По ту сторону

Первые семь дней к нему никто не приходил. Ну, разве только врачи и медсёстры, но их Свят не считал. Телефона рядом не было, а они на вопросы всё равно толком не отвечали. Под вечер восьмого дня пришёл Тимофей. Постоял в дверях, потом обьявил, что забирает его домой, под свою ответственность. Лечащий врач ещё долго говорит им, что рёбра до конца пока не срослись, что он отпускает домой _долечиваться_, а вообще-то неплохо побыть ещё в стационаре. Рассказывает как правильно обрабатывать раны, чтоб скорее зажили. Хмельницкий и без того это знает, поэтому слушает вполуха. Босс выглядит так, будто не спал всю ночь, а неделю до этого беспробудно пил, но Свят списывает это на усталость. В конце концов время сейчас тяжёлое. – Напугал ты нас всех, валялся без сознания недели три. Что-нибудь помнишь? – спрашивает Тимофей Вячеславович, когда они идут по угрюмому больничному коридору, пахнущему спиртом и сыростью. – Почти ничего, – Свят неопределённо пожимает плечами. Врать – это смертный грех, и кому как не экзорцисту об этом знать. Но технически он не врёт, просто не говорит всей правды. – Изгнание тяжёлое было. Я думал, не вывезу. Но я ведь?.. – Ты справился, – кивают ему коротко. – Всё хорошо. – Какие новости от моих? Соскучился страшно по своим придуркам. Как они там? – Давай сначала до дома доберёмся, потом всё остальное, – хмуро отмахивается Тимофей, доставая ключи от своей «семёрки». *** Хмельницкий шагает в дом, и его плечи обнимает непривычная мёрзлая тишина. Он и сам не знает, почему вдруг что-то в груди обрывается и щемит. Умом он ещё не понял, но сердце уже почувствовало беду. Свят обходит пустую квартиру, не разуваясь, и подмечает, что здесь словно всё осталось нетронутым с того самого момента, как он ушёл. Смятая футболка на одеяле, горсть фантиков у горшка с фикусом – его явно больше недели не поливали – даже кружка с недопитым чаем на столе, только по заварке уже плесень расползлась. Свят стоит посреди кухни в оцепенении и слушает тишину, которая всё льнёт ближе, липнет к коже, сворачивается вокруг в непроницаемый плотный кокон. Свят стоит посреди кухни, и до него доходит простая страшная истина. Никто из экзорцистов бирюлёвского отделения не вернулся домой в ту ночь. Изгнание был было тяжёлым, пошло не по плану. Кроме него домой теперь больше некому возвращаться. – Тимофей, ты что-нибудь хочешь сказать мне? – Хмельницкий возвращается в коридор, туда, где босс подпирает собой стену, скрестив руки на груди, мрачной немой фигурой. – Почему ты молчишь, нахрен, скажи уже что-нибудь! Последняя надежда, слепая и глухая к доводам разума. Старый экзорцист знал, что ему и с этим придётся столкнуться. Он сегодня был в центральном штабе, где на него это всё повесили, где ему строили сочувствующие глазки и просили подобрать правильные слова по такому случаю. «Да пошли вы», – кажется, он даже сказал это вслух. Когда твой подопечный потерял всё, когда он смотрит тебе в глаза вот так – здесь не может быть никаких правильных слов. – Что ты хочешь от меня услышать, – устало и непреклонно отзывается Тимофей. – Ты же и сам уже всё понял. Как будто вас не учили. Как будто вам сразу этого не сказали. Среди экзорцистов почти никто не доживает до почтенной старости. Прости, Свят.