She knows

      Я не знала кто это, надеялась только на то, что это не мой надзиратель. Пожалуйста, пусть его перерыв продлится побольше, дайте мне окунуться в свои воспоминания и абстрагироваться от того, что сейчас происходит со мной и вокруг меня.       — О, Господи! — Воскликнул чей-то голос, стоило звякнуть ключами в замке камеры, — Александра! — Парень подбежал ко мне и аккуратно приподнял мой подбородок, проверяя жива ли я вообще.       — Чуя? — Спросила я, а потом снова залилась рыданиями, — Пожалуйста, убей меня! Умоляю, убей! Я не могу больше! За что ты так со мной?! Что я тебе сделала?! Я просто хотела домой к маме и папе… — На последнем предложении я тянула гласные в вое, что сопровождался слезами. Мне было плевать на то, насколько жалко я выгляжу сейчас. Главное, чтобы все это как можно скорее закончилось. Я не знала, что человек может сойти с ума от боли, и уж точно не ждала, что мне придется познать это на практике. А ведь где-то глубоко внутри я понимала, что мафия способна на большее и более губительное для меня. Два ногтя. Для кого-то из здешних обитателей прозвучит как легкая прелюдия, в то время как я не знала, куда еще жёстче и больнее.       — Александра… — Парень еще раз осмотрел меня, что я едва могла видеть сквозь слезы, — Мори не отдавал приказа пытать тебя…       Нет, я похоже действительно сошла с ума. Этого не может быть. Просто не может. Чтобы в мафии происходило что-либо без ведома или приказа Мори Огая. Бред. Полный бред! Ради чего тогда мне приходится через все это проходить?! Кто же тогда желает мне такого зла?!       — Ч-что? — Мой голос дрожал, я не могла поверить своим ушам.       — Тебя было велено отвести ко мне, но мне только спустя час сообщили, что тебя повели в пыточную и я сразу пришел! — В голосе парня слышалась злость, но не на меня. — Кто-то без ведома Мори и меня решил сфабриковать приказ о том, чтобы тебя пытать… — Быстро протараторил Накахара, — Боже, тебе срочно необходима медицинская помощь. Ты вся дрожишь…       Меня неоднократно обливали грязной, ледяной водой, чтобы я не теряла сознание, и мне действительно было очень холодно в этом подвале, если я могу правильно судить по запаху сырости. Хотя, возможно, дрожь вызвана остатками глубокого страха и ужаса.       — Кто… Кто мог подделать приказ? Чуя, это полный бред! Ты врешь мне! Врешь! Я не верю, — Мой голос срывался на истерический, равный и хриплый крик, — Господи… — Я крепко тиснула зубы, — Мое тело… Оно… Черт… — Не зная, что говорить, я лишь снова расслабила шею, отчего голова рухнула на плечо, — Чуя… Я мерзкая и отвратительная. Что вы сделали со мной?! Это не мое тело, не мое, слышишь?!       Я не знала, отчего точно я плакала. От того ли, что выгляжу теперь просто ужасно, от боли ли, или от того, что я не дома, не в своей уютной постели. А может и от всего сразу. Не было абсолютно никакого желания двигаться дальше, ибо все, чего хотелось — это лечь и просто умереть. Не терпеть все это. Не терпеть себя и свое тело. Хотелось быть другим человеком, кем угодно, но не Сашей. Теперь это имя казалось чем-то настолько далеким и ненужным, что хотелось от него отречься, ибо больше я не видела вариантов, как отделить свое сознание от своей физической оболочки. Это просто какое-то издевательство.       Я ненавижу Кафку. Ненавижу Портовую мафию. Ненавижу ВДА, Дазая, Чую, Достоевского, да всех черт побери! Всех, кто является частью этого убогого идиотского мира, что полон жестокости!       Я оборвалась на середине мысли.       «Полон жестокости»? Но ведь… Ведь и мой дом был ко мне жесток.       Все тело вновь пронзила волна боли, каждая кость будто крошилась в мелкий порошок. Кости ныли, ныли раны, ныли мышцы. Я чуть приоткрыла глаза и опустила взгляд вниз, на свои ноги.       Гематомы. Их стало больше, ведь я вспомнила. Вспомнила! Не все конечно, но по крайней мере то, что моя прошлая жизнь не отличалась от кошмара, что творился со мной последние пару часов. Эти раны на моем теле, не просто синяки, что взялись из воздуха. Это побои. Те, что остались на мне еще в моем, родном мире. И, как ни странно, это был не отец, и уж точно не Женя. Это были мои ровесники. Неуравновешенные подростки, что готовы затравить каждого, чтобы почувствовать себя значимее, больше, сильнее. Но… я не могу в это поверить, ведь я явно не тот человек, который дал бы себя травить. Это не про меня. Чтобы я, да дала себя в обиду?! Это бред. Я не хочу в это верить.       Но воспоминания проносились перед глазами, а боль в теле лишь усиливалась. Каждая косточка ломалась на тысячи мелких осколков, что впивались в мясо. Я снова крепко стиснула зубы, так, что почувствовала их скрип. За что… За что надо мной издевались? Я же… Ничем не отличаюсь от остальных подростков. Я не особенная. Ну да, волосы синие, ну да, прокол, ну да, татуировка, но ведь это не редкость! Так за что? Что я могла сделать?       — Александра! Александра! — Звал меня Чуя, тряся за плечи. Накахара видел, как состояние моих ран становится все хуже и хуже. Я будто рушилась на глазах.       — Вот ведь я страдалица… — Процедила я сквозь зубы, — Что за… — Перед глазами была белая пелена из-за боли, — Бедная родственница. — Тряхнув головой, я старалась всеми силами не думать о своем прошлом, но от этого становилось только хуже. Я не знала, как выбить эти поганые мысли из своей тупой башки. Меня безумно сильно злила собственная ущербность и слабость. Вся боль будто перетекла в ярость, кровь кипела в жилах, а внутри появилась такая энергия, что я была готова убить любого. Сломанная гитара, подстава Кафки, безразличие Жени, этот мир! — Чуя, — Обратилась я к парню, — Будь добр… Отпусти меня.       — Что? Что ты вообще несешь? — Раздраженно пробормотал Накахара. Видимо я сама не заметила, как перешла на русский.       — Отпусти меня, говорю. — Со облегченным вздохом произнесла я, чувствуя, как боль постепенно начала отступать. — Дай мне уйти, прошу.       — Тц… — Парень недовольно цокнул, — Ты словно вот-вот будто коньки отбросишь, а просишь себя отпустить? Ты в своем уме? — Чуя нахмурился, — Мне нет никакого дела до того, как ты распоряжаешься своей жизнью. Иди, хоть с крыши сигани, мне плевать. Но ты что-то знаешь, а рассказала непойми кому.       — Я ничего не сказала. — Перебила я парня, — Ни слова. — Я была даже немного обижена тем фактом, что Накахара был в полной уверенности, что я все разболтала.       — Что? Но… — Чуя перевел взгляд на мои ногти. — Ты же просто мелкая девчонка… Я был до последнего уверен, что ты оказалась просто не в то время, и не в том месте, но… когда я увидел тебя в кабинете Мори, действительно подумал, что ты просто сумасшедшая со способностью. А теперь… — Парень сделал нагнетающую паузу, — Не знаю, в курсе ли ты и про эту информацию, но в мафии учат молчать на любых пытках. И не только в нашей организации. Откуда ты? Кто тебя послал? — Накахара понимал, что сейчас явно не время для вопросов, я едва нахожусь в сознании, но, мне кажется, его мучали эти вопросы не меньше, чем Дазая, или же того мужчину, что меня пытал.       — Чуя… Я не могу сказать. — Все, что я смогла ответить.       — Знаешь, — Парень начал отковывать меня от стула, — Есть такое правило… Что те, кто могут хоть что-то сказать — срываются на первом ногте. А некоторым — хоть все вырывай, они не скажут ни слова. — Почему-то в глазах у члена исполнительного комитета промелькнула печаль, будто он вспомнил что-то действительно грустное и оставляющее после себя след. У меня не было предположений, что это могло бы быть.       — Что вы будете делать со мной дальше? — Спросила я, с надеждой в голосе. Будто был действительно шанс, что меня отпустят. Но Чуя никогда не пойдет против приказа своего начальника — Мори. Так что всем моим надеждам было суждено разбиться о реальность. Хотелось просто исчезнуть из этого сырого и холодного помещения.       Почему-то мне вспомнилось убежище Достоевского и «моя» комната. Да, все было обставлено, ни сказать, что уютно, но уж явно лучше этой камеры пыток. Может, меня манит именно это. А может сам Федор, с его, таким странным, поведением. Не знаю, почему. В том соприкосновении губами не было нежности или тепла. В прямом и переносном смысле. Его губы были холодные, как у трупа. Но… Сейчас кажется, что никто никогда так не прикасался ко мне. Это было по-особенному прекрасно, хоть и жутко в тот момент.       А кому я вообще нужна? В воспоминаниях возникли образ брата, его редкая улыбка и наше совместное детство, наполненной той особой атмосферой, в которую мне уже ни черта не вернуться. Хотелось, действительно хотелось вновь ощутить себя там, почувствовать беззаботность, но та Саша уже не сможет этого сделать, никак не сможет… так есть ли смысл убиваться и сожалеть о несбыточном? Брат уже не кажется таким родным, прошлый мир утрачен практически безвозвратно, а собственная кровь продолжает капать на грязный пол, словно чья-то потерянная мечта. Не моя точно. Да я в принципе не мечтала о чём-то таком… глобальном. Единственное моё желание — ощущение кого-то близкого рядом. Плевать на близкого. На кого-то!.. Я хочу быть нужной кому-то, забыть этот кошмар, боже. Как же я устала.       А Достоевскому нужна.       Бред. Это полный бред. Я, вероятно, совсем умом тронулась. Это неправильно. Очень, черт его побери, неправильно. Но тем не менее, если оценивать ситуацию со стороны, то Федор действительно единственный человек, от которого мне в этом мире еще не прилетало. А ведь поводов было предостаточно. Мне до сих пор не ясно, как Достоевский вообще меня терпел. Ведь, если, опять же, смотреть со стороны, то я просто невыносима. Я инфантильна, глупа, капризна, и, что самое главное, я еще не полностью сформировавшийся психически человек. Не нужна я ему. Федору нужны лишь мои знания, я ресурс, а не личность для него. Но… Почему-то, сейчас, сидя в этой камере пыток в Портовой мафии, мои мысли все время возвращаются к нему. Я боюсь агрессии со стороны персонажей. Но Федор… Он был всегда так спокоен, когда говорил со мной.       Отец никогда не говорил со мной так спокойно. Крики. Только крики въелись в мою память. Это буквально клеймо, отпечатанное в моей сознании. И… Стоит мне сейчас об этом задуматься. Ведь Женя тоже… По крайней мере в этом мире, повышал на меня неоднократно голос. Брат был груб и холоден со мной. Я чувствовала себя пустым местом. Но Федор ценил меня. Пусть даже как ресурс, пусть как оружие, но ценил. От этого почему-то стало намного спокойнее. Если я действительно, хоть как-то, нужна Достоевскому, то шансов на спасение у меня явно больше. Остается только хоть каким-то образом к нему вернуться.       Чуя же, после моего вопроса отвел взгляд. Да уж, судя по всему, прогноз неутешительный. Лучшего и не стоило ожидать. Ведь… Это же «я», так что очевидно, что из моих желаний ничего хорошего не выйдет. По крайней мере потому, что всем плевать на мои желания. Думаете я хотела быть перемолотой в фарш? Нет конечно. Но тем не менее я сижу тут, и очень не уверена, что смогу сделать хотя бы шаг. Возможно, мои кости и органы повреждены настолько, что мне осталось буквально пару часов. Или нет. Я не знаю. Я уже ничего не чувствую. Но в мои желания уж точно не входили такие ужасные побои. Какая мерзость.       — Ясно… — Только и оставалось ответить мне. — Чуя… Если я скажу тебе правду, ты меня отпустишь? Я выложу все, честно. — Голос снова начал дрожать от подступающих слез, — Просто… — Я вновь опустила взгляд на свое тело, — Мне хочется верить, что все это когда-нибудь заживет и не оставит шрамов. Я буду красивой и любимой своей семьей. Я… — Хныкнув, я продолжила, — Просто в тот момент, когда я оказалась в Йокогаме, была убеждена, что деньги сделают меня счастливой. Но когда смерть начинает дышать в спину… мне так плевать на эти бумажки. Гитара, брат, мама, папа — вот что для меня действительно важно.       Чуя не смог выдержать моего взгляда и отвел глаза, в которых плескалась вина.       Мне всего шестнадцать, я еще даже толком жизни не видела. Йокогама — это первый город за границей, который я посещаю. Осознание того, что я сейчас, как маленькая девочка, прошу отпустить меня к маме и папе, душило. Все должно быть не так. По законам попаданчества, мир обязывает мне полную сохранность, любовь всех персонажей и суперсилы. Но нет. На деле я всего лишь маленькая сопливая девчонка, что не способна себя защитить.       — Александра, я не могу. Прости, но это выше моих полномочий. От того, что ты расскажешь зависит твоя жизнь. Я не Дазай, я не смогу определить, лжешь ли ты, или говоришь правду. Но стоит заметить, что и вреда тебе и твоим близким мне, пока что, нет смысла наносить. На то нет приказа, а раз нет приказа — нет и каких-либо моих действий. Я понимаю, что тебе пришлось тяжело, но сейчас крайне важно узнать, кто тебя пытал. Кто хотел таким жестоким образом умертвить твое существование. Конкретно эта пыточная не попадает под слепую зону камер, но никто не видел, чтобы кто-то сюда входил или выходил. У тебя есть идеи, кто мог тебе навредить? — Голос Накахары был удивительно спокоен, но поднять на меня свой взгляд он был все еще не в силах.       — Чуя… — Я прикрыла глаза, — Я не помню его лицо. Будто вырезали из памяти, честно, — Все, что мне оставалось ответить. — И никто из людей из этого мира не мог это совершить.       — «Из этого мира?» Что ты имеешь в виду? — Голос парня стал грубее, а лицо задумчивее.       — Я кое-что вспомнила. — Решила перевести тему я, — Свою жизнь в России. После попадания в Йокогаму я частично потеряла память, но сейчас, когда ран на моем теле становится все больше и больше, она восстанавливается. Я провинилась перед какой-то группой моих ровесников, после чего мне пришлось подвергнуться физическим измывательствам. Я не знаю причину. Вернее сказать, не помню, но почему-то… — Я крепко стиснула зубы, после чего все же продолжила, — У меня чувство, что я заслужила каждый синяк.       — Александра, — Парень тяжело вздохнул, — Мне нужно сообщить Мори о том, что произошло. Прошу, подумай над тем, что ты можешь сказать, чтобы сохранить свою жизнь. Я не могу тебе гарантировать абсолютно ничего, но могу лишь сказать, что я попытаюсь оттянуть время твоей смерти. — Чуя поднялся и направился к выходу, — А теперь, мне нужно идти. Прости, что оставляю тебя в этой сырой камере, но нам не нужно, чтобы ты сбежала.       Хлопок железной решетки и парень теряется у меня из виду. Я снова совсем одна.       Или нет.       — И что же ты вспомнила? — Голос Кафки за моей спиной. — Я исполнил твое желание познать собственное прошлое? Ты же этого просила, верно? Просила о том, я бы даже сказал умоляла, чтобы узнать то, что с тобой происходило в родном мире. И как тебе на вкус правда? Скажи, что металлическая.       — Кафка. — Просто обозначила, как факт, — Я всей душой желаю, чтобы ты почувствовал за всю свою долгую жизнь Бога вкус собственной крови. Настолько яркий, до тошноты. Хочу, чтобы ты успел настолько устать от этого металла на языке, что тебя бы выворачивало наизнанку от жажды простой воды.       — И это мне вместо «спасибо»? Как грубо! Не я же тебя пытал в конце концов! — Возмущенно воскликнул мальчишка. — Теперь даже не знаю, стоит ли возвращать тебя назад, тебе видимо и тут неплохо, — Протараторил Бог.       — Катись к черту… — Устало прошептала я.       — Хм… — Лицо мальчишки возникло прямо перед моим, — А ведь Федор, — Стоило упомянуть это имя, как я напряглась всем телом, — Никогда я не прописывал его в таком состоянии. Ты прямо дама в беде! А он желает стать твоим рыцарем на белом коне! Ха-ха! Вот умора! Ради такого, может стоит тебя еще здесь подержать, чтобы продлить это зрелище… — Кафка окинул меня взглядом, — Только боюсь, Федор скорее вырежет всю Йокогаму, прежде чем я надумаю тебя отправить назад…       Я прикрыла глаза. Мне не было дело до его трепа. Федор волнуется? Очень смешная шутка, Кафка. Ему плевать на то, в каком я состоянии. Лишь бы могла говорить и приносить пользу. Всем в этом мире глубоко плевать на меня. Ненавижу. Я устала от безразличия, от жестокости, от того, что все не так, как должно быть.       Ну, а если это правда, и Достоевский действительно… переживает? Я не уверена, какое слово использовать относительно этой ситуации. Мне сейчас, если честно, вообще ни о чем не хочется думать. Даже об этом. Лишь бы оказаться в безопасности, как можно дальше от этого сырого помещения. Хочу в объятия. Крепкие-крепкие. Чтобы раны заныли от того, насколько сильно меня стискивают в своих руках, даруя защиту. Хочется любви, тепла, понимания, и самое-самое главное — защита и еще раз защита.       Снова в голову лезет это соприкосновение губами, и почему-то становится жарко в этом холодном помещении. Будто кровь кипит. И даже не от злости, что удивительно.       И тут.       Вспышка света.       Я открываю глаза.       Я сижу на кровати в убежище Достоевского.       Это не правда. Иллюзия моего мозга, чтобы избежать травмирующей реальности. Но даже если так, то я готова в ней остаться. Мне все равно на Чую, все равно на раны на своем теле. Теперь это не важно. Я огородила себя стенами из этого логова крыс, найдя в нем самое безопасное во всем мире место. И я здесь. Наконец-то.       Все происходит слишком быстро. Казалось, что я буквально несколько секунд назад разговаривала с Чуей, а теперь я сижу тут. Конечно, это все в моей голове. Но почему я чувствую мягкость кровати, тепло воздуха, запах пыли, деревянный пол ногами. Почему в моей голове я все еще раздета и на всеобщее обозрение выставлены мои побои? Хотя, какая разница. Дверь закрыта, меня никто не видит. Я одна. Но почему-то теперь это не кажется таким губительным. Хоть и стоит признать, что я еще жажду крепких объятий.       Я мокрая, будто ведро воды было только что вылито на меня. Даже редкие капли стекают с темных волос. Все такое… реальное.       Острым слухом я улавливаю шаги по коридору. Быстрые, чуть ли не переходящие на бег. Я чувствую, что кто-то приближается и сердце забилось невольной птицей в клетке. От желания, от ожидания, и в том числе от страха. Что, если это мой надзиратель из реальности? Что, если сейчас эта иллюзия развеется и я снова очнусь в сырой, страшной и кровавой камере?! Боже, нет! Прошу! Кто бы ты ни был! Остановись!       Но дверь открывается, а я не решаюсь поднять взгляд.       Слышу тяжелое дыхание от спешки, а еще собственное сердцебиение в ушах. Мне страшно. Я не хочу узнавать, кто это.       Но пауза длится слишком долго. Настолько, что с каждой секундой мне становится все хуже и все страшнее взглянуть в глаза тому, кто явился в мою комнату. Сердце все еще стучит у меня в ушах, а глаза крепко закрыты. Будто это может меня спасти от гостя. Будто, если не вижу свои повреждения я, не видит и он. Будто первый шаг никогда не сделает ни один из нас.       Но я снова превозмогаю себя, и медленно, с невероятным страхом приоткрываю сначала один глаз, затем второй, и воздух выбивает у меня из легких осознание того, кто сейчас на меня смотрит. Кто стоит и мнется в дверях, кто застыл от шока, в чьих глазах сейчас горят столько эмоций. Столько, сколько не горело никогда. Столько, что даже для живого человека, а не персонажа, слишком много.       Обними меня.       Прижми к себе.       Скажи, что я в безопасности.       Умоляю, сделай хоть что-то, а не просто смотри на меня.       — Федор… — Срывается с моих губ дрожащий голос.       Но больше я ничего не смогла сказать, ведь Достоевский буквально за два шага достиг меня и заключил в крепкие объятия, наплевав на все мои раны, синяки, порезы, ожоги. Мне тоже было плевать, я не чувствовала боли. Только влагу, что стекала по щекам, биение собственного сердца в ушах и его дыхание на моих губах.