***
Будучи ужасно уставшим и голодным после восьми уроков, Антон почти что приползает домой. Не любит он за это вторники. После них даже дышать становится лень. По классике его встречает Боня. Виляя хвостом из стороны в сторону, она намекает хозяину, чтобы тот кинул ей резиновую игрушку, что лежала рядом. Потрепав собаку за холку, он пинает игрушку в свою комнату и она с топотом убегает за ней. — Здравствуйте, Арсений Сергеевич, — зайдя на кухню, он видит над чем-то задумавшегося учителя, который при виде него резко допивает жидкость из кружки, стоящей рядом. — Привет, Тош. Как в школе? Всё хорошо? — Арсений подрывается с места, подходит к раковине и сразу же начинает мыть её. — Блин, Арсений Сергеевич, говорил же, что посуду буду мыть я. А в школе всё нормально. Обыденно, — пройдя на кухню, Антон принюхивается и, поняв, чем пахнет, отталкивает учителя от раковины и открывает дверцу, за которой стояло мусорное ведро. — Ты чего, Антон? Рано ещё мусор выбрасывать, — француз ставит мокрую кружку в сушку и пытается остановить подростка, цепляясь за его плечо. — Арсений, мать вашу, Сергеевич! — ругается Антон, достав из мусора небольшую пустую бутылку коньяка. — Мы же договаривались! — юноша не на шутку разозлился. Он нахмурился и поднял над головой Арсения найденную стеклянную тару. — Вы хотите худшего исхода для себя?! Или вы так сильно ненавидите меня, что вам плевать на элементарные вещи, которые я прошу вас сделать?! — под гнётом Арсений сморщился, словно от резкой боли, пока Шастун продолжал повышать голос на него. — Может я со стеной общаюсь? Или с глухим? — на секунду в голове подростка мелькнула мысль сказать: «Проваливайте отсюда!», — Про… бля-я-ть! — снова открыв дверцу под раковиной, он бросает пустую бутылку обратно в мусорку. — Невыносимо! — всплеснув руками, он на несколько секунд заглядывает к себе в комнату, чтобы взять со стола банковскую карту. — Делайте, что хотите! — Антон обувается и выходит из квартиры, хлопнув дверью. Хлопок подействовал на Арсения словно отрезвитель, и он отмер. По прежнему стоя на кухне, он хочет подобно Лене чего-нибудь такого сделать, чтобы насмерть. Даже Антону, единственному, кем он так дорожит взаимно, он начал приносить негативные эмоции. На кухню, цокая когтями, зашла Боня, а в пасти она держала резиновую розовую утку. У неё были прижаты уши и смотрела она на Арсения с явным вопросом о том, куда ушёл её хозяин. — Боня, я мудак, — и словно в подтверждение собака сжала пасть, отчего игрушка пискнула. Отталкиваясь от плитки носком кеда, Антон медленно качался на широких деревянных качелях, что находились в парке неподалёку. Напротив он наблюдал недавно открытый фонтан. Ребятня вокруг него удивлённо визжала, когда на них попадали мелкие капли воды. На телефон приходит уведомление: Руслан прислал видео, где на перемене в кабинете информатики он бегал между рядов парт за Ваней, а на фоне кто-то из одноклассников играл в Майнкрафт. Улыбнувшись, Антон отвечает им: «Хахахахахаха, весело там у вас», блокирует телефон и убирает обратно в карман ветровки. Живот недовольно заурчал, требуя еды. Сзади послышались шаги. Их обладатель обходит качели и садится рядом. — Здоров, Антон, — послышался голос Эмира и Шастун повернулся к нему лицом. — О, привет. Недавно же виделись. — Это я из приличия. Чего грустный такой? — Да так, свои загоны, неважно. — Оу, ну, ладно. Слушай, ты не видел случайно Илью? Он с пятого урока свалил к, так скажу, нехорошим по моему мнению людям, а сейчас не отвечает нигде. — Нет, Эмир, ничем помочь не могу. Не видел его, — одноклассник устало вздохнул и опустил голову. — Просто я переживаю за него. Он с отцом на кануне поругался из-за его зависимости, а сейчас с радаров пропал. Напрягает меня это. — Ну, знаешь, я тоже из семьи пару раз никому и ничего не сказав уходил надолго, а потом приходил, и вроде все делали вид, что так и должно быть. — Илья не тот случай. — Может он сейчас где-нибудь очередное граффити рисует, а телефон разрядился. — Может быть. Ладно, всё равно спасибо. До завтра. — Да не за что. Бывай, — Эмир встаёт и уходит в сторону дворов. Решив, что долго голодным он не просидит, Антон спустя пару минут тоже встаёт с качели и идёт домой. Арсений же не осмелился выйти, когда услышал, что тот вернулся. Слишком стыдно за себя и свои действия. Стыдно за свою слабость. Поэтому он продолжил лежать в постели, свернувшись калачиком, и бесцельно листать бесконечную ленту в ВК. До вечера в квартире царила тишина, изредка перебиваемая шорохами. В шесть Антон собрался и, ничего не сказав французу, ушёл. «А смысл ему что-то говорить? Всё равно не услышит». Дорога до нужного адреса вела через сплошные дворы, что потихоньку заполнялись машинами приезжающих с работы людей. Да и в целом вечером Москва была похожа на огромный муравейник, который всполошили палкой. Сохраняя равновесие, Антон старался идти по бордюру, иногда спрыгивал с него и переходил на следующий. Когда он был ещё в садике, чаще всего его оттуда забирала мама, и они вместе шли до дома. Тогда она придерживала его за крохотную ручку, чтобы тот случайно не грохнулся на жёсткий асфальт с торчащей острой щебёнкой. Но сейчас об этом уже повзрослевший Антон даже думать не хочет. — Ой, ты правда пришёл? — удивлённо вопрошает Зоя, выйдя из небольшого двухэтажного кирпичного здания. За ней следом тянулась вереница других девушек из коллектива. — А как мне было не прийти? Держи и спасибо тебе большое, что хранишь молчание, — он протягивает ей обещанную шоколадку, и та её со смущённой улыбкой принимает. — Боже, сними этот дурацкий капюшон, а то выглядишь как кладмен, — хихикает Зоя, после чего Шастун смахивает капюшон. — А что у тебя с мордашкой? Случилось чего? — спрашивает одноклассница, начиная медленно идти по тротуару в сторону дома. — Погода влияет. Серый день какой-то, — отшучивается Шастун, следуя за девушкой. — Ой, а когда весь день ливень шёл, ты светился как прожектор на футбольном поле, так что на погоду не списывай. С Есенией что-то не поделили? — Нет, с ней всё нормально. Просто настроение какое-то паршивое. — И это говорит человек, который выспался. Ладно, не хочешь — не говори. Я домой. До завтра, — Зоя махнула худой кистью руки и присоединилась к обсуждению кого-то или чего-то среди своих подруг. — Ага, до завтра, — больше самому себе говорит Антон, ведь его уже не слышат. Домой он идёт по памяти, так как заряда на телефоне осталось немного и его лучше потратить на прослушивание музыки в наушниках. Вопреки совету Зои, он всё же надевает капюшон своей излюбленной толстовки. На улице стемнело и началась мелкая редкая морось, от которой Шастун всячески пытался увернуться. Поднялся несильный ветер, но он так и норовил сдуть острую каплю каждому прохожему в лицо. По сторонам окружали относительно новые девятиэтажки, а под ногами расстилался свежий асфальт. Голова была забита мыслями об Арсении. «Настолько ему плевать? Так сильно он любит издеваться над людьми? Он же не был таким никогда. Я не мог проглядеть такой жути в человеке. Не мог. Он где-то врёт…» Размышления прерывает громкий гудок приближающегося легкового авто, который сквозь музыку Антон услышал слишком поздно. Антона пронзает резкий и тупой удар металла в бок. Буквально на долю секунды он почти всем телом ложится на капот, но после окончательной остановки падает на мокрый асфальт. Вырывается сдавленный протяжный стон. Шастун определённо понимает, что сильно ударился головой и, вероятно, вывихнул плечо. Из-за ушиба лёгких на полминуты становится невозможно дышать, а тщетные попытки заглотить воздух проваливаются с крахом. Становится страшно, всё тело парализует холодный пот. Его уже окружило минимум три человека, которые пытались добиться от него ответа на типичные в такой ситуации вопросы: «Всё в порядке?», «Ты живой?», «Сколько пальцев видишь?». Антон не то, что ответить не может, он не понимает, закрыты ли глаза или у него так сильно потемнело из-за нехватки воздуха и подскочившего адреналина. И всё же через минуту он снова начинает дышать и точно понимает, что видит два лица над собой. — Парень, ты жив? Скажи хоть что-нибудь, — говорит мужчина лет двадцати пяти. С бородой такой, коротко стриженный. «Хипстеры ебучие» — думает Антон. — Больно блять, — сипит Шастун. Мужчина с облегчением выдыхает и обращается к кому-то: «Вы там вызвали скорую или как?!», на что следует череда женских голосов с положительным ответом. — Не шевелись до приезда скорой, окей? И вообще какого хера ты по сторонам не смотришь, когда дорогу в наушниках переходишь? — Хасанить по дворам не нужно. Правила для дебилов что-ли написаны? — Антон со стоном переворачивается с бока на спину. На лицо по прежнему сыпется морось, которую особенно хорошо видно в свете фар. — Ты ещё и в чёрном весь, тебя хер увидишь. Затормозил бы позже, может вообще в отключке лежал! — Завали, и так башка болит, — хнычет Шастун. — Тебя зовут-то хоть как? — Антон. Сука, пару кварталов до дома не дошёл. — Я Фёдор. Будем знакомы. — Не так я хотел с людьми знакомиться. Чё ж за хуйня меня преследовать начала? — задаёт сам себе риторический вопрос юноша. От осознания череды говна в жизни аж захотелось зарыдать и списать на боль физическую, а не душевную. — Всё наладится, Тох. Я тебя несильно зацепил, парой ушибов обойдёшься. Жаль, что лицо я тебе тоже немного помял. — Где? Я из-за адреналина плохо боль чувствую, — в ответ Фёдор обвёл пальцем область под левой скулой. — Теперь чувствую, — прошипел Антон. — Слушай, у меня в правом кармане джинс кейс от наушников. Можешь их собрать, пожалуйста? — Да, без проблем, — мужчина собирает по асфальту выпавшие из ушей наушники, протирает их об свою толстовку и складывает обратно. — Спасибо. Я хочу в тишине полежать до прибытия скорой. — Как пожелаешь, мы рядом. Станет хуже… застонешь, — с некой иронией отвечает тот. Фёдор встал с корточек и отошёл чуть в сторону. Время, казалось, замедлилось раза в два, каждая мелкая капля падала как будто в слоу мо. Антон просто был дико рад тому, что может дышать и не болит позвоночник. Значит, инвалидом не останется. «Сеня, какого хуя ты так близко и одновременно до тебя сейчас никак не достучаться?». — Извини, я всё же тебя потревожу, — к нему снова подходит Фёдор. — Ты сказал, что пару кварталов не дошёл до дома. Есть кто-нибудь дома? — Хуй я этому человеку щас звонить стану! Из больнички позвоню, пусть понервничает. Считает меня какой-то блохой, которая жить ему не даёт, так пусть так и считает. Только вот я уверен, что он первый, сука, позвонит, — глаза Фёдора заметно округлились. — Слушай, хипстер, слишком долгая история. Забей. А если кратко: у меня родителей нет, только попечители, но сейчас они уехали в другой город. Остался с одним… дураком, молодость свою прожигаю на максимум. — Так ты сирота? — Не-е, у меня батёк с катушек слетел и мать зарезал. Мать на месте умерла, а батёк сидит сейчас. — И-и-и? — Чё и? С учителем французского плотно заобщался. Жил у него какое-то время. Теперь он у меня. Только сейчас он хуйню конкретную творить начал. Говнюк, а ведь он мне до сих пор нравится! — только сейчас Антон убедился в словах интернет-героев о том, что незнакомым людям гораздо проще в чём-то признаться. — М-да, считай, что я завидую твоей бурной молодости, — одновременно со смехом говорит Фёдор. — Короче ждём приезда скорой и никуда раньше времени не рыпаемся? — Ага. — Окей. Антона снова оставили лежать под дождём. Почему-то в голове набатом звучало последнее предложение. «Он мне нравится? Я его люблю, какая уж здесь симпатия. Но за сегодняшнее я буду ждать извинений». Через десять минут, которые казались вечностью, из-за угла появляется белая карета скорой. Она останавливается совсем рядом с Антоном, и задние двери распахиваются, освещая его тело. Сразу же подбегают двое врачей: женщина блондинка и мужчина брюнет. — Так, парень, не паникуем. Сколько полных лет? Как зовут? — Пятнадцать, Антон зовут. — Хорошо, Антон, где болит? — Плечо и башка. — Сесть можешь? — Сейчас проверю, — с помощью фельдшера и здоровой руки он садится. Мужчина трогает его плечо и Шастун взвывает от боли. — Лен, либо перелом ключицы, либо вывих, — блондинка записывает слова фельдшера. «Опять Лена». — Пошли в машину, доедем до отделения и всё разузнаем.***
— Готов? — Антон резко выдохнул, зажмурился и угукнул. В зубах он сжимал сложенную в несколько раз стерильную медицинскую шапку. За одно движение и краткий взвизг от боли ему вправляют плечо. — Попробуй теперь подвигать рукой, — юноша медленно поднимает и опускает руку и не чувствует больше боли. — Спасибо! — вытащив изо рта шапку, благодарит он. — Рано, тебе ещё голову, лицо и бедро надо обработать. Пошли, пешеход недоделанный, — врач-хирург не выглядел старым, но при этом был уже весь седой. Он добродушно улыбнулся и повëл Антона в следующий кабинет. Это был третий — последний этаж местной больницы. Здесь мало света и лежат ещё совсем ребята, их было видно из полустеклянных дверей. Кто-то играл на телефоне, кто-то общался, кто-то шумел в коридоре. Спустившись на второй, более светлый этаж, Антона приводят в процедурный кабинет, где ему обрабатывают затылок, которым он неслабо приложился во время падения с капота. Одновременно с тем, как ему заматывали голову белоснежным бинтом, телефон завибрировал в кармане джинс, оповещая о звонке. — Я думал раньше позвонишь, — бухтит себе под нос Шастун и, как только врач завязывает тугой узел, он вытягивает телефон и отвечает на вызов. — Да, Арсений Сергеевич? — Тебя где носит? Ушёл, ничего не сказал, — по голосу было понятно, что он очень сильно волнуется за своего несносного ученика. — А я это… в гостях. Вы вовремя позвонили, я уже собирался уходить. А то на улице морось какая-то неприятная. — Отлично, я заберу тебя, только адрес скажи. — Городская больница номер два, — после этого Антон сбрасывает вызов и смотрит на удивлённого врача. — Что? Я не вредный подросток, это он глупый взрослый. Пока доедет, думаю, вы успеете обработать всё остальное. — Какие нынче юноши смелые, — усмехается женщина-врач. — Подставляй свою мордашку, сейчас скулу обработаю. — Почему вы все называете лицо мордашкой? — спрашивает Антон, подставляя лицо под вату, смоченную в хлоргексидине. — Не знаю, оно как-то само. Через десять минут, когда Антон уже спускался с дежурным врачом на первый этаж, телефон снова зазвонил. — Как тебя найти? — Стойте у входа, я сам сейчас подойду. Морось на улице так и не прекратилась, зато стемнело гораздо сильнее. На территории больницы везде повключались фонари и идти сквозь короткую аллею было совсем не страшно. Из людей почти никого: лишь чуть подальше кто-то выгуливал мужчину в коляске. Стоило Антону выйти за калитку, так на него сразу же накинулся Арсений с объятиями. Он сжал его так крепко, как не сжимал, наверное, ещё никогда. — Мon cher petit garçon. Сomment vas-tu? — с дрожью в голосе спрашивает он. — Vivant, — преспокойно отвечает Антон и несильно прижимает его в ответ. Всё же обида ещё присутствует. Отпрянув, Сеня берёт обеими руками его лицо и большими пальцами проводит по скулам, рассматривая синяк с царапиной под глазом. Сердце в момент заскрипело, а брови сложились домиком. — У Антона небольшое воспаление лёгких из-за того, что полежал на мокром и холодном асфальте. Проследите за его состоянием. А так ему повезло, отделался ссадинами. Думаю, ты теперь будешь более внимателен на дороге, — укоризненно делает замечание женщина-врач. Шастун разворачивается к ней лицом, угукает и благодарит ещё раз. — Не болейте, всего хорошего, — за её спиной хлопает железная калитка. Арсений резко цепляется за предплечья юноши и, глядя в изумрудные глаза, почти что умоляет: — Поехали домой. Я за тебя ещё никогда так не переживал. Слегка улыбнувшись, Антон положительно кивает и садится в машину. Салон внутри не успел остыть, а на фоне очень тихо играло радио. Плюхнувшись на водительское сиденье, француз ещё раз разглядывает всего подростка целиком. Грязная, промокшая одежда, синяк с царапиной на скуле, редкий кашель и перебинтованная голова. — Дома поговорим, — Шастун фыркнул и отвернулся к окну. Молчаливая и быстрая поездка заканчивается во дворе. Зайдя в квартиру, Антон было хотел юркнуть в свою комнату, но его поймали за запястье и с томным выдохом повели на кухню. Посадив его напротив себя, Арсений на секунду задумался о том, с чего начать диалог. — Даже сейчас не объяснишь, что вчера случилось? — Это уже ни на что не повлияет, да и не актуально. — D'accord. Знаешь, я редко такое говорю и далеко не всем. Потому что не каждый заслуживает этих слов. Я тобой очень сильно дорожу и переживаю за тебя также сильно. Возможно, по моим действиям и словам этого не заметно, но это определённо правда, можешь не сомневаться в этом. Я ещё раз напомню одну вещь: мы с тобой уже давно перешагнули черту норм отношений учителя и ученика. Поэтому ты для меня уже не какой-то Шастун из девятого «А», и я для тебя не просто словосочетание из имени и отчества. Ты согласен? Не сразу, но Антон медленно положительно кивает. — А зачем вы всё это сейчас говорите? — Чтобы у тебя было основание думать, что тебя ценят и тобой дорожат. Потому что у меня таких оснований ни от кого нет, — юноша чётко услышал, как внутри Арсения бьётся хрусталь. — Я сорвался сегодня лишь потому, что больше не считаю нужным обязательно выжить. Я принял факт того, что должен сдохнуть. — Пожалуйста, перестаньте! — Антон вскакивает с места, но, словив обеспокоенный щенячий взгляд учителя напротив, садится обратно. — Мне как человеку, который совсем недавно пережил смерть близкого, не хочется терпеть это ещё раз. Я не понимаю всей хуйни, которую вы сейчас начали говорить. Смерть — единственное неизбежное в жизни. Так подождите же вы помирать, успеете! Я понимаю, что у вас сейчас на душе тяжёлый груз вины, но ключ моей просьбы оставаться в трезвости заключался в том, чтобы вы поняли, что и с таким прошлым можно начать жить дальше! После этих слов на кухне воцарилось молчание. Арсению снова стыдно. Теперь стыдно за то, что выразил своё желание смерти. Из коридора было слышно тихое пыхтение Бони, на детской площадке под окнами резвились ровесники Антона, и кто-то из магазина на первом этаже вышел покурить. Всем плевать на всех. Кроме этих двоих. — Возможно, это прозвучит глупо и наивно, но у вас есть я, которым вы, как сами сказали, дорожите. Так почему же вы до сих пор желаете себе смерти? Всё-таки врёте, да? Или совсем не боитесь разлуки? — Слишком много в моей жизни было разлук, чтобы бояться их. Я свыкся с мыслью о том, что и ты в любой момент можешь сказать мне: «Аdieu». — Разве можно стать чужими после стольких откровений? — Арсений неуверенно пожал плечами и опустил голову. Ему больше нечего говорить. Да даже и не нужно. Шастун встаёт из-за стола, отодвигая под собой стул, подходит к нему и обнимает за плечи, прижимаясь здоровой щекой к макушке. — Я понимаю, что тяжело. Понимаю, что где-то больно. Поэтому давайте пройдём этот путь принятия вместе. Вместе проще. — Ты самый лучший и понимающий человек из всех, кого я когда-либо встречал. Я давно не смотрю на твой возраст. Мы можем общаться на равных. — Это мы уже обсуждали. — Да, прости. И спасибо тебе большое. Но скажи пожалуйста: что с тобой случилось? Почему ты в таком виде? — выпутавшись из объятий, Арсений снизу вверх смотрит на нежно улыбающегося Антона и обеими руками берёт его ладони. — Да это я идиот. По сторонам не посмотрел, пока дорогу переходил. Фигня, всё заживёт. — Серьёзного нет ничего? И сними ты уже эту одежду да в стиралку кинь. — Голова на месте, внутреннего кровотечения нет, значит всё нормально. А никак переодеться я из-за вас не могу. Засели тут с разговорчиками на ночь глядя, — прыскает юноша. Нехотя разомкнув ладони, он идёт в ванную, где снимает всё, вплоть до трусов. Прошмыгнув мимо француза, Шастун юркнул к себе в комнату и надел домашнюю одежду. — Я увидел синяк на боку. Есть ещё что-нибудь? — доносится голос Арсения из кухни. Вздохнув, Антон выходит из комнаты и, дойдя до двери, встаёт в проёме напротив учителя. — Вам так хочется на голого меня поглазеть? — спрашивает он с хитрым прищуром и стёбной улыбкой. — Ц, Антон! Уж по отношению к тебе такое думать — это слишком, — «А может хочу, откуда ты знаешь?» — мысленно усмехается Попов. — Просто спрашиваю, есть ли ещё что-то подобное. А то прижму где-нибудь случайно и окажусь виноватым, — подросток резко выдохнул, имитируя смех, и приподнял ткань шорт на левой ноге. — Ну, здесь ещё синяк. И на спине ещё один. Всё остальное и так видно, — он виновато улыбается. Ну не считает он это такой большой проблемой. Сколько до этого ссадин было, ничего, живой. — Пойдёмте лучше спать. Мне кажется, что на сегодня приключений достаточно. — А можно ещё один вопрос? — Валяйте. — Куда ты уходил? — О-о-о, слишком долгая история. Не забивайте голову, и так говна хватает. Единственное, что могу сказать, что всё хорошо. А теперь спать, — сделав лицо, мол, не хочешь — не говори, Арсений кивает, встаёт и идёт вслед за Шастуном в спальню.***
Антон очень сильно хочет спать. Он не помнит, когда его в последний раз так сильно клонило в сон. Но из-за того, что половина тела в синяках и царапинах, поиск удобной позы становится будто бы нереальным. А Сеня рядом уже вовсю сопит, и он так ему завидует. В конце концов Антон сел на колени и, тихо вздохнув, стал разглядывать лицо учителя. «Внутри тебя война, в которой я выступаю ключевым козырем для того, чтобы ты принял правильное решение — выжить». Во сне Арсений причмокивает губами, и взгляд Шастуна останавливается на них. Дурацкая идея. Дебильная идея влюблённого идиота. — Арсений Сергеевич, — во весь голос зовёт он учителя. Кроме сопения никакого ответа не приходит. Оперевшись на кулаки, Антон нависает над его лицом. «Интересно, а думаем ли мы когда-нибудь друг о друге одновременно?». С этим немым вопросом он наклоняется и с трепетом души еле касается губами губ Арсения. Невероятно мягкие, чуть влажные и нежные. От слова совсем не хотелось отстраняться, но трезвое осознание содеянного попросту заставляет. Шастун ложится рядом и обнимает за рёбра француза, не обращая внимания на тупую боль в боку. «Станция «Влюблённость в учителя». Конечная. Просьба выйти в реальную жизнь».