***
Он долго плакал. Продолжал причитать и мычать о том, что его все сторонятся, что никто с ним не дружит и что все посмеиваются за спиной. Что учительница смотрит на него с грустью. Что девочка, которая казалась подругой, сказала, что он странный и пугает её. Что оценки у него плохие, как бы ни старался. Что единственное, в чём он преуспел — это спортивные достижения, но и там никто его не хвалит — все смотрят либо с завистью, либо безразлично. Изредка он ловит на себе удивлённые взгляды, и его это радует и заряжает, но ненадолго. Всё это я узнал из долгого и сложного диалога, во время которого из последних сил держался, чтобы не сорваться самому. Папирус говорил расплывчато и невпопад, больше рыдал и плакал, чем жаловался, и в такие моменты я обнимал его, со всем ужасающим стыдом осознавая, что он держал это в себе долгие месяцы, по какой-то причине не смея мне рассказать. Шея билась в пульсации, слёзы чуть ли не с по́том выходили из моего тела, только бы не показаться на глазах. Напряжение, что засело во мне крепко-накрепко, не хотело хорониться в глубине, а болезненными комками сейчас перекатывалось под надкостницей, заставляя меня сжимать детские плечи крепче, запрещая мне мыслить обособленно, погружая в горе брата с головой. Я был так невнимателен. Сосредоточился совершенно не на том. Совсем позабыл, что мой младший брат тоже нуждается во внимании и поддержке. Я должен был заботиться о нём и не справился! А ещё смею винить в чём-то Ди… Вина и стыд топили в трясине, в застое из чувств и отвратительного самоощущения — «Я ужасный брат», «Я эгоист» и «Я лицемер». Урод бесчувственный… Я ненавидел всю нашу семью и каждого в ней в частности, даже себя, даже Папса. Мне невыносимо было думать о том, что я не справляюсь, что у него проблемы, что у нас проблемы. Мне невыносимо было думать о том, что мы с ним никому больше не нужны, и всем на наши жизни и желания откровенно плевать. Только мы вдвоём против всего грёбанного мира… Я не справлюсь… Я уже не вывожу…***
Мы ещё немного поговорили, а я успокоил его, как мог. Приготовил на двоих обед и ужин, поспрашивал, как у него дела и всё ли ещё он фанат Андайн — восходящего героя королевской стражи, активно продвигающегося по карьерной лестнице. Я слышал, что последнего человека убила именно она… – Посмотрим что-нибудь по телеку? – бросил я, когда отгремели по тарелкам приборы и закончилось тихое после истерики, но всё такое же, как и всегда, восторженное изложение о кумире. А потом склонился над столом и, заговорщицки приложив руку ребром ко рту, прошептал: – «Милашку Мяу-Мяу», например? И сыто приулыбнулся, когда раздался возмущённый вопль. – Какую ещё «Милашку Мяу-Мяу», брат?! Ты что, фанат этой девчачьей мишуры?! – Да нет, что ты, я просто подумал: «Вдруг моему бро понравится сюжет?» – Ни в коем случае! – алые скулы, стремительно краснеющее лицо и в целом выражение, будто у него сейчас пойдёт пар из глаз и ушей. – Да как… Как ты вообще мог обо мне такое подумать?! Ещё как мог, братец. Твой восхищённый, по-детски созерцательный взгляд, направленный в экран телевизора, я вряд ли когда-то забуду. Как и то, как ты шёпотом подпевал под заглавную тему этого мультфильма. И то, как ты тайком где-то достал диск, который за последние полгода засматривал по ночам столько раз, пока думал, что я сплю, что я сам уже выучил все слова заглавной темы и готов подпевать вместе с тобой, если тебе это принесёт хотя бы грамм счастья. – Ну прости, Паппи. Я соврал. Я и правда фанат. Боялся, что ты меня осудишь… Его изумлённые глаза едва не пробили меня на смех. – Нет, ну если так, – смутился он, – …то если хочешь, я буду рад с тобой посмотреть. Может, там действительно хороший сюжет… – Спасибо, бро, – улыбнулся я, поднялся со стула и, потрепав брата по плечу, пошёл мыть посуду. – Тогда доставай диск, ставь мультфильм, я сейчас подойду. – Так ты мой диск брал! – уличительно воскликнул Папирус, тут же насупился и фыркнул. – Брать чужие вещи нехорошо, Санс! – Прости, братишка. Мне ну очень хотелось глянуть, что это за мультик… Брат фыркнул вновь, прищурился на меня и, ничего больше не сказав, вышел из кухни.***
Этот вечер прошёл в разы лучше, чем прочие, вопреки тому, что случилось у меня на работе. Я подпевал под дурацкую песню, вбивая в память привязчивый мотив, смотрел, как смеётся брат, смеялся сам и… Кажется, впервые за долгие месяцы вновь ощутил себя самым счастливым монстром из всех живых и мёртвых. А когда шли титры, вдыхал мирную тишь, удерживая на коленях плечи и голову сопящего во сне Папируса. Но остаться здесь на всю оставшуюся ночь означало проснуться завтра с болью в спине, так что мне пришлось его разбудить и отвести в комнату, потому что сам он уже еле шёл. Впервые с того злополучного дня, как меня поцеловал мой старший брат, я не ощущал гнусного зуда на зубах, да и вообще думать забыл о том, что у меня когда-либо был кто-то ещё, кроме Папируса. Разве был? Нет. Всегда были только мы двое. Всегда я о нём заботился, а он подрастал и задавал мудрёные вопросы, на которые я пытался найти для него ответы. Разве это не то, ради чего я живу? А ради чего я живу…?