***
Солнце тусклым пятном просвечивало сквозь пепельно-серые тучи, плотно обложившие пасмурное весеннее небо. В такие дни полутемный больничный коридор казался еще более тоскливым и мрачным, нежели когда-либо. Профессор Сипягин сам лично взялся оперировать жену своего знакомого. Штольману оставалось только ждать. Выглядел коллежский советник неважно: пиджак, всегда столь безупречно сидевший на нем, был изрядно помят, галстук сбился, плечи согнулись. А на душе лежал тяжелый камень. "Следовало сразу прекратить дуэль. А лучше — вообще ее не затевать. Было бы намного легче показаться трусом в глазах общества, нежели нести на своей совести подобную тяжесть. Но я повел себя как идиот, во многом уподобившись этому запальчивому негодяю..." Перед глазами, словно иллюстрации из книги, промчались воспоминания прошлого. Осень 1888 года... Первое знакомство с Анной... Первые дела, которые она помогала ему раскрыть... Как долго, как упорно она пыталась убедить его в своих способностях! Как надеялась с их помощью сделать этот мир лучше! Тогда он не верил ей, даже высмеивал. Отмахивался, словно от назойливой мухи... — Как вам все-таки это удается... — Удается что? — Мешаться у меня под ногами... И все равно, несмотря на это, она продолжала ему помогать. Терпела его колкости, насмешки, порой даже откровенную грубость... — Вам просто хочется внимания. Вы хотите быть в центре, чтобы все охали и ахали: "Какая она таинственная..." — Мне очень жаль, что вы так думаете... Всегда прощала его за всё. Потому что любила без памяти. — Всякая душа — потемки, Анна Викторовна. Всякая. Даже моя. — А меня иногда неудержимо тянет в темноту... Он далеко не сразу ответил взаимностью на ее чувства. Крутил роман с другой женщиной на глазах у всего города... Даже странно, что при всем при этом ему не удалось разбить сердце этой доброй, искренней, светлой девушки. — Вам не следовало сюда приходить... — говорил он ей, когда она в очередной раз подвергала себя опасности из-за него. — Я просто очень боялась за вас... Уже тогда она была готова отдать за него свою жизнь. И вот теперь... — Яков Платоныч! — послышалось совсем рядом. Он поднял голову и увидел перед собой генерала Крушинина. — Мне сообщили о произошедшем. За час до того возле ворот особняка Крушининых остановилась пролетка. Приехавший в ней Иннокентий Лазарев, задыхаясь от переполнявшего его волнения, поведал Георгию Павловичу обо всем, что приключилось утром. — Вы, должно быть, приехали навестить вашего сына, — ответил Яков Платонович с безразличием. — Он находится в соседней палате... Георгий Павлович, задумчиво прикусивший нижнюю губу, пытался подобрать необходимые слова. — Прошу вас, выслушайте меня... Яков выпрямился, понимая, что разговор предстоит непростой. — Яков Платоныч, я прошу прощения у вас за недостойное поведение моего сына. Заверяю вас, он действовал непреднамеренно, и ежели возникнет надобность, я лично готов смыть его позор собственной кровью... "Он слишком щепетилен в вопросах чести, — подумал коллежский советник. — Старая школа..." — Полагаю, в этом нет необходимости. Наша дуэль окончена. Старый граф опустил голову; было видно, что он не знал, куда ему деться от стыда. — Я должен сказать вам, господин Штольман... — спустя некоторое время промолвил он, — поверьте, мне крайне неприятно касаться этой темы, просто я бы не желал, чтобы из-за этой... гнусной истории в вашей семье остались... неприятные последствия. — Что вы имеете в виду? — Дело в том, — с трудом промолвил Георгий Павлович, — что моему распутному сыну, к счастью, так и не удалось добиться... благосклонности вашей супруги. Он сам рассказал мне об этом. Я хорошо знаю Алексея и его умение очаровывать барышень, но вы можете быть совершенно спокойны: женщина, имеющая власть над мертвыми, оказалась ему не по зубам. — Весьма любезно с вашей стороны, — взглянул на него Яков с удивлением, не ожидая подобного тона, — и все же вы зря беспокоитесь на этот счет. Я всецело доверяю Анне Викторовне. Генерал облегченно выдохнул: — Хорошо, если так. Поверьте, Яков Платоныч, я бы не хотел, чтобы ваш брак разрушился из-за беспочвенных подозрений... — Странно, что вы мне это говорите. — Просто я понимаю вас, как никто другой. Знаю, как порой сложно выстроить по крупицам свое семейное счастье, и как легко, в одночасье, можно его потерять. — Понимаю вас. — Поверьте, Яков Платоныч: я знаю, о чем говорю. Много лет назад я тоже стрелялся из-за дамы, и дело закончилось гибелью моего соперника. Полагаю, вам об этом известно... — Я слышал об этой истории. Штольман обратил внимание на то, что его собеседник был крайне подавлен. — Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что совершил непоправимую ошибку. Тогда я был ослеплен ревностью, я не хотел уступать свою жену кому-то другому... И теперь, когда я видел, что та история почти в точности повторяется, мне было очень страшно за своего сына. Я боялся, что судьба на склоне моих лет покарает меня за свершённый когда-то грех... Но вы оказались благородным человеком. — Я понимаю ваши чувства... И тут генерал опустился перед ним на колени. — Благодарю вас, Яков Платоныч, за то, что сохранили жизнь моему сыну. Штольман при виде сего зрелища несколько растерялся: — Ну что вы, не стоит... К тому же я и сам был крайне близок к тому, чтобы лишить его жизни. И поверьте, я бы так и сделал, если бы ранение Анны Викторовны оказалось смертельным. "Возможно, именно так и случилось бы, — снова вернулась к коллежскому советнику тяжелая, мрачная мысль. — Убил бы его, а затем, скорее всего, и себя..." — И всё же вы этого не сделали. Не сделали, хотя вам очень сильно этого хотелось. Уж я-то не понаслышке знаю, как сильно порой хочется пристрелить негодяя, который смеет предъявлять права на вашу жену... "Вы правы, — подумал про себя Штольман, — не сделал. Не из страха перед каторгой; просто, сам того не осознавая, сумел сдержать себя в последний момент. Права была Анна: черта действительно существует..." Яков поймал себя на мысли, что испытывает к старшему Крушинину некоторое подобие сочувствия. — Вам тяжело думать о том, что таким негодяем оказался ваш единственный сын? Георгий Павлович наконец поднялся с колен: — Мне было нелегко это признавать. Штольман прислушался к тому, что происходило в палате, но пока что все было тихо. — Вашей вины в случившемся нет. Ваш сын уже давно не ребенок и сам решал, как ему поступить, — добавил он. — И все же я недоглядел за ним. Я как мог, старался оберегать его от всяческих невзгод, понимая, что фактически из-за меня они с Ксенией лишились матери. Пытался привить ему понятие чести, но, увы, не преуспел в этом. Я надеялся, что он однажды наберется мудрости и остепенится... Но я чрезмерно избаловал его. И теперь по моей вине пострадали другие люди... Казалось, мысли Штольмана находились где-то далеко, но спустя некоторое время он ответил: — Все мы порой оказываемся в сложном положении, Георгий Павлович. И очень сложно бывает предугадать, к чему может привести тот или иной выбор... Генерал отвел взгляд в сторону. Ему тяжело было вспоминать, как много лет назад его невеста, которую он полюбил всей душой, призналась ему в том, что любит другого и ждет от него ребенка. Как сокрушалась она о том, что ее возлюбленный бесследно исчез, и не могла убедить себя в том, что этот человек ее бросил. Как вынуждена была по настоянию матери пойти под венец с нелюбимым... Он ни разу не упрекнул ее ни в чем: в конце концов, она всегда была с ним предельно честна. Даже какое-то время пыталась его полюбить всей душой, но не смогла. Не слюбилось. Он все понимал и был добр со своей Машенькой, но так и не смог растопить ее сердце — ни заботой, ни любовью, ни подарками. Все те годы она испытывала к нему лишь искреннюю благодарность и теплую привязанность, и граф надеялся, что со временем эти чувства перерастут в нечто большее... Но когда на горизонте вновь объявился ее былой ухажер Гладких, даже эта надежда была разрушена. — И все же, будь у меня возможность вернуться в то время, я, без сомнения, поступил бы тогда по-другому... "Знай я о том, что случится после той дуэли, я, несомненно, нашел бы в себе силы отпустить ее", — думал он. "Лично просил бы государя о разводе. Что проку в фамильной чести, когда твоя любимая женщина погибает по твоей вине. К тому же я точно знаю, что окажись она в ту минуту на месте дуэли, она прикрыла бы собой не меня... С годами ко мне пришло это понимание. Но только ничего, совершенно ничего уже нельзя изменить..." — Ваша покойная супруга больше не держит на вас зла. Генерал обернулся. — Откуда вы знаете? — Ее дух недавно приходил к Анне Викторовне. Она попросила прощения у всех своих близких. С души Георгия Павловича словно свалился тяжелый камень. — Вам очень повезло с женой, Яков Платоныч. Надеюсь, вы будете с нею счастливы... А насчет Алекса не беспокойтесь: уж такой урок он теперь-то точно усвоит. И к чужой женщине больше за версту приблизиться не посмеет. К тому же я уже подобрал для него подходящую невесту. Красавица княжна из грузинской фамилии, с большим приданым и влиятельными родственниками... С такой точно не забалует. Яков одернул пиджак. — Честь имею. Дверь позади скрипнула, и из палаты вышел профессор. — Яков Платоныч... Штольман обеспокоенно спросил: — Доктор, как она? — Ее жизнь вне опасности, — улыбнулся Артемий Филиппыч. — Операция прошла успешно. Все в порядке: кризис уже миновал. Думаю, к лету ваша жена окончательно выздоровеет... — Я могу ее сейчас увидеть? — Да, разумеется. Только прошу не беспокоить ее лишний раз. В палате было довольно уютно и светло: не было того тяжелого беспросветного сумрака, что так уверенно царил в коридоре. Анна Викторовна лежала на узкой больничной кровати; лицо ее, весьма бледное от недавней потери крови, выражало бесконечное спокойствие и умиротворение. — Яков... — едва слышно прошептала она. — Ты... Мужчина подошел к ней и сел рядом, осторожно коснувшись ладонью ее руки. — Как ты себя чувствуешь? — Всё хорошо, — услышал он нежный голос Анны Викторовны. — Ты не должна была собой рисковать. — Я просто очень испугалась за вашу жизнь... — Не пожалев при этом своей собственной... — Я не могла поступить иначе. Этот Крушинин был слишком озлоблен и не собирался прекращать дуэль; он бы убил тебя, не встань я между вами. И тогда я себе ни за что не простила бы, что не вмешалась, имея возможность предотвратить... "Бедная моя, — подумал Штольман, поправляя ей прядь волос. — На самом деле ты боялась, очень боялась погибнуть. И все равно бросилась под выстрел, пытаясь изменить предначертанное. Прости: я не успел вовремя тебя оттолкнуть. Я оказался недостоин твоей любви..." — Анечка, милая, прости меня... Обещаю тебе: подобного больше не повторится. — Всё хорошо, — ласково улыбнулась ему Анна Викторовна. — Я люблю тебя. Яков крепко сжал ее руку в своей. — И все-таки, что за нечисть тебя туда привела? Женщина посмотрела на мужа задорным взглядом: — Дух Иволгина. Судя по лицу Якова Платоныча, он совершенно не ожидал такого ответа. — Смотрю, ты удивлен... — Признаться, не ожидал от него такого поступка. Жаль, что я уже не смогу отплатить ему тем же... — Не всё можно предотвратить, Яков Платонович. Даже я в этом отношении не всесильна. Боясь расстроить Анну Викторовну, Яков решил переменить тему разговора. — Какая-то ты сегодня... не такая. Сейчас она до боли напоминала ему прежнюю Анну — озорную юную барышню, не знавшую еще ни забот, ни горестей, ни опасностей, с которыми потом так безжалостно столкнула ее судьба. — Не такая — это какая? — Такая... светлая, что ли. Она улыбнулась. — Знаете, Яков Платонович: после того случая с моим похищением я очень долго не могла найти себе покоя. Я всё боялась: вдруг всё на самом деле происходило не так, как я это воспринимала и чувствовала... Помните госпожу Елеонскую, которая под воздействием гипноза уверовала в то, что она — молодая красавица? — Да. — Я очень боялась, что и со мной на самом деле происходит что-то подобное. Но сейчас, когда я очнулась здесь, я поняла, что тот кошмар ушел. Эти мысли больше не тревожат меня. Давно я не испытывала такое ощущение спокойствия... — Должно быть, это результат действия обезболивающих... — Нет-нет: просто теперь я по-настоящему осознала, что нахожусь в самой настоящей реальности — здесь, рядом с тобой... Мужчина оставил на ее щеке легкий, почти невесомый поцелуй. — Ты поспи. Тебе нужно восстанавливать силы. Я буду рядом.***
Григорий Викторович стоял возле больничных ворот, вдыхая сырой питерский воздух, курил и думал о том, насколько сильно переменились его взгляды на мир за последние несколько дней. Он изменил большинству своих жизненных принципов, взял в ассистенты женщину, воочию убедился в том, что даже среди женщин встречаются по-настоящему талантливые криминалисты, распрощался со своим неприглядным прошлым, помог полиции найти и изловить Маркова... Конечно, последнее никак не отменяло его прежних грехов. И все же судебный эксперт был уверен, что пусть частично, но смог он своим старанием мало-мальски искупить их. И еще он, подобно дипломированному врачу, помог спасти человеческую жизнь, да что там — целых три жизни: Татаринова, Анны Викторовны и Алексея Крушинина еще в довесок. Единственное, чем Григорий Викторович доволен не был, так это своей собственной невнимательностью: мало того, что не признал в своем стороже товарища по университету, так еще и позволял ему водить себя за нос всё это время... Обманули, подумал он, старого дурака. Поблизости послышались шаги: шаркающие, но еще достаточно твердые. А чуть позже из-за спины раздался мягкий голос профессора Сипягина: — Здравствуй, Гришенька. Заварзин обернулся. — Здравствуйте, Артемий Филиппыч. Простите, что впопыхах не поприветствовал вас должным образом. — Мне сказали, это ты наложил им повязки. Похвально, Гриша: не растерял еще своих былых навыков... — Скажите, профессор: как они? — Вижу, ты беспокоишься... — Ну разумеется. Крушинина, конечно, мне не особенно жалко: глупец возомнил себя едва ли не центром вселенной, за что и схлопотал. А вот за жизнь Анны Викторовны я беспокоюсь: все-таки мы с ней вполне сдружились за последние несколько дней. Да и Якову Платонычу я тоже, почитай, жизнью обязан. — Я извлек пули у обоих. Даст Бог, все будет в порядке. — Спасибо вам, Артемий Филиппыч. И прошу вас, не держите на меня зла за тот прискорбный случай. Он собирался было уже уйти, но профессор вновь окликнул его. — И ты не держи на меня зла, Гриша. Заварзин удивленно посмотрел на своего учителя. — Но ведь вы тогда были совершенно ни при чем... — Я поступил слишком строго по отношению к вам: и к Вадику Гуревичу, и к тебе. Ведь вы с ним были очень талантливыми студентами — особенно ты, дурья твоя башка. Из тебя мог бы выйти толковый врач, и сегодня я вновь в этом убедился... — Это уже не имеет значения, — пожал плечами Григорий Викторович. — Я сам был виноват, что вовремя не пресек это дело. И получил за то по заслугам. Тут уже ничего не попишешь.