She knows

      Мелкая дрожь прошлась по всему телу, а кончики пальцев будто слегка онемели. И не ясно, от холода ли эти чувства, или от избытка этих самых чувств. Я не знала, куда себя деть, как двигаться, как реагировать на то, что происходит. Что-то горячее поднималось от низа живота прямо к сердцу, будто кипяток пустили по венам. Но, что странно, мне все еще холодно. Даже когда его руки стискивают меня в крепких объятиях, даже когда я чувствую его горячее дыхание, даже когда его губы касаются моих.       Для меня все это было так желанно, но так неловко и нелепо в то же время. Я прежде никогда не интересовалась подобным. Никогда. Все «это», почему-то у меня даже в голове не поворачивается язык назвать это как-то по-другому, было мне чуждо. Казалось тем, что существует исключительно в книгах, фильмах, сериалах, да где угодно, но не в моей жизни. Другие приоритеты, другие интересы, другие цели. Нигде и никогда в них не проглядывались и намеки на… «это».       Мне с трудом верилось, что все происходит на самом деле. Тело дрожало, глаза слезились, а руки… боже, куда их вообще деть? Обнять ли в ответ, коснуться лица, или просто опустить по швам, в страхе того, что от малейшего моего неправильного действия меня оттолкнут. Страшно. Просто ужас, как страшно, но я пытаюсь отдавать все, что мне дают. Отвечаю, мнусь, краснею, но стараюсь вернуть всю ту нежность, что мне дали. Наверное, я выгляжу очень-очень глупо со стороны. Но никто же не смотрит? Ни Кафки, ни Санго рядом нет, да и, признаться, я думаю о них в самую последнюю очередь. Сердце бьется в неистовом ритме, я будто вот-вот рассыплюсь на мелкие кусочки. Это уже не бабочки в животе, это целое торнадо.       Легкое недоуменье смяло. Не просто смяло — скрутило руки и ноги так, что я перестала контролировать собственные действия.       То, что казалось таким долгим, резко оборвалось, отчего моя душа застыла в страхе. Я что-то сделала не так?! Я оттолкнула чем-то? Или оттолкнули все же меня? В очередной раз в горле застыла вина и страх, просто ужасный страх того, что я больше не почувствую того, что чувствовала несколькими секундами ранее. Что жизнь, будто специально, показала мне то, на какие чувства способно мое тело, а затем вырвало их с корнем. Жестоко. Почему вокруг меня все настолько жестокое…       Я тяжело дышала, не в силах поднять взгляд на Достоевского, что вскоре сам взял меня за подбородок и заставил направить глаза в его. В них не было дна. Только пропасть, в которую я, по собственному желанию, шагнула, не подумав и секунды. Я была так по-детски наивной, даже не подумав о том, что все «это» может быть просто до ужаса неправильным. Что эти чувства, эти прикосновения не должны касаться меня. Меня — из другого мира, другой реальности, другого времени. Я исчезну. Исчезну и глазом не моргнув, я умру, я просто вскоре сгнию заживо, а позволяю себе тратить время на поцелуи, объятья и так далее. Но… Для меня это не просто «поцелуи и объятья». Что-то большее, что-то неземное, романтичное, как в сказках. Понимание того, что это мои розовые очки, и всё наверняка на самом деле не так, душило. Даже не так — убивало. От этого действительно хотелось плакать.       Но сейчас, хотя бы в эту секунду — забыть, не думать, притвориться слепой и глупой, то, что мне было на самом деле нужно. Хотя, почему же «притвориться»? Я, без каких-либо сомнений, глупая, раз пошла на подобное с таким персонажем, как Федор Достоевский. У него нет ко мне и капли чувств, а все эти прикосновения — лишь часть плана. Но мне не хотелось в это верить. Не хотелось думать, что первый человек, что касается меня таким образом, делает это лишь из корыстных целей.       Я прикрыла глаза и прислушалась к собственному телу. Мне хорошо. И мне не страшно.       — Зачем? — Спросила я тихим, хриплым шепотом, — Зачем ты все это делаешь?       Я не ожидала того, что мне ответят, да и ответ, вероятно, мне бы не понравился, что ж тут поделать. Тогда зачем спрашивала? Хотелось услышать его голос, но простое «скажи что-нибудь» казалось неуместным и глупым. Чего греха таить-то, «неуместным» и «глупым» тут было всё. Но что ж поделаешь? Просто встать и уйти, закончив все это? Идея, конечно, но хватит ли у меня сил? Просто взять и закончить то, что принесло мне столько новых чувств и эмоций. Я слаба — не смогу.       А может ли быть так, что Федор знает об этом? Нет, безусловно, он в курсе, что по силе в этом мире я не с кем соревноваться не смогу, но я про другое. Про мою моральную слабость перед нежностью, заботой, дарованием защиты. Знает… В этом нет сомнений. И, возможно, этим пользуется. Понимает, что такая, как я не оттолкнет, не влепит пощечину. Что та, кто прежде не чувствовала и капли любви — и со своей стороны, и с чужой, — замрет, выберет не двигаться.       Мной… просто пользуются?       — Александра… — Меня вырвали из бесконечного потока мысли, — Смотри на меня. — Это было сказано так твердо, будто приказ, а не просьба. Но могу ли я его ослушаться? А что, если меня убьет в таком случае? Мне страшно. — Не бойся, — «Помогло», спасибо. Будто прочитал мои мысли Федор. — Ты правда не понимаешь?       — А понимаешь ли ты? — Спросила я, нахмурившись.       Понимаю ли я? Нет, совершенно. Все, что происходит кажется бредом сумасшедшего, но уж никак не реальностью. Ощущение его губ на своих сжигает изнутри. Я никогда не ощущала «такой» любви. Только моя любовь к родственникам, но уж никак не к парню из другого мира. Может, это все же мой сон? Вот так вот просто проснусь и встану с кровати, забыв о всем происходящем за считанные минуты. Внутри просто целая куча чувств и мыслей, но как изложить все кратко, так, чтобы поняли? Я знаю не одну сотню стихов, но ни один не отражает моих чувств, ни один теперь не трогает за душу. Боже, ну что за глупость…       Нет сомнений, и ты не понимаешь, Федор. Просто не можешь, как и я. Мне неизвестно, чувствовал ли ты когда-нибудь то, что сейчас, но если да, то почему задаешь такой вопрос? Очевидно же, что это не любовь. Не может быть ею. Все не так, как описывается в книгах и фильмах. Нет никакой сказки, только пепелище после того, что творилось со мной в пыточной камере.       Ответа не было, да я его и несильно-то ждала.       — Нет, не понимаю. — Решительно сказала я, отстранившись, уперевшись ладонями в грудь парню. И не сказала бы, что хочу понимать. А зачем? Зачем я сейчас над всем этим думаю, если можно просто брать и делать. Просто обнять, просто поцеловать, просто касаться, без всех этих сложностей. Но, вопреки собственным мыслям, я говорю: — Уходи.       То, что со мной делает Федор, сложно описать одним словом. Достоевский то дарует защиту и лишает чувства страха, то своим прикосновением вновь возвращает все то, чего лишил. Он берет, отдавая и возвращает, отбирая. Вне каких либо сомнений — это больше не тот персонаж, про которого я читала в манге. Он изменился и не ясно, в какую сторону. Кажется, будто сейчас мне просто морочат голову, дабы вновь что-то получить. Но что ему будет от того, что я начну проникаться им?       — Нет. — Вот так просто, будто моя просьба о том, чтобы остаться одной и гроша ломанного не стоит.       — Чего ты хочешь от меня? — С уставшим вздохом произнесла я, прикрывая глаза. Я устала. Мое тело по крайней мере точно, после всего того, что творилось в пыточной. Я до сих пор истекаю кровью, до сих пор сижу чуть ли не нагишом и до сих пор мелкие капли воды срываются с кончиков моих волос. За несколько минут я оказалась из одного места в другом, но мое состояние осталось таким же, независимо от места, где я нахожусь. Да, объятья Федора подарили некую защищённость, но лишь на мгновение. — Я не могу тебе ничего дать, за исключением примерного будущего. Не проси у меня большего, я все равно не смогу тебе это предоставить. Сложно отдавать что-то такое, что у тебя самого в недостатке.       — Что ты имеешь в виду? — Спросил Достоевский, хотя и так сам знал ответ, просто хотел, чтобы я это озвучила. Почему-то сейчас мне Федор напомнил психолога, который не дает тебе решение проблемы, а делает так, чтобы ты сам к нему пришел.       — Ты и сам прекрасно знаешь, — Мне очень не хотелось произносить это вслух, но все же придется, — Все эти… Поцелуи, объятья… Это точно не про меня. И не про тебя уж точно… — Сделав паузу, я продолжила, — Твои чувства взялись из воздуха. В то время, как мои явно не являются чем-то здоровым.       — Какая разница?       — Чего? — Я нахмурилась в непонимании.       — Какая разница, откуда мои чувства, здоровые ли твои, и что из всего этого выйдет? — Парень снова наклонился ко мне, но я отстранилась, — Знаешь, как называется внутренний конфликт, который ты заранее проигрываешь? — Не дождавшись моего ответа, Федор продолжил, — Бессилие. — Достоевский вновь приблизился, в то время как я снова отползла назад, упираясь в стенку, — Так почему бы его просто не признать? К чему все эти «правильно» и «неправильно», «здорово» и «нездорово». — Мне было уже некуда отступать, и я поджала губы зажмурившись, чувствуя, как его горячее дыхание вновь опаляет мою кожу в районе шеи. — Ты действительно хочешь знать, почему я так хочу коснуться тебя?       Я ничего не отвечала, лишь продолжая вжиматься в стенку, чувствуя, как жар поднимается от низа живота к лицу, делая щеки красными, а ритм сердце ускоряя до немыслимой скорости. Почему-то я уверена, что Федор его слышит. Мне кажется, что стоит мне ответить «да», как Достоевский воспользуется тем, что мои губы немного приоткрылись. Но хочу ли я этого?       — М-мне холодно… — Говорю я первое, что пришло в голову, все еще избегая ответа. Не хочу знать. Не хочу даже слышать что-то подобное от персонажа манги. Это слишком для меня. Его же… Даже не существует, это просто разобьет остатки моего сердца. После всего того, что мне пришлось пережить в этом мире, понимать, что я оставлю позади этого человека — невыносимо. Эта капля нежных прикосновений заставляет меня усомниться в том, нужно ли мне назад, домой. И я ненавижу себя за это! Ведь дома меня ждет мать, отец, будущее. А здесь я умру. Сгнию заживо, похоронят и забудут, как страшный сон.       Но бросить такую фразу было ошибкой — Федор прижался еще ближе, а я в то время зажмурилась и еще сильнее вжалась в стенку, будто это могло каким-то образом спасти меня от прикосновений. Я боюсь этого. Комфорт и чувство защищенности пропали так, словно их и не было вовсе. Но тяжелее всего было признавать то, что я действительно могла нуждаться в… подобном. Чувствую себя побитым уличным животным, которого пытаются приручить, подчинить, сломить. И не сказать, что я не хочу поддаваться.       Стоило губам Достоевского вновь коснуться моих, как я почувствовала, насколько сильно контрастирует температура наших тел. Руки Федора были холодные, в то время как губы — чистый кипяток. А я, будто уже покойник, ледяная, словно труп. Температура моего организма была значительно понижена, хотя казалось, что внутри не просто горячо — там настоящая лава.       Я не отвечала на поцелуй, да и не сказать, что Достоевскому это было особо нужно. Он будто бы наслаждался просто тем, что касается меня, а я ничего и сделать не могу в ответ. Это мерзко, но это так, как есть, и я ничего не могу с этим поделать. Что тоже, кстати, не самое приятное. Я не понимала его чувств, не понимала того, что творится у него в голове и куда, по его мнению, все это должно зайти. Чувствуя себя таким маленьким и беззащитным зверьком, я мелко дрожала под прикосновениями Федора.       Его руки нашли мои и сцепили пальцы в крепкий замок, после чего припечатали тот, как и меня, к стенке. Мне не нравилось, куда все это идет. От того, насколько это непривычно и ново — просто хотелось плакать, что я, как самая настоящая слабачка, и сделала. По моим щекам потекли слезы, а в перерывах между соприкосновений губ об губы я всхлипывала. Вся боль, что была в теле навалилась с новой силой. Болели гематомы, пальцы, порезы, синяки… всё.       Достоевский остановился и отстранился от меня, дабы взглянуть на открывшуюся картину в целом, и увиденное явно его не удовлетворило. Он нахмурился и отвел взгляд в сторону, будто его прямо сейчас отвергли. Будто, он получил ответ на все интересующие его вопросы просто взглянув на меня сейчас. Это был отказ. Молчаливый, но такой очевидный. Я не готова к этому. Мне всего шестнадцать, я все еще ничего непонимающий ребенок, а он является взрослым, который, по идее, должен быть куда более разумным и рассудительным. Всё «это» — до ужаса неправильно.       — Я хочу коснуться тебя, потому что, — Со вздохом начал Федор, — только от соприкосновения наших тел я дышу. — Это было последнее, что мне сказал Достоевский, прежде чем удалиться из комнаты.       После чего я обессилившая рухнула спиной на кровать, сложив руки в замке на животе. Я совершенно потеряла нить происходящих в сюжете событий. Честно, без понятия, что сейчас происходит в каноне. Да есть ли какая-нибудь разница? Я уже ни на что не влияю — сюжет сам развивается в каком-то странном направлении. Приближается «мертвое яблоко», а значит Осаму и Федор соберутся в одном месте, и тогда, видимо, произойдет большой взрыв. Достоевский знает меня, Дазай знает. Как-нибудь за этим столиком, где будут восседать три гения, тема зайдет и про меня. Интересно, конечно, послушать, как Осаму будет жаловаться на само мое существование Федору. Хотя, я, наверное, утрирую.       Черт, как я вообще могу думать про будущее, когда в настоящем творится самый настоящий ужас?! Какой же все это бред… «Только от соприкосновения наших тел я дышу»?! Серьезно? А можно было выдать что-то еще более сопливое и изъезженное бульварными романами для домохозяек? Не верю я в это! Меня просто пытаются обмануть, завалив огромным количеством речей о великой любви и привязанности! Но… Зачем? И хорошо ли мне от той мысли, что все это говорят лишь «для чего-то»? Нет, уж точно. Мне обидно. Обидно просто до мозга-костей. Может, я бы и хотела поверить в то, что мне говорят. Может, мне правда хочется любви, заботы, ласки и так далее. Ну, а кому не хочется, скажите мне на милость? Это же нормально — хотеть быть любимыми. Может ли быть так, что канон разрушен окончательно и Федор больше не тот человек, которого описывал Кафка в своей манге? Без сомнений он изменился. Но вот до такой ли степени, чтобы любовные речи посвящать какой-то попаданке?!       Я до сих пор дрожу. Мне до сих пор холодно, и до сих пор страшно, будто и не было той защиты. Кутаясь в одеяло, наплевав на то, что то будет запачкано кровью, я устремляю свой взор в потолок, будто на нем написан ответ на все мои вопросы. Но там пусто, как неудивительно.       — Сделать Достоевского счастливым… — Повторила я слова Санго в нашу первую встречу, — Легко сказать…       — Что, если он уже счастлив? — Знакомый тонкий девчачий голос слышатся рядом. Мне не нужно поворачивать головы, чтобы понять то, что Санго сидит на табуретке возле кровати, — Я совсем ничего не понимаю, Саша. Кафка… Он ведет себя очень странно. — Даже поприветствовать меня не удосужилась. Как и обратить какие-либо внимание на состояние моего тела.       — Ты можешь мне рассказать все, что знаешь? — Спросила я, даже не надеясь на внятный ответ.       — Да я сама, если честно, ничего не знаю. Кафка сказал мне лишь то, что теперь ты вернула часть своих воспоминаний. И… еще кое-что… — Богиня мялась, думая, говорить мне, или нет. Но, раз та уже заикнулась, то обрывать фразу на полуслове нет смысла. — Я теперь знаю, что случится, если мы коснемся друг друга.       От такой информации я даже приподнялась на локтях и нахмурилась, готовясь ловить каждое сказанное Санго слово.       — Ну? — В ожидании, я уставилась на Богиню, что выглядела очень-очень озадаченной и опечаленной.       — Ты вспомнишь то, как попала сюда, а я… — Девочка обняла свой корпус руками и устремила взгляд в пустоту, — А я-я… — Я была готова взорваться от нетерпения услышать то, что Богиня все никак не может сказать, — Я вспомню то, как я стала Богиней.       — Ч-что? — Мои глаза расширились от шока, — Разве ты не всегда ею была?! Разве не ты в нашем мире рисовала мангу?! — Я в панике подорвалась с места и принялась расхаживать по комнате туда-сюда. — Что все это значит?! — Я ринулась к девочке, чтобы скорее все узнать, коснуться, и закончить наконец это мучение с непониманием того, кто я есть на самом деле.       — Нет! — Девочка отпрыгнула от меня, как от огня, — Нельзя, ни за что! Нам нельзя получать знания таким образом! — Санго начала очень быстро тараторить, будто прорвало плотину, что сдерживала все слова, что она хотела мне сказать, — Санго — это не мое имя! Это… Это… — Я застыла от шока, ведь по щекам девочки покатились слезы, — Это титул. Титул Богини… Я не знаю того, как меня зовут, сколько мне лет и как я попала на эту чертову должность! Не знаю ровно ничего! — Слезам моей единственной подруги в этом мире не было конца, — Н-но… Если я вспомню, коснувшись тебя… То умру и застряну в междумирье навсегда!       Ее слова звучали эхом в моей голове. Мой мозг просто не мог осмыслить всю эту информацию за раз. «Стала Богиней»? Как ими становятся?! И если это титул, значит он передается от одного существа, к другому! Следовательно — и до Санго, если ее вообще теперь так можно называть, были те, кто занимал эту роль! Все слишком запутанно для меня! Я думала, что этот мир прост, как дважды два, но нет! Все куда более запутанней! И хуже от того, что история, написанная Кафкой — все еще не закончена! Только одному ему известно то, к чему должны прийти герои! Но если Санго — это всего лишь титул, то что тогда значит «Кафка»?! Может ли и это имя быть всего лишь должностью?! Это за гранями моего понимания. Жажда ответов возросла просто до невероятных размеров. Все это вводило в состояние паники, ведь времени на то, чтобы узнать ответ на загадку у меня осталось совсем немного. Я не переживу арку «мёртвого яблока»! Это будет последний момент в аниме, на который у меня есть время!       — Я ничего не понимаю! — Воскликнула я, зарываясь руками в волосы, — Что такое «междумирье»?! Почему ты умрешь?! Кто же тогда… — От осознания мое сердце пропустило удар, — Займет… твое место?       Я не хотела в это верить. Готова уверовать во что угодно, но только не в это! Ответ был достаточно очевиден, но пока я не услышу его от самой девочки — мне не хочется его признавать. Все это — просто ужасно. Этот мир — ужасен! Он слишком жесток даже к тем, кто им распоряжается! В который раз голос разума нашептывает мне то, что все не так, как описывается в книгах. Все намного хуже, жестче и страшнее. Нет здесь счастья, что должен обрести персонаж. Тут все… Мертво. Это пепелище.       — Ты забудешь свою личность. — Через всхлипы отвечала мне Богиня, — И займешь мое место. Этот мир не может существовать без меня. Если этот титул, это бремя, никто не будет носить — этому миру придет конец.