***
Из Петропавловской крепости Яков сразу же поехал домой. Дверь ему открыл Звонарев. — Татаринов не объявлялся? — Никак нет, ваше высокоблагородие... — пожав плечами, ответил дежурный. — Не объявлялся. И никто не заходил. — Плохо дело... Яков прошел в гостиную; оттуда явственно слышались оживленные голоса. — Ну и вот, значит, показывает он нам труп и говорит: перед вами, дескать, типичный случай самоубийства; человек повесился после ссоры со своей женой... Все дружно ему кивают, а я-то вижу, что... — Вы видели его дух? — Заварзин сидел в мягком кресле, подперев ладонью висок, и с интересом слушал рассказ Анны Викторовны. — Да. Но сперва я обратила внимание на то, какой след остался у него от веревки. Словно он не сам наложил на себя руки, а кто-то его повесил. И, кстати, дух его мне сообщил то же самое. — Вот как... И что же вы предприняли? — Ну сперва я дождалась окончания лекции, — видите ли, мне очень не хотелось конфузить профессора, — затем как можно более деликатно высказала ему свои сомнения. Разумеется, он был не в восторге... но потом всё же был вынужден согласиться со мной. А на следствии потом выяснилось, что мужчину этого убили любовники его жены. — Обставив всё, как самоубийство? — Именно... — Анна встретилась взглядом с мужем. — Яков Платонович, что-нибудь новое выяснили? — Прошу прощения, что помешал вашей беседе, — вежливо произнес Яков. — Мне удалось раздобыть кое-какие сведения о душегубе. — Это и есть тот самый студент с фотографии? — догадалась девушка. Яков кивнул. — Ты была права: этот человек действительно жив. В восемьдесят шестом году ему удалось сбежать из-под стражи. — Думаете, это он убивает? — спросил Заварзин, изрядно помрачнев. — Я в этом убежден. — Вы, должно быть, очень голодны... Сейчас я распоряжусь насчет ужина. Может, и Анисим Петрович к тому времени успеет вернуться... Штольман опустил взгляд: в самом деле, он уже вторые сутки был на ногах. Нужно было хотя бы поесть. Ужин был окончен, а Татаринова всё не было. — Куда же он мог пойти... — Яков был не на шутку обеспокоен тем, что его помощник так до сих пор и не объявился. — В управлении его нет, по дороге сюда я его тоже не встретил... Девушка виновато опустила глаза: — Прости... Я не уследила за ним... — Он же понимает... — сыщик устало опустился на стул, — Он должен понимать, что подвергает свою жизнь опасности... — Сейчас мы еще немного подождем, а потом вместе поедем его искать. — Я поеду один. — Нет, Яков Платоныч, я против... — взгляд молодой женщины внезапно уставился куда-то в угол, зрачки сильно расширились. Штольман знал эти перемены в поведении супруги: они означали, что в комнате находится кто-то потусторонний. Заварзину же сделалось не по себе. — Ты что-то хочешь нам сказать? — спросила Анна у пустоты. Страшная мысль заставила Якова вздрогнуть и застыть в оцепенении. — Это Татаринов? — прошептал он с большим усилием. — Нет, Яков Платонович: это девочка, которая была убита сегодня утром. — Его сестра... — Нись... — испуганно, словно речь шла о чем-то крайне важном, промолвил дух девочки. — Нись, апатнать! — Что она говорит? — спросил Штольман. Анна обернулась к нему; в глазах ее обозначилось беспокойство. — Анисим Петрович в опасности... — Нись! — всхлипнула девочка, широко размахивая руками. — Спасите, спасите скаее! — Спасём... Скажи только, где он? При всем желании Вареньке не сразу удалось выразить мысли словами. — Кьестики... — пропищала она спустя несколько секунд. — Кьестики, много кьестиков! И темно! Темно, стьясно! — Он сейчас на кладбище... — едва слышно прошептала Анна Викторовна. — Только не это... — забыв об усталости, вскочил из-за стола Штольман. — Как раз там ему сейчас ни в коем случае нельзя появляться...***
Анисим прошел к моргу не через главные ворота (это место хорошо просматривалось изнутри), а через кладбище, где была явственно протоптана теперь уже заметенная снегом тропинка. Внимательно огляделся вокруг: никаких следов на свежевыпавшем снегу, никаких звуков подозрительных. Сторожка была заперта на замок; стало быть, кладбищенские куда-то ушли. — Гав... — больше для порядку, нежели по службе, рыкнул сторожевой пес. — Тише, тише, Полкан. Это я... Узнав Анисима, Полкан лениво шлепнул хвостом по земле и вновь задремал. Юноша вновь огляделся вокруг: кажись, всё было тихо. "Сейчас я затаюсь у ограды, — подумал он, — на случай, если этот душегуб собаку услышит. Затем нужно будет подкрасться к окну прозекторской. Но только осторожно..." Небо неумолимо темнело, лишь тонкая светлая полоска на горизонте давала возможность как-то сориентироваться. Добравшись впритруску до здания анатомического театра и прислонившись к холодной стене, Татаринов осторожно заглянул в окно. "Темень какая... Пора бы ему свет зажечь. Или этот черт и вправду может без него обходиться..." Анисим вздрогнул, словно от удара током: он понял, что его подозреваемый мог находиться на улице. От осознания этого, смешанного с животным ужасом, он инстинктивно сжался в комок, и тут же кто-то крепко схватил его сзади. В воздухе мелькнул нож. Не до конца осознавая, что делает, Анисим прикрыл левой рукой свое горло, — и тут же резкая боль обожгла ему мышцы предплечья. Второй рукой он успел ухватить противника за запястье, пытаясь изо всех сил отодвинуть от себя лезвие... Противник был очень силен: сильнее Якова Платоныча, сильнее во много раз самого Анисима, быстр и ловок, как нечисть. — Помогите! — успел крикнуть парень, хотя прекрасно понимал: помощи ждать ему неоткуда. Пролетка неслась по улицам настолько быстро, что городовой, сидевший на козлах, едва успевал поворачивать в нужную сторону. Штольман, Заварзин и Анна Викторовна ехали на место предполагаемого преступления. "Только бы успеть..." — думал про себя каждый из них. "Только бы застать его живым..." С каждой минутой надежда на это таяла. Татаринов сопротивлялся изо всех сил. Чувствуя, что неумолимая рука убийцы вот-вот дотянется до его шеи, он резко отшатнулся назад, пырнув острым локтем в ребра своего противника. Похоже, что удар этот был для того неожиданным: злодей ослабил хватку и даже выронил нож. "Отпнуть его подальше, пока снова не подобрал" — пронеслось в голове у юноши. Не успел. Нападавший перехватил оружие левой рукой, пихнул в бок Анисима, — тому показалось, будто его прижгли раскаленным железом. — Яков Платоны-ыч! — отчаянно взвыл он, и тут же почувствовал резкий удар ножом в шею. На этом душегуб, похоже, потерял к Татаринову интерес, ибо, ощупав наскоро — хлоп-хлоп, — карманы юноши, он грубо швырнул его наземь, а сам драпанул со всех ног в близлежащие кусты. Анисим попытался подняться, но не смог; в глазах у него резко потемнело. Едва Штольман выскочил из экипажа, к нему, запыхаясь, подбежал филер. — Яков Платонович, докладываю: минут пять назад... к моргу подошел ваш помощник... я отправил Усатого к вам сообщить. А только что в ограде слышно было, что кто-то кричал. — Больше вы никого не видели? — спросил коллежский советник уже на бегу. — Никого-с. — Отправляйтесь к лазейке и стерегите там. — Слушаю-с. Пока Григорий Викторович отпирал ворота, Яков прошептал Анне Викторовне: — Ты была права. Нужно было оградить его от всяких расследований. Теперь из-за меня он погибнет... — Нет-нет, Яков Платонович: вы были правы. Он сам должен закончить дело. И он закончит его. Подбежав к зданию морга, они увидели Анисима Петровича, лежавшего на снегу без чувств. Под ним, обильно смачивая снег, растекалась лужа крови. Анна опустилась перед юношей на колени, проверяя пульс. — Яков Платонович, он еще жив...***
"Чудом удалось уйти. Повезло. Или нет — если учитывать, что всё пошло не так, как хотелось. Откуда мог знать, что заместо давнего врага я там наткнусь на этого парнишку. Что он окажется там не один. Еще эти болваны, приглядывавшие за моргом... Проскользнуть мимо них, болванов тех, для меня было проще всего: и не через такое доводилось проходить. Но эти сыскные... Прежде на пятки наступали, а теперь и вовсе начали под руку лезть. Всё ведь было уже давно продумано: пройти незаметно, расправиться с этим продажным трусом, после старательно изображать беспокойство и неведение, а затем, когда всё утихнет, и вовсе исчезнуть из города. Такие, как я, исчезают еще незаметнее, чем живут. Остаются лишь только дела. И еще записи эти покою не дают. Но они уже не столь важны. Теперь главное — не попасться. Парень не заговорит: после таких ранений он больше не придет в себя. Сам виноват, сердечный: полез зачем-то вынюхивать, подглядывать, высматривать... Даром, что ли, предупреждал я его, что этого делать не следует. Гнилое у него ремесло; оно ж его и погубило. Но что поделаешь. Да и я, как ни прискорбно, совершенно утратил бдительность: не ожидал, что он начнет со мной драться, как берсерк. Но ничего: ребро, слава Богу, не треснуло, а сам он так и не успел рассмотреть меня толком. Теперь мне будет несколько труднее. На кладбище еще дня два будет топтаться полиция. Но я пока вне подозрений, так что беспокоиться не о чем".***
Ночь окончательно сгустилась над холодным Санкт-Петербургом. Город тихо и медленно засыпал, умаявшись за прошедший день; даже кошмарные происшествия, потрясшие и шокировавшие его, не могли этому помешать. Пускай сон этот был для многих тревожным и беспокойным, но он хотя бы должен был придать новых сил, которые завтра ох как потребуются еще… Штольман не спал. Он молча стоял у окна, прислонившись к холодному косяку, и напряженно всматривался в темноту, пока Анна с Заварзиным слаженно, в четыре руки зашивали Анисима Петровича. Поиски душегуба не дали существенных результатов: цепочка свежих следов, им оставленная, протянулась через кусты в самый дальний уголок кладбища, а оттуда – через забор, да и затерялась на проезжей дороге. «Ищи в поле ветра», – так, возможно, сказал бы на этот счет бедолага Иволгин… Сказал бы... Яков злился на себя. Снова убийца сумел переиграть его. Переиграть и ускользнуть. И нанести при том новый, болезненно-меткий удар… — Яков Платонович, – отвлек его от тяжелых мыслей Заварзин, – мы закончили. — Он будет жить? – спросил коллежский советник, не оборачиваясь. — Всё в руках Божьих… Не выдержав, судебный эксперт отвел свой взгляд в сторону, в стену. По правде говоря, он сам не особенно верил в благополучный исход операции, потому не мог решиться сказать что-либо определенное. Рассеченные мышцы шеи, поврежденный кишечник, обильная кровопотеря – всё это давало юноше ничтожно мало шансов на жизнь. Повезло, конечно, что парень за минувшие сутки почти ничего не ел. Повезло, что госпожа Штольман оказалась рядом: нельзя было не признать, что именно она руководила всей операцией. Повезло, что сам он, Заварзин, не растерял с университетских времен своих навыков. Повезло, что помощь раненому оказали практически сразу... — Слава Богу, вовремя успели. Еще полчаса, и было бы уже поздно... — словно подтверждая его мысли, прозвенел серебряным колокольчиком печальный голос Анны Викторовны. — Довольно слабое утешение, — не без досады в голосе ответил сыщик. — Если бы мы приехали чуть-чуть раньше, мы бы смогли предотвратить... — Теперь всё зависит только от него. Нам остается только молиться... — Думаете, он будет бороться? — Будет, — с уверенностью ответила Анна. — Судя по ранам на руке, он пытался защититься от убийцы. А значит, хотел жить... Прошло несколько невыносимо протяжных часов, прежде чем Анисим Петрович, очнувшись, открыл глаза. — Где... я... — еле слышно прошептал он. — Вы в безопасности, Анисим Петрович, — склонилась над изголовьем Анна. — Скажите, что с вами случилось... — Анна В-викторовна... — мертвенно-бледное лицо юноши озарилось слабой улыбкой. — Значит... я... уже... там... — Полно, Анисим Петрович, — услышал он с другой стороны по-отечески добрый голос начальника. — Рано вам еще на тот свет спроваживаться. Поживите еще. Анисим внимательно огляделся вокруг. "Кажись, знакомое место..." — Прозекторская... — наконец догадался он. Наконец ему удалось встретиться глазами со Штольманом; тот наклонился поближе, стараясь не упустить ни единого слова. — Яков Платоныч, скажите... вы поймали... его? Яков тяжело выдохнул. — Нет... Вы видели, кто это был? Ответ был поистине неожиданным: — Это Заварзин... — Нет... Проследив, куда направился взгляд Якова Платоныча, Анисим заметил, что кроме них в прозекторской находился еще и судебный эксперт, который как ни в чем ни бывало почивал за своим письменным столом. — Он потрошитель... Сыщик отрицательно покачал головой: — Нет. Григорий Викторович находился рядом со мной в момент нападения. Вы ошиблись... Татаринов был потрясен. — Но ведь... всё указывало на него... Он мастерски режет покойников, он мог и тела их по-тихому схоронить... И собака: она ведь даже не гавкнула, когда он на меня налетел! Как же так! — ошарашенно воскликнул молодой человек, дернувшись на кровати. Боль, нестерпимая и ноющая, немедленно дала о себе знать. — Успокойтесь, Анисим Петрович. Расскажите всё по порядку. Анисиму потребовалось несколько минут для того, чтобы отдышаться. — Значит, пошел я сперва на улицу, голову проветрить. И понял: единственным человеком... из всех, кого я в блокнот записал... потрошителем может быть только он, Григорий Викторович Заварзин. Ну я, значит, и решил... наведаться по-тихому на кладбище, и там найти уже подтверждения своей версии... вы-то ведь всегда отрицали его причастность к убийствам. Штольман сжал пальцы в кулак. "Все-таки следовало мне рассказать ему больше. Но я боялся, что сам убийца может узнать..." — Я знаю Григория Викторовича много лет. Он человек не без странностей, соглашусь; признаюсь, я и сам в какой-то момент начинал подозревать его. Но он не убивал. Анисим прикрыл глаза: нужно было как следует переварить услышанное. — Пошел я, значит, на кладбище; по задам прошел, чтоб не заметили. Смотрю: не видать никого... Потом он... накинулся на меня со спины... — Зачем же вы один-то туда пошли... — Виноват, Яков Платонович... Не думал, что он меня заметит... — Значит, в лицо вы его не разглядели... Анисим слабо кивнул: — Не разглядел, виноват... Но я был уверен, что это Григорий Виктрыч был... Он, значит, схватил меня, замахнулся ножом, попал по руке. Я тогда почти вырвался, по ребрам его саданул... сломать, кажись, не сломал, а вот синяк должен был остаться у него... — С левой стороны или с правой? — С левой... Главное, так незаметно ко мне подкрался, я даже шагов не слышал. И собака не лаяла на него. — Простите, Анисим Петрович, что беспокою вас в таком состоянии, но не могли бы вы еще что-нибудь припомнить? Анисим наморщил лоб, пытаясь напрячь свои извилины. — Вспомнил! — воскликнул он, да так, что Заварзин проснулся. — Он был в темно-серой шинели; на ней должна была остаться моя кровь! А еще по карманам моим порылся, да, видать, не нашел ничего... — Понятно... — кивнул ему с благодарностью Штольман. — Спасибо вам, Анисим Петрович. А теперь отдохните. Вам нужно набираться сил. Осторожно, стараясь не делать резких движений, он выпрямил спину и шагнул к дверям. Анна Викторовна тем временем придвинула к себе стул: — Я посижу еще с ним. — Анна Викторовна... — с надеждой прошептал юноша, — скажите: моя сестра, Варенька... это ведь был просто дурной сон? На самом деле этого не было? Скажите, прошу вас: ведь не было? Она промолчала, не в силах ответить ему; лишь по её небесно-голубым глазам, наполненным слезами, Анисим понял: ничего уже нельзя изменить. — Зачем вы меня... снова спасли тогда... — Это она привела нас на кладбище, — ласково прошептала, подправив ему подушку, коллежская советница. — Она очень хотела бы, чтобы вы жили... И очень волновалась за вас... — Я могу с ней... через вас хоть... поговорить? — всхлипнул он. — Она здесь, — обернулась Анна через плечо. — И она вас слышит. Можете высказать ей сейчас всё; я не буду мешать вам. И отошла, заливаясь слезами, видя, как Анисим почти беззвучно просит прощения у стоявшей с ним рядом незримой теперь уже девочки. Сильная рука Штольмана заботливо прижала ее к себе. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил он. — Как хорошо, что вы этого не видите... — разрыдалась она, уткнувшись ему в плечо, — как хорошо, что вы не видите этого... А возле койки больного, обеспокоенная, — не за себя, за брата, — сидела несчастная Варенька и тихо напевала: "У саоки боли, у ваоны боли, у Нисима все сазыви..." Ближе к утру прибыло подкрепление: двенадцать дюжих городовых, прошедших огонь и воду, были расставлены по всем укромным местечкам кладбищенской ограды. А на рассвете, тяжело передвигая ноги, из церкви наконец пришли сторож и двое могильщиков. Увидев их, Штольман быстро накинул пальто и вышел на улицу. Григорий Викторович и Анна последовали за ним. — Мое почтение, ваше высокоблагородие, — хором выпалили все трое работников. — Господин Марков, — Яков вперил неумолимый взгляд в сторожа, — вы арестованы. Тот, однако, и ухом не повел: — Помилуйте, ваше высокоблагородие: за что же это? Тут же схватили его крепко за руки двое верзил-городовых. — Господин Марков, — или Михайлов Михал Михалыч, как вы изволите сейчас называться, — вы обвиняетесь в убийствах, покушении на убийство и глумлении над телами покойников... Могильщики, слушая это, стояли, как соляные столбы. Наконец Степан, будучи посмекалистее, спросил: — Так это он, поганец, людей резал на лоскуты? — Где вы были вчера с девяти до десяти вечера? — стальным от напряжения голосом спросил коллежский советник. — Так в церкви были. И он там был с нами... — пробубнил Тихон, переминаясь с ноги на ногу. — Уверены, что он никуда оттуда не отлучался? Степан снял рукавицу, запустил пятерню в густые волосы. — Почем мне знать... Может, отлучался, может, нет... Не до него было, знаете... — Отведите его в управление. И приставьте усиленную охрану. — Слушаюсь! — в один голос гаркнули полицейские. — Яков Платонович... — прошептал ему на ухо Заварзин. — Вы уверены, что это и есть Марков? Он же совсем не такой, каким я его знал тогда... — За тридцать с лишним лет, — Яков подошел вплотную к задержанному, который изо всех сил пытался вырваться, — этот человек переменился до неузнаваемости. Но тот словесный портрет, который я получил в Петропавловской тюрьме, прекрасно описывает его теперешнего. Кроме того я абсолютно уверен, что при детальном медицинском осмотре на левой его груди будет обнаружен синяк, оставленный Анисимом Петровичем, на правом бедре — пулевое ранение, полученное при побеге, а на лодыжках и запястьях — следы от кандалов... Михалыч, от привычного уютно-душевного образа которого не осталось и следа, лишь усмехнулся в ответ: — На свои бы лодыжки взглянули... Он встретился глазами со Штольманом — и испугался: взгляд у того был ужасающе диким, словно у подстреленного животного. — Зачем вы это делали? — всеми силами изображая невозмутимость, спросил коллежский советник. Убийца лишь засмеялся, — нахально, во весь голос, почти как Буравин на следственном эксперименте. — Теперь я понимаю, зачем вы так радушно привечали у себя Анисима Петровича, — с нескрываемым отвращением произнесла Анна Викторовна. — Вы у него выпытывали сведения, ведь так? Штольман едва сдержался, чтобы не наставить негодяю еще синяков. "Бедный Анисим Петрович, — с горечью подумал он, — он сам подписал приговор для своих близких, даже не сознавая этого..."