплую воду. Но что? Почему!? Ситис! Она была бессильна. И это сводило ее с ума. Где-то на задворках сознания Зорн обиженно заржал Валет, и послышалась возня. Потом она снова ощутила, как Цицеро, ее маленький смешной человечек, поднимает обездвиженное тело и несет куда-то. Через несколько мгновений она оказалась перекинута через спину Тенегрива, беспокойно перебирающего ногами. Затем, когда Цицеро и сам уселся на коня, Зорн поменяла положение, оказавшись прижатой к своему слуге и закутанной в шубу, как младенец в пеленки. - Ну… пошел, темненький, нам надо найти… кого? Лорея? Там лагерь, смотри-ка… добрые, добрые кочевники помогут? – выразительно ноя, рассуждал шут, пуская коня рысью. Зорн злилась на себя и ничего не могла поделать со своим бессилием. Скоро они с Цицеро оказались на биваке каджитского каравана. Зорн узнала… Ри’сад. Когда-то она убила каджита, одного из подданых этого седовласого любителя аликрского табака и лунного сахара. Но это не повредило отношениям с караваном, ведь никто не узнал о том, что за тень ночью порешила спящего Марандру-джо. Зорн часто помогала каджитам, считая их полезным подспорьем и выгодным вложением денег… они везде бывают и многое знают. К тому же, приторговывают запрещенными вещицами… Знакомства и дальновидность сыграли Слышащей на руку и она оказалась в уютном шатре, любезно предложенном Кейлой. Силы понемногу к ней возвращались, по мере того, как она потягивала травяной сбор из плошки, которую ей дали каджиты. Цицеро какое-то время беспкойно следил за ней из угла палатки. - В общем и целом, все не так уж плохо. Думаю, Бабетта поможет мне разобраться, что за хворь я подхватила, а пока, хватит и этого, - покачивая плошку в руках риторически произнесла Зорн. - Чем Хранитель может помочь? – писклявенько протянул он, и от звука его голоса на Зорн вдруг накатило дикое, звериное раздражение: - Ну, ты же теперь не слушаешь меня, умник, ну так и думай сам, чем ты можешь помочь… у тебя же караван мозгов… хоть удумайся! На трех мудрецов хватит… Ты же умнее, ловчее и предприимчивее Слышащей-дуры, и болезнь тебя никакая не мучит… так почему бы тебе не придумать что-то, а, Цицеро? – восковые глаза нордки казались неестественно яркими, даже немного фосфоресцировали в полумгле шатра. Шут весь сжался, виновато, как будто сожалел о том, что сказал на дороге. Потом заныл: - Слышащая гневается…Слышащая хочет, чтоб нерадивый Цицеро ушел… - он уже начал ползти к выходу. Зорн снова вспыхнула раздражением, на этот раз физически ощущая злобу, разливающуюся по венам. Нет, это было не нормально. Не правильно! Боль застила ей глаза… она сама была безумна и зачем-то…зачем-то внушала Цицеро, что и он должен быть таким. Почему она все время злилась на него? Ведь он не заслужил! Она злилась на его безумие, но ведь именно ее злость безумие и усугубляла. Порочный круг. - Нет… - всхлипнула яростная дочь Матери Ночи и, выронив из рук плошку с настойкой, распласталась на своем спальнике. Хотя на ней было целых три медвежьих шкуры, Зорн била крупная дрожь. А из глаз катились слезы, которые она не могла контролировать. - Не уходи… Цицеро, пожалуйста, прости меня… Я такая глупая…ты ведь прав, прав, я не права! Ты нужен мне… всегда нужен, я ничего без тебя не могу… - закрыв лицо руками, бледная нордка начала лепетать и сбиваться, ее накрыла истерика. Все плачут, и даже Могучей Слышащей иногда это было нужно. Ей было плевать теперь, что ее обожаемый фигляр узрит все ее несовершенство, что он может поставить под сомнение ее компетентность, что может перестать ей подчиняться… по правде говоря, именно его подчинение ей доставляло Зорн боль и неприязнь, хотя ей нравилось подчинять всех остальных. Она была привязана к нему, нуждалась в нем, одновременно любя и ненавидя свою зависимость. Ведь она так привыкла к одиночеству, что любое расположение пыталась убить в корне, но почему-то Цицеро избежал ее немилости однажды. И теперь они оба расплачивались: Зорн боролась сама с собой, одновременно любя шута, и ненавидя, давя его, желая, чтоб он испытывал к ней отвращение… и любил. Но ее противоречивость лишь делали его безумнее, он не знал, чего ждать, как себя вести, клянчил то ласку, то грубость и сходил с ума все больше. Зорн провела пальцами по надувшейся жилке на лбу, которую пересекал крупный старый шрам и прорыдала: - Я такая слабая, Цицеро… Я ненавижу себя за слабость! Ты сильнее меня, и это… это так ужасно, ведь я была избрана тобой управлять… но как я могу, когда мне нужна твоя защита, твой погляд постоянный, твой смех… ты… - Зорн уже это говорила, - шепот раздался куда ближе, чем Зорн ожидала. Под шубу забрались две ловкие руки. Шут сжимал женщину без капли безумной робости… и Зорн вдруг поняла, что он никогда и не боялся ее коснуться, не считал это… ну, противоественным. Он не был невинен, в том понятии, в котором она себе представляла. Он боялся быть ей неугодным, но, не разбираясь в ее безумных порывах, просто не знал, как не нужно себя вести и боялся ошибиться… оттого он стал безумнее себя обычного. Но теперь он понял, как и она. Всего-то нужно, чтоб Зорн сморила какая-то неизвестная гадость… нужно быть настойчивее и не слушаться во всем. Всего-то. - Зорн говорила это тогда… другими словами, но помниться, что Цицеро достоин всех почестей, - нордка вдруг отчетливо ощутила, что жар ее стал иного свойства, от близости такого желанного мужского тела и от его рук, нагловато сжимающих ее, - что Зорн с радостью передала бы ему дар Слышащего, потому что шут заслужил, что он самый верный слуга Матушки, но не всем дано Слышать и ее это гложет, добрячку Зорн… и ей не нравится управлять, не нравится видеть, как Цицеро пресмыкается перед ней…в конце концов, она всего лишь… - Девка с голосами в голове, - закончила Зорн свою же собственную речь, которую дословно передавал шут, подбираясь все ближе и ближе к ней. Когда он замолчал, она ощущала своей щекой краешек его улыбки. - Да, так Слышащая и говорила, - насмешливо, именно насмешливо, а не как-то иначе произнес Цицеро, а потом вдруг обозленно отметил, - но потом, когда несчастный шутник хотел было попросить милости Слышащей, она обозлилась, она ударила его! Она потребовала подчинения, вот же сумасшедшая женщина… она говорила, что никогда такой, как Цицеро не станет равным ей, что ей не нужны ничьи безумные потуги, не нужны помощь и забота, лишь подчинение… что она сама… - Хватит, прошу тебя, - выдохнула Зорн, разворачиваясь под шкурами, и запечатала рот шута поцелуем. Готовность, с какой Цицеро ответил на поцелуй, говорила о многом. На его губах запечатлелись страсть и жадность, неожиданные, но… шут даже целовался с улыбкой. - Глупая-несчастная… Зорн любит Цицеро, ну… - самодовольно протянул фигляр, отрываясь от губ Слышащей. Одна его рука скользнула по телу Зорн к ее лицу и мягким бархатом подтерла соленые ручейки, оставшиеся от слез. - Так и есть… прости меня. Я… никогда не любила. Мне было так страшно, - наивно, именно наивно произнесла Зорн, прикрывая веки. Усталость вдруг ощутилась ею в полной мере. Шут снова зашептал ей что-то, что-то смешное, кровожадное и теплое, обнимая. - А вдруг моя хворь заразная… - просипела Слышащая, уже засыпая. Цицеро фыркнул, гладя рукой ее волосы: - Тогда Хранитель и Слышащая покроются сотней гнойных фурункулов, и визжа от боли исдохнут, когда все язвы одним махом вскроются…и тю-тю, здравствуй Ужастный Папочка…всегда и навеки… *** Суровая нордка, с блестящей от пота кожей, с кучей кривых и рваных шрамов, трескающихся по лицу спала, глубоко и громко дыша. В ее дыханье было что-то свободное и вместе с тем скованное, словно ей было тяжело вдыхать и выдыхать нагретый воздух палатки. Цицеро, глупый Цицеро, хитрец-Цицеро, не был больше у нее в немилости. Он мог даже коснуться ее лица, не опасаясь тумаков. Он мог… много что, чего хотел. Так приятно, хотеть то, что можешь. И Мочь то, что хочешь… Зорн отдыхала… красивая. Цицеро вдруг понял, что никогда прежде не видел как она спит. Никогда! Жадная Слышащая не давала ему такой возможности! Но не теперь, нет, не теперь…все изменилось, Цицеро наконец-то понял ее. Перестал бояться Гнева. Такая больная… нет, нет, даже не телом, а разумом… как мало в Скайриме целителей, способных справиться с таким недугом? Как мало… Один? Он один. Цицеро помнил Зорн другой. Он помнил ее власть, ее любовь к власти и причинению боли, сущность женщины… Она никого к себе не подпускала. Она была как Матушка… Внезапно шут моргнул и вспомнил ярчайшую сцену, не выходящую у него из мозга уже долгое-долгое время: - Поцелует Цицеро Милосердная Зорн? – лукаво спрашивал шут. Любовь… он жаждал любви, жаждал ласки, которой ему не могла дать Милосердная Матушка, со всем ее Милосердием. Он все понимал. Он стал почти что трезв, и хитро подначивал свою суровую Госпожу. Но восковая нордская женщина… свечка вспыхнула. Дунул ветер. Поднялась буря! - Ты… - выплюнула Слышащая, - паяц, что ты говоришь? Ты хочешь чтоб…я тебя поцеловала? - Да… Цицеро был бы не против, - все еще не без уверенности отвечал шут. Но он просчитался…так жестоко просчитался! Он считал, что в любви существует и истина и иллюзия и само безумие… Но оказалось, что и самой любви не было. Была лишь безумная Слышащая, холодная, безжизненная церковная свеча, хранящаяся в пыльном шкафу. Была лишь боль. И одиночество. Глаза, блеклые и безжизненные, тускло белели гневом. Слышащая вскочила, как детская игрушка, резво и радостно, а потом наотмашь ударила шута по лицу. Он упал. Упал… как болванчик. Ха… любой бы упал. Столько силы и ярости… столько непонятной, дикой боли… - Не смей… наглеть. Кто ты такой? Мне требуется от тебя подчинение, а подобной наглости я не потерплю. Знай свое место. Ты возомнил себя равным мне, осел? - каждое слово казалось валуном, придавливающим крышку гроба. - Но Слышащая сама говорила… - жалобно стал оправдываться Цицеро. Вот теперь он ни даэдра не понимал… - Забудь! – рявкнула Зорн, вытягиваясь во весь рост и нависая над маленьким человечком на земле, - никогда такой как ты, ничтожный псих, не станет равным мне… никогда, слышишь, ты не должен позволять себе лишнее, мне не нужны твои безумные потуги, не нужно ничего! вся эта твоя жалость, помощь, забота, да, в Обливион пусть проваляться! Мне нужен слуга, подчиненный, мне и Матери. Который знает свое место и не лезет в мои дела, в наши с ней дела. И уж тем более, не клянчит милости, которой не заслужил и не достоин. Я сама решу, кого мне целовать и когда… то, что ты получил тогда, было милость Матери и только. Чего-то хотеть и требовать ты не в праве. Он не мог записать это. Нет. Он слишком хорошо запомнил. Каждое слово - гвоздь. Каждое слово – валун. Каждое слово – пощечина. Кажется, тогда ее Голос слился с еще одним, от которого хотелось с визгом бежать и прятаться. Цицеро запомнил, запомнил эту жестокость, этот Голос. Он был в ужасе, настолько большом и необъятном, что даже не мог ударить Слышащую ножом в ответ на ее злобную речь. Ему хотелось взглянуть на ее восковые кишочки и хорошенько поиграть с желтенькими глазенками, за свое унижение… но он так испугался! Прошла ночь, пришел день и Цицеро понял, что страшно боится этой новой злой Слышащей, которая вдруг стала хуже прежней, строгой, но милосердной. Два Голоса в Одном. Два Взгляда в Одном. Цицеро не был рад этой шутке своего больного подсознания, хотя… хотя любил каждый взгляд и каждый голос по отдельности. И с тех пор он просто тихо сходил с ума, пытаясь понять, не вселилась ли в эту новую Слышащую… нет, нет, нет, разве Она, Темная, Нечестивая, могла вселится в кого-то? Вселиться в неодушевленный предмет, вроде свечи? И могла ли она быть такой Жестокой? Так калечить своего самого преданного слугу словами!? Могла ли Матушка? Нет! Нет! Она же убила, пожалела своих деток, пожертвовала… О… лучше б она и Цицеро убила. Он стал сумасшедшим, уже будучи им. Он пытался разобраться в своих догадках, пытался понять, откуда в Зорн столько злобы и каждый мельчайший проблеск прежней Зорнушки воспринимал с детским, искренним восторгом. Шут стремился во всем угождать, угождать, ждать, стал тряпичным, глядя на двемерскую куклу в которую она превращалась… А Она становилась все недосягаемей, все выше, все значительней. Все больше походила на сгнивший в гробу труп, который не может или не хочет ему ответить. Да нет же, Цицеро искренне любил всех разлагающихся червячков Матери… но он ненавидел жестокость Зорн. И боялся, что виноват, хотя разве? Разве был?.. И разве нравилась ему эта властная перемена? Он обязан был подчиняться, любить… но любил ли? Глубоко и громко дыша, суровая нордка, с блестящей от пота кожей, с кучей кривых и рваных шрамов, трескающихся по лицу, спала. Рядом с ней было тепло. Даже, когда холодно. Даже в крови, в шрамах ее лицо и улыбка оставались чистыми. Когда он ее понял, он понял все. Когда он перестал сомневаться и страшиться Гнева, он понял его, понял все. Цицеро наблюдал за тем, как невинно лицо Слышащей. Разве невинность – иллюзия? Разве эта жесткосердая, изуродованная тварь в шрамах, с волчьими глазами-лунами могла быть невинной? Жизнь… тишина и хохот, сочетание несочетаемого. Он уснул и не заметил. И не боялся уже, что если проснется с криками, она будет зла. Она всегда зла. Это ее маска, маска посильнее Морокеи… Но Слышащая добрая. Она не ненавидит Цицеро, она пожалела Цицеро, просто строгая, просто официа-а-льная. Просто слишком любит его. Так давно Цицеро никто не любил, что он почти забыл это чувство. Какая-то странная в нем была подоплека… Его не просто грело, его разогревало от мысли, что он, наконец, понял, что перед ним действительно женщина, а не бессердечный камень. Или…каменное сердце? Женщина, бледная, как свечной воск, с расцарапанным лицом, с длинными пальцами в язвочках от ядовитых трав. Человек. Доброта… Не Матушка… Или? …Он был в крохотной комнатке. В ней стояло пять колыбелей, пять крохотных кроваток, расположенных так, что правильно располагая перпендикуляры, можно было начертит пентаграмму по ним. Все было такое живое-живое, настоящее… последовательное, логичное, без капли сумасшествия. По крайней мере, шут коснулся пальцами полотенца, накинутого на край кроватки и ощутил мелкие ворсинки. Он это все видел. Он видел. Заглянув в одну из кроваток, шут узрел маленькое тельце, накрытое желтой простыней с разводами. Пахло мерзко. Что-о-о? В комнате не было очага, но жар ощущался физически. Цицеро прошелся взад вперед по помещению, задумчиво хмыкая и заглядывая в каждый угол, но никого не обнаружил. Что это за место? Оно казалось таким знакомым… он уже видел. Он видел его. Но когда и где? Застряв посреди помещения, смешно подперев подбородок кулаком, паяц думал, но думанье ему не удавалось. И тут внезапным вихрем через дверь, которую он раньше не заметил, в комнатку влетело что-то темное. Он успел разглядеть лишь пару красных глаз, лицо, несущееся на него, и не сумел отпрыгнуть в сторону… лишь крякнул от мертвецкого холода, когда неизвестное-темное прошло сквозь него и прыгнуло к одной из кроваток. Цицеро развернулся на каблуках, ловким движением вынимая из ножен кинжал и кровожадно улыбаясь. - Кто это тут у нас? Хм… Но улыбка быстро сползла с его лица, когда Мать обернулась на его голос. Красные глаза, синяя кожа, темная, как вода на смертельной глубине… острые, длинные ушки, пронзающие корону из темных волос. - Ма…Матушка? – с ужасом возопил сумасшедший циркач. Данмерка мрачно взглянув на него, как будто видела, как будто была реальна, обвела руками пространство и воскликнула: - Дети мои… Я отправляюсь к вам. Скоро добрые люди исполнят волю Отца вашего и воссоединят нас в вечной стагнации… Да будет так. Слава Ситису… - если б не Цицеро, который был для нее бесплотен… данмерка была бы в комнате одна. И она говорила Голосом, сама с собой. Шут опомнился. Что он должен был чувствовать? Радость?! Любовь! Он подскочил к темнокожей женщине, пытаясь обхватить руками ее ноги, но был бесплотен. Какая глупая шутка. - Матушка, Мать, моя несчастная госпожа… Цицеро так рад, так рад служит ей… так рад! Рад! Ты жива! Неужели Цицеро более не должен служить тебе? – с нотками истерики в голосе провозглашал безумец, до тех пор, пока данмерка не заставила его руки на пару секунд окоченеть от холода – она прошла сквозь его объятья снова. Он не был рад. Он должен был ей служить, в этом было его извращенное счастье. Данмерка его не слышала. - Время пришло… добрые люди, они и не знают, чью волю выполняют. Я готова на все, ради нашего великого Отца, я бы совершила еще много милостивых дел во славу его имени, но… время пришло, и вы ждете меня, - печаль закралась в прекрасный и ужасный Голос. Жар в комнате становился все сильнее и сильнее. Цицеро неожиданно обнаружил, что стены комнатки чуть светятся от маленьких язычков пламени, ползущих по дереву. Треск. Крики на улице. Молитвенное пение Матери и плач детей, знающих Пустоту куда лучше, чем Нирн. Цицеро хотел помочь. Надо было уходить… он ведь был обязан защитить Матерь, он был ее Хранителем, ее самым преданным слугой. Но он не хотел… чтоб она была жива. Ведь его цель, цель из-за которой он в прямом смысле потерял мозги – служит трупу Нечестивой Матроны! Убеди сумасшедшего в том, что его нос - это нос, если он сошел с ума, думая что ходит с сиськами Дибеллы на лице! Ведь он не будет рад этому, это просто разрушит все его безумие… так нечестно. - Цицеро хочет, может и должен служить! – взвыл шут. Затем его лицо искривилось от злобы, - Мать должна быть мертвой. Это все неправильно! Осознав верность своего поворота мыслей, он заблеял кровожадно: - Мертвая, мертвая! Цицеро служит ей только мертвой… - Ты не слуга, Цицеро. Мать любит тебя… она бы показала тебе все, чего ты достоин, озолотила бы, если б могла…но время пришло… - женщина-данмер стояла к шуту спиной, склонившись над одной из колыбелек. Ее длинные волосы спадали прямо внутрь, к желтой вонючей простыне с разводами. Они не казались черными. Они побелели. Ее пальцы также внезапно побелели, сжимая спинку колыбели, длинные пальцы испещренные царапинами, в язвочках от ядовитых трав… Ее пальцы. - Зорн?! Пламя поползло по полу, касаясь ног Цицеро, но он не ощутил боли. Зато бледная нордка, нордка-свечка, с глазами-лунами и щеками в трещинах поморщилась, одергивая загоревшийся край своего плаща. - Ты не слуга мне, Цицеро. Ты верный друг. Жаль я не могла сказать тебе этого раньше. Но волей Матери и Отца подошло мое время, - откинув прядь с липкого от пота лба, Зорн выпрямилась и улыбнулась, - Мать любит тебя, дитя… - Ты не Мать! – взвизгнул шут подскакивая к нордке. Она стала осязаема. Ее можно было схватить, да! ДА! Матушка умерла века назад, ей пламя было не страшно… Мать должна быть мертвой, всегда и навеки! Но Зорн должна была жить! Цицеро не хотел, чтоб она умирала… его Слышащая, его! Он не собирался отдавать ее такому гадкому пламени… Она не была Матерью и не обязана была жертвовать столь многим. Не была мертвая. Зорн не была, не была, не была… Цицеро не хотел, чтоб с Зорн случилось то же, что и с Матушкой. Ведь то – Матушка, труп, иссохший корень зла, а это… - Ты не Мать, я знаю… Ты не такая, не такая! Нет! - Он встряхнул ее за плечи, прижав к одной из колыбелей. Зорн зажмурилась, хмуря брови, ее трясло от лихорадки, огонь обволакивал все вокруг. - Мы должны уходить! Цицеро спасет Зорн… Он не хочет… давай, идем… - Цицеро… - Зорн не должна! Ужасный Отец не имеет права забирать ее у Цицеро… Так нельзя! НЕЛЬЗЯ! Не отдам! Пусть он забирает себе Матушку… пускай она будет мертвая, ей так лучше, пусть остается… Цицеро будет заботиться о ее теле, да, будет заботиться… но не Зорн! Зорн живая! - Цицеро! Нордка путалась в шкурах медведя, сумасшедший шут придавил ее к спальнику, на дне шатра. Его глаза блестели дико, но он уже не спал. Он все помнил. И теперь определенно осознавал разницу между Голосом и Голосом, Взглядом и Взглядом. - Зорн не посмеет обмануть Цицеро так низко. Ты не Матушка, чтоб быть мертвой… обман! Матушка – Обманщица, притворяться живехонькой так невежливо, некрасиво… но Зорн не посмеет обмануть Цицеро! *** Несколько раньше, чем Цицеро воспрял от своего сна, Слышащая заворочалась, хмуря тонкие белесые брови и открыла глаза. - Спит, бездельник, - тихо упрекнула Зорн мужчину, чье лицо было слишком близко к ней, чтоб она серьезно могла ругать его. Неизвестно, что было причиной пробуждению больной и уставшей нордки, может, предвосхищение будущей истерики, а может, ее обычная паранойя, сверхъестевенным образом давшая ей понять, что шут спит, и никто не следит за обстановкой. Но, так или иначе, а Зорн проснулась, и немного побродив взглядом по потолку шатра, села на месте, проверяя свое состояние. Удивительно, но никакой немощи Слышащая не ощущала. Аккуратно, чтоб не разбудить своего брата по темному делу она подползла к выходу из палатки и приоткрыла полог. Пахнуло холодом. Зорн, поежившись, оценила положение. Каджиты спали. Луны скрылись с горизонта, небо уже не было таким непроглядно черным и звезды бледнели на его синеющем полотне. Скоро должно было быть утро. Нырнув обратно в теплое нутро палатки, Зорн почему-то избегая смотреть на шута, подобралась к вороху вещей, сложенных в углу. Две походных сумки. Ее и Цицеро. Что бы вы думали Слышащую могло там заинтересовать? Не думай, хитрый Цицеро, что Зорн не замечала, как часто скрипело твое перо, и как часто ты скрывал все, что написано, словно ревнивый ребенок, не желающий делиться игрушками! Зорн, почти бесшумно, с мастерством вора, выудила из сумки компаньона потрепанную книжку. Какой это был уже том? Ха… те хроники, что Зорн видела раньше, были испещрены сумасшедшими записями о буднях шута. А эти? Кажется, это была та самая книга, которую Цицеро завел после рассказа Слышащей о своей чудесной жизни. Да, это была та самая. Зорн узнала первые страницы и ее руки слегка задрожали. Холодно. Хотя, вряд ли виноват ветери вьюга, занимающиеся снаружи. Нордка тихо вернулась под теплые шкуры и ее внимательные, чувствительные глаза забегали по бумаге, а худые пальцы стали перебирать ветхие странички. Цицеро…. То тут, то там песня. То тут, то там восхваление Матери и размышление на тему света и тьмы. Где же хроники Слышащей? Они оборвались после битвы с Изгоями. Внезапно, перевернув страницу уже без особого интереса, Зорн наткнулась сначала на кривую полосу углем, затем на косой кровавый след, явно оставленный кинжалом, который вытерли о бумагу. Буквы от крови казались слегка размытыми, но вглядевшись в них, Слышащая вдруг ощутила небывалое волнение. Он действительно писал о ней, впервые за долгое, долгое время: 16 день месяца Огня очага, 4Э 202г. ГЛУПЕЦ! КАК ТЫ ПОСМЕЛ!... *размыто* Слышащая наконец-то поведала свои планы. Не Цицеро, нет. Ушастой… все или нет? Не знает, бедный Цицеро ничего не знает. Но Слышащая поведала что-то. Что? Как печально для магов. Как весело для нас, кровожадных, крови жаждущих деток. О, да. Слышащая грезит разорением гнезда, послала кукушонка… Купила капюшон, а в капюшоне он… смешон? Я не знаю точно, но, кажется, лишь малая часть Ее планов открылась глупому Цицеро, подслушавшему разговор. Цицеро осел и невежа, как Она говорит. Разве ему можно Слушать Ее Голос после?.. Жестоко. Она врет… Голос врет и бьет больно, в самое подреберье. Аж злобно! Ей бы лишь все запутать. Мир стал похож на клубок ниток. Нечестивая Мать моя… когда же ты ее образумишь? Цицеро стал похож на псину, поджимающую хвост, выслан следить. А ведь он достоин! Зачем ему воронья босмерка? С трудом разобрав писанину шута, Зорн, похолодев еще больше, вспомнила Винтерхолд. В тот день Цицеро напал на нее, и был отправлен следить за Мерлиной. В тот день он покинул ее, и дал понять, что боль внутри от идиотской привязанности не затихнет, пока он жив и безумен. Слышащая, сжав зубы, перелистнула страницу и обнаружила следующую запись, на удивление лаконичную: 19 день месяца Огня очага, 4Э 202г. Повернуть обратно, искать Ее иссохшие кости… или Ее восковые следы. Какой Гонимому толк Гоняться за вороной и эльфом, когда Хранителю поручено Хранить? Еще одна запись, немного дополняющая предыдущую почему-то запала Зорн в душу, и она несколько минут перечитывала корявые строчки: 20 день месяца Огня очага, 4Э 202г. О, если б Она рассказала, к чему вообще эта беготня. Цицеро не прочь побегать, размять ножки. Но во имя Ужасного Отца… все это Ужасно Странно! Если б она только рассказала, может быть… Если б я рискнул спросить, могло бы быть? Чего-то боится фигляр онемевший, жестокость узревший слепого Царя… ля-ля, вауля! Я не боюсь Ее. Цицеро лишь опасается, что снова придется таскать телегу с драгоценным гробом туда-сюда, пока не найдется новый, внимающий Голосу. Я не смогу уснуть сегодня. Луны… светлая кожа, глаза, губы, оглашающие Слова. Сумасшедший, мог ли он сам Ее задушить? Он так опасается, что путает мне мысли, они становятся солеными и липкими. Он так опасается, что начал желать Ее, даже в немилости… Несчастный отвергнутый… только хохот спасает. Он волновался из-за того, что напал на Зорн. Нордка глубоко вздохнула и выдохнула, глядя на спящего компаньона. Тот заворочался во сне. Зорн принялась читать дальше. Записи казались слегка беспорядочными, несколько страниц вырвали, одна была зачирикана углем почти полностью. Внятную записку Зорн узрела уже на момент, когда дорога свела ее услужливого шута с Назиром и Кирвой: 14 день месяца Начала Морозов, 4Э 202г. Перерезать бы горло во сне этим двум предателям. Но Цицеро понимает, что Слышащей не нравится, когда кто-то делает ее работу. И все бы хорошо, только вокруг, везде лишь Ее работа… Алчная. Я Ее ненавижу. Мучительница! Серая… Зачем она так со мной? Возможно, эта стая соглядатаев, все, кто под сапогом, включая несчастного Цицеро, все они правы и Ее нужно наказать. Убить? Как просто… почему бы не оставить жить? В одиночестве – жить, в темноте – жить, в глухоте – жить, рядом с каменной спальней Матушки. Выдержала бы Она? Цицеро опасается, что выдержала бы. Мы опасаемся, все, даже эти черноликие. И все же, я знаю, знаю, что Зорн… погибнет. Хочу я этого? Нет. Хочет Хранитель? Нет… Он боится. Несчастный болван, осел, как Она говорит. Я слишком сильно запутался, чтоб не разорвать ниток. Хохот… не спасает, он лишь скрадывает жажду ненадолго. Желай бы он с такой силой крови, стал бы вампиром. Боись бы он с такой силой крови, стал бы праведником! Ха! Цицеро-праведник! А после шли рисунки. Ранее любви к художествам за Цицеро не наблюдалось… Теперь же Зорн обнаружила несколько изображений Матери, одну насмешливую карикатуру на Назира и Кирву, весьма недвусмысленно намекающую на то, что эти любители пустыни сошлись… И ее. Зорн. Портрет, немного грубый и насыщенный черными красками, от которых шрамы на щеках женщины казались расщелинами, проходами в Пустоту. И все же достоверный портрет. Край страницы с этим изображением был заляпан кровью и подписан: Она никогда не Говорит, а лишь Слушает и Врет. Кукла двемерская-заводная. Зорн долго вглядывалась в свое собственное лицо, в глаза, обведенные для усиления мрачности жирным слоем угля. Он с любовью прорисовывал всякую черту, но когда он это рисовал? Вряд ли с натуры. Значит, по памяти… Зорн снова вздохнула, теперь уже из холода ее бросило в жар. Пролистав вперед она обнаружила последнюю запись, сделанную, судя по всему на остановке в Ривервуде: 1 день месяца Заката Солнца, 4Э 202г. Я сжимал ее горло. Я был готов убить ее трижды. Проклятый Цицеро! Теперь она больна. Я везу ее домой, в Убежище, где бездушная малышка с красными глазами должна излечить недуг. Но довезу ли? Она живая, не мертвая. Нужно признать, что тут требуется больше осторожности. Я не могу рисковать. Цицеро любит этот Голос. И больше не опасается. Она раскрыла планы, показала карты, вытащила все козыри… сломалась. Не врет. И теперь нет никого сильнее Ее! Я уж знаю, я уж пробовал проверить. Все что Зорн нужно было, это твердая Рука ее Хранителя… что ж, вот оно, мое рукопожатие, Слышащая! Ты можешь снова окунать свое лезвие в медовую ложь, можешь прясти свой клубок, паучиха, но луны… они не врут, и я знаю тебя. Я знаю твой Голос. И попробуй теперь убедить Цицеро, что это не так. Цицеро любит этот Голос. Не дам ему смолкнуть. Милосердная Матушка будет рыдать, если Пустота им огласиться… Зорн захлопнула дневник, шумно выдыхая и отложила том в сторону. Долгим взглядом она разглядывала любимое лицо ненормального, которого явно снова мучал дурной сон, вспомнить который он будет не в состоянии. Неужели, она так сильно его мучала? Строки были пропитаны ненавистью, болью и еще чем-то, о чем Зорн не решалась даже подумать. Он так хотел убить ее, но всякий раз падал на колени, проклиная себя… разве это не любовь? Безумие! И тут раздался крик: - Зорн не должна!.. Шут вскочил на ноги, теряя колпак, еще даже не проснувшись, не разлепив глаза, вцепился в свою госпожу железной хваткой. Зорн зашипела от боли, попыталась вырваться, но лишь запуталась в покрывалах из меха и оказалась в тисках, в ловушке. Истерично визжа, Цицеро вдавил ее в землю, зажал между своим телом и дном шатра, потряхивая за плечи. - Цицеро! – взывала Слышащая, ей только и оставалось, что взывать. Нет, конечно она еще могла достать из доспеха, в который она все еще была одета, кинжал и прибить шута, но… это было не в ее власти. Поэтому она лишь звала, надеясь на отклик, задыхаясь от напора. Цицеро откликнулся. Его безумная речь, что –то о Матери и смерти не вполне добралась до мозгов больной нордки, у которой в голове все слегка перемешалось от произошедшего. Она успела лишь подумать о том, что каджиты наверняка поднялись от шума и могут отреагировать враждебно, если увидят эту сцену… - Цицеро, ты меня душишь! – прохрипела Зорн гневно. Шут едва заметно ослабил хватку, бешенными глазами шаря по ее лицу, словно не желая верить, что перед ним действительно Зорн, а не кто-то из его кошмаров. Женщина попыталась воспользоваться послаблением и вывернуться, приговаривая: - Цицеро… пусти меня… - Нет! – яростно запротестовал мужчина, вцепляясь перчатками в ее худые запястья. Было в его крике нечто отчаянное, но вовсе не такое уж сумасшедшее. - Брат мой… пожалуйста… - выдохнула Зорн, все еще пытаясь продолжать бороться. Паяц лишь сильнее сжал руки: - Не пущу, никуда не пущу. Живая… ты, живая! Полог шатра задрожал в этот момент и внутрь просунулась голова каджитки и большой меч: - Что происходит? – осведомилась она. Зорн замерла на месте, перестав оказывать сопротивление шуту и с ужасом воззрилась на кошку. Но прежде, чем она смогла потребовать помощи, Цицеро произнес скороговоркой: - Болезнь сестры моей, приступ, как видишь, пушистый друг, не вовремя! Я ее успокою сейчас, не впервой… Ложитесь спать, Цицеро позаботится, - голос его звучал вполне убедительно и разумно. Более того, Зорн вдруг поняла, что может дышать и паяц уже не сжимает ее, а просто удерживает на месте, как если бы у нее и правда случился припадок. Быстро же он нашелся! Каджитка поверила, и бросив что-то предупредительное, что Зорн не разобрала, из-за собственного громкого и жадного дыханья, исчезла. Шут повернул к Слышащей свое лицо и прошептал: - Ужасный Отец не получит тебя, уж Цицеро об этом позаботиться… - Болван, тебе приснился кошмар и ты… опять напал на меня! Слышишь? – воскликнула Зорн полушепотом, метая молнии из глаз. Но на сумасшедшего это не произвело никакого эффекта. Нет, вместо того, чтоб как раньше струсить и подобострастно отступить он тщательнейшим образом ощупал Зорн так, как будто она могла оказаться призраком или видением. Все попытки сопротивления и возмущения он сводил на нет своими ловкими и цепкими руками, буквально распяв женщину под собой. Слышащая сдалась не скоро, но все же сдалась и в какой-то момент вся эта ситуация заставила кровь прилить к щекам и сердце забиться быстрее. Шут был так близко, да он, даэдра подери, лежал на Зорн! Это взывало к самым низменным ее слабостям. - Цицеро… что ты делаешь? - выдохнула нордка в ухо своему подчинителю. Цицеро строго посмотрел на нее, занятый какими-то своими мыслями. Но различив на лице женщины какое-то новое, доселе невиданное выражение, вдруг позволил себе улыбнуться. Странной улыбкой: - Мать.. Матушка послала мне сон. Да, Цицеро видел сон и он предупрежден. Ты не умрешь, Темная моя Слышащая… я даю слово, ты будешь жить, потому что я так хочу. Никто тебя не заберет… - от истерично-визгливого тон рыжего фигляра постепенно перешел к ласковому, быстрому шепотку. До Зорн начало доходить. - Тебе приснилась моя смерть? Я живая, брат мой. Не беспокойся. - О… говоришь, чтоб Цицеро не беспокоился? Кто-то должен беспокоиться о болезной Слышащей! Кто-то… я должен. - Хорошо, - вздохнула Зорн, - но ты же не будешь теперь всегда вот так лежать на мне? Тогда глаза безумца блеснули тихим озорством. Что-то щелкнуло. До Зорн не сразу дошло, что это застежки поясков на ее боку, куда добралась ловкая рука. - Почему это? – приглушенно спросил шут, зарываясь лицом в светлые волосы Слышащей, отчаянно и жадно вдыхая ее запах. Нордка от неожиданности охнула и прикрыла глаза, ощущая горячее дыханье на своей хладной шее. Она так часто мечтала об этом, и так часто отказывала себе в мысли, что такое возможно, что теперь совершенно растерялась. Зато Цицеро… быстро же он нашелся! Доспех ассассина, расстегнутый по всем правилам, был отринут, обнажив распятую бледную нордку перед рыжим имперцем с хитрой улыбкой. Вслед за ним скоро отправилось и белье. Ее тело было безобразно – все в шрамах, все в укусах и ранениях, старых и свежих. Редкий извращенец возжелал бы ее. Но Цицеро и дальше жадно ласкал ее, продолжая изучать, как редкое явление. Он не был удивлен ее безобразности… скорее, он ждал именно этого, и был счастлив обнаружить свое ожидание правильным. Зорн казалось, что ее касаются не пальцы, а раскаленные в кузне прутья, от них горела кожа и внутренности, сам разум горел и плавился. Она так часто мечтала об этом… Цицеро, казалось, тоже. В его записках она видела следы этого скользкого, подавленного ею желания, выплескиваемого в ненависть, но теперь… оно обрело силу и власть и над ней и над ним. Они оба поддались. И все же он стал господином, не давая ей сделать лишнего движения. А она? - Цицеро, пожалуйста… - она умоляла уже не о том, чтоб он пустил ее, а о том, чтоб взял, взял всю, полностью, без остатка. Приглушенно захихикав, шут, хитрый обманщик, безумец, в чьих глазах притаился разум, прошептал ей в ухо: - Зорн, милая Слышащая, молит своего слугу? Как смешно… - Зорн сумела улучить момент и ее рука метнулась к пряжке пояса шута. Он не успел перехватить ее и обнаружил себя. Да, его вожделение было настоящим, член безумца-пересмешника вполне серьезно и угрожающе уставился на Слышащую. Та облизнула пересохшие губы.. он действительно желал ее. - Ну же… я сойду с ума, если ты будешь медлить… - всхлипнула она, оторвав взгляд от чресел шута и подняв глаза к его лицу. - Как же смешно… Дурак червей побил туз крести… Слышащая умоляет, а болванчик Цицеро властвует… - кажется, Цицеро упивался моментом. Ну что за издевательство! Зорн тихо зарычала, крепко обхватив ладонью напряженный конец мужчины, яростно задвигала рукой, не желая так просто сдаваться. Шут пискнул как-то странно и закатил глаза на мгновенье. А потом резко, схватив руку Зорн, освобождая себя, вошел в нее целиком. Слышащая выгнулась, боль, вперемежку с удовольствием пронзила ее. Шут хрипло рассмеялся, его руки переместились с запястий Зорн к ее туловищу, сдавливая грудь, сжимая талию… Они начали двигаться как одно целое, не сговариваясь переходя с медленного темпа на бешенный, животный, и обратно. Стоны, смех, ругань, шепот, звуки поцелуев - все слилось в единую какофонию. Длинные бледные ноги изуродованной нордки сжимали бока ловкого рыжего сумасшедшего имперца. Они катались по полу, теряясь в шкурах, в темноте, в криках, друг в друге… а потом что-то взорвалось и истинная Пустота обрушилась на них, ослепив и оглушив почти на вечность. Они не видели, как в палатку еще раз заглянула каджитка с мечом и, смущенно дернув усами, пропала. Они ничего не видели и не слышали, растворившись в безмолвной тьме. Лишь только утром, когда они снова вернулись в Нирн внимательный шут обнаружил, что один шрам на прекрасном и уродливом теле спящей Зорн горит ярче остальных. Один шрам, не глубокий, почти царапина, на ребрах, он никак не затягивался и кожа вокруг него пульсировала огнем. - Зорн, - позвал паяц тревожно, похлопывая нордку по щеке. Женщина просыпалась с трудом, немощь, которой вчера не было, засасывала ее снова. Только настойчивые поцелуи и тревога в голосе шута едва привели Слышащую в чувство. - Что еще? – лениво поднимая веки, грубовато поинтересовалась Зорн. Цицеро карикатурно нахмурился и больно ущипнул женщину в том месте, где пульсировала рана. - Ай! В Обливион тебя… – Зорн тут же села, хватаясь за больное место. По телу как будто разлился огонь, но совсем не такой, как накануне ночью. Это был проклятый огонь. - Слышащей надо бы успеть домой до полных лун, - критично заметил Цицеро и заползал по шатру в поисках одежды. Зорн тихо выругалась. - Сон в руку, - сказала она, когда шут протягивал ей доспех. Цицеро цокнул языком и фыркнул недовольно: - Еще чего выдумала, дуреха… Цицеро же сказал. Как сказал, так и сделает. Собралась она помирать, видите ли… С волчатами надо было меньше возиться! А уж отсылать меня – это так вообще беспросветное безумие!