***
Крушинин-младший никогда не любил копаться в своей родословной: сие занятие всегда казалось ему чересчур утомительным. Но сейчас, воспользовавшись тем, что старый граф, высказав в очередной раз свое мнение о спиритизме и прочих подобного рода занятиях, укатил в направлении дома госпожи Шелестовой — выяснять подробности вчерашнего вечера, он незаметно проскользнул в отцовский кабинет. Достал из шкафа тяжелую старинную книгу в кожаном переплете. "Так, начинаем примерно с шестьдесят пятого года... — начал он перелистывать слипшиеся страницы. — Не то, не то... Во-от: «Шестнадцатого числа апреля месяца года тысяча восемьсот шестьдесят седьмого подполковник Крушинин Георгий Павлович... взял в жены Марию Афанасьевну Белецкую...» Так-так, значит, мои родители обвенчались шестнадцатого апреля, а моя сестра Ксения появилась на свет двадцать второго ноября..." Он пробежал беглым взглядом дальнейшие строчки. "А вот и пометка об её рождении... Всё точно: двадцать второе ноября. Могла она родиться семимесячной? Не думаю: по словам покойной бабушки, она была довольно крупным и упитанным ребенком. Это я в свое время был болезненным и тщедушным... А вскоре после свадьбы мать с отцом переехали из Смоленска в Санкт-Петербург. Неужели...? Не может быть..." Алексей достал из кармана платок — вытереть пот со лба.***
Штольман сам присутствовал на вскрытии. Большую часть времени он провел у окна, напряженно думая. "Почерк... В той анонимной записке, из-за которой весь «садический кружок» арестовали, почерк был не похож на заварзинский. Григорий Викторович никогда не пририсовывает к буквам никаких закорючек-спиралек. Значит, не он тогда всех их выдал..." — Яков Платоныч, — услышал он голос Анны. — У неё под ногтями черные ворсинки... — По всей видимости, пыталась защищаться, но безуспешно... "Ну, дух Видока, задал ты мне задачку. Зачем нужно было убивать первую жертву трижды, тремя разными способами?" — Вот и все дела, — услышал он голос Заварзина. — Заканчивайте, Анна Викторовна. "Что-то невесел сегодня Григорий наш Викторович. Похоже, вчера он позволил себе выпить лишнего. А зря..." Судебный эксперт, крепко прижав левую руку к виску, начал писать отчет. "Кажется, я знаю, что мне теперь с вами делать..." — подумал Яков. — Григорий Викторович, — обратился он к эксперту, — давайте мы с вами сейчас вместе поедем к Иволгину, а после отобедаем у меня. Вы не против? Заварзин словно оттаял от проявленной к нему душевности. — С превеликим удовольствием, — улыбнулся он. — Могу ли я узнать повод... Яков Платонович смотрел на него совершенно бесхитростным взглядом. — Да нет никакого повода. Просто вспомнилось, как мы в свое время с Сашкой — молодые тогда еще были, только поступили на службу, — забегали порой к вам в мертвецкую, подробности расследования узнать, горячего чаю попить... Думаю, пора наконец отплатить вам тем же. Григорий Викторович встал из-за стола, положил руку Якову на плечо. — Ну что вы, Яков Платоныч. Вы мне ничем не обязаны... Но предложение ваше приму с удовольствием.***
За обедом господин Заварзин окончательно разговорился. — Ну как же, — увлекся воспоминаниями судебный эксперт, — как же вас позабудешь, таких славных мальчишек. Помню, худые были такие оба, но шустрые... Набегаются, горемычные, на своей службе, озябнут — ну как тут не приголубить, не пожалеть, чаем с селедочкой не угостить. Сашка-то, помню, как-то побаивался покойников, косился на них. А ты, Яков, сколько тебя помню, ничего не боялся... — Да как-то, знаете, было не до того... Есть очень хотелось. — Зато теперь — вон какие стали... — Эх, Григорий Викторович, как вспомнишь порой былое, так кажется: вроде как совсем недавно это происходило. Первые раскрытые дела, борьба с преступностью. Потом особые поручения... Анна, сидевшая рядом, пребывала в замешательстве: она редко видела мужа таким. — Когда вроде бы ещё познакомился со своей Анной Викторовной, — он ласково поглядел на жену, — а вот, смотрите, уже два года как венчаны... — он вовремя опомнился, едва вслух не сказав: "И всё никак наглядеться на неё не могу..." — Повезло тебе с ней. Я вот ни разу не встречал таких, чтоб и умом отличались, и красотой, и бесстрашием... Трупов-то она у тебя совсем не боится... Анна в свою очередь придвинулась поближе к мужу. — Привыкла, знаете ли. Да и не к лицу мне, медиуму, покойников бояться... — Диву даюсь: где ж ты такую нашел... — А вот: если б не та дуэль, за которую меня в Затонский уезд сослали, никогда не узнал бы, что такие девушки существуют на свете... Заварзин вдруг улыбнулся: — Как говорится, всё к лучшему... Напугал же ты тогда всех с этой дуэлью. Мы ведь думали: князь тебя насмерть укокошил. Люди такие подробности рассказывали... — Да я, признаться, тогда и сам думал: не выкарабкаюсь... И ничего, жив остался. Помню, я еще так удивился, узнав, что не вы меня тогда выхаживали... Григорий Викторович опустил глаза, помрачнев. — Да нет, не имел такой чести... И права проводить операции тоже никогда не имел... с моим-то "багажом"... — Простите, я не знал... "Я не понимаю: это что, допрос?" — начала догадываться Анна Викторовна. "Ну, Яков Платонович, вы полны сюрпризов..." Судебный эксперт, по всей видимости, не заметил подвоха. — Да ничего... Сам виноват. Не тем я увлекался в свои юные годы, не теми людьми восхищался... Яков Платонович положил себе немного винегрету. Как бы невзначай спросил: — Вы увлекались политикой? Заварзин вдруг рассмеялся. — Да нет, мы в то время другим совсем увлекались. Мы — это я и еще двенадцать моих сокурсников. Всё бравировали друг перед другом своим цинизмом. Хотели всем доказать, что ни мёртвых ни капельки не боимся (да и не брезгуем), ни живых. Что стоим выше всякой морали, что нам дозволено большее, чем остальным... Особо разудалые — так и вообще: поймают за углом какую-нибудь там проститутку или бродяжку, сведут в укромное место — и давай её колошматить... Вы не подумайте, я в этом не участвовал, нет... Мне просто любопытно было, что чувствует человек, когда переступает черту. А главным заводилой у нас был Марков... — Вы не вмешались? Не пресекли это варварство? — Вот и Артемий Филиппыч, профессор наш, тоже об этом спросил, когда дело на нас уже было заведено. Марков с товарищами в тот злополучный вечер силы не рассчитали... а может, и не хотели рассчитывать... кто знает. В общем, кончилось тем, что уходили они до смерти очередную гулящую. Его рука невольно потянулась к графину. — Маркова тогда посадили в тюрьму, остальных выгнали с факультета, лишив при этом права вести лечебную деятельность. Кто-то из нас потом подался в аптекари, кто-то и вовсе ушел из медицины... Ну а я, как видите, уже тридцать лет как занимаюсь криминалистикой. — Вы никогда не рассказывали мне эту историю... — Так как рассказывать-то, когда совесть грызёт изнутри... Проще было забыть и не вспоминать о прошлом. Да я, признаться, и сегодня бы вам не сказал, если б они вчера вечером ко мне не заявились и не напомнили... Поганое прошлое — оно, знаете ли, имеет способность иногда выплывать... Заварзин вытер лоб (или глаза?) платком. — Презираете меня теперь? — Ну что вы, Григорий Викторович. Вы ведь давно искупили свою вину перед той женщиной. Сколько злодеев помогли на каторгу отправить... — Так-то оно так, да только совесть меня по сию пору не отпустила. Знаете, иногда эта несчастная снится мне по ночам... и мне очень хочется верить, что ничего тогда не случилось на самом деле. Но каждый раз после этого я просыпаюсь... и в голове моей вновь звучит тот самый голос Сипягина: "Ты не пресек... Ты не предотвратил... Как ты мог, Гриша... Я ведь верил в тебя... А ты такой, как они... Ты не заслуживаешь права называться врачом..." Никогда не забуду этих слов. — Действительно: почему вы не предотвратили? Почему не сообщили в полицию? — Знаете, я не из тех, кто пишет доносы... Притом я тогда был романтиком, верил в корпоративную честь... А не предотвратил, потому как стоял, выпучивши глаза, и смотрел, и смотрел, словно всё это происходило не со мной... И ведь знаете, многие потом думали, что весь наш кружок выдал тогда либо я, либо Вадик Гуревич... он тоже был любимчиком у Сипягина и тоже тогда смотрел... А это ведь были не мы. И иногда... иногда я очень жалею, что мы с ним не откололись от этого кружка до того, как случилось непоправимое... "Вот, значит, какой вы на самом деле. Чувствительность и ранимость вам совершенно не чужды. Вас гложет изнутри чувство вины... А весь ваш хваленый цинизм — не более, чем просто маска. Как у акушерки Никитиной..." Эксперт опрокинул в себя вторую — или уже третью? — рюмку вишневой водки. — Вчера вечером вся эта компания — вернее, то, что осталось от неё, — нагрянула ко мне в мертвецкую. Выпили немного, закусили, начали вспоминать прошлое... А я смотрю на них, на однокашников бывших, и мне от одного их вида тошно становится. Словно от потрохов перекисших... Простите меня великодушно. Яков внимательно слушал. — Вы уж извините меня за то, что рассказал вам о той пакости. Просто порой иногда так хочется выговориться, высказать, что на душе... а рядом совсем никого. — Я понимаю. — Просто совесть, повторю же, меня заела: вы ведь с Иволгиным столько лет меня знаете... Надо полагать, вы были более высокого мнения обо мне. — Уверяю вас, я тоже далеко не безгрешен. Но я хотел бы спросить вас об одном... — Спрашивайте... — тяжело выдохнул Григорий Викторович, словно только что положивший свою голову на плаху. — Что вы чувствовали тогда — там, за чертой? Заварзин помедлил секунду, затем твердо выпалил: — Отвращение. — К кому? — Ни к кому. Просто отвращение. И еще страх осознания того, что ничего уже нельзя изменить... Он резко встал из-за стола, распрощался с хозяевами и вышел. Наталья вызвалась запереть за ним дверь. — Кажется, вы его пристыдили... — сухо заметила Анна. — В целом его показания соответствуют тому, что нам уже известно... — отхлебнул чаю Яков Платонович. — Мне жаль его. Из-за своей неопытности человек попал в такую сложную ситуацию... Он ведь действительно мог бы стать талантливым хирургом. Но жизнь распорядилась иначе... — Сам виноват. Не следовало связываться с такими людьми, как Марков... Хотя, признаться, я тоже ему посочувствовал. — Знаете, иногда среди душевнобольных пациентов встречаются такие субъекты, которые могут без труда подчинять своему влиянию окружающих. Это в чем-то сродни гипнозу, только значительно слабее... Внезапно в дверь постучались. Яков был уверен, что вернулся Григорий Викторович, но, выйдя на лестницу, увидел мальчишку-посыльного. — Вам велено передать, — малец протянул ему небольшой сверток. — Кто передал? Увидев в руке господина Штольмана не одну, а целых две монетки, мальчик обрадовался. — Не могу знать... Велено, чтобы лично в руки... — Как выглядел? — Да высокий такой, плечистый, с бородой. Он сказал: вы сами его найдете, ежели понадобится. Заветные монетки были тут же припрятаны в сапог. — Ладно, ступай. Анонимные послания всегда настораживали Якова Платоновича; после дела гипнотизера Крутина так особенно. Вот и здесь: маленькая шкатулка, обмотанная хорошей бумагой. А что внутри? Бомба? Записка с угрозами? Отравленное лезвие? Сзади незаметно подошла Анна, коснулась ладонью свертка. — Можете распаковывать. Эта вещь не взорвется у вас в руках. — Она поймала его недоумевающий взгляд. — Ты в этом уверена? — Теоретически не должна... Он осторожно принялся разворачивать плотную шуршащую обертку. Внутри оказалась небольшая деревянная шкатулка, покрытая темным лаком. Перед тем, как открыть резную крышку, Яков Платонович на всякий случай вышел в другую комнату. "Мало ли, вдруг там действительно бомба. Анне лучше находиться подальше от подобных вещей..." Вернулся он весьма озадаченным. Растерянно поглядел на неё. — Ты права...