По ту сторону

Свят едко шутит, и, кажется, почти не ест. Спит и того меньше. Звонить ему бесполезно, а когда приходишь, то видишь, что квартира превратилась в подобие душного скорбного склепа, которого теперь даже свет не касается – плотно занавешенные шторы не пропускают ни солнца, ни фонарей. Свят ходит по дому неприкаянной тихой тенью, словно его просто забыли похоронить. Орден уже готовит Хмельницкому обвинение, что он забыл свой экзорцистский долг, но вскоре выясняется, что он не может исполнять его по вполне объективной причине. Свят больше не видит того, что происходит «по ту сторону». – Я никогда с таким не сталкивался, – врач задумчиво цокает языком, усаживаясь на стул. – Чтобы третий глаз закрылся, уже однажды будучи открытым? Это очень необычно, молодой человек. Очень-очень необычно. – Может, он не закрылся? Может, он ослеп? – Свят посмеивается невесело, отправляя в рот вишнёвую карамельку. Доктор говорит, что не знает. Повторяет, что таких случаев ещё не было в его практике. Но это все мало информативно и едва ли помогает докопаться до сути. – Что, перевод в Капеллу мне теперь не светит, да? Как жаль, – в голосе Хмельницкого появляется ядовитый, хорошо различимый сарказм. Капелла, элитный экзорцистский отряд в прямом подчинении у самой орденской верхушки, теперь становится острой темой, и Тимофей старается её лишний раз не упоминать. Правда, это не всегда помогает избежать неприятного разговора. – Мы обращались к ним три раза, три! – с горечью выплёвывает Хмельницкий, когда они с боссом остаются наедине. – И никакой помощи. Чем они занимались всё это время? – Ты прекрасно знаешь, что они мне не отчитываются. Тимофей пресекает на корню эти разговоры. Он хорошо понимает, что если в эту бездну заглядывать слишком внимательно, она тебе не простит. Свят долго молчит, уронив голову на руки. Потом поднимает лицо и говорит тихим бесцветным голосом: – Я хочу уйти из Ордена. Освою профессию какую-нибудь человеческую. Мне только священником не бывать, потому что, мне кажется, бог меня оставил, – Хмельницкий снова, кажется, шутит, на этот раз как-то вяло, без огонька. Тимофей смотрит на него долгим тяжёлым взглядом. «Зачем ты это сказал сейчас». «Ты делаешь всё сложнее». – В центральном штабе хотят, чтобы ты подготовил себе смену, – он озвучивает это их пожелание с непоколебимой твёрдостью, спокойным деловым тоном. Будто в нём нет ничего такого. В его нагрудном кармане начинает вибрировать мобильник. Как некстати. – Ещё один отряд смертников? Нет уж, хватит с меня. – Это приказ. Приказы не обсуждаются. – Перед тем, как отдавать такие приказы, неплохо бы научиться думать. Вы хотите, чтобы я учил кого-то изгонять бесов, которых я даже не вижу? Мобильник в кармане всё никак не унимается. Босс думает, зачем у Хмельницкого такие ясные глаза. Как тяжело смотреть в них, когда бросаешься бездушными канцелярскими фразами, только чтоб он отстал. – Ничего, справишься как-нибудь. Ты экзорцист опытный, найдёшь подход. Тимофей знает, что Орден его не отпустит. Уговорит поработать на себя годик, а потом ещё один. А потом, когда минусы держать Хмельницкого при себе перевесят плюсы, его что-нибудь прикончит на задании случайно. Или не очень. Тимофею иногда хочется, чтобы и его уже что-нибудь случайно прикончило, но у него в этом спектакле просто другая роль. Он вздыхает и наконец поднимает трубку. *** Голова после падения кружится, тело ноет. Марину слегка тошнит. На заброшенной стройке, среди бурьяна и битого стекла гуляет ветер. Сюда даже приютские приходят редко. Может, только чтобы ширнуться. Слишком уж тут мрачно. Марина не знает, что дальше, она предпочитает себя не спрашивать. Над её головой, меж арматур, торчащих из бетона, вверх ногами устроилась сущность, мохнатая и глазастая, чем-то прохожая на терьера. Внимательно смотрит, но ничего не говорит. Они вообще редко с ней говорят. Солнце клонится к закату, заливает медью в провалы окон, бликует на пустых бутылках. Тени становятся больше, ощутимее и плотнее. Наступающий вечер приносит на заброшку незваных гостей. Первыми Осколкова слышит отборные матюки, доносящиеся ещё с первого этажа. Прячется за угол, ближе к лифтовой шахте. Морщится: кого там ещё принесло. Если бы картинка не расслаивалась перед глазами так сильно, можно было бы послать их к чёрту, но сейчас на это совсем нет сил. Пришедших, судя по голосам, двое. Они какое-то время шуршат за перекрытием, растаскивая в стороны строительный мусор и переговариваясь между собой, раздражённо и коротко. Потом наступает тишина, в которой один из пришедших, обладатель роскошного баритона, распрямляясь, говорит на выдохе: – Вот тут по центру пентаграмму начертить и шугануть их всех. Марина устало усмехается про себя. Приютские редко сюда заходят, но никто не обещал, что не будет чокнутых оккультистов. Ей сегодня везёт. – Твою мать, откуда их столько повылезало, – сетует девушка. Голос у неё тоже низкий, хриплый, словно прокуренный. В руке звякает что-то металлическое, потом она шипит от боли, бормочет «да что за наказание, нахрен, такое». – Придётся обход устраивать, искать источник. Ну, у нас есть до темноты часов пять ещё. Надо поторопиться. – Да как всегда. Они действительно, кажется, чертят пентаграмму прямо здесь, на пыльном бетоне, потом что-то долго читают на старославянском, Осколкова даже не пытается различать, всё равно все слова сливаются в один дребезжащий гул, от которого раскалывается голова. Она ждёт, пока немножко отложит слух и станет хоть чуть-чуть легче, чтобы свалить подальше от этих конченых оккультистов. Только вот напротив – дышать становится всё труднее. И запах лавандовых благовоний, которые тут раскурили эти придурки, вообще не исправляет ситуацию. Ритуал за стенкой наконец подходит к концу. – Ну и что, на обход теперь? Без обеда, как обычно. – Для начала здесь бы здесь прибрать… У Марины в глазах плотный седой туман, поэтому ту жестяную банку, которую случайно задевает носок её ботинка, она даже не замечает сразу. Банка катится по полу и падает в шахту лифта, несколько раз ударяясь о его стенки. В пустой бетонной коробке шуму от неё, как от грёбанного трактора. Марина думать: «блять». Марина думает: «если они меня тут прикончат, конец будет бесславный, конечно, но вполне ожидаемый». «Для такой неудачницы» Оккультист заглядывает за угол, смотрит на неё секунды две задумчиво, а потом оборачивается и бросает через плечо: – Не надо обход. Я нашёл источник. *** – Укусила меня! Чёрт, малолетки хуже нечистой силы! Их отчаянная борьба продолжается около четверти часа и, кажется даже, близка к ничье. Все эти страшилки по телеку про сатанинские ритуалы, кровавые жертвы и пентаграммы, казавшиеся когда-то смешными, становятся вдруг такими осязаемыми, что заставляют кусаться, царапаться и отпихиваться, а иногда и очень больно бить похитителя под коленку. – Я для жертвоприношения не лучший кандидат, я, блин, даже не девственница! – искренне негодует Осколкова, во всю выдираясь из хватки. – Да какое жертвоприношение, я тут помочь пытаюсь, у тебя сейчас душа из тела выскочит! – оккультист тоже звучит так, словно он на грани, за которой его ожидает только нервный срыв. – Все эти твари вьются вокруг тебя, потому что чуют близкую добычу. Ты можешь просто тихо посидеть вот здесь, в круге?! Я большего не прошу, – мужик оказывается невероятно упрямый, ему легче подыграть, чем сопротивляться, и в конце концов Марина решает прибегнуть и к этой тактике. Садится в круг, напыщенная и готовая к обороне, и хватка на её плече почти сразу ослабевает. Это уже хороший знак, можно подгадать удачный момент и улизнуть. Оккультист неразборчиво кому-то молится, вполне вообще-то по-христиански, брызгает водой, которая, падая на бетон, пенится и шипит. Марина смеётся нервно, кусает губы. Что это за фокусы? Что здесь, нахрен, вообще творится? Но очень быстро становится не до этого, потому в круге находится не так-то просто. Воздух кислотой жжёт, царапая пересохшее горло, по мышцам вверх прокатывается липкая судорога, гул становится протяжнее и сильнее, голову словно в тисках сжимает, а потом всё стихает, словно бы по щелчку. И можно наконец вздохнуть. Нормально вздохнуть. Полной грудью. – Порядок. Ну вот и всё. Её отпускают, давая пару минут, чтобы прийти в себя. Осколкова подмечает, что адская карусель перед глазами остановилась, туман осел. Она теперь видит чётко. – Ну и что нам с этим подарком делать? – девушка в рваных джинсах, курившая у стены, наконец отлепляется от неё, обходит вокруг медленно, будто примериваясь. – Назад не вернёшь – третий глаз нараспашку. Бесы просто пачками липнуть будут. А если не придумаем, куда сбагрить, на нас ведь повесят. – Попробую позвонить кое-кому. Подожди. Её напарник находит в телефонной книжке номер, жмёт на вызов. Сначала долго слушает гудки, а потом на том конце всё же снимают трубку. *** – Ты знаешь, вообще-то да. Есть у меня идея, – говорит Тимофей собеседнику по ту сторону. – Я подъеду сейчас, сбрось ваш адрес сообщением. – Куда ты собрался? – угрюмо уточняет Хмельницкий, глядя, как босс в коридоре спешно накидывает куртку. – Привезу тебе новую пару глаз. – Не вздумай даже, я с этим возиться не собираюсь! Но прежде чем Свят успевает договорить, босс закрывает за собой дверь.