She knows

      Паника. Тревога. Страх.       И самое главное — неопределенность.       Его лицо слишком близко, в то время как мой мозг тупо не может как-то воспринимать происходящее. Нет никакого смущения или же неловкости. Всё воспринимается так, будто именно это и должно было произойти.       Но… почему же мне так страшно?       И я поняла.       Воспоминание.       О том, как слезы льются рекой от того, что человек в опасной близости от тебя. Я не люблю объятия. Я не люблю, когда меня касаются в принципе. И я, НЕНАВИЖУ поцелуи. Люди такие жестокие, особенно когда дело касается их потребностей, в которых они не в силах себе отказать.       Страх сковал меня, дыхание участилось, а сердце забилось невольной птицей в клетке. Я вспомнила. Я, черт его побери, вспомнила.       И лучше бы это было лишь страшным сном.       Однажды, я уже была в таком положении.       Я уперлась руками в грудь Фёдору и мягко оттолкнула его, отворачивая голову, не желая поддерживать зрительный контакт. Действиям парня не было объяснения в моей голове.       Нет, это точно был не поцелуй. Просто прикосновение. Это нельзя объяснять какими-нибудь нежными чувствами, или прочей чепухой, что чужда Фёдору. Но всё же… Зачем и почему именно сейчас? Я ничего не чувствую к Достоевскому, да и он рассматривает моё существование исключительно из практичных целей. Мы не пара. Не друзья. Не товарищи. И уж точно не влюбленные в друг друга, как дети малые.       Но все же это действие заставило меня кое-что вспомнить из прошлого…       Мои руки задрожали, а живот скрутило крепким узлом.       Меня вот-вот стошнит.       Я прикрываю рот ладонью и делаю глубокий вдох и выдох, пока перед глазами проносятся картинки из прошлого. Я резко слезаю с подоконника и спешу сбежать, всё также закрыв рукой лицо. Но ноги подкашиваются. Желудок стремится изгнать всё наружу, но проблема в том, что он пуст. Я не ела ничего несколько дней. Именно поэтому изо рта просто выходит желудочный сок и слюна.       Мои плечи сотрясаются от постоянного спазма в горле, а ноги больше не держат, и я просто падаю на колени. Во рту появляется металлический привкус, и стоит мне отвести руку — кровь. Снова кровь. Она всегда сопровождает воспоминания о родном мире.       Почему я вспоминаю лишь плохое? Неужели моя жизнь была действительно настолько ужасна?! Не хочу… Не хочу так думать! У меня есть брат, родители и крыша над головой. На что мне остается жаловаться? Боже… Мне действительно необходимо поговорить с Гоголем насчет нашей сделки. Мне слабо верится, что парень сможет заставить меня вспомнить абсолютно всё, но даже какое-то маленькое событие уже будет считаться победой.       Нужно вернуться на здесь и сейчас.       Шутка. Ну же, Саня, шути, паясничай, уйди от этой ситуации в принципе!       Но рот просто открывается и закрывается, так и не издав ни единого звука.       Меня накрывает всё большая паника.        — Зачем ты это сделал? — Спросила я, удивляясь тому, что мой голос абсолютно спокоен, несмотря на хрипоту.       Фёдор молчит и внимательно оглядывает меня с ног до головы. Я не могу прочитать, что он сейчас испытывает. Никак. Зато ему прекрасно видна вся моя жалкая боль. Но… Всё же, если приглядеться, то парень выглядит растерянным. Да уж, это уж точно не то, что ты ожидаешь, целуя кого-либо.       — Захотел. — Но даже эта эмоция пропадает с его лица, и его взгляд остается полностью непроницаемым. Он не желал мне этого. Достоевскому не было бы смысла хотеть сделать мне больно. Ведь это… не принесет никакой выгоды.       — Захотел? — Переспросила я так, будто не расслышала. Бред. Это просто какой-то бред! Да я в жизни не поверю!       У меня уже не осталось сил на злость. Я просто… скажу то, что думаю. Мне кажется, именно этого от меня хочет Фёдор.       — Достоевский, — обратилась я к Фёдору, — Твой ответ подошел бы мне. Я могу сделать что-то, просто от того, что «хочу». Но нет, не ты. Я знаю твоего персонажа. Я знаю твой прототип. Ты, никогда не сделаешь что-то просто потому, что хочется. Чего ты ожидаешь от меня? –Я выпрямилась, но все еще продолжала прикрывать рукой лицо, — Вероятно, ты рассчитывал на то, что я, в виду своего пубертатного возраста, проникнусь к тебе тёплыми чувствами. Но, думаю, ты понимаешь, что нас связывает нечто большее, чем просто какое-то физическое влечение. Я хочу домой. А ты хочешь сровнять с землей историю способностей в этом мире. И, так вышло, что наши цели зависят друг от друга. — Тяжело вздохнув, я продолжила, — я ни в коем случае не обесцениваю человеческие чувства, но, ты сам всё прекрасно понимаешь, что этот термин — не про тебя. Тебе это просто не нужно. В то время как мне, это нужно только в родном мире.       — В таком случае: какая разница, что я делаю, если для тебя это не имеет абсолютно никакого значения? — Холод. Именно он сейчас так веял от главы организации «Крысы мертвого дома». В первые секунды мне показалось, что Достоевского злит как раз то, что для меня его действия ничего не значат. Но нет. Тут дело в другом. Я снова сделала то, что он от меня не ожидал. Его бесит и раздражает именно это.       — Речь идет о том, что принадлежит в первую очередь мне, а именно моё тело. — Я старалась не грубить и отвечать спокойно, но ноги едва меня держали. Физическая боль пробирала до самых костей. Я действительно умираю. Но Фёдор будто этого не видит. Ну… или не хочет видеть.       — В этом мире ничего не принадлежит тебе, Александра, — Парень сделал шаг навстречу мне и взял меня под локоть, видимо устав смотреть на то, как я неловко пытаюсь держать равновесие на ватных ногах. — У тебя нет никакого имущества. Ни одной бумаги, что подтверждает то, что ты вообще являешься человеком. Документы. Вещи. Дом. Хоть что-то из вышеперечисленного? — Я молчала. — Ты едва стоишь и дышишь самостоятельно, так что же принадлежит конкретно тебе?       Я опустила взгляд в пол. Он прав. У меня действительно нет абсолютно ничего. Я даже своей жизнью не распоряжаюсь. Если того захочет Фёдор — я умру в этот же миг. И любой может меня убить. Санго сейчас нет рядом. А кроме нее в этом мире меня никто не защищал. Так что же всё-таки моё?       — Так чья же я тогда, если не своя? — Спросила я, копя в себе злобу, — Или право собственности на моё тело и знания передаётся от человека к человеку, что способен меня убить? Так ты считаешь, верно?       — Я бы посоветовал тебе быть более рассудительной. Александра, не кусай ту руку, что кормит тебя. — Предостерегающе, насколько это вообще возможно от Фёдора, услышала я.       — Снова каламбуры про собак, Фёдор Михайлович? — Горько усмехнулась. Я понимала, к чему клонит парень. «Будь послушной и делай то, что говорят». Но с каких пор это распространяется на «Я могу прикоснуться своими губами твоих и считать это чем-то в порядке вещей». — Я поняла. — Выдернула руку из крепкой хватки Достоевского, — Буду хорошей девочкой. — Мой голос так и сочился ядом и злостью. — Я могу идти?       — Нет, — Меня снова взяли за локоть, только на этот раз нежнее, — Что ты вспомнила?       — О чем ты? — Мои глаза забегали в попытках зацепиться за что-то взглядом, чтобы не смотреть в глаза Фёдору.       Если даже Достоевский начинает терять терпение передо мной, то это повод задуматься о поиске пути к бегству. Как хорошо, что он сам меня нашел, ибо помощь пришла оттуда, откуда вообще нельзя было её ожидать.       — Я вынужден прервать столь драматичную сцену, — Раздался голос за моей спиной. Голос Гоголя, что неизвестно сколько уже наблюдает за этим театром. И, судя по лицу Фёдора, тот уже давно заметил парня, а вот для меня было открытием то, что нас подслушивают. — Александра, ты же собиралась поговорить со мной? — Не моргнув и глазом соврал Гоголь, что меня очень озадачило.       Во-первых, я безумно сильно морально устала. За сегодня слишком много потрясений. А учитывая то, что Николай собирается копаться в моих воспоминаниях, мне станет еще хуже. Во-вторых, Санго сейчас не рядом со мной, и не сможет меня защитить от очередной смерти. В-третьих, говорить при Фёдоре о том, что у нас с Гоголем есть «личный» разговор глупо. Ведь тогда парень в любом случае заподозрит, что я что-то скрываю. А это совсем нехорошо. Я вроде как пытаюсь добиться его доверия…       — Да. — Но я всё же решила подыграть Гоголю, чтобы не продолжать этот разговор с Достоевским. Вот уж кто-кто, а Фёдор не должен видеть меня слабой немощной девчонкой, что сломается от одного дуновения ветра. Мои воспоминания должны остаться при мне. Чем больше людей знает, тем более жалкой я становлюсь в глазах других.       Фёдор прекрасно понимал, что ему буквально в открытую врут, но, видимо, решил ничего не предпринимать и отпустить меня. Вероятно, рассчитывая на то, что Николай сам ему обо всём расскажет. Но… Я знаю, что Гоголь сокроет часть правды. А конкретно ту часть, в которой говорится о моей скорой смерти. Достоевский не должен знать об этом, иначе я потеряю всякую свободу действий. Хотя, признаться, я потеряла ее в тот момент, когда губы Фёдора коснулись моих. Не знаю, видел ли эту сцену Николай, но мне явно необходимо это с кем-то обсудить.       И хоть Гоголь и не самый лучший вариант, другого мне не дано.       Сцепив руки в замок перед собой, я направилась вслед за парнем, так и оставляя антагониста этого мира стоять в коридоре. Мы снова направлялись в комнату Гоголя. Думаю, мне всё еще предстоит удивиться тому, что помещение, где находится такой человек, как Николай, не похоже на цирк. О чем конкретно мы будем говорить с парнем я не знала, но была точно уверенна, что разговор будет не из приятных.       Николай пропустил меня вперед, закрывая за собой дверь. Всё. Теперь я в замкнутом пространстве вместе с поехавшим. Прекрасно, просто чудесно! Моему «психологу» самому бы побывать у психолога! И хоть я и слабо представляю себе то, чем конкретно люди занимаются у мозгоправа, но явно не отпускают странные шуточки.       Я плюхнулась на кровать, параллельно сбрасывая с себя кеды и подбирая ноги под себя, а Гоголь сел на стул, переворачивая его спинкой вперед. Что ж, видимо на этот раз наша беседа продлится дольше.       — И так, — Начал Николай, беря со скучного стола какую-то папку, — На что жалуемся? — С улыбкой спросил тот.       — Зачем тебе папка? — Спросила я первое, что пришло в голову, вопросительно вскинув бровь.       — Так я выгляжу намного серьезнее! Прям как настоящий терапевт! — Воскликнул парень, размахивая папкой в воздухе.       — Ясно… — С тяжелым вздохом решила проигнорировать этот выпад я, — Ты всё видел? — Я решила перейти прямо к делу.       — Хм… — Парень загадочно прищурился, потирая подбородок, будто пытаясь вспомнить, — За этим действительно было любопытно наблюдать. Личные дела Фёдора всё еще остаются его личными делами, однако я был сильно удивлен, застав вас в таком положении вместе. Еще мне Евгений сказал, что…       — Это случайность! — Воскликнула я, вспоминая, как плюхнулась на колени к Достоевскому, — Ну, а насчет первого, — Я задумалась, — Он сказал, что просто этого… «захотел»? — Тяжело вздохнув, я продолжила, — Это… это какой-то бред. Я серьезно не понимаю, что могло его побудить к этому. Он не знает ни кто я на самом деле, ни то, что из себя представляю. Тут тупо не к чему что-то чувствовать!       — Аха-ха-хах-ха! — Гоголь звонко рассмеялся, — Да ты… Аха-ха-ха, — Парень не мог успокоиться, — «что-то чувствовать»? Я знаю его давно, и могу тебе с уверенностью сообщить, что какие-либо романтические чувства у него атрофировались еще раньше, чем чувство юмора! — Всплеснув руками, заключил Николай, — Хочешь, я тебе всё-всё объясню? Хочешь же, да?! — В предвкушении спрашивал Гоголь так, будто ему не нужен мой ответ, чтобы наконец сказать то, что он так хочет, — Он продолжает с тобой контактировать по той же причине, что и со мной: мы союзники.       — Вы с ним тоже в дёсны долбитесь? -Спросила я, скептически вскинув бровь.       — Ты даже не дала мне договорить! — Недовольно воскликнул парень. — Так вот, — Николай поднял указательный палец в воздух, как бы «поучая». — Ты боевая единица, ресурс, а именно информационный. Представь, что тебе в руки попалось довольно сильное оружие! И вот, все тоже хотят им завладеть! Но оно ведь твоё! Какое право все остальные имеют посягать на то, что принадлежит конкретно тебе?       — Я не вещь! — Раздраженно воскликнула я, сжимая кулаки. — И я никому не принадлежу!       — Александра, — Вздохнул Гоголь, — Давай говорить объективно: тебя может легко убить кто угодно. У тебя нет ни силы, ни оружия, вообще ничего! Не лучше ли находиться рядом с тем, кто заинтересован в твоей жизни и может, если что, защитить?       — «Заинтересован в жизни»? Николай, ты не забыл, что с минуты на минуту отброшу коньки сама по себе?! — Воскликнула я, скрестив руки на груди.       — Ты говоришь так, словно тебя это вообще не беспокоит, малолетняя суицидница, — С ехидством протараторил Гоголь, — Если тебе хочется прожить как можно дольше, то ты должна остаться с Фёдором, здесь, в этом убежище, где никто тебя не тронет.       — Что?! — Моему возмущению не было конца, — «Не беспокоит»?! Послушай меня, — Я была готова бить себе кулаком в грудь, лишь бы доказать то, настолько сильно Николай не прав, — Да я в шаге от того, чтобы сойти с ума! Я просто не хочу умирать! — Зарывшись руками в волосы, я крепко их сжала, — Это что, так сложно понять?! Как же вы все достали! Я вас всех терпеть не могу! Для одних я ходячая проблема, для других какое-то оружие — надоело!       — Ох, «все вокруг меня не любят, все вокруг ненавидят, все вокруг плохие, я жертва»! — Передразнил меня Гоголь, — Тебе что, двенадцать? Ты ведешь себя как глупый ребенок. — С усмешкой произнес парень, — Твоей же целью является сделать так, чтобы Фёдор одержал победу? Так прекрати ныть и наконец начни приносить пользу, а то действительно коньки отбросишь. — Николай говорил словно не о смерти человека, а о какой-то мелкой проблемке.       — Прекрати! — Я закрыла руками уши, будто это могло помочь мне не слышать слова парня.       — А что, если ты умрешь прямо сейчас? Или завтра? Или во сне? — Гоголь давил, и прекрасно это понимал, — О… А если…       — Я сказала — хватит! — Я зажмурилась, будто пытаясь хотя бы зрительно убежать из этой комнаты.       — А если смерть тебя настигнет прямо перед… скажем Женей? Ты просто будешь нести очередную чушь, а потом упадёшь замертво! Интересно будет посмотреть на реакцию твоего брата… — Но Николай будто и не слышал моих просьб, — Что же это будет? Отчаяние? Злость на тебя? «О Боже, нет, сестра, как так!» — парень парадировал голос Жени, — «Почему ты мне даже не сказала о том, что твоё тело уже находится на стадии разложения! Ты всё это время врала мне в лицо?! Ты отвратительна!»       — Да заткни уже свою гребанную пасть! — Я подорвалась с места и решительно двинулась в сторону двери, не желая слышать этот голос, что пробирал до самых костей. Но, к сожалению, дверь была заперта.       Меня переполняло чувство отчаяния и страха от того, что я так и не увижу маму, не обниму её, не скажу, что безумно люблю. Боялась, что действительно погибну, так и не успев сделать миллионы-миллионы вещей! Перед глазами возникала картина, как Женя становится свидетелем того, как я прекращу дышать. И это пробирало просто до мурашек. Страх того, что я могу банально не дожить до завтрашнего дня давил даже лучше, чем слова Гоголя. И ему ведь плевать на меня и на мои чувства… Да всем вообще плевать! Никто не сделает мне поблажки, никто не протянет руку помощи, никто не стоит на моей стороне! А даже та, кто позиционирует себя как моего товарища, преследует в первую очередь свои цели! Мне же нужно совсем-совсем немного! Всего лишь того, что пусть хотя бы одному человеку, было дело до моих потребностей! Я всегда считала своим верным компаньоном брата, но… где он сейчас? Он был рядом, когда ломали на щепки часть моего дома? Он был рядом тогда, когда Фёдор коснулся своими губами моих? Да он хотя бы искал меня, попав в этот мир?!       Почему всегда я должна отдуваться за все грехи, а кто-то лишь умело воспользуется тем, что я элементарно не могу ответить силой? Я слабая. Слишком слабая для всего этого мира… И никто, никто мне не поможет.       Мне. Нужно. Выжить.       И я выживу.       Я скажу Фёдору о том, что если не ускорить процесс, то мне придёт конец.