Дело особой важности

"Будь осторожен, не высовывайся лишний раз" — любили повторять родители маленькому Сашуле. "В середочке, в серединке... Так надежнее, безопасней..." Много лет прошло уж с тех пор, позабыл давно Александр Федорович, что своему главному жизненному принципу обязан он был родителям. Просто почитал за истину: "Не выделяйся". Выделиться Саше очень хотелось. Еще по малолетству его очень расстраивало то, что внешним лоском Господь его обделил: бледный лицом, худой, неказистый... Посмотришь на такого — и сразу забудешь. С одной стороны, "портретик" у него был — лучше некуда: неяркий, неприметен. С другой, было до жути обидно. Всегда "серость", всегда недооценен... Оттого и решил Александр пойти служить именно в полицию, а не в армию, как того желали родители. В армию-то, если подумать, лезут все, кому не лень, там не протолкнешься. А вот полицейскую службу любители сделать карьеру всегда стороною обходят... Найдется там и для него, неприметного, свое местечко. Отец, Федор Иволгин, в бешенстве был от того, что сынок посмел так ослушаться родительской воли; впрочем, когда его Сашка самолично поймал воров, позарившихся на отцовскую лошадь, гнев на милость все же сменил. Через полгода после того случая старший Иволгин скончался от опухоли, и Сашка остался один, при скудном наследстве да при строгом наказе, гласившем: "Будь осторожен и лишний раз не высовывайся"... Приступив к службе, Иволгин на своей шкуре понял, отчего это приличная публика в полиции служить не стремится. Работать приходилось много. Тут тебе и бумажная писанина, и пыльный архив, и слежка на лютом морозе... Неприметность природная здесь Иволгину на пользу шла. Кабы она еще и от ледяного ветра спасала, цены бы ей не было. Так и тянуло в тепло: к печке горячей, в кабинет или хотя бы в прозекторскую, чайку горячего напиться. Григорий Виктрыч, душа-человек, непременно нальет, не пожадничает. Мертвяки, правда, там лежат еще эти жуткие... но то ничего, потерпим. И Яков Штольман, тоже озябший, тоже нет-нет да и прибежит с холода, пальцы застывшие согревать. Этот сам никогда напрашиваться не будет, пока другие не позовут... С Яковом Иволгина всегда связывали более-менее теплые, если не сказать — дружеские отношения. Вместе учились, вместе лазили по промозглым петербургским дворам, порой даже расследования бывали у них совместные. Якову везло больше. Или просто он был умнее Иволгина, потому что одной только удачливостью такую высокую раскрываемость не объяснишь... Саша порой завидовал ему, но не очень сильно. Мало ли, что его приятель раскрыл больше дел, зато у него седина на висках раньше времени начала пробиваться... Зачем портить себе драгоценные нервы, когда можно спокойно — потихонечку, помаленечку, — работать себе и лишний раз не высовываться на свою голову. К тому же Яков никогда не считал Иволгина серостью, всегда разговаривал с ним, как с равным. Больше даже: как с гением сыска. Кому не будет приятно подобное отношение. Медленно, но верно карьера иволгинская шла в гору. Не так быстро, конечно, как у того же Штольмана, или же, например, у Увакова (вот уж кто хотел-то карьеру в полиции сделать!), но тоже весьма недурственно. Появилась и казенная квартира, и денежки водиться начали, и с молодыми кухарками-горничными заморочек не было... Женщины поприличнее, однако, не особо-то обращали свое внимание на неказистого чиновника. АлексанФедорович уже и усы представительные отрастил, и волосы привел в порядок, и костюм себе новый приобрел (импозантный такой), а всё ни в какую. Так и не сладилось у господина Иволгина с семейной жизнью. Махнул в итоге он на женитьбу рукой и решил: "Да катись она..." Следить за своим внешним видом, однако ж, не перестал: во вкус успел войти. "Неважно, серость ты или нет, — думал он, — важно, как ты умеешь себя подать". Со временем понял Александр Федорович одну простую истину: отсутствие постоянной женщины на самом деле — везение, а не его отсутствие. Взять вот, например, Зубарева, товарища прокурора, — истеричка-жена ему всю плешь проела, — или того же Штольмана... вот связался он с этой Нежинской. Александр Федорович как-то раз увидел мельком своего приятеля в компании сей очаровательной особы, так сразу и понял, что к добру это не приведет. Высказал-таки, наплевав на принципы, свое мнение, предупредил товарища; тот отмахнулся. "А не нужно было встревать, куда не просят, — подумал тогда еще Иволгин. — Мое дело — лишний раз не высовываться..." И ведь как в воду смотрел тогда Александр Федорович: вляпался Яков Платонович из-за этой Нежинской по самое не могу, сослали его в какую-то медвежью Тьмутаракань... Посочувствовал тогда Иволгин своему товарищу, и вместе с тем еще раз убедился: главное в жизни — по службе ли, по части ли женского пола, — лишний раз лучше не высовываться, в небеса недоступные не стремиться. Себе дороже. Но сегодня, вернувшись к себе на квартиру, Александр Федорович вынашивал совсем другие планы. Желание выделиться, выслужиться перед начальством, гениально провести свое расследование совсем вскружило ему голову. "Есть у нас теперь одиннадцать трупов, на них четверо... нет, семеро подозреваемых. Из них, правда, еще с кучером побеседовать не удалось... и куда, леший, запропастился..." Крушинины у АлексанФедоровича тоже находились в списке подозреваемых — а вот не надо было так презрительно на него смотреть. "Эксперимент назначим на полдень; с утра всех, как миленьких, вызовем. Днем он не нападает ни на кого, следовательно, боится. Запаникует, шельмец, как пить дать. Скорее бы все это закончилось..." Он лег в постель, предвкушая скорое завершение дела. А там и желанный триумф, и повышение по службе, и, может быть, даже орден в петличку. Иволгин был даже не против того, чтобы разделить победу со Штольманом. "А что же? Оба копали, с обоих и причитается..." На секунду ожидание триумфа омрачилось подкравшейся мыслью: "А ты не слишком сильно высовываешься?" Впрочем, он тут же ее отогнал подальше. "Есть трупы, — сказал он себе, — есть подозреваемые. Осталось только доказать их причастность. Сейчас необходимо действовать решительно. А иначе — вся карьера коту под хвост, в лучшем случае отставка". Жертвовать карьерой, по крупицам когда-то выстроенной, и уж тем более вынужденно уходить в отставку для него было не самой желанной перспективой. Шальная мысль подкралась снова к нему. "А ты справишься?" "Конечно, — подумал он. — Дело уже близится к завершению. Да, я прекрасно понимаю, что лучше бы оставаться в тени, но сейчас совершенно не тот случай..." В тени ему было спокойнее. Надежнее. Безопаснее. Блистали всегда другие. Не Иволгин. Иволгин осторожничал, хотя и ему блеснуть порою хотелось. Вот как сейчас, например. Но всегда держал себя в узде. Потому что ни к чему хорошему излишнее рвение не приводит. Это он окончательно осознал зимой 1890 года, когда из расплывчатых слухов узнал, что Уваков в каком-то непонятном деле неожиданно для всех свалил Штольмана. Даже не просто свалил — почти что физически уничтожил: сперва засадил в арестантскую всем на потеху, как последнего карманника, а затем вообще препроводил в казематы, в столицу... Правдой это было или нет, никто не знал. Но шептались многие. Иволгин тоже не ожидал, что Илья Уваков окажется способен на такое свинство. После той истории он предпочел держаться от него подальше, с облегчением, однако, вздохнув, что удар пришелся не по нему. "Вот что значит сидеть себе тихо и лишний раз не высовываться. И с такими мадамами, как Нина Нежинская, тоже лучше не связываться..." Уваков тогда торжествовал, но и сам спустя время был арестован. Подробностей не знал никто, но в разговорах как-то раз промелькнула фамилия Нежинской. "То-то и оно, — хотелось сказать тогда Иволгину, но пресловутая осторожность помешала. — Мутная особа. Хоть и весьма привлекательная". Александр Федорович, надо сказать, очень обрадовался этой новости: теперь можно было не беспокоиться о том, что в любой момент он может угодить к Илье Петровичу на допрос с пристрастием (Иволгин, собственно, и сам не чурался производить такого рода допросы. Но только исключительно для пользы дела, а не с целью демонстрации собственной силы). Так и работал себе спокойно, раскрывая запутанные дела, покрикивая на подчиненных, позволяя себе по завершению дела хорошенько выпить и изредка, по ночам, осознавая, что жизнь его катится куда-то не туда... Ничего. Зато без лишних нервов. А теперь вот попалось, как назло, ему это дело о проститутках. Ухватиться ни за что не удается, начальство топочет копытами... "Хватит уже того, что в моих сыскных способностях все откровенно сомневаются: иначе б не присылали подмогу со стороны. Спасибо еще, что это хотя бы Штольман — с другим уже бы давно разругались". Со Штольманом, действительно, можно было хотя бы поговорить спокойно, не ожидая подвоха, не прячась в тень. Можно было вести себя непринужденно, знать, что тебя выслушают, оценят, поймут... шампанским с закусочкой угостят. "Интересно, что же тогда случилось зимой девяностого года? Куда его тогда Уваков законопатил, неужели действительно в Петропавловку?" Об этом Иволгин ни разу его не спрашивал, знал, что Яков ничего ему не ответит. "Может быть даже и так, выглядит-то он не очень. И ведь, главное, так по-тихому его выпустили, будто бы и не было ничего. Странно, что он даже ко мне тогда ни разу не захаживал... Хотя чего странного: он, почитай, три года с этим делом гипнотизеров только и носился..." О деле гипнотизеров Александр Федорович знал немногое, из сплетен и петербуржских газет. Он еще радовался, что сие кошмарное расследование поручили хоть не ему... Впрочем, нынешнее дело о выпотрошенных телах было ненамного лучше того. Ничего, ободрил себя Иволгин, скоро найдут мерзавца. Не он, так Штольман его сцапает, не просто же так он приехал, да и вообще воскрес тогда, как птица-феникс. "Как ему удалось тогда из тюрьмы выкарабкаться — тайна за семью печатями... Вероятно, заступничество Варфоломеева было тому виной... или же спиритическое колдунство его жены. Миронова... Да, хороша... Редкостной красоты женщина, каких поискать надо. А главное — истерик не устраивает по пустякам. Припадки, правда, с нею порой случаются, но то не страшно, напротив, для пользы дела. Таких вот барышень — порядочных, привлекательных, умных да не склонных к истерикам — необходимо регистрировать в особом списке. Интересно, сколько их по империи всего тогда наберется? Пять? Десять? Не скажу, сколько, но наверняка мало..." Он облизнул губу. Спать ему еще не хотелось, так что можно и просто полежать, можно и помечтать, можно и слегка позавидовать Штольману. "Везет же некоторым... Так бы сам и съездил куда-нибудь в захолустье, прошарил бы укромные деревеньки: в Петербурге достойных дамочек сейчас днем с огнем не сыскать. А то все служба, служба... Ничего. Завтра все должно проясниться..."