* * * * *
Звук будильника ревет адской сиреной. Он врывается через ушной проход, разрывая перепонки, и скачет надоедливым шариком от пинг-понга по внутренней стороне черепной коробки. Субин бы застонал от злости и бессилия, но и на это энергии не хватает. Он неподвижно лежит где-то с минуту, и кажется, будто все это время его беспощадно лупят молотом по голове. В конце концов ему удается дотянуться рукой до заработавшего по итогу телефона и выключить будильник. Как же хочется спать. Когда он разлепляет стотонные по ощущениям веки, на часах вырисовывается 12:15. Что ж, не так уж и поздно, учитывая, что после всей возни с парнем из переулка домой он вернулся в восемь утра. Четыре часа сна — смертельно мало, но дело само себя, к сожалению, не раскроет. Субин принимает мерзко-холодный душ в надежде разбудить вымотанный мозг, пьет горячий растворимый кофе, растекающийся спасительным нектаром по простуженной глотке, и залезает в мессенджер проверить сообщения от друзей. Тэхён поинтересовался, почему его нет на рабочем месте, Кай пожелал хорошего дня, и на этом список нуждающихся в его ответе людей кончается. Он перечитывает, как околдованный, два этих сообщения, и чувствует, как к горлу подбирается противный эмоциональный комок. Субин как никто другой понимает, насколько повезло тем, у кого есть друзья, и вместе с тем осознает, что еще ни разу не мог по-настоящему никому из них открыться. Он даже не знает, хочет ли рассказывать им про случившееся прошлой ночью, хотя уверен, что рано или поздно эта новость сама до них дойдет. Нет, он совсем не против получить поддержку, услышать, что не он был виноват в произошедшем, что все наладится, но, во-первых, ничему из этого он не поверит, как бы ни пытался, а во-вторых, и в друзьях своих он уверен не до конца. Не уверен, что Тэхёну и Каю вообще нравится проводить с ним время, что им хочется выстраивать какую-то близкую связь. Что они, в конце концов, не захотят его бросить. В Субине нет ничего особенного: он не гений, не разбирается в музыке и кинематографе, не читает сложные философские труды, не питает слабости к популярной еде, ничем особо не увлекается. Он серый, пресный и скучный, и порой ему кажется, что только из жалости друзья остаются с ним рядом. И тем не менее, даже считая себя не совсем достойным их компании, Субин не может от нее отказаться: он отчаянно нуждается в заботе, понимании и поддержке, даже если сам считает, что их не заслуживает. Он садится на кровать и, вынув четвертую, кажется, по счету сигарету из новенькой пачки, удовлетворенно закуривает. Пальцы слегка подрагивают, хотя буря внутри давно затихла, сменившись всепоглощающей апатией. Субин считает себя глубоко эмпатийным человеком и вместе с тем ужасается тому, насколько безэмоциональным иногда может становиться. Вспоминая сейчас прошедшую ночь, он не чувствует ровным счетом ничего. Ему кажется, что он уже забыл, как выглядит лицо убитого, как его звали, каким был звук его голоса и что, в конце концов, конкретно происходило в том переулке. Благо, все это есть в записи дела, если ему вдруг захочется вспомнить. Субин понимает, что теперь ему снова нужно обращаться за помощью к Ёнджуну, и обреченно вздыхает. Он пишет начальнику, чтобы тот дал ему какие-то контакты и, отбросив телефон на подушки, валится обратно на кровать. Разглядывание серого с какими-то непонятными пятнами потолка занимает его на пару минут, пока он ждет ответ. Субин слегка вздрагивает, услышав звук уведомления, и, потерев уставшие глаза, читает сообщение Ли Бёнхона. Тот сообщает, что днем Ёнджун обычно ни с кем не встречается просто потому что и ждать темного времени суток придется в любом случае. С одной стороны, это добавляет приторного пафоса его образу и рождает желание закатить от всей души глаза, но с другой, Субин совсем не против отоспаться, поэтому он накрывается одеялом почти с головой, оставив снаружи лицо выше носа, и прерывисто выдыхает. Вот бы бессонница не напала.* * * * *
На дворе стоит прожигающее дыры в иссохшей земле лето. Сочно-зеленая трава плывет блестящим океаном, стрекоча и шелестя, и напоминает волшебного зверя из какой-нибудь детской сказки. У Субина пот стекает со лба на глаза и щеки, у него маленькая белоснежная кепочка, маленькие сандали, маленькие шорты и майка. Он гоняет мяч по заднему двору, тяжело и загнанно дыша, и не хочет прекращать игру. Не хочет, потому что ему очень весело, потому что на улице хорошо и беззаботно. Так он себе сказал. Почти приговором доносится до него громкий голос, исходящий откуда-то из недр дома. Это небольшое здание, состоящее из четырех комнат, грязно-серого фасада, обвалившейся там и тут черепицы на крыше, двух узких глаз в виде окон, выходящих на задний двор, и висящих над ними бровей-козырьков; непонятно чем оставленное пятно под окнами слишком сильно напоминает скривленный в злобной улыбке рот. Субин замирает на месте, сжимая потную ручку в кулак и, схватив с собой мяч, медленно топает навстречу спящему чудовищу, зная, что если он не повинуется, оно вытянет свои длинные руки, проглотит его и пережует, и Субин еще долго не сможет собрать себя обратно, сломанной игрушкой валяясь на кровати. Он переступает порог, и его моментально обдает отнюдь не спасительной прохладой. Внутри у него что-то противное и неприятное, будто мышь засела в груди и больно кусается. Субин трет короткими ногтями то место, чтобы немного отпустило. «Кошки на душе скребутся», — кажется, так мама это называла. Он аккуратно ставит мяч у полки с обувью, разувается и застревает в проходе между прихожей и коридором, ведущим в остальные части дома. В конце него — черный-черный дверной проем, и, как бы он ни пытался, разглядеть внутренности комнаты не удается. Еще один оклик громом проходится по всему зданию, сотрясая стены и заставляя штукатурку сыпаться с потолка. Субин молниеносно пересекает весь коридор и снова замирает, не в силах пошевелиться и войти в комнату. Но он знает, что должен, поэтому дает себе немного времени, чтобы собраться с силами, залипнув взглядом на одной точке, а затем чувствует, как все его существо, вся его запачканная душа растворяется, покидает его (или уже не его) тело и легким перышком уплывает куда-то в теплый чистый солнечный свет, падающий из окна кухни на пол, и оставляет после себя лишь безжизненную оболочку. Это не он переступает порог комнаты, не он закрывает за собой дверь, не он опускается на колени, не он.. Субин выныривает из кошмара, как из бассейна с ледяной водой, и жадно глотает ртом воздух. Выученный наизусть сюжет, высеченный на его теле позорным клеймом, наконец вернулся. Он радовался затишью, даже бессонным ночам радовался больше, чем мучениям, приходившим во сне, но знал, что это не будет длиться вечно. Субин совершает привычный уже ритуал: умывается, заваривает кофе, долго курит, глядя в окно, и тревога совсем немного отступает. Он выуживает телефон, печатая короткое сообщение Ёнджуну, и усаживается на подоконник, позволяя холодному ветру пробраться под воротник его домашней футболки и дальше, под ребра, в легкие, в череп и остудить его пылающие яростным огнем внутренности. Ответ приходит на удивление быстро и снабжает его адресом. Опять тащиться через полгорода. Что ж, может, смена обстановки послужит для него отвлечением.* * * * *
Возможно, Субин слегка погорячился, когда задумался о смене обстановки. Ему хотелось увидеть что-то кроме многоэтажных муравейников и уродливых, побитых временем улиц, но не такое он себе представлял. Очередной клуб, утопающий в сиянии текучего фиолетового неона, диваны с бархатной обивкой, стеклянные столики, а еще очень-очень-очень много голой кожи. Больше, чем Субин привык и хотел бы видеть. Плавные изгибы тел, такие же по-кошачьи плавные движения, плотно прилегающие костюмы, практически ничего не скрывающие и отражающие собой целый космос разноцветных бликов. Субин пришел сюда по собственной воле, но теперь хочет скрыться от недвусмысленной мелодии, откровенных танцев и томных взглядов из-под длинных ресниц. Он снова следует за Ёнджуном, явно чувствующим себя гораздо более комфортно в такой обстановке. Некоторые танцоры, узнавшие важное лицо, тянут к нему руки, другие не стесняясь зазывают его к своему диванчику, чтобы скрасить богатой шишке ночь. Ёнджун лишь пару раз кивает в знак приветствия, но вскоре перестает обращать на них внимание и уверенно движется вперед, к выходу из зала. Там им открывается доступ к более тихому коридору с рядом закрытых дверей, напротив одной из которых Ёнджун и останавливается. Он достает из кармана своего черного кожаного плаща пластиковую карточку, прикладывает ее к дверному замку, а затем проходит внутрь. Помещение, нетрудно догадаться, представляет собой обычную ВИП-комнату: расположенный в углу комнаты шест с полукруглым подиумом, несколько кресел, диван и стол, на котором стоит один-единственный бокал, наполовину наполненный белым игристым. В центре дивана сидит, подперев одной рукой подбородок, подтянутый танцор, архитектурной красотой своих черт больше напоминающий древнегреческую статую, нежели человека. Теплые оттенки его загорелой кожи, подчеркиваемые светло-золотистым, словно вино в его бокале, оттенком одежды, кажутся еще более насыщенными. Наряд ниспадает водопадами с острых плеч, круглых бедер, тонких рук; мягкие черные кудри обрамляют расслабленное лицо с ярко выраженными скулами, пухлыми губами и подведенными темным карандашом светло-серыми глазами; искусственные блестки на веках, щеках и груди, словно брызги игристого, переливаются радугой цветов в приглушенной подсветке. — Мило выглядишь, — вместо приветствия бросает Ёнджун и садится в кресло напротив. Субин остается стоять у двери: так комфортней. — Особый клиент? — Ага, дядечка с очень богатым, — парень делает неопределенный жест рукой, — внутренним миром. Любит трахать красивое. — А кто не любит? — вопрошает Ёнджун риторически. — Ладно, ты знаешь, зачем я здесь. Чем интересным поделишься? — Боюсь, ты опоздал, милый, — тот слегка дует губы, показывая искреннее разочарование. — В последний раз я был у него… сколько? Две недели назад, кажется. Он очень сильно отстранился от меня, стал холодным. Потом вообще сказал, что ему больше не интересно со мной. По контексту диалога Субин понимает, что речь ведется о том, кто приезжал на черной машине и поручил Гилберту Риверу выполнить что-то, нетрудно догадаться, не особо легальное. — Бред какой-то, — Ёнджун хмурится, задумавшись. — Ты ничего странного не замечал? — Кроме того, что он не хочет платить деньги за мою компанию? Нет, вроде, — парень улыбается, но не без явно различимого тоскливого оттенка, прячущегося в темно-серых вкраплениях его радужки. — Ладно, вообще-то… Помимо всего этого, в последние дни наших встреч он почти не обращал на меня внимания, потому что постоянно где-то пропадал. Однажды я пошел за ним следом — было интересно — и увидел, что он спускается в подвал. Он вернулся только через несколько часов и весь пропах чем-то мерзким. Будто в больнице был. — Я понял, — кивает Ёнджун и выглядит так, будто действительно что-то понял. — Не знаешь, кого теперь он к себе приглашает? — Никого. Это, кажется, заставляет Ёнджуна опешить, потому что он замолкает на пару секунд, глубоко нахмурив брови и царапая обивку кресла ногтем указательного пальца, а затем, вздохнув, поднимает взгляд на танцора: — Больше ничего полезного? — Ну... — тот задумывается. — А! Вспомнил. Где-то через месяц он планировал провести какой-то бал вроде для своих, а вроде и не только, ну, в общем, там он представит какую-то бомбическую новинку. — В плане новинку?.. — Я не знаю, о чем конкретно речь, но он был очень взволнован и говорил, что «начал сотрудничать с иностранцем, и что вместе они изменят будущее», — он насмешливо изображает чужой воодушевленный тон. — Да что ты говоришь… — бормочет вампир. — А ты случайно не видел у него дома что-то вроде лампы? Синей такой. — Честно говоря, не помню ничего такого… — Я понял, — кивает Ёнджун и поднимается на ноги. — Спасибо за разговор, крошка, подарочек переведу на карту. — Приятно было поболтать, — танцор расплывается в самой сладкой из возможных улыбок и кокетливо машет на прощание, когда они с Субином покидают комнату. Ёнджун опять движется в неизвестном ему направлении, и остается только следовать за ним, потому что они, вроде как, еще не закончили. Несколько коридоров и лестничных пролетов приводят их, на удивление, к пустующему балкону. Вампир закуривает, опираясь локтями о перила, и шумно вздыхает. — Тот, о ком велась речь, тоже вампир? — уточняет Субин, потому что у него уже начала складываться картинка произошедшего. Ёнджун молча кивает, заставляя догадку подтвердиться: еще в самом начале расследования, когда Субин подметил некоторые схожести в поведении потерпевших, на ум пришла очень даже конкретная раса, предположительно в этом замешанная. Обычно представитель этой расы имеет возможность манипулировать воспоминаниями о довольно коротком промежутке времени, подменяя их на другие, наиболее близкие и свойственные тому, кто подвергается изменению сознания. Так, например, женщина, которая «планировала приготовить на обед суп, но потом неожиданно передумала и сама не поняла, почему», на самом деле скорее всего передумала из-за того, что увидела кого-то, кого видеть не следовало, и этот кто-то просто-напросто выдернул из ее мозга короткий отрезок воспоминаний, оставив вместо него либо что-то мутное и неразборчивое, либо совершенную пустоту. И одна из особей этой расы прямо сейчас стояла в метре от Субина, спокойно потягивая табачный дым. Если слова танцора правдивы, и тот «тип», который вдобавок еще и вампир, сотрудничает с дилером из-за границы, то они, можно сказать, в шаге от раскрытия дела. Возможно, он стал официальным посредником в Криарде, но партия наркотиков случайно попала на прилавки магазина и, чтобы их вернуть, он отправил своих упырей, параллельно изменяющих некоторым воспоминания, чтобы остаться незамеченными. Правда, есть несколько несостыковок в этой версии. Во-первых, Субин все еще не понимает, почему ему, будто нарочно, оставили одну настоящую лампу в последней квартире, если очевидно, что преступник там побывал, но по какой-то причине не смог ее забрать, а во-вторых, информация об умении вампиров манипулировать сознанием является общественным достоянием и вообще-то входит в список нелегальных по отношению к любому сознательному существу практик. В таком случае, использование данного навыка равняется разбрасыванию своих визитных карточек прямо перед лицом полиции. Ёнджун вдруг заговаривает, прервав поток его мыслей: — Нам нужно попасть к нему домой и… — Нам? — беспардонно перебивает Субин. — Когда это мое расследование стало нашим? — он складывает руки на груди, совершенно недовольный таким положением дел. Ёнджун даже перестает курить и, повернувшись, молчаливо на него взирает. Затянувшуюся паузу Субин нарушать не хочет, потому что ему откровенно неясно, с чего вдруг он должен продолжать сотрудничать с этим самодовольным баловнем судьбы. — Тогда, — медленно проговаривает наконец вампир, указывая на него сигаретой, — когда в этом расследовании стал фигурировать мой личный интерес. — И откуда же он взялся? — Послушай, — Ёнджун глубоко вздыхает, всем своим видом показывая, что вести диалог ему совершенно не хочется, — без моей помощи тебе все равно это дело не раскрыть. Зацепки ведут напрямую к этому типу, а такие, как ты, — он не говорит — выплевывает это слово, — его дом не покидали живыми уже лет двадцать. Тебя там просто разорвут на части. Я тебе нужен, окей? Он отворачивается, видимо, решив, что полностью разобрался со всеми претензиями, и продолжает курить. В Субине, несмотря на его железную выдержку и стотонное хладнокровие, начинает закипать что-то, чего он давным-давно в себе не видел и не ожидал увидеть в ближайшем будущем. — Мне кажется, ты не совсем понимаешь, как обстоят дела, Ёнджун, — он выхватывает сигарету из его пальцев и тушит о железные перила. — Все эти игры в дружбу между нами и вами ведутся не только из-за наших недостатков и слабостей, но и из-за ваших тоже. Очень зря ты поделился со мной тем, что для тебя это дело представляет личный интерес, потому что теперь я понимаю, что это не ты мне нужен, а я тебе. Для прикрытия, оправдания, спектакля — чего угодно, но нужен. И если ты хочешь и дальше продолжать участвовать в этом деле, научись вести себя нормально. Окей? Вампир, все это время молча прожигающий в нем дырку взглядом, вдруг растягивает губы в широкой и совершенно неискренней улыбке. Торчащие по сторонам рта белоснежные клыки делают ее вид еще более отталкивающим. Ёнджун коротко прыскает, а затем отворачивается, будто посчитав, что слова Субина не стоят никакого внимания, и снова лезет в карман за пачкой сигарет. — В общем, попасть к нему в дом без повода у тебя не выйдет, — продолжает он объяснять. — А если я ни с того ни с сего изъявлю желание провести с ним время, он точно что-то заподозрит, поэтому единственный способ попасть туда без шума — через месяц на балу. — Это очень долго, — отрицательно качает головой Субин. — Я уверен, что он замешан в этом всем. Ожидание длиной в месяц только развяжет ему руки. — Его руки никогда и не были завязаны, — усмехается Ёнджун, затягиваясь. — К тому же, у тебя что, есть еще какие-то варианты? — Мне в напарники набивается упырь, который на каждом углу кичится о своих деньгах и власти. Возможно, у него есть варианты, как можно ускорить процесс? — Не наглей, — отрезает Ёнджун. — Без меня ты бы так и топтался на черном рынке, пока кто-нибудь не снес бы тебе башку выстрелом плазмы. И, несмотря на то, что власть у меня есть, она у нас… разная. — Проще говоря, у него ее больше. Вампир в ответ только молчит, продолжая невозмутимо докуривать сигарету. Значит, Субин прав. С одной стороны, немного радует понимание того, что есть кто-то, кто может приструнить самолюбие этого выпендрежника, а с другой, расследованию этот факт идет совсем не на пользу. — И проясним кое-что, — заговаривает вдруг Ёнджун, отправив бычок в мусорную корзину, — мы с тобой не напарники. Мы просто движемся в одном направлении, но я не хочу, чтобы ты думал, что каким-то образом имеешь ко мне отношение. Субин впадает в ступор. Неужели неясно было, что ему самому не льстит мысль об их сотрудничестве? Нужно было обязательно вслух обозначить свою отстраненность и возвышенность перед простым людом? Все это он оставляет невысказанным и совершенно устало вздыхает. — Я не буду ничего отвечать на эту бредятину, — Субин разворачивается и открывает дверь на выход. — До связи.* * * * *
Остаток ночи он проводит в участке, систематизируя и анализируя все имеющиеся у него сведения. По итогу Субин снова приходит к выводу, что единственно верным следующим шагом будет посещение дома того вампира, но то, что ждать этого придется весь месяц, играет совсем не на руку. Возможно, ему удастся придумать иной способ, но пока что в голову ничего не идет, поэтому он решает разгрузить мозг, заварив себе новую кружку кофе вместо забытой и остывшей старой и пойти на задний двор, чтобы задумчиво курить, загадочно пялясь в начинающее светлеть небо. В этот короткий миг между ночью и рассветом он отчего-то всегда чувствует себя напряженно. Будто натянутая леска, готовая порваться от любого неосторожного движения. Под теплую куртку пробираются волны мерзлого воздуха, хотя она плотно прилегает к остывающему телу, уши наполняются настораживающей тишиной, и серо-синее небо давит на макушку, заставляя опустить глаза в пол. Противная дрожь холода и тревоги расползается по плечам и рукам, и даже вторая по счету сигарета не спасает. Мысли о том, что вне работы его ждет пустая квартира, помогают мало. Субин привык жить один — так было почти всегда. Даже если в доме находился кто-то, кроме него, он по-прежнему оставался одиноким. К этому начинаешь привыкать, но вместе с тем подавленные эмоции от непрекращающегося одиночества копятся, словно сдерживаемый плотиной водоем, и иногда норовят ее прорвать. Субин долго думал о том, чтобы завести животное, но потом взглянул на вещи трезво: денег, времени и желания порой едва ли хватает, чтобы заботиться о себе, а какой-нибудь неразумный пушистый друг, оставшись в его квартире, рискует стать еще более несчастным, чем был на улице. Поэтому он так сильно цеплялся за друзей и так сильно старался быть им удобным. Неважно, что они предлагали делать, смотреть, слушать, Субин всегда соглашался, потому что боялся быть оставленным позади. Едва появлялся намек на разногласия, он тут же принимал чужую сторону, чтобы избежать конфликтов и то, что они могут за собой понести. Субин и ненавидел себя за такую бесхребетность в отношениях, и ничего не мог с ней поделать: страх всегда был сильнее него. Желание написать или даже позвонить Тэхёну или Каю, чтобы хоть как-то успокоиться, растет вдогонку усиливающейся тревоге. Когда ему плохо, он не всегда рассказывает о проблеме, не ищет совета — просто открывает диалог или набирает номер, а затем болтает о чем-то отвлеченном. Ему совсем не хочется нагружать друзей своими тараканами и, кроме того, чаще всего одного их присутствия и осознания того, что кто-то близкий у него все-таки есть, хватает, чтобы успокоиться. Но сейчас слишком рано, поэтому Субин режет на корню эту идею и решает положиться на все свои душевные силы, чтобы переждать несколько часов до утра, которое нормальные люди считают утром, а потом уже вмешиваться в их упорядоченный ход жизни своим присутствием. Он выбрасывает окурок и возвращается в приятную и теплую безопасность полицейского участка. Рабочее место, укутанное сферой желтого рассеянного света, кажется сейчас гораздо дружелюбней, чем его собственная кровать, поэтому Субин усаживается за стол, не снимая куртки, и, сложив голову на руки, прикрывает усталые веки.* * * * *
— Субин, — шепот знакомого голоса заставляет вздрогнуть. В приоткрытое окно влетает утренняя прохлада и солнечное золото, задевающее одну сторону заспанного лица. Субин резко принимает сидячее положение, лбом едва не врезавшись в вовремя отодвинувшегося Тэхёна. — Извини, я не хотел тебя пугать, — тот виновато поджимает губы. — Просто хотел спросить, хочешь ли ты есть. — Черт, — Субин спускает ноги с кровати и прячет лицо в руках. — Я не собирался засыпать, прости. — Да брось, — Тэхён отмахивается. — Нашел, за что извиняться. Если хочешь, можешь спать дальше. — Не хочу. — Тогда жду тебя на кухне, — он выходит из спальни и, судя по звукам шуршащих упаковок, открывающихся шкафчиков и холодильника и звону посуды, начинает что-то готовить. Субин раздраженно выпускает воздух ртом. Он хотел совсем чуть-чуть посидеть у Тэхёна, чтобы успокоиться, поэтому приехал сразу же, как тот дал на то добро, но в итоге уснул на его же кровати. Субин плетется в ванную, чтобы умыться и взглянуть на свое тусклое отражение, а затем присоединяется к другу, сидящему за кухонным столом. Он оглядывается, словно первый раз находится в этой комнате, и поражается тому, насколько все здесь живое; насколько сильно пропитано Тэхёном. Треск еды в сковородке, шипение электрического чайника, висящие на холодильнике магниты и парочка фотографий, масляная картина на стене, которую тот сам нарисовал, несмываемые уже мелкие пятна от вина и масла на бежевой обивке стульев, ярко-зеленые растения на подоконнике и на полочках у входа, и в спальне, и в зале, и в прихожей, и все это существует, дышит, и все такое уютное, теплое, родное, что сердце как-то совершенно непривычно щемит от ласковой тоски. Квартира Тэхёна располагается как раз в одном из более зажиточных районов и по внутренностям напоминает все остальные: светлые оттенки, минимализм, большие окна. И тем не менее присутствие в ней Тэхёна придает ей какую-то волшебную, Субин не побоится этого слова, нежность. Если уж и жить в таком месте, то только с Тэхёном. — О чем задумался? — тот прерывает поток несвойственной ему мечтательности и встает, чтобы убрать сковороду с плиты. — Не знаю, — отстраненно пожимает плечами Субин. Еще сильнее сводит с ума мысль о том, что он сам не дает себе открыться совершенно безвредному Тэхёну (или Каю) и сблизиться по-настоящему. — Обо всем сразу. — Ты переживаешь из-за?.. — Не знаю, — повторяет он попугаем. Утром того злосчастного дня он первым делом рассказал друзьям, что произошло в том злосчастном переулке, просто чтобы они узнали это от него, а не из-за гуляющих по участку сплетен, и сразу же получил шквал расспросов о произошедшем, поддержки и заверений в том, что он не виноват. То же ему сказали и его коллеги, и примерно то же сказал бы ему психолог, которого он отказался посещать. Субин действительно уже не знал, из-за чего конкретно он переживает, потому что все и со всех сторон было просто-напросто плохо. — Я знаю, что ты уже это слышал, Субин, — Тэхён откладывает лопатку, которой накладывал еду в тарелку, и поворачивается, серьезно заглядывая ему в глаза, — но повторю: ты не виноват в том, что произошло. За его поступком кроются какие-то серьезные мотивы, на которые ты не мог повлиять. Субин опускает взгляд на свои беспокойные руки и поджимает губы, мысленно категорически не соглашаясь. Для начала он мог бы не вытаскивать заряженный пистолет, сидя сверху на безоружном и не представляющем никакой угрозы гражданском. Он мог бы просто заломить ему руки, мог бы в конце концов отпустить его. Он мог сделать миллиард вещей, чтобы предотвратить его смерть, но вместо этого сам его к ней приблизил. — Я все вижу, — строгий голос вырывает его из мыслей. — Прекрати эти самокопания, слышишь? И сходи уже к психологу. Тэхён отворачивается, явно разозленный, и заставляет Субина виновато сжаться. — Я схожу, — врет он наглым образом и смотрит на тарелку, которую перед ним поставили. Простая яичница и салат никогда еще не казались ему такими аппетитными. — Будешь кофе или чай? Субина уже начинает немного передергивать от одной мысли о кофе, поэтому он соглашается на второе, а затем вместе с молчаливым Тэхёном принимается за еду. Он понимает, что расстраивает его своим деструктивным поведением, но не может ничего с собой поделать. Его вина, хоть судебно она и не доказана, кажется ему неоспоримой, а кабинет психолога он давно обходит за много километров: если начать распутывать клубок его проблем, можно найти то, что Субин находить сейчас не хочет. — Что с тобой? — Тэхён взволнованно хмурится, глядя на его руки. Субин и не заметил, как они начали трястись. — Ты прав, — говорит он, делая глоток своего чая, чтобы смочить высохшее горло. — Я все-таки переживаю из-за этого. — Давай позовем Кая и займемся чем-нибудь вместе, м? Субин поднимает на него взгляд и тут же опускает, чтобы Тэхён не увидел, сколько постыдной и совсем неприкрытой эмоциональности кроется в его глазах. Он кивает и продолжает есть, мечтая о том, чтобы этот момент с ними двоими в этой светлой квартире, в которой нет ни расследований, ни его боли, ни уличной сырости, тянулся целую вечность.* * * * *
Субин хотел бы провести все выходные в компании друзей, но, чтобы не наглеть, ушел еще в субботу вечером, заверив их, что в его пустующей, холодной, недружелюбной (не озвучено) квартире ему будет не хуже, чем в квартире Тэхёна. Дома он только курил, спал, снова курил, снова спал и иногда отвлекался от этих увлекательных занятий чтением почти закончившейся книги из библиотеки. Только он успевает по-настоящему погрузиться в сюжет и атмосферу, как его отвлекает звон уведомления на телефоне. Субин порядком удивляется, увидев в строке уведомлений знакомое имя, и открывает сообщение. 22:15 Чхве Ёнджун:у меня есть для тебя кое-что интересное. приезжай в клуб. сейчас Он вздыхает. Кажется, его ждет отличное завершение выходных.