***
После совещания Штольман решил сперва наведаться в заведение госпожи Лопуховой. Хозяйка заведения, румяная дородная особа, встретила его с нескрываемым радушием. — Батюшки мои, какие гости у нас сегодня... Дорогой Яков Платоныч, сколько же лет вы к нам уже не захаживали... "Давно... С того случая, когда к вам грабитель залез. А было это в восемьдесят седьмом..." — Проходите, Яков Платоныч, располагайтесь. — Она бесцеремонно растолкала спящую на диване девицу. — Жюли, уступи-ка место гостю нашему дорогому... Проходите, садитесь, господин следователь. Девочки, идите-ка все сюда... — Елена Львовна, я к вам по делам службы... Maman, услышав это, явно огорчилась. — Ах, значит, вы по поводу зверств недавних... Кабы я знала, что такое случиться может, никогда б девочек моих на улицу не отпустила... — А кто, кроме вас, мог знать, куда они направлялись в вечер убийства? — Я знала... — окончательно опомнилась ото сна Жюли. — Мне Машка в тот вечер сказала: "Хочу, мол, с братом своим помириться. Один он у меня остался на этом свете..." — И вы ее на ночь глядя отпустили? — Конечно, — ответила хозяйка, — ни к чему мне было ее неволить. К тому же в тот день она и работать-то не могла... Видите ли: работала она на совесть... пусть земля ей будет пухом. Только вот раз в месяц у нее лицо прыщами полностью покрывалось. И ведь ничем не скрыть было, даже белилами. Клиентов это, конечно, отпугивало. А так девка была хорошая. Веселая... "И правда: Заварзин в отчете упоминал об этом. А я не обратил внимания..." — А что насчет девицы Грачевой? Жюли вдруг заплакала. — Мой грех... Это ведь я посоветовала ей в Свечной переулок сходить... Это я... Я ведь не знала, что все так будет... — Тише, не реви... — Послушайте, Елена Львовна: за последнее время ничего странного у вас не происходило? — Да ничего вроде... — Клиенты подозрительного вида к вам не захаживали? — Да нет вроде. — Все с вами ясно... Обо всех подозрительных субъектах немедленно докладывайте полиции. Девушки ваши пусть не гуляют одни. — Так ведь бдим теперь. Под охраной неусыпной теперь голубки-то наши... — и она указала пальцем на двух здоровенных амбалов, стоявших в конце коридора. Видя, что гость уже собирается уходить, мадам поспешила задержать его: — Яков Платоныч, ну куда вы от нас уходите... Пойдемте, попьемте чайку с коньячком. И вам будет отдых, и девочкам нашим защита... Девушки, и без того бросавшие нежные взгляды на статного господина в черном, теперь со всех сторон его обступили. — Староват я уже для ваших девочек. — Еще чего удумали, староват он... Да вы посмотрите-то на этого орла: и собой хорош, и лицом пригож... А скромен-то как — загляденье... Да с вами любая из девочек сама за бесплатно пойдет, и еще денег потом доплатит... — Даже не уговаривайте: я не любитель подобных забав. К тому же женат. — Жена — не стена. Подвинется, — заявила самая бойкая из девушек, погладив его по плечу. Яков вдруг улыбнулся, представив ревнивый взгляд своей супруги: — Такая, как у меня, сама кого угодно подвинет. А захочет, так раскидает вас всех по разным углам, и заведение ваше в щепки разнесет. Мадам с досадой закусила губы: — Ох, жалость-то какая. Вот, смотрите, девочки, какие мужчины на свете бывают... что Яков Платоныч, что Александр Федорыч. Всегда вежливы, всегда с уважением относятся. Грабителя тогда поймали, что денежки мои стянуть хотел... Никогда женщину не обидят... не то, что некоторые. А вот, видите: один женат, другой занят вечно... Так и кукуем. На днях вон, купчина один вызвал нескольких наших к себе на пирушку, на пять дней. Вернул раньше срока всех измотанных, да еще и недоволен был. Дескать, не слишком ретивые... Так и хотелось ему затрещину дать по морде его корявой... И дала бы, кабы не знала, что с Буравиным шутки плохи. — Ой, не говорите, матушка... До сих пор отлежаться не могу... — надула пухлые губки Жюли. — Что ж, отдыхайте. Не смею вас больше задерживать.***
Григорий Викторович Заварзин, насвистывая под нос какую-то прескучную мелодию, вовсю трудился над одним из тел. Увидев Анну, он резко выпрямился, скептически поглядел на нее. "Вот уж не думал..." — Здравствуйте, Анна Викторовна, — задумчиво произнес он. — Честно признаться, не ожидал, что вы найдете в себе силы сюда вернуться. — Здравствуйте, Григорий Викторович, — приветливо улыбнулась она в ответ. — В таком случае приступим... Снежные вихри окончательно уступили место ясной погоде, и ослепительные солнечные лучи сквозь окна рвались в помещение, отчего внутренняя обстановка морга казалась куда менее мрачной. Работать в четыре руки оказалось на удивление легко. Временами Григорий Викторович даже забывал о том, что в помощниках у него теперь женщина и что это немыслимо для российской криминалистики. Вспоминая же, старался всеми силами сдерживать недовольство, ибо хорошо был осведомлен о том, что супруг ее, Яков Штольман (надо же: совсем ведь недавно вроде они с Иволгиным были зелеными юнцами, а тут уже вон куда хватили!) стреляет без единого промаху. Один раз, правда (ближе к концу уже), ему не удалось удержаться: — И все-таки я убежден: женщинам в судебной медицине в принципе нечего делать. Вот при всем уважении к вашему Якову Платонычу осмелюсь это утверждать. Вы посмотрите: у девицы сломаны шейные позвонки. Это значит, что убийца свернул ей шею, либо столкнул откуда-то. А вы тут все утверждаете, что причина смерти — асфиксия... Он махнул рукой: дело, мол, безнадежно. — При всем моем уважении к Якову Платонычу скажу, что более бестолкового помощника у меня еще не было... — на самом деле он прекрасно сознавал, что глубоко неправ насчет "бестолковой" помощницы; просто давал о себе знать копошащийся за душою снобизм. Последовавший ответ был совершенно неожиданным для него. Даже, можно сказать, обескураживающим: — Не могу объективно сказать вам насчет толковости... — взгляд Анны Викторовны сделался чуть более резким, глаза слегка сузились. — А вот со специалистами, более толковыми, чем вы, сударь, я имела честь вместе работать. И смею заметить, что они бы на вашем месте присмотрелись к этому позвоночнику повнимательнее. Когда эти травмы были нанесены, девушка была уже мертва... Не ожидавший такого отпора Заварзин, скрипнув зубами — ибо задел ответ женщины его самолюбие, — наклонился чуть ниже; для этого ему пришлось опуститься на колени. — Прошу прощения, госпожа Штольман, за излишнюю мою придирчивость. Вы были правы, я действительно не рассмотрел... — он поднялся с колен и не без восхищения посмотрел на нее. — Поймите, у меня действительно не укладывается в голове, что... — ...Что из женщины может выйти хоть какой-то толк? — поспешила она окончить его фразу. Судя по интонации, она уже на него не сердилась. — Действительно. Прошу простить меня... Она улыбнулась: — На первый раз прощаю. Он быстро вымыл руки, после чего куда-то удалился. Вернулся с бутылкой красного вина и стаканом. Ловко налил. — Григорий Викторович... — Вот. Выпейте... — а у самого-то глаза совершенно по-юношески блестели, с любопытством. "Сможет? Нет?" "Вижу, вы, сударь, хотите испытать меня... Что ж, извольте..." — подумала она. Затем молча взяла из протянутой руки стакан, с невозмутимейшим видом поднесла к губам и спокойно начала пить. Как раз в этот момент дверь отворилась, и вошел Штольман. — Приветствую вас, Григорий Викторович, — выдавил из себя коллежский советник, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться над происходящей сценой. — Результаты экспертизы уже готовы? Григорий Викторович замялся: — Здравствуйте, Яков Платоныч... Н-нет, нет еще. Подождите, пожалуйста, еще часа полтора. — Все ясно. Не буду мешать проведению обряда инициации... Часа через два к вам заеду. Судебный эксперт опустил глаза. "Господи, что за ребячество..." — Давайте продолжим...***
На Сенной площади тем временем проходили масленичные гуляния. Народ шумел и праздновал вовсю, тем более погода благоприятствовала. Колька Чижиков тоже радовался: много народу по улицам нынче гуляет, вокруг балаганов толпится, с гор ледяных катается. Веселится. А веселый человек, что хмельной: осторожность у него тогда притупляется. Недосчитается часиков-то потом, так сам виноват будет. Приглядел Колька у женщины молодой — купчихи, по-видимому, — толстенький такой кошелечек. Быстро подкрался к ней сзади, проскользнул в толпе — паренек-то он неприметный, скользкий, — добыча и в руках. Да только невнимателен на этот раз оказался сам Колька: ухватила его за запястье рука тяжелая, крепкая. Оттащила его от толпы, за угол поволокла. "Батюшки святы... Так это же..." Колька вывернуться хотел, да не смог. А хоть бы и смог, все равно не спрячешься от этой тощей физиономии, от взгляда стального... — Ну что, Чиж, потолкуем? "Пропал я. Плакала моя головушка", — вжался Чиж в стену от страха. Шутка ли: сам господин Штольман поймал его на "покупке". — В-виноват, вашескобродие, бес попутал... — Вот сведу я тебя в управу, там и будешь рассказывать про беса. А сейчас рассказывай, что знаешь о женщинах выпотрошенных... Напугался Колька пуще прежнего: лютует нынче полиция с этими бабами потрошенными. Тут уж точно головы не сносить. — Да не знаю, не ведаю ничего... — Кто из вас? — Не наши это, вот как Бог свят... — Говори, а то хуже будет... — Да не знает никто, не ведает... Сами боятся. Краль своих по вечерам из дому не пущают... Рука ослабила стальную хватку. — Ну смотри, Чиж. Узнаю, что соврал — из-под земли найду. — Пощадите, вашескобродье... Не я это... — Что ж, беги. И кошелек хозяйке верни... — Слушаюсь, вашескобродье... — припустил Чижиков со всех ног. — Сударушка! Сударушка, вы обронили... А про себя думал: "Легко ж я отделался. Бежать надо с города подальше. Ишь, какие времена настали: Штольман в Питере опять объявился. Как бы облаву не затеял, чего доброго..." Помнил еще Колька Чижиков, да и вся Лиговка хорошо помнила господина Штольмана, Якова Платоныча, надворного советника... Облавы такие проводил, что не спрячешься. Никакого спуску не давал воровской братии. А уж ежели на ком мокрый гранд висел — так все, никакого спасения не будет. С такими Яков Платоныч особенно жесток был. "Надобно ребят наших предупредить, а то попадутся..." — подумал Колька.***
Дальнейшая работа по вскрытию тел проходила спокойно, без препирательств. — ...Так, значит, вот эти двое были разрезаны как минимум часов через пять после смерти. А вот этой девице, как вы сказали, он еще и позвонки шейные переломал. Что весьма странно, учитывая его всегдашнюю педантичность. Возможно, он случайно повредил ее при перевозке... Но как он ее разрезал... Это же загляденье просто... — Не разделяю вашего восхищения, Григорий Викторович, — одернула его Анна, — и вообще я считаю бесчеловечным подобное обращение с покойниками. Господин Заварзин словно упал с небес на землю. — Но ведь они на тот момент уже были мертвы. Покойникам-то уже все равно... — Боюсь, вы не понимаете меня... Для него мало просто убить; даже после смерти он не щадит их. Режет, пластает... как же это жестоко. — А мы с вами что сейчас делаем? Ровно то же самое, что и он. И вместе с тем вы не осуждаете... Анна Викторовна тяжело вздохнула. — Иногда бывает необходимо потревожить мертвых. Порой случается так, что они могут помочь живым... — А вот в этом я с вами согласен. Анне очень сильно захотелось сменить тему: — ...Вы когда-нибудь пробовали выпить настоящей человеческой крови? Вопрос этот прозвучал настолько обыденно, настолько непринужденно, что у судебного эксперта волосы на голове зашевелились. — Нет, не доводилось... А вы, значит... вы пробовали? — Я тоже не пробовала. Хотя, знаете, один раз мне предлагали... Заварзин побледнел. Его челюсть поползла вниз. — Не знал я, что за границей теперь в медицинских кругах распространено подобное... Поняв, что слишком шокировала коллегу, Анна поспешила его успокоить. — Да нет, тот случай произошел здесь, в России. И это было совсем не по медицинской части... Григорий Викторович как раз дописывал отчет. Основная работа была закончена, можно было немного и отдохнуть, поговорить по душам. — Не поведаете? "Кажется, я опять безнадежно разоткровенничалась. Ну что за день сегодня такой..." — Столкнулась я однажды со странной компанией молодых людей. Позже выяснилось, что эти люди принадлежали к какой-то секте и поклонялись дьяволу. Ну знаете: опасные ритуалы, жертвоприношения и все прочее... — Вас пытались принести в жертву дьяволу? — Наоборот: хотели, чтобы я возглавила их тайное общество. Заварзин, подперев лицо рукой, слушал с нескрываемым изумлением. — И вы отказались? — Конечно. — И очень правильно поступили. Все эти сомнительного рода кружки... обычно до добра не доводят. Его плечи вдруг опустились, глаза потухли, и Анне стало понятно: сейчас он не здесь, не с ней. По всему казалось, что вся эта его житейская мудрость — о "сомнительного рода кружках" — пришла к нему гораздо позже необходимого. "У него тоже есть свое прошлое. Прошлое, которое его тяготит..." За спиною судебного эксперта возникла тень рябой, беззубой проститутки. Лицо ее было покрыто синяками, вся шея казалась сплошным черным пятном... И она шептала: "Он не виноват..." Наконец он все-таки решился высказаться. — Знаете, госпожа Штольман... Я ведь тоже когда-то имел отношение к одному преступному сообществу... Боюсь, я не смогу поделиться с вами той историей, достаточно лишь сказать, что из-за того случая вся моя жизнь пошла наперекосяк... — Казалось, он хотел рассказать ей подробности, но в последний момент вдруг передумал исповедоваться и, резко поднявшись со стула, вновь превратился в прежнего импульсивного трупореза. — А хотя неважно уже. Тут уже ему захотелось тему разговора переменить. — Надо же, я даже не ожидал, что среди женщин порой встречаются столь бесстрашные создания... — Боюсь, что вы преувеличили мои достоинства... — И все же я впервые в жизни вижу, чтобы женщина не испытывала страха перед трупами... И чтобы безошибочно могла находить их... — Дорогой Григорий Викторович, — с непонятной грустью ответила она, — видели бы вы, как я впервые в жизни труп обнаружила... Представляете: гуляю я возле речки, подхожу к воде, и вдруг оттуда всплывает тело утонувшей женщины. Помню, я так испугалась... Визгу было — на всю губернию. Потом, конечно, сумела взять себя в руки, помчалась со всех ног звать полицию... Там-то я и познакомилась с моим несравненным Яковом Платонычем... Она обернулась: ее несравненный Яков Платоныч стоял в дверях и тихо любовался ей. — Вот, заключение уже готово, держите... — протянул ему Заварзин кипу исписанных листков. — Благодарю вас... — сыщик внимательно погрузился в чтение. — Яков Платоныч, — поспешила прибавить его благоверная, — я не стала здесь записывать то, что вот эту женщину звали Марфой Глушко, и что она была крестьянкой из Псковской губернии... Его ладонь осторожно коснулась ее талии. — Спасибо тебе... — чуть слышно прошептал он. — Еще, кажется, у нас появилась десятая жертва. Заварзин так и застыл с отвисшей челюстью: — Но это-то как вы узнали? — Понимаете, Григорий Викторович, — попыталась она внятно объяснить, — дело в том, что я, скажем так, представляю из себя определенного рода феномен. Это невозможно объяснить с рациональной точки зрения... Просто иногда случается так, что мне удается получить от умерших некую информацию... Я словно вижу моменты, отрывки из жизни этих людей. Очень часто они показывают мне момент своей смерти, или подсказывают, где можно найти их останки... — Но это в принципе невозмо... — вчерашний инцидент с трупами побуждал судебного эксперта поверить ее словам, тогда как здравомыслие и скептицизм нашептывали: "Не может быть..." Он еще раз вопросительно глянул на свою помощницу: казалось, ей было понятно его замешательство. — Возможно, вы мне не поверите. Яков Платонович тоже поначалу не верил, считал это все игрой дамского воображения. — Может, вы и убийцу можете сразу назвать? — Увы, я не всемогущая. Даже сами жертвы не смогли разглядеть его в темноте... — И все же я поражаюсь... — Поражаться тут особенно нечему. Дело в том, что эта моя способность проявляется далеко не всегда. Потому я предпочитаю использовать обычные, общепринятые методы расследования, которые никогда не подводят... Так вы совсем ничего обо мне не знаете? — Простите, нет... — А знаете, так даже лучше. Довольно сложно быть знаменитостью. — Григорий Викторович, — вмешался в разговор Яков. — Не возражаете, если я заберу у вас Анну Викторовну? — Конечно, конечно. Тем более, что работа у нас уже завершена. — Вот и хорошо. А вы еще говорили, что никогда не согласитесь работать с женщиной... — Ну это смотря какая женщина, Яков Платонович...