Повивальная бабка, не отрывая глаз от тетради, макнула перо в чернила.
— Назовите свое полное имя, отчество и фамилию.
— Анна Викторовна Миронова, — фамилию мужа она пока решила не упоминать, мало ли.
— Полных лет?
— Двадцать семь.
— А мужу вашему?
— Сорок пять.
— Половой жизнью со скольки лет живете?
— С двадцати.
— Действительно, плохи дела...
Осмотрев пациентку и выслушав ответы на все вопросы деликатного характера, госпожа Никитина черкнула что-то себе в тетрадь.
— Вот что, голубушка: всё у вас с вашим женским здоровьем в порядке. Это я совершенно определенно могу вам сказать.
Анна Викторовна задумалась.
— Просто я думала, это из-за того, что я два года назад едва не утонула в холодной реке. Почему-то мне казалось, что я застудилась тогда...
— Все в порядке. Думаю, это вам не повредило. А вот супругу вашему не мешало бы к врачам обратиться... — задумчиво произнесла Анастасия Андреевна.
Анна вздохнула.
— Он откажется, — грустно ответила она, — и вообще мне бы очень не хотелось в этом его винить.
Всё-таки пять лет Петропавловки — это, сами знаете, не курорт...
Повитуха сняла очки, небрежно бросила их на стол.
— Да уж, действительно, не курорт, — прошептала она сквозь зубы. — Надо же, разболтали ведь про меня...
— Простите: знакомые мои поведали.
— Да неважно уже. Много кто знает.
— Мне вас посоветовала моя горничная, — пришлось соврать Анне Викторовне, — а она узнала о вас от некой Настасьи Грачевой...
Акушерка глянула на нее искоса.
— Вашей горничной, скажу вам прямо, следует прекратить иметь дело с этой особой. Мало того, что проститутка, так еще и совершенно беспринципная. Вот и сегодня: должна была с утра явиться ко мне на прием, а ее нет как нет...
— Так ведь убили ее на днях.
— Тьфу ты... А я не знала.
"Или знали?"
— Так ведь в газетах писали много, и слухи ходят...
— Не читаю я этих ваших газет. Там одно враньё.
— И ведь главное, здесь, неподалеку отсюда зарезали. В Свечном, в ночь на понедельник. Так вы не слыхали?
Повитуха перевернула страницу тетради.
— А ведь я говорила ей: отлежись ты, дура, до утра. Так нет же, в ночь куда-то подалась... Не буду же я всех удерживать...
Тьфу ты...
"А могло ли быть так, что вы нарядились в мужской тулуп, отправились вслед за ней и..."
— Жаль ее.
— Сама виновата. Нечего было шляться по ночам. И так всю свою жизнь потратила невесть на что...
"Могут ли эти слова звучать как оправдание убийства?"
— Не нам с вами ее судить.
Никитина встала, подошла к окну.
— Просто меня иногда зло берет: как же по-скотски обращаются порой люди со своим телом. Человеческое тело прекрасно, особенно женское. Как жаль, что многие женщины так пренебрегают этим даром... — внезапно она дернула рукой, затем вновь села за стол.
— Простите: всё не могу понять, за что же вас тогда арестовывали...
Анастасия Андреевна зло сверкнула глазами:
— Да ни за что.
Внезапно за ее спиной появился дух молодого мужчины в арестантском халате. Лицо его было покрыто синяками и ссадинами. Анна видела, как он осторожно погладил женщину по плечу.
— Возможно, вы не поверите, но в восемьдесят первом году и я была нежной барышней. Витала в розовых облачках. Танцевала на первом балу... Флиртовала с симпатичным студентом. Его родители вовсю перешептывались с моим папенькой, а мы делали вид, что не замечаем этого...
— Что же случилось?
— Вскоре случилось то, о чем вы сами знаете. Митю арестовали — за то, что прятал дома у себя друзей из народовольцев. Я не виню его, нет... как человек чести, он не мог выдать своих товарищей. Но потом его арестовали вместе с ними. И меня тоже.
— Как же вам удалось выйти на свободу?
— Разбирались со мною долго. Когда наши... — здесь она прошипела что-то нечленораздельное, — наконец разобрались в моей невиновности, меня отпустили.
— А что стало... с тем юношей, которого вы любили? — спросила зачем-то Анна, хотя и так уже знала ответ.
Повитуха опустила плечи, вздохнув:
— Он не выжил...
"Я знаю. Простите, что задела вашу рану. Но неужели вы теперь мстите за него, мстите за свою погубленную жизнь?"
— Так значит, мужа вашего тоже не миновала такая участь, — заметно смягчилась Анастасия Андреевна. — Не расскажете, что случилось?
Анна опустила глаза: она поняла, что была чересчур откровенной. "Яков будет сердиться..."
— Да я сама до сих пор не понимаю, что тогда случилось...
— Он тоже был мятежным студентом? Или, как мой Митенька, водил дружбу с людьми такого сорта?
— Да нет, ну что вы. Он обычный чиновник, серьезный человек. Я никогда не слышала, чтобы он как-то клеймил государя...
— И его посадили?
— Да. Вызвали среди ночи... Быстро состряпали дело о заговоре...
— Это они могут, — потеряла осторожность акушерка.
— Я пыталась до кого-нибудь достучаться, добиться, чтобы мне хоть что-нибудь объяснили... все без толку.
Голос ее задрожал.
— Понимаю... Мой отец тоже, говорили, с ног сбился, обивал пороги... Жаль, не дожил он до того дня, когда я вышла на свободу. Всего неделю не дожил...
На глаза ее неожиданно навернулись слезы. Анне тоже очень сильно захотелось плакать.
— Я до последнего не верила, что с самым честным человеком на свете могут так поступить... Нет, потом там, конечно, разобрались, его выпустили... с извинениями. Выпустили едва живого...
Никитина махнула рукой: мол, бывает.
— Врача бы ему хорошего, да на воды.
— На водах мы с ним уже были.
— Ну вот и славно. Если природа даст вам добро, то детки у вас будут обязательно. Это я вам обещаю... Так бы сразу и сказали, что ваш человек целых пять лет отсутствовал. А с вашим здоровьем все в порядке. Вот только... — Анастасия Андреевна встала. — Вот только мне не нравится это ваше напряжение в корпусе... Похоже на нервический спазм. Вы как будто боитесь чего-то... Ну вот, опять зажались.
"Ну во-первых, я сейчас могу беседовать с убийцей. А во-вторых..."
Вот это "во-вторых" она боялась озвучить. Даже в мыслях. Даже себе...
— Да не бойтесь, не укушу я вас. Признайтесь лучше: боитесь-таки покойников?
Анна Викторовна, тяжело вздохнув, ответила:
— Живые зачастую бывают намного страшнее.
Никитина подошла к ней, заглянула в глаза:
— Признайтесь: что конкретно вас беспокоит?
Анна задрожала, словно осиновый лист:
— Дело в том... что год назад я... я не смогла разглядеть в своем окружении преступников. Преступников, одержимых властью...
— Простите: вас угнетает то, что вы приняли душевнобольных за здоровых? Сомневаетесь в себе теперь?
— И это тоже.
— Ну это придет со временем. Вы еще научитесь распознавать психически больных. Их здесь гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд... Это придет с опытом. Но я вас перебила...
— Те люди... они похитили меня, заставили подчиниться их воле... Они хотели, чтобы я помогала им в их преступных делах...
Про гипноз она решила не говорить, чтобы никак не выдать себя.
— Немудрено. Вас — с вашим-то ангельским личиком — никто бы не смог заподозрить в каких-либо злодействах.
— Потом, конечно, муж спохватился, догнал... смог отбить... сам был ранен...
Анастасия Андреевна взяла со стола очки и начала белым платочком их натирать.
— Это тогда вы получили шрам возле верхней губы?
Анна встрепенулась.
— Это так заметно?
— Ничуть. Шрам небольшой. Вижу, зашивал очень хороший специалист... Но моему наметанному глазу он виден. И шов от локтя до запястья — тоже.
— Меня больше пугает другое. Я говорю о собственном психическом состоянии.
— Так вы до сих пор не можете оправиться от пережитого?
— Знаете, иногда я умираю от страха: вдруг я на самом деле так и осталась там, с ними... А всё, что я вижу сейчас вокруг себя — вас, вашу тетрадь, этот кабинет — всего лишь иллюзия, попытка напуганного сознания убежать от жестокой действительности...
И тогда окажется, что спасения не было, муж убит, а я все так же нахожусь в плену...
Это меня пугает.
Действительность может оказаться слишком жестокой.
Никитина задумчиво покачала головой.
— Можете мне не верить, но с нервным расстройством, подобным вашему, я знакома.
Анна подняла глаза на нее.
— Правда?
— Знаете, Анна Викторовна, много лет прошло уже с тех пор. И все равно мне иногда снится, будто я просыпаюсь — и оказываюсь вновь в казематах Петропавловской крепости...
— И как же вы боретесь с этим?
— Сама не знаю, как с этим бороться. Думаю, у меня это уже неизлечимо.
— Значит, у меня тоже нет шансов на исцеление?
— У вас — еще есть.
— И что же мне делать?
— Попробуйте отпустить прошлое. Не подавляйте — просто отпустите. Прошлое заполняет мысли, разъедает душу... Прошлое выжигает человеческую душу изнутри, разрушает настоящее, перечеркивает будущее, мешает жить! — воскликнула она с нервной дрожью в голосе. — Я не могу этого сделать: слишком уж я злопамятна. Вы — можете.
— Думаете, у меня получится?
— Получится, уверяю вас. Нервы у вас хоть и расшатанные, но крепкие. Восстановитесь.
— А что, если все-таки...
— Договаривайте...
— А что, если умопомешательство уже случилось со мной?
— Хотите сказать, что и я — плод вашего воспаленного воображения?
— Любая действительность может оказаться вымыслом.
Никитина бесцеремонно ущипнула ее за запястье. Аня ойкнула от неожиданности.
— Чувствуете? — горько усмехнулась Анастасия Андреевна. — Вы в полном сознании, в самой настоящей действительности. И действительность такова, что все с вашим рассудком в порядке: он не поврежден, как вам может показаться. Со временем все пройдет.
— Вы уверены?
— Должно пройти. Вы только отпустите прошлое. Просто наслаждайтесь жизнью, она так коротка. Побольше фруктов, овощей... Отдыхайте побольше, почаще гуляйте на свежем воздухе. Мужа с собой на прогулки зовите, ему тоже будет полезно... Ну вот, вижу, вы и расслабились.
"И правда: дрожь прекратилась, дыхание стало ровным..."
— Вы непременно справитесь, я в вас верю. Вы из тех, кто никогда не прекращает бороться... Я уважаю таких людей.
— Боюсь, вы меня переоценили...
— Ну это вы бросьте... Видела я, как вы растормошили этих, которые Баранову вместе с вами ловили... Спасибо вам еще раз. Спасли вы ее.
— На моем месте так поступил бы каждый...
— Не каждый, поверьте моему опыту. Если б не вы, эти олухи так и стояли бы, как истуканы... Ну да ладно, бог с ними. Что-то я с вами заболталась...
— Спасибо, что выслушали меня.
Никитина прошла по кабинету, положила руки Анне на плечи.
— Ну вот мы с вами вместе во всем разобрались. Теперь вы уже сами... Просто заботьтесь о себе. И о муже. Все-таки много человек перетерпел, ради вас выжил...
— Вы так думаете?
— Так ведь знамо дело: просто так человеку не выжить в этих застенках. Только ради чего-то... Я вот, например, очень хотела
отца увидеть. Сказать, что не виновата ни в чем...
— Он вас сейчас слышит. Оттуда...
В окно сквозь свинцовые облака пробился тонкий солнечный лучик.
***
Совещание закончилось на добрых полчаса раньше, чем ожидалось изначально.
И все равно следователям (особенно Иволгину) показалось, что прошла целая вечность.
— Эти вмешательства высокопоставленных особ в дела полиции меня просто... просто... — Александр Федорович не мог подобрать слов. — Даже фамилию мою, и то исковеркали...
— Тише, не кипятись, — попытался успокоить его Яков. — Видишь, они там сами обеспокоены этими случаями расчленения.
Им сейчас не до наших с вами фамилий...
— Как мальчишку меня отчитал, как мальчишку... — вид у обоих действительно был как у мальчишек, не успевших вовремя приготовиться к уроку; только один пока сохранял спокойствие, а второму не терпелось выпустить пар. — Как будто я все служебное время сижу в кабинете и ваньку валяю...
— Тише, тише, Саша...
По коридору медленно вышагивал высокий седовласый господин с выдающимися бакенбардами. Сыщики, увидев его, заметно напряглись: это был генерал Вишняков.
И сейчас он направлялся прямо к ним.
— Добрый день, господа, — бесстрастно-холодным тоном произнес он.
— Здравствуйте, Кирилл Аркадьевич...
— Рады приветствовать...
— Взаимно. — Генерал приподнял брови, пытливо заглянув в глаза Штольману. — Яков Платонович, позвольте вас на пару слов.
Отошли к окну.
— Вижу, вы с вашей супругой уже успели приступить к расследованию, — вполголоса произнес он. — Похвально. Георгий Павлович мне уже рассказал о вашем вчерашнем визите.
Штольман вопросительно взглянул на него, пытаясь понять, что же от него вдруг понадобилось серому кардиналу Санкт-Петербурга.
— Я всего лишь хочу вам еще раз напомнить о том, что сие происшествие необходимо расследовать в кратчайшие сроки. Дело это не терпит отлагательств, — спокойно ответил тот, словно прочитав его мысли.
— Кирилл Аркадьевич, позвольте спросить: действительно ли имел место смертельный поединок Георгия Павловича с неким поручиком?
Вишняков небрежно стукнул указательным пальцем по подоконнику.
— Действительно, эта история имела место быть... Вы хотите сказать, что преступник может быть родственником или другом убитого, и цель его — отомстить графу? Простите, господин Штольман, но это нелепо...
Он обернулся на Иволгина — тот стоял в отдалении и не мог слышать разговора.
— Дело в том, что поручик Гладких, застреленный графом на дуэли, на момент своей гибели был круглым сиротой. Близких друзей у него тоже не было.
— Значит, теперь я могу спокойно отказаться от этой версии...
— Это будет благоразумно с вашей стороны.
— Прошу простить меня, Кирилл Аркадьевич... — Яков огляделся по сторонам, не слышит ли их кто-то из посторонних. — Что вам известно о "деле садистов"?
Этого вопроса Вишняков точно не ожидал: по лицу его было видно, что он крайне ошеломлен.
— Позвольте полюбопытствовать: почему вы вдруг решили заново поднять дело тридцатидвухлетней давности? — наконец спросил он.
— Есть у меня предположение, что потрошитель может быть как-то связан с их группой... хотя, возможно, я ошибаюсь.
Генерал повернулся спиной к окну.
— Дело о группировке садистов... — начал он, взвешивая каждую фразу, — я вел. Сие "тайное общество" представляло реальную опасность для общества и государства.
— Эти люди были приверженцами идеи террора?
— Нет, — с досадой произнес генерал, — но все же их компания представляла нешуточную угрозу. Сегодня они кичатся тем, что забили насмерть проститутку, завтра начнут с такой же прытью кидать бомбы в кареты высочайших особ... Потому я настоял на том, чтобы их предводитель, господин Марков, был наказан именно как политический преступник... во избежание.
— Как вы думаете: мог ли кто-то из этих людей быть причастным к нынешним убийствам?
Вишняков на секунду задумался.
— ...Навряд ли. То убийство шестьдесят пятого года было совершено в припадке агрессии. Сейчас же мы имеем дело с убийцей гораздо более хладнокровным...
— Благодарю вас.
***
"Вот, значит, как... Даже человек, грубый и черствый с виду, в глубине души может оказаться чувствительным и ранимым..." — размышляла про себя Анна, выходя из дома Никитиной.
Ей очень многое хотелось обдумать, потому она решила немного пройтись пешком. Время еще оставалось.
"Вот и у Анастасии Андреевны во внешнем облике чувствуется лишь грубость (или желание защититься?), а в потайном закоулке души бережно хранятся воспоминания о беззаботной юности, об отце, о Митеньке... Или она просто хорошо сыграла передо мной эту роль? Пока предположим, что нет..."
Мимо нее пронесся, скрипя колесами, легкий экипаж.
"Как сильно могут изменить человека пережитые им испытания... Интересно было бы знать: тот злодей... его душевное здоровье тоже было надломлено чем-то, или он был от природы таким жестоким?"
Сверху падали тяжелые хлопья снега.
"Митенька в свое время поступил опрометчиво, укрывая у себя дома друзей-преступников. Я понимаю: он действовал, как положено благородному человеку, не предал друзей... кем бы они ни были. Но ведь он совершенно не подумал ни о бедных родителях, ни о своей невесте..."
Тут она осеклась. "Но ведь я тоже не думала о последствиях, когда пыталась пригласить к себе домой мою подругу — шифровальщицу Элис...
Я тоже не осознавала, к чему это может привести. Не подумала ни о своих родственниках, ни о себе, ни о Якове..."
Молодая женщина остановилась. "Отец мой имел представление о том, к чему это могло привести... А я еще сердилась на него за то, что он отказал Элис от дома. Назвала его бестактным. А он всего лишь проявил благоразумие. Он очень хотел защитить нашу семью..."
Снежинки вдруг понеслись, гонимые холодным ветром, закружились...
"А когда я той ночью в гостиничном номере укрывала от полиции опального следователя... Хотя что вспоминать об этом, я бы в любом случае поступила так же..."
Окликнула проезжавшего мимо извозчика. Нужно было ехать к Заварзину.
"В то утро... в то утро он так поспешно ушел не потому, что хотел оставить меня — он пытался меня уберечь, обезопасить, чтобы меня не забрали в тюрьму вместе с ним... "
Впереди возвышались прекрасные многоэтажные здания с белоснежными колоннами, такие торжественно-великолепные... и такие безразличные к происходящему вокруг.
"Вообще чем чаще я вспоминаю ту историю, тем сильнее убеждаюсь, что в то утро нас обоих должны были забрать..."
Она не знала, что Якову удалось тогда через своих филеров отправить срочную телеграмму Варфоломееву, в которой он умолял спасти хотя бы ее...
"Ну я сегодня тоже была хороша. Мало того, что потеряла всяческую бдительность — так еще и выложила на стол практически всю историю наших с Яковом злоключений, умолчав лишь о его профессии, о своих необычных способностях и о том, что я какое-то время находилась под властью гипноза... Надеюсь, Яков не будет сердиться на меня..."
Пронизывающий ледяной ветер обжигал щеки, морозил пальцы.
"Это все из-за той остолбеневшей от страха толпы. Слишком напомнило... Слишком..."
Не хотелось вновь вспоминать ту историю. Вообще хотелось ее забыть. Мешал только страх, схоронившийся где-то в глубинах сознания. Страх был оправданным: с помощью магической табакерки можно было внушить человеку практически что угодно.
"Табакерка уничтожена," — пыталась убедить себя женщина. — "Действительно уничтожена. Я сама лично, своею рукой разбила ее об пол, затем, когда гипнотизеров задержали, бросила осколки в огонь.
Я очень надеюсь, что все было именно так".
Время неприятных воспоминаний и страхов подходило к концу: за поворотом мелькнуло здание анатомического театра.
"И еще, кажется, у нас появился десятый труп. Знать бы только, где сейчас находится он... Однозначно не на кладбище — это я точно чувствую..."
