***
Григорий Викторович, как ни в чем не бывало, сидел за столиком и что-то торопливо записывал. Он был настолько увлечен, что даже не сразу заметил вошедшего. — Ах, это ты, Яков... — растерянно пробормотал он, вздрогнув от неожиданности. — А я тут как раз подготовил отчет по последним трем телам... "Вот бы они и вправду оказались у нас последними..." — Благодарю... Григорий Викторович, я хотел бы поговорить с вами... — Я весь во внимании. Яков недоверчиво огляделся вокруг: — Я предпочел бы выбрать другое место... — Что ж, как вам будет угодно... Только мне сперва нужно будет запереть как следует ворота: кладбищенские-то все в церковь ушли. — Когда вернутся? Заварзин пожал плечами. — Вечером, должно быть... А в чем, собственно, дело? Штольман отвел взгляд в сторону. "И как только ему удается настолько убедительно изображать передо мной неведение..." — Давайте немного прогуляемся, Григорий Викторович... По дороге Яков несколько раз оглядывался по сторонам, проверяя, не следит ли за ними кто. Лишь тогда, когда оба сели в пролетку, он задал свой первый вопрос: — Как давно вам известно о том, что Николай Марков жив? Заварзин застыл, словно громом пораженный. — Не может быть... — Не притворяйтесь, Григорий Викторович, — крепко вцепился в свою трость коллежский советник. — Вы прекрасно об этом знали. — Вы ошибаетесь, Яков Платонович, — возмущенно ответил Заварзин, — мне неизвестно об этом ничего. Полька Буравин как-то говорил, что он помер, а больше я ничего не знаю. — Полно, Григорий Викторович... Зачем вы его прикрываете? Судебный эксперт поглядел на него с нескрываемым замешательством. — Неужели вы до сих пор его боготворите? — в отчаянии воскликнул Яков Платонович. — Неужели прошлое ничему вас не научило? Зачем вы это делаете? Зачем? От былой штольмановской сдержанности не осталось и следа. — Хотели помочь своему университетскому товарищу, по старой памяти? А мой товарищ теперь в прозекторской лежит, исполосованный! Неужели вам его нисколько не жаль? Неужели вы совсем забыли о своей чести и совести, как тридцать лет назад? Заварзин аж вспыхнул: — Да не знаю я, клянусь вам! Яков поспешил умерить свой пыл. "Возможно, он действительно ничего об этом не знает. Возможно, его просто используют. Криком от него сейчас ничего не добьешься, разве только напугаешь..." — А как же ваша былая дружба? — Послушайте, Яков Платонович: я уже не тот молодой оболтус, что водился когда-то с преступниками. Повторюсь: мне уже давно ничего не известно о Маркове. А если бы даже и было что-то известно, я бы непременно сообщил; это было бы прежде всего в моих интересах. — Так уж и сообщили бы? Вы ведь, насколько мне известно, доносительства терпеть не можете? Возмущение на лице Заварзина сменилось испугом. — Поверьте мне, Яков Платонович: это не тот человек, которого я стану прикрывать. Тем более если эти убийства — дело его рук. — Звучит довольно неожиданно... Так вы точно не виделись с Марковым после его заключения? — Нет, не виделись... Да я и сказал бы вам, — про других-то ведь всё уж поведал. "Неужели я так промахнулся? — подумал Штольман. — Хотелось бы в это верить..." — Признайтесь, Григорий Викторович: вы боитесь его? Заварзин опустил голову. — И правильно делаете, что боитесь. Он бы пришел за вами, непременно пришел. Он ведь, поди, тоже считает, что это вы на него донесли? — Должно быть... — Тогда понятно, почему он подбросил тела к вам на кладбище: хотел, чтобы подозрение пало на вас... — В таком случае он должен был близко знаться с кладбищенскими... или с Виталькой. — Это-то как раз очевидно... Они не говорили вам, в какую именно церковь они собирались идти? — Нет, не говорили. Да я, признаться, у них и не спрашивал: занят был... Так вы меня арестуете? — Ну что вы, Григорий Викторович, — улыбнулся коллежский советник. — Поедемте ко мне домой. Так будет безопасней. — Не доверяете своим сыскным? Яков нахмурил брови: — Я уже теперь никому не доверяю. И вам в том числе. Приведя судмедэксперта к себе на квартиру, Яков было намеревался связать его по рукам и ногам (мало ли), но появившийся вдруг в гостиной дух Иволгина поспешил сообщить Анне, что сия мера предосторожности была бы совершенно излишней. Штольман недоверчиво наморщил лоб, но связывать Григория Викторовича не стал. — Неужели покойный АлексанФедорович настолько уверен в его непричастности? — спросил он. Анна перевела взгляд на призрака: тот спокойно кивнул головой. — Да, он уверен... Александр Федорович! — окликнула она духа, пока тот не иcчез, — вы что-то еще хотели нам передать? Иволгин, еще не до конца свыкшийся с тем, что он отныне незримый практически для всех, внимательно посмотрел в глаза Штольману, после чего произнес, словно взвешивая каждое свое слово: — Покопайся в прошлом, Яков. Там все ответы.***
Хотя Штольман не возлагал особой надежды на повторный допрос Красюка, он был сильно разочарован тем, что так и не смог от него ничего добиться. Казалось, что заварзинский ассистент, оставаясь по воскресеньям за главного, не занимался ровным счетом ничем, окромя поглощения не в меру крепких напитков. Никаких новых знакомств, никаких подозрительных происшествий. Отпускать домой его Яков не торопился: все-таки Марков (а сыщик уже был уверен, что потрошителем являлся именно он) вполне мог его где-нибудь подстеречь и убить, как ставшего ненужным свидетеля. Оставалась еще одна зацепка: прошлое самого Маркова. Нужно было ехать в Петропавловскую крепость и выяснить обстоятельства его предполагаемой гибели. И хотя больше всего на свете Штольману сейчас хотелось избежать этого, медлить было нельзя.***
Анисим сдержал обещание, данное Анне Викторовне: больше он не пытался наложить на себя руки, а вместо того решил побродить по улицам города. Сперва он зачем-то поплелся на набережную; там прислонился к чугунному заграждению и долго смотрел отсутствующим взглядом на застывшую реку. Затем направился в парк, там уселся на пустую скамью и закурил. "Как же пусто у меня сейчас на душе..." Небо, обложенное свинцовыми тучами, казалось бесконечно тоскливым. "Господи, за что мне такое выпало..." Высоко над головой, в кронах деревьев, перекликались о чем-то вороны. "Не по мне ли, сирому, каркаете?" Нужно было думать. Кто-то из тех людей, что присутствовали на процедуре опознания, совершенно точно был убийцей. Анисим видел его в лицо, знал по имени и фамилии, встречался, наконец, с ним взглядом. "И как я мог при этом ничего не почувствовать?" Папироса, которую парень, забывшись, вертел в руке, погасла. Он потянулся было за новой, но вовремя вспомнил, что Яков Платонович не советовал ему особо этим увлекаться. "Нужно мыслить тем же манером, что и Яков Платоныч. Вспомнить каждого, сопоставить факты: где, когда мог находиться... Черты характера, навыки в расчленении трупов, подозрительное поведение... Детали-нюансы-мелочи, что могли бы быть мною упущены..." Мысленно представив себе список подозреваемых, Анисим по очереди начал прокручивать у себя в голове фразы, жесты и мотивы каждого из них. Внезапно его осенило. — И как же я сразу не догадался...***
Он заранее знал, что у него может не ко времени начаться нервная дрожь и сердцебиение, потому приказал кучеру остановиться чуть раньше. "Хватит уже и того, что мне тогда сделалось дурно на глазах у Иволгина. Надежнее будет немного пройтись пешком. Тем более что разговор предстоит весьма непростой..." Выйдя из экипажа, Штольман ненадолго остановился, пытаясь совладать с навязчивыми воспоминаниями и привести дыхание в порядок. Перед ним, величественная и угрожающая, возвышалась Петропавловская крепость. Комендант крепости Александр Вениаминович Эллис, генерал от инфантерии, как раз беседовал с подполковником корпуса жандармов Викентьевым и его помощником, поручиком Евстратьевым. Речь шла об участи нескольких политических заключенных. Подполковник Викентьев, высокомерно глядя поверх круглых очков, неторопливо излагал коменданту свое мнение на их счет, когда внезапно вошедший дежурный доложил коменданту о том, что его срочно желает видеть коллежский советник Штольман из Департамента полиции. Генерал тяжело вздохнул: — Пусть подождет. Не видите: я сейчас занят. Итак, Василий Андреевич... Дежурный меж тем обеспокоенно прошептал ему на ухо: — Так они бумагу особую предъявили, от градоначальника... — дальнейших слов подполковник не смог расслышать, как ни старался. Комендант тяжело встал из-за стола, потер затекшую от работы руку. — Хорошо, пусть войдет. Господа, прошу прощения... Подполковник с поручиком тоже поднялись со стульев. — Полагаю, мы можем идти? — Думаю, в этом нет необходимости... От опытного взгляда коменданта не укрылось то, как сильно переменился в лице Василий Андреевич при одном лишь упоминании фамилии "Штольман": скукожился весь, побледнел, словно ему предстояло вот-вот ответствовать перед высшим судом. Евстратьев тоже притих, притаился, голову в плечи вжал, — видать, тоже опасался чего-то. Убраться восвояси, подальше от призрака прошлого, однако же, они не успели: дверь с шумом распахнулась, и обернувшийся Василий Андреевич замер, насквозь прошитый взглядом своего давнего подследственного. "Да уж, — лукаво прищурился Александр Вениаминович, внимательно за всеми наблюдавший, — вот вам сцена, достойная театральных подмостков. Какой пассаж, право слово, какая экспрессия..." Он перевел взгляд на незваного посетителя; последний, вопреки ожиданиям, повел себя крайне вежливо, извинившись за прерванную беседу и объяснив свое нетерпение крайней неотложностью дела. Бумага от градоначальника в самом деле была при нем. — Готов оказать вам посильное содействие, господин Штольман, — произнес генерал отстраненно-внушительным тоном, после чего взглянул в сторону еще не пришедших в себя собеседников. — Позвольте вам представить подполковника Викентьева, уже более пятнадцати лет ведающего делами политических заключенных, и его помощника... Голос коллежского советника разительно контрастировал по части жесткости с его взглядом — настолько спокойным и мягким тоном он произнес в ответ: — Мы знакомы. Санкт-Петербург, январь 1890 года. Казематы Петропавловской крепости — Так значит, это и есть тот самый заключенный, обвиняемый в пособничестве британской шпионке... — насмешливо произнес высокий господин с аккуратными седыми усиками и в очках, — Яков Платонович Штольман, или как вас там на самом деле? — Я требую, чтобы меня немедленно отсюда выпустили... — огрызнулся на него Яков, стараясь не взвыть от боли: ранение в живот давало о себе знать. — Я заявляю, что невиновен, и что попал сюда по ошибке... Мужчина в очках, нестерпимо звеня каблуками, прошагал к столу. Взял в руки какой-то документ, мелко исписанный почерком Увакова. — Вы организовали убийство небезызвестного вам князя Разумовского, агента британской разведки, — бесстрастно продолжил он. — Вы убили его, поскольку он мог заявить о вашей причастности к заговору, ведь так? Штольман стиснул зубы. Всё было обставлено так, будто именно он, а не Уваков, был завербован англичанами. Будто бы он убил князя с целью замести за собой следы, так же, как некогда поступил и сам князь, убрав со своего пути полковника Лоуренса... Уваков все точно рассчитал: если не случится чуда, то он, Яков Штольман, останется здесь навечно. Или будет убит — но это уже смотря как решат "наверху"... — Я не убивал князя. Это сделали... — Не утруждайте себя объяснениями, господин Штольман: мне уже доложили подробно обо всех ваших деяниях. А сейчас извольте отвечать на мои вопросы. Евстратьев! — крикнул он в сторону двери, которая тут же скрипнула. — Приступайте... — Позвольте узнать, господин Штольман: что именно привело вас сюда? Сердце колотилось, как бешеное, тяжелые воспоминания были готовы завладеть сознанием полностью, но Яков не подал виду. Необходимо было сконцентрироваться на деле. — Меня интересуют сведения о Николае Михайловиче Маркове, пребывавшем здесь в качестве заключенного с тысяча восемьсот шестьдесят шестого по тысяча восемьсот восемьдесят шестой годы, а также обстоятельства его предполагаемой гибели. От этих слов Евстратьев тихонько выдохнул (по всей видимости, упомянутое Штольманом дело никоим образом его лично не касалось), а его начальник униженно стиснул зубы. Самого же коменданта сия сцена крайне заинтересовала. — В таком случае советую вам обратиться с просьбой к Василию Андреевичу, — он снова перевел взгляд на Викентьева, который в побледневшем виде стал еще больше походить на поганку, — полагаю, он сможет просветить вас обо всех подробностях. А я с удовольствием буду рад выслушать. Генерал ожидал увидеть немедленную и нескрываемую реакцию, и не ошибся: мужчины обменялись настолько неприязненными взглядами, что даже воздух между ними начал казаться наэлектризованным. Но отказывать Штольману в содействии было нельзя, поскольку тот явно заручился поддержкой самого градоначальника. — Документы на господина Маркова в данный момент находятся в архиве. Евстратьев... — подозвал к себе Василий Андреевич своего помощника, — потрудитесь принести их сюда. — Слушаюсь... Поручик был весьма рад, что ему, пусть и ненадолго, удалось вырваться из этого треклятого кабинета. Вот ведь как всё извернулось: тот самый Штольман, которого они с начальником своим допрашивали семь лет назад, тот самый упрямый Штольман, из которого всё никак не удавалось выбить признательные показания, — а признательные показания от него ой как требовались, ибо насчет них спрашивали "наверху", — тот самый треклятый Штольман навис теперь над ними обоими, словно Дамоклов меч, грозя уничтожить без единого намека на жалость. "Рок дает царства рабам, — проскользнула в его голове тяжелая мысль, — доставляет пленным триумфы... Похоже, Василий Андреевич и впрямь когда-то давно оплошал. Но чует мое сердце, что это только лишь официальный повод. Уж я-то прекрасно понимаю, за что он собирается ему — да и мне — отомстить..." Генерал тем временем пригласил посетителя сесть. — Позвольте полюбопытствовать: почему вы столь внезапно заинтересовались судьбой этого заключенного? Яков мельком взглянул на Викентьева, — тот сидел напротив него, приготовившись защищаться, — после чего, выдержав паузу, произнес: — Доподлинно известно, что Николай Марков жив и находится сейчас в Петербурге. Недавние громкие преступления, в том числе убийство надворного советника Иволгина — дело его рук. — Прошу великодушно меня простить, — попытался изобразить вежливость подполковник, — но это решительно невозможно. Марков уже больше десяти лет как мертв. — Вы утверждаете, что видели его мертвое тело? — Нет. Но он однозначно был обречен. Вряд ли кто-то смог бы переплыть Неву со сквозной раной в бедре... — Всё еще продолжаете демонстрировать свое упрямство, господин Штольман? Вот так же, как и сейчас, сидели они друг напротив друга, прожигая друг друга взглядом. — Евстратьев, можете пока выйти. Очевидно было, что дальнейший допрос должен был проходить без лишних ушей. — А теперь отвечайте мне: где секретные документы, которые вы умудрились похитить? Штольман ожидал этого вопроса: именно в тех злосчастных документах крылась причина его ареста. Он узнал намного больше положенного, и теперь должен был поплатиться за это. Анна тоже поплатилась за них жизнью (по крайней мере, так он думал тогда), но, по всей видимости, так их и не отдала никому. "Прости меня, Аня... Я не должен был вовлекать тебя во всё это... Прости меня, если сможешь..." — Повторяю вопрос: где папка с секретными документами? — Ничего я вам не скажу... — Скажете. У вас нету другого выбора. Несмотря ни на что, он держался. Он должен был держаться до конца. До последней своей минуты. Хотя бы в память о ней. — Значит, это была попытка побега... — Так точно. Маркову тогда удалось убить двоих стражников, поменяться с одним из них одеждой и покинуть камеру. — Вот как? Значит, просто так взял и ушел? — Ни в коем случае. Вскоре его заметили, попытались задержать, — тогда он изловчился задушить еще одного из наших, — прострелили шельмецу правое бедро. Раненый, он бросился в реку... Больше его никто не видел. — Тело потом не нашли? — Помилуйте, господин Штольман, — развел руками Викентьев, — какое тело... Там такое течение, вода студеная, а он еще к тому же был ранен... Камнем ко дну пошел, как пить дать. — Или просто вы решили скрыть сам факт удачного побега? Викентьев вновь стиснул зубы. Всё было почти как тогда. Вопросы, ответы, упрямство против упрямства, выдержка против выдержки. Это, казалось бы, вечное противостояние... Только расклад был нынче другим. Теперь они словно бы поменялись ролями. Теперь уже тот самый Штольман, надломленный, но не сломавшийся, не в арестантском халате — в парадном мундире, — стоял напротив него, все помнящий, жесткий, непримиримый, готовый просверлить его насквозь своим ненавидящим взглядом, требуя необходимые для себя сведения. И уже перед ним предстояло держать ответ. Викентьев понимал, что пощады ему не будет. Но сдаваться без боя не собирался. "Может, он и смог возродиться, подобно птице Фениксу, — подумал он, усмехнувшись, — но таким, как прежде, ему уже никогда не стать..." — Отсюда практически невозможно сбежать, господин Штольман, — ответил он, задрав подбородок кверху. — И вы об этом прекрасно знаете. Лицо коллежского советника подернулось бледностью, губы чуть сжались, но лишь особо внимательный человек мог заметить это. Тем временем генерал Эллис, все это время следивший за ходом беседы, решил наконец вмешаться. — Позвольте уточнить, господин Штольман: действительно ли факт того, что заключенный Марков жив, и что "питерским потрошителем" является именно он, настолько неоспорим? Яков утвердительно кивнул. — Это уже практически доказано; подробности я не имею права разглашать. — Так значит, вам требуется словесный портрет этого Маркова, с целью уточнить его внешность? — Именно. — В таком случае извольте еще немного подождать. Скоро вам все предоставят. Перед глазами все плыло, по телу растекалась боль, нарастающая слабость мешала сосредоточиться. — Думали, что вам удастся сбежать отсюда? — напыщенно ухмылялся Викентьев, прохаживаясь взад и вперед. — Очень самонадеянно с вашей стороны, господин Штольман, очень самонадеянно. — Я невиновен, — ответил ему узник, сплевывая кровь с разбитой губы. — Вы не имеете права меня здесь держать... — Признавайтесь: вы хотели перепрятать документы? — Хотел добиться справедливости, — ответил Яков Платонович, хрипя и кашляя, — хотел найти того, кто... — Того, кто мог бы сохранить папку? — навис над ним подполковник. — Поверьте, это бесполезно. Просто скажите, где сейчас эта папка находится... "Документы не у англичан, — думал Штольман, стараясь не терять сознания, — иначе бы Нина не начала их у меня тогда требовать. И не у тайной полиции, насколько я понял. Вот и славно... Эти бумаги не должны оказаться ни в чьих руках. Пропадите же они пропадом..." — Вы никогда не найдете эти бумаги, — не без ликования в голосе прохрипел узник. — Я сжег их... Викентьев застыл на месте с открытым ртом; седые брови его удивленно взметнулись кверху. — Зачем? — только и смог сказать он. — Чтобы они не попали в руки англичанам... Викентьев скрестил руки на груди: — А может быть, всё было по-другому? И вы боялись, что они достанутся российской тайной полиции? "Эти документы должны навсегда исчезнуть — слишком они опасны. Надеюсь, что Анна все-таки успела их уничтожить, и они больше не всплывут никогда..." — Готов присягнуть, что действовал я исключительно в интересах Российской Империи... Василий Андреевич засмеялся: похоже, он и сам давно уже не верил в то, что Штольман — шпион и предатель. Но отступиться, оставив своего противника непобежденным, он не мог, да и не хотел. — Не пытайтесь мне лгать, господин Штольман: дело вовсе не в вашей преданности Отечеству. Я знаю, из-за кого вы так держитесь и почему пытались бежать... Он вынул из-за пазухи газету, — помятую уже изрядно, пожелтевшую, — и, усмехнувшись, приблизил ее к лицу заключенного. — Я прав? На передовице "Затонского вестника" красовалась фотография Анны Викторовны, сделанная осенью восемьдесят девятого года, после раскрытия дела о Кудеяровом кладе... — Думаете, она вас примет теперь — больного, немощного преступника, который уже никогда не сделает блестящей карьеры? — Викентьев торжествовал. — Если только из жалости... Яков вздрогнул, не смея поверить услышанному. — Так она жива? Скажите мне: это правда? Она жива? — Жива, здорова, уехала за границу и о вас более не вспоминает. Единственное, за что Яков, пожалуй, был благодарен Викентьеву, так это за то, что он сообщил ему эту уже нежданную весть. Весть, придавшую ему новых жизненных сил. Теперь ему было ради чего продолжить сопротивляться. Наконец вернулся Евстратьев. Услужливо положил на стол пропахшую пылью папку. — Извольте-с. Коллежский советник бережно взял ее в руки, и, не торопясь, принялся листать хранившиеся в ней документы. Был среди них и словесный портрет Маркова за 1886 год, и подробности его заключения. "Про меня, полагаю, тоже что-то подобное имеется..." Вынырнув из пучины собственных мыслей, Яков обратился к коменданту: — Могу я забрать это с собой? — Разумеется, — ответил тот. Яков встал. — Благодарю вас за оказанную услугу. Честь имею. Над городом медленно ползли суровые темно-серые тучи, вбиравшие в себя дым многочисленных печных труб. Выйдя за пределы крепости, Яков глубоко выдохнул, словно сбрасывая тяжелый камень, многие годы лежавший у него на плечах. Теперь ему дышалось намного легче.