Дело особой важности

Тишину разорвал пронзительный телефонный звонок. Коллежский советник немедленно поднял трубку: — Штольман у аппарата... — Ваше высокоблагородие! — раздался трескучий от плохой связи голос дежурного. — Селезнёв только что докладывал: в квартире Киреева творится нечто из ряда вон выходящее. — Хорошо, я скоро буду. — Яков Платонович! — Анна вцепилась ему в локоть. — Я с вами... — Но... — И это не обсуждается. Свет в квартире убийцы то угасал, то снова вдруг вспыхивал. Поднявшись по лестнице, Яков заметил Селезнёва, прилипшего ухом к входной двери. — Ваше высокобродие, — стараясь говорить тихо, начал филер, — разрешите доложить: после работы объект долго бродил по улицам, после чего зашел в ближайший трактир. Пробыл там до двух часов утра, выпил штоф водки... — Никуда не отлучался за это время? — перебил его Штольман, прищурившись. — Никак нет, ваше высокобродие... Из трактира направился прямиком сюда, наорал по пьяни на жену, послышались следы борьбы. Ну, я сразу вам весточку-то и передал, как вы приказывали... Сыщик одобряюще кивнул. "Значит, я был прав: Иволгина и остальных убил не он..." За дверью послышался шум, как будто грохнулось что-то из мебели, затем раздался истошный визг, переходящий в старушечий вопль. — Думаю, следует вмешаться, — прохрипел Штольман, доставая револьвер из-за пазухи. — Откройте, полиция! Растрепанная Неонила Захаровна почти сразу же отперла дверь. — Яков Платоныч! Отец родной! — судорожно вцепилась хозяйка ему в плечо. — Христом Богом прошу, помогите... Грохот тем временем переместился в спальню. — Что случилось? — Пришел ночью пьяный... Настеньку до полусмерти избил, крушить всё вокруг начал, и тут... Святый Боже... — она принялась креститься. — Всё как на него само полетело... Обстановка в квартире, прежде весьма уютная, теперь переменилась до неузнаваемости. Мебель была вся перевернута, пол усеян битыми черепками — очевидно, в жертву семейной ссоре была принесена как минимум дюжина тарелок. Тут же, рядом, лежали сорванные с окна шторы. Электрическая лампа мигала, словно обезумевшая. Яков и Анна переглянулись. "Дух Марфы..." — подумали оба. — Н-н-ненавижу! Не-на-ви-жу! — послышался из спальни голос Киреева. — Уйди с моих глаз, постылая! Будь проклята! Будь проклята ты! Будь проклято всё-ё-ё! Выскочила из-за двери зареванная Настасья. По дороге запнулась обо что-то (что при царившем вокруг беспорядке было немудрено), упала, растянулась на полу. Неонила Захаровна, не медля, подскочила к ней. — Не плачь, не плачь, девонька моя родная. Яков Платонович! — взмолилась она, подняв глаза на сыщика, — Христом Богом прошу, уймите, уймите этого душегуба... Совсем озверел, окаянный... В этот же миг из спальни выбежал пьяный Киреев: морда пунцово-красная, глаза навыкате, волосы на затылке взъерошены. Позади опять что-то тяжелое повалилось. — Бесы! — испуганно закричал он в ту сторону. — Марфа! Марфа резанная, Марфа потрошенная! Изыди! Не подходи! Не подходи ко мне! Лежащая на полу шторина неожиданно дернулась вверх и потянулась к нему, извиваясь подобно змее. Мужчина в страхе попятился от неё задом. — На помощь! — заголосил он, пытаясь спрятаться за опрокинутый стол. — Спасите! Городовые, сопровождавшие Штольманов, тоже не на шутку испугались. Даже самому Якову Платоновичу сделалось не по себе, хотя с подобным он сталкивался не впервые. Анна Викторовна, которая отчетливо видела, как убиенная Марфа вновь замахнулась на своего бывшего жениха занавеской, решительно вышла вперед, промолвив: — Ты, Пафнутий, не прячься от неё, не поможет. Сам ведь знал, на что шел, когда душу свою продавал за квартиру... Пафнутий в ужасе обернулся, услышав предсмертные слова своей убитой невесты. Анна, взглянув на него с пренебрежением, продолжила: — Оттого и преследует она тебя, что душа у ней так и не успокоилась. И не успокоится, каждый день будет тебе являться, пока измором не возьмет, пока не сознаешься во всем, что сотворил... Мужчина попятился от нее назад, пребольно стукнувшись бедром об ножку стола. — Откуда... Откуда ты знаешь... Ведьма... Ведьма затонская... Анну от этих слов слегка передернуло, однако виду она постаралась не подавать. — Права была Марфа: продал ты свою душу. Сперва невесту свою задушил голыми руками из-за квартиры, теперь жену угробить надумал... Думал, сухим из воды выйдешь? От судьбы уйдешь? А она тебя всё равно настигнет, не мытьём, так катаньем... Она отвела взгляд чуть в сторону, туда, где стоял дух убитой: — Успокойся, Марфа. Он ответит за всё, что сделал. Поползновение шторы в его сторону прекратилось. Свет перестал моргать, всё вокруг стихло, словно бы и не было ничего. — Ну что, Пафнутий, — раздался хриплый голос коллежского советника. — Поедешь с нами в управление. Расскажешь, как дело было. Пафнутий, тяжело дыша, опустился на колени перед городовыми. — Вяжите меня... Я убил... На допросе, помимо Штольмана, Татаринова и Анны Викторовны, пожелал также присутствовать и полицмейстер. Последний сидел на месте покойного Иволгина, устало прикрыв глаза; с каждой минутой все заметнее мрачнело его лицо. Вот вроде бы и сознался Киреев, что невесту свою, Марфу Глушко, собственными руками придушил; сознался и в том, что хотел он обставить всё, как будто она сама руки на себя наложила... Вроде бы и складывалась в голове картина жестокого преступления, так ведь нет же: упирается ведь, шельмец, божится, что не резал покойную. Да и, если подумать, зачем? Для чего ему вообще это нужно было? Сам же Пафнутий, быстро отошедший от недавней встряски и, почитай, полностью протрезвевший, уже пожалел про себя, что вот так сдуру взял и признался во всём полиции. Мало ли что там привидеться могло спьяну, тем паче после тех жутких покойниц с вырезанными потрохами... Именно они, покойницы-то, и были всему причиной: в трактир после работы Пафнутий отправился, чтобы забыть о них напрочь, чтоб перед глазами, проклятые, не мельтешили на сон грядущий. А тут вон оно как получилось: и вещички в квартире поприломал (как-никак ведь, денег стоят), и про смерть Марфы выложил всю подноготную, и перед женою, перед этой дурой, опорофинился... Отвечал на вопросы он весьма неохотно. — Она сама привязалась ко мне, словно банный лист... — бросил он, высверкивая глазами по сторонам. — Не хотел я её убивать... — А вот это ты брось, — возразил ему Яков Платонович. — Ты специально назначил ей свидание в столь ранний час на безлюдной стройке, пока на улицах никого не было. И подальше от места работы, чтобы не вызвать подозрения у своих товарищей. Нет, любезный, не договариваться ты с ней шел... Киреев откашлялся: — Выхода иного не было. — Кроме как убить её? Пафнутий скривился: — Вы не поймете меня, господин чиновник: у вас ведь, поди, никогда с жильем затруднений-то в жизни не было. А я вот, сколько себя помню, всегда жить хотел по-людски. Чтобы тепло, светло, сытно... Чтоб угол свой... Анна взглянула на него сверху вниз: — Обязательно было для этого грех на душу брать? Мужчина вновь потерял самообладание: казалось, он вот-вот разрыдается от переполнявшей его досады. — Такой фарт, как у меня тогда, случается только раз в жизни... Словно судьба улыбнулась: фатера — палаты царские, со всей мебелью, с ватерклозетом, с електричеством... Хозяйка в годках уже, недолго-то ей и осталось; дочка у ней хлипкая — того и гляди, загнется... много ли ей надо. А Марфа была девкой упертой. Она бы и вправду наведалась к старухе... — И помешала бы сбыться вашему браку с Анастасией? — Угу, — кивнул он. — Захаровна-то была строгих правил. Не то, чтоб добро дать — в шею бы погнала, словно прохиндея какого... Плакала бы тогда моя квартирка: таких, как я, до Москвы раком не переставить. Живо бы накинулись, ястребы... Эх... Думал судьбу обойти... А её, постылую, не обманешь... — Кто-нибудь мог вас видеть в то утро? — Да не, не было там никого. Штольман позвал дежурного. — Уведите... Юрий Владимирович нехотя встал. — Что, уже утро наступило-о-о... — не удержался он от зевоты. — Не буду вам мешать... Пробубнив еще что-то невнятное себе под нос, отправился к себе в кабинет. Штольман тоже встал, подергивая затекшей правой ногой. — Яков Платонович... — виновато посмотрела на него Анна, — боюсь, я совершила ту же ошибку, что и Юшкевич вчера на опознании... — Какую ошибку? — Он думал, что нос у его покойной сестры отрезал убийца, — она слегка прищурилась, вспоминая подробности "эксперимента". — Но мы-то ведь с вами знаем, что это были проделки Буравина... — К тому же Киреев всю ночь находился под наблюдением. Иволгина убить он точно не мог. Раздался беспокойный стук в дверь. — Да... В кабинет сунулась голова дежурного. — Ваше высокоблагородие, вас просят, срочно... В коридоре стоял один из городовых, которому Штольман негласно поручил следить за домом Анисима Петровича. — В-ваше в-в-высокоблагородие, — начал трясущийся, словно выпивший ледяной водицы, городовой, — т-там... т-такое... — Что случилось? — Б-беда... К-квартиру Т-т-татариновых р-разгромили... В-в-в-всех у-убили, т-тела в-вскрыли, Г-г-горохова — в к-кашу... Штольман крепко сжал ладонь Анны Викторовны. Вспомнились отчётливо слова, сказанные Киреевым только что: "Думал судьбу обойти... Судьбу не обманешь..." — Доложите обо всем полицмейстеру. И подготовьте пролетку, мы сейчас приедем. Анисиму Петровичу пока ничего не говорите.