***
"Это было самое эффектное творение из всех когда-либо созданных мной. Красочно и с размахом. Я даже собой горжусь. Но то не гордыня. То гордость проделанным трудом. Так красиво высвободить две несчастные души из бренной оболочки вряд ли бы смог кто-либо, кроме меня. Хотя и надо признать, что не удалось мне найти то, что нужно, да и полицейский этот совершенно не входил в мои планы, тем не менее, нельзя не отметить, что именно он придал картине неповторимую яркость и законченность. Ну а моё послание... послание будет замечено тем, кем нужно. Его просто нельзя будет не заметить..."***
— Значит, в этот раз он не стучался в дверь, а просто воспользовался отмычкой. Горохов, сидевший на тот момент за столом, задремал, что и стоило ему жизни... Варю и Ольгу Пахомовну убили несколькими секундами позже, вот здесь... — Скорее всего, так и было, Яков Платонович. Пол был залит кровью. На одной из стен отчетливо виднелись мелкие брызги, на другой — угрожающая алая надпись, начертанная крупными буквами: "Отступись". Штольман с Заварзиным стояли напротив этой самой надписи, и, казалось, смотрели сквозь неё. "Этот мерзавец умеет уничтожить, не убивая. Особенно если предположить, что леденящее душу послание было предназначено не Анисиму Петровичу, а..." — Григорий Викторович, скажите: мог ли, по-вашему, человек, написавший это, находиться в здравом рассудке? — Увы, на этот вопрос я не могу дать определенный ответ... Яков скривил лицо: — Неужели месть, переплетенная с болезненным стремлением...? Судебный эксперт обернулся: — Месть кому? Штольман не ответил.***
— И как вы прикажете это понимать, молодой человек? Воротившись из полицейского управления и приняв ванну, Алексей уже было намеревался подняться в свою комнату, но путь ему преградил старый генерал, решительно требовавший объяснений. — Papa, это всего лишь досадное недоразумение; ну вы же сами знаете, как у нас эта полиция работает. Слава Богу, все разрешилось. — Алекс, ты уже вернулся? — раздался наверху заливистый голос Ксении, а вскоре и сама девушка спустилась по лестнице к ним. — Все в порядке, Ксю. Меня отпустили. — Ты даже не хочешь ничего сказать в свое оправдание? — Papa, — растерянно ответил Алексей Георгиевич, — признаю: прескверный вышел инцидент. Прошу прощения за то, что доставил вам беспокойство. — Надеюсь, теперь ты начнешь уже понимать, что волочиться за замужними дамами — не просто неприлично, но и опасно? — повысил на него голос Крушинин-старший. Алексей опустил глаза, промолчав. "Пускай опасно, пусть неприлично, — подумал он, — и все же я не отступлю..."***
Вопреки ожиданиям Штольмана, совещание по делу о потрошителе, назначенное на двенадцать, отменено не было. Поэтому, закончив с формальностями, Яков Платонович немедленно поехал домой: нужно было привести себя в порядок и переодеться. А также удостовериться, что его собственная квартира не разорена... В подъезде всё было тихо. Дверная ручка, за которую он неуверенно дернул, не поддалась: стало быть, заперто всё. Яков неслышно вошел в прихожую; тут же его встретили Звонарев с Анной Викторовной. — Все в порядке? — спросил вполголоса коллежский советник. — Так точно, ваше высокоблагородие. — Никто не стучался? — Никак нет... — А что Анисим Петрович? — Он совсем подавлен... — почти шепотом ответила Анна. — Лежит на диване, свернувшись, и тихо плачет... Безумно хотелось умыться. Перебить въевшийся в кожу запах остывающей плоти, остудить ледяной водой панику, стереть с лица страх при помощи полотенца. Вытерев руки и лицо, Яков резко взглянул на свое отражение в зеркале. — Пять жертв за одну ночь... Как же ты жалок, господин коллежский советник... От размышлений его отвлек испуганный вопль Анны Викторовны. Не помня себя, Штольман помчался в гостиную. Он едва успел заметить, как Анисим Петрович приставил к своему виску револьвер, а Анна Викторовна силится его отобрать... Вместо выстрела прозвучал тихий щелчок. — Слава Богу, осечка... Не в силах больше держать в трясущейся руке оружие, парень опустил голову на колени. — Застрелиться и то не смог... — Что вы делаете, Татаринов? Вы чего удумали? — крикнул на него Штольман, пряча револьвер себе за пазуху. — Зачем... Зачем вы мне помешали... Мне незачем... незачем больше... Штольман опустился перед ним на корточки. — Анисим Петрович, что же вы такое творите... Вам ведь еще жить да жить... — Я жил... Жил только ради того, чтоб Варе хоть как-то помочь... А теперь... — Держитесь, Анисим Петрович... — Пахомовна была мне как мать родная... Её-то... Её-то за что? По лицу молодого человека градом катились слезы. — Если бы я не пошел служить в полицию, он бы не начал тогда за мною охотиться, не вскрыл бы мою квартиру, и тогда они были бы живы! Почему! Почему их! — закричал Анисим во весь голос. — Почему не меня! Анна ласково погладила парня по голове. — Пожалуйста, Анисим Петрович, не казните себя... Вы ещё сможете жить, сможете найти себе другое ремесло, чтобы ничто не напоминало вам... Коллежский советник отрицательно покачал головой; по-видимому, с женой он был не согласен. — Анисим Петрович, — начал он как можно более деликатно, — я понимаю, как вам сейчас тяжело... — Вы никогда меня не поймете меня, — прошептал юноша, вытирая нос кулаком. — Не ваши родные лежат сейчас в прозекторской, не ваша семья будет прежде времени похоронена... не вам перед своей совестью ответ держать... Яков Платонович, заметно переменившийся в лице, резко встал и принялся ходить по комнате. — Поверьте мне, я знаю, о чем говорю, — тут он внезапно остановился, опершись локтем о резной угол буфета. — Вот вы сейчас думаете, что, не попади вы в полицию, с вашими родными ничего не случилось бы. Не стану лукавить: вероятно, так бы и было... — Это меня он подстеречь хотел... Я их подвел под удар... — Знаете, вот вы сейчас вините себя в случившемся, — Штольману едва удалось собраться с силами, чтобы продолжить. — А мой отец не имел никакого отношения к полиции, он был банковским служащим. И всё же его убили. Застрелили из револьвера... Татаринов поднял взгляд на своего начальника; тот сжал левую руку в кулак и дышал неровно. — Однажды в банк ворвались вооруженные люди и начали требовать денег. Служащие повели себя осмотрительно и не сопротивлялись. А вот среди посетителей началась паника... — И тогда грабители открыли стрельбу? — догадался Анисим. Штольман отвел взгляд. Он помнил всё до мелочей: как, спотыкаясь, прибежал на место убийства; как, пытаясь растормошить остывающий труп отца, уговаривал его очнуться... Помнил теплую кровь на собственных пальцах и сочувствующие взгляды взрослых... И эту жуткую пустоту внутри. — Моя мать умерла спустя полгода... сгорела от чахотки. Хотя мне всегда казалось, что именно смерть мужа подкосила её окончательно... Так я остался один. Мне было тогда двенадцать. Анисим на время перестал плакать. — И тогда я поклялся, что сделаю всё для того, чтобы сделать этот мир безопаснее. Чтобы, пока я жив, преступники не могли спать спокойно, чтобы другие двенадцатилетние дети не видели... — вздрогнув, он отвернулся к окну, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. — Это помогало мне держаться даже тогда, когда мне было невыносимо; не давало сломаться, когда меня самого допрашивали, как преступника... На несколько секунд он замялся, почувствовав, что едва не высказал лишнего. — Этой ночью я потерял своего товарища, с которым вместе служил много лет. Отправил на верную смерть Горохова. Не смог защитить ваших близких... И сегодня в полдень мне придется идти на совещание, выслушивать насмешки и унижения в адрес полиции и создавать видимость этого треклятого спокойствия... Он судорожно сжал кулаки. — Я не высечен из кремня и стали, Анисим Петрович. Больше скажу: я никогда таким не был. Мне тоже приходилось терять родных, тоже было больно и страшно. Когда Анну Викторовну похитили, — полагаю, вы слышали о деле гипнотизеров, — я думал, что сойду с ума, и что больше не увижу её живой... — И все же вы женились. Теперь ваша жена может стать мишенью для него — и для многих других... — Вы правы, — голос сыщика сделался значительно мягче, — Я действительно намеревался прожить всю жизнь холостым, боялся, что из-за меня может произойти непоправимое. Но когда я получше узнал Анну Викторовну и её безрассудное стремление к справедливости, то пришел к выводу, что со мной ей всё же будет безопаснее, нежели без меня... — Он перевел дыхание, пытаясь унять нервную дрожь в коленях. — При этом я всегда понимал, что не могу... не имею права просто взять и отступиться. И если сейчас вы застрелитесь, сопьетесь с горя, или же навсегда оставите службу в полиции, это никому не поможет. Вы не вернете этим свою сестру, а потрошитель не прекратит убивать людей по ночам. — Что же мне делать, Яков Платонович? Я не смогу так жить... Штольман склонился к нему: — Сможете. Вы должны справиться, должны пережить это... Ради тех, кого вы потеряли, — ибо они вряд ли хотели бы вашей смерти... Ради себя. Ради того, чтобы остановить душегуба, чтобы никто больше не пострадал... В своем последнем послании он требует, чтобы вы отступили, — и вы действительно можете оставить расследование, я не стану вас за это осуждать. Но не кажется ли вам, что отступать теперь уже слишком поздно? — Вы правы, — всхлипнул Анисим. — Я найду этого гада. Из-под земли достану, но найду... Своими руками мерзавца придушу... — Не нужно, — Анна обняла юношу за плечи. — Не нужно своими руками. Он много зла вам причинил, Анисим Петрович... И всё же вы должны остаться человеком. Пожалуйста... — Неожиданно она встала, подбежала к окну и тихо заплакала. — Ты в порядке? — спросил её Яков, протягивая жене платок. — Не стоило мне тебя туда пропускать. — Дело не в трупах, — сквозь слезы ответила Анна Викторовна, уткнувшись в плечо супруга, — Я вспомнила, как убили Наталью Павловну... Сыщик нахмурил брови: как же некстати подвернулись воспоминания о событиях почти трехлетней давности... — Успокойся. Ты ни в чем не виновата... Анисим поднял голову, не понимая, что случилось. — Виноваты... в чем? Молодая женщина тщательно вытерла лицо платком, прежде чем повернуться к нему. Глаза её были опухшими. — Тогда, в девяносто четвертом... Когда началась вся эта история с делом гипнотизеров, — казалось, будто сквозь видимую её сдержанность прорывается застарелая горечь, — была жестоко убита баронесса фон Берг... Фамилия показалась Татаринову знакомой. "Кажется... Что-то такое было... В управлении тогда об этом шептались..." — Она была моей подругой. Поддерживала меня в самые трудные годы моей жизни. Я не знала человека более светлого и великодушного... Потом... потом ее убили. Убили из-за того, что я помогала полиции ловить преступников. Убили, чтобы сломать меня, сделать как можно больнее... В глазах юноши блеснуло понимание — болезненное, тяжелое. Он выпрямил спину и встал. — До сих пор думаю: если бы она меня тогда не встретила, она сейчас была бы жива... Сколько добрых дел она могла бы еще совершить... — Вы тоже... Тоже много хорошего сделали... Вы ведь помогли тогда найти её убийцу... — Это не принесло мне особого облегчения, Анисим Петрович. Мне с этим жить теперь. До конца. — Как и мне... — И все равно я не перестала помогать Якову с его расследованиями. Потому что считаю это правильным. Потому что не могу по-другому... — Скажите, Анисим Петрович, — пришел в себя коллежский советник, — вы кому-нибудь в последнее время сообщали свой адрес? Анисим помотал головой: — Кажись, нет. — Вспомните, с кем вы общались последние несколько дней. А лучше запишите. На столе есть бумага. — Благодарю, у меня блокнот... Молодой человек начал судорожно рыться в карманах. — Нашел... Я всё сюда записываю... — Вы позволите? Пока Яков Платонович внимательно изучал пометки своего помощника, Анисим успел умыться и выпить горячего чаю. Он тщательно старался вспомнить всё, что происходило с ним за последние дни. Наконец Штольман поднял на него взгляд. — Подойдите... Молодой человек пересел ближе, приготовившись. — Запишите здесь всех, с кем вы беседовали последние сутки. Татаринов застыл в недоумении. — Последние сутки? Не раньше? — Не раньше. Убийца как-то прознал о следственном эксперименте; теперь он убивает не столько ради удовольствия, сколько с намерением замести за собой следы. — Думаете, Александр Федорович и я узнали что-то, за что... — Вспоминайте и записывайте. И обратите внимание на детали: может, что подозрительное приметили. Некоторое время в комнате царила тишина. Затем раздался телефонный звонок. — Яков Платонович, — раздался оттуда искаженный голос Гусева, — вы не забыли? — Нет-нет, я скоро приеду. — Я отправлю за вами экипаж. — Благодарю. Экипаж приехал через пять минут. Штольман, переодевшийся в парадный мундир, собрался было уже уходить, как вдруг Татаринов окликнул его. — Яков Платонович! — он выскочил из-за стола и подбежал к начальнику. — Кажись, всё... — Благодарю... Вы не возражаете, если я заберу это с собой? — Разумеется, нет... Анна Викторовна также подошла проводить его. — Пожалуйста, береги себя... — Вы тоже. Только пожалуйста, не делайте глупостей. Когда экипаж тронулся, Яков вынул из-за пазухи блокнот. Следовало отдать должное Татаринову: даже после такого потрясения он смог найти в себе силы для работы. К каждой фамилии, фигурировавшей в иволгинском "эксперименте", прилагалась довольно подробная характеристика. Увлекшись чтением, сыщик не заметил, что разговаривает сам с собой, комментируя сии меткие и порой довольно наивные записи. — "Вечно хмурый, рожа бандитская"... Эх вы, Анисим Петрович, если бы всех преступников можно было по лицу распознать... Так, — его глаза напряженно блеснули, — а вот это уже интересно... Повторно перечитав "краткую характеристику", Яков не без возмущения произнес, словно Татаринов мог сейчас его слышать: — А кто так сказал? Это еще надобно подтвердить... В голове электрической искрой промелькнуло осознание. "Или же опровергнуть..."