***
- А я говорил, что надо предохраняться. От внезапности и возмущения Кабир давится кофе. Жаль, он у Зейна выходит великолепным, как и всё, к чему этот пакостник прикладывает желание и усилия. Возмущён не он один, кстати - Нафиса по-кошачьи щурит глаза, шипя: - Зейн! - Что, Зейн? Я, в отличии от кое-кого, знаю, как и где добыть контрацептивы, как для мужчин, так и для женщин. - и ведь даже не смущается, шельма! Кабир вытирает рот, про себя делая отметку уточнить информацию по столь щепетильному поводу - в Сефере, не смотря на все старания, с подобным туго. Однако, в его словах он не сомневается - Зейн уже не раз доказал, что может достать что угодно. И кого угодно тоже. Однако, полностью скрыть реакцию мальчишке не удаётся, но она другая - недоумение по полам с обидой. - Ты же говорила, что не хочешь детей... Сказала бы, я бы всё добыл сам. Нафиса вздыхает, украдкой косясь на мужа, но Кабир лишь понимающе накрывает её ладонь своей. Он знает, что она не хотела, что они не планировали, но... Разве этот ребёнок - не есть лучшее и самое сильное доказательство их любви? - Зейн... - она качает головой, прикусывая губу. Ладонь прохладная и влажная, не смотря на полуденный сухой, пустынный зной. Кабир понимает. Понимает и Зейн, садясь по другую сторону от Нафисы, совершенно другим, серьёзным и взрослым тоном говоря. - Я знаю. Не беспокойся, твой ребёнок не будет нежеланным. Я буду ждать и верить в него, оберегать и заботится, даже если ты сама не хочешь и не можешь. ...И сколько бы Кабир не признавал его как близкого их семьи, иногда придушить этого демона ему хочется. Очень хочется. Потому что первое это должен был сказать он! Он и говорил, когда узнал! Но у Зейна это звучит так важно, так твёрдо, так... совершенно несносно и бесяще! - Если ты попросишь прикоснуться к её животу и сделаешь это, обещаю, я отрежу тебе руку. - словно невзначай произносит Кабир. Зейн щурится, кивает, принимая вызов. Он не просит. Но в отместку о поле ребёнка и о том, что тот начал шевелиться, узнаёт быстрее его.***
Зейну шестнадцать, когда он баюкает Ясмин, бережно, словно ценнейшее в мире сокровище, дарованное ему самим творцом. Кабир качает головой - мальчишка, точнее, ещё юноша, продолжает его удивлять, но теперь-то можно признать, что приятно. "Ученик" его жены оказывается на редкость толковым парнем, не смотря на всё изначальное сумасбродство. Будь он постарше, его следовало опасаться, а так... Кабир даже не осознаёт, как тот становится одним из его самых близких и полезных подчиненных - уж больно много в голове этого недоразумения здравых и эффективных идей. Сотрудничество взаимовыгодно: Зейн помогает ему там и в том, где он не может официально, Кабир - поддерживает его род, взяв наследника древнего и приличного, но внезапно лишившегося главы дома на поруки до его совершеннолетия. Нафиса снова лишь улыбается, наблюдая за двумя самыми упрямыми и дорогими мужчинами в своей жизни, а Кабир... Кабир раз за разом думает, что если небеса благославят его сыном, он хотел бы, чтобы тот хоть немного, но походил на Зейна. Но только в его уме, а не в его вольнодумстве и характере! Создатель, этот мальчишка упрямее верблюда и хитрее змеи! Пока ещё воспитание и возраст удерживают его язык, но Кабир не обольщается: слух у Зейна, как у шайтана, а тот же язык, сдерживаемый за зубами, ими же и оттачивается каждый раз, когда приходится его вовремя прикусывать. Придёт время, и этот демон утопит весь Сефер в своём сладком яде. Одна отрада - у него самого и семьи к нему будет противоядие.***
- Антиправительственный заговор? Серьёзно?!! У Зейна виски бликуют серым, когда тот мечется, гневно шипя, по кабинету Кадира. Шаг его, как у духа пустыни, невесом, но несёт за собой бурю. В этот раз - из шёлка дорогого наряда. Годы прошли, и Кабир оказался прав в своём предсказании: из юноши вышел не муж, а сладкогласый демон. Пожелай Зейн, и любая бы в городе пошла за ним, как ифритом заколдованная, но... На счастье их города, человеколюбием в любой из форм тот не отличался, и к женщинам, как и к союзу с ними относился... своеобразно. Наверное, поэтому не смотря на завидное положение до сих пор умудрялся отваживать выгодные свадебные предложения без скандалов. - Приношу свои извинения, господин Кабир, но я бы лично её выпорол, если бы узнал! - прорычал тот, останавливаясь. Дернул головой, как лев, пытающийся снять аркан, да так и сел напротив, стискивая кулаки от гнева. И Кабиру легче. И Кабиру действительно легче от понимания того, что не он один готов придушить любимую женщину. Что не ему одному больно. У Зейна бликуют виски серым от первой, преждевременной, горестной седины. Смерть сначала отца, а после - матери, не подкосили его так, как предательство наставницы. Он поджимает губы, лучше Кабира понимая, что у Нафисы были причины оставить их обоих, но... - Ясмин? Как Ясмин? Нафиса любила дочь. Не могла не любить, не полюбить за то время, что они были единым целым, но... Даже любовь не смогла её остановить. Голос от горя омертвел. Кабир лишь взмахивает рукой - он не может, он просто не может быть рядом с дочерью сам, не сейчас, когда так больно, не с ней, так похожей на мать. Зейн бледнеет пуще прежнего, вставая. Только дышит шумно несколько секунд перед тем, как, поклонившись, произнести: - Не беспокойтесь. Я своё слово сдержу. Кабир понимает, о чём он, не сразу. Лишь когда стихает после ухода Зейна, звенящий на самом краешке сознания, детский плач.***
Если Зулейка заменила Ясмин мать, то Зейн стал ей дороже отца, и брата с дядей, которых у неё никогда не было. И не могло быть, уже... Тот всегда находит для неё время, не смотря на собственную занятость. Находил подарки, вызывающую самую искреннюю улыбку, становящиеся самыми любимыми. Ясмин четыре, когда Кабир видит в её глазах звёзды. Те самые, что горели в глазах Нафисы при взгляде на него самого. Зейн, звериным чутьём ощутив перемену, поднимает взгляд от кубиков, которые помогал Ясмин складывать и вскидывает бровь. Белые виски добавляют ему лет, оправдывая мудрость, но он всё ещё беспардонно молод. И одновременно слишком стар. Он переводит взгляд от замершего в дверях Кабира на Ясмин, снова на Кабира, на его дочь... Зейн - истинный ученик своей наставницы. Слишком проницательный, чтобы жить спокойно и счастливо. - Ты любишь её? Оникс взгляда горит мерно, мерцая изнутри. - Конечно да. Даже долг не заставил бы его столько быть с малышкой. Если бы он сам её не любил. Как продолжение женщины, которую уважал больше, чем кого-либо. Как дочь того, кто стал его патроном и союзником. Как собственное дитя. Кабир качает головой. Скорее всего, в нём говорит профессиональная болезнь, паранойя, но... Его наитие слишком редко даёт о себе знать, чтобы позволять ошибаться. Зейн выдыхает, отводя в сторону взгляд. - Знаешь, я даже удивлён, что этот разговор происходит сейчас, и про Ясмин, а не про наставницу... Но я понимаю, честно. И я люблю их обоих. Так люблю, что не позволю себе причинить им вреда, даже от своей руки. Ясмин - четыре. А Зейн, при всех своих пороках, не столько уж и многочисленных, но ярких, слишком благороден для чего-то столь... низкого и неестественного. Да и его дочь совсем ещё малышка, наверняка не понимает даже, для неё сейчас вся любовь одинаковая, а если нет - она забудет и это будет семейной байкой... Зейн оказывается мудрее него, не нашедшего сил прекратить их общение приказом. Кабир слишком хорошо помнил, сколько та плакала, потеряв мать. Их общение сходит на нет настолько плавно, что пару лет спустя Ясмин и не вспоминает того, на чьих руках засыпала чаще, чем на отцовских. Но именно его игрушки, до сих пор появляющиеся в их доме - самые её любимые, как и все его подарки. Ясмин четырнадцать, когда Кабир снова видит звезды в её взгляде, но Зейн... Зейн - истинное шайтаново отродье. Всего парой легко-насмешливых фраз он разбивает его дочери сердце, так легко и безболезненно, что этого не замечает даже она сама, намертво записав мужчину в свои вечные враги. Кабир чувствует гордость за них обоих и желание придушить Зейна, которое не возникало уже несколько лет.***
- Ты сошёл с ума. Зейн поднимает голову, и Кабир вспоминает мальчишку, некогда залезшего к его жене через окно. Даром, что этот юнец уже стал мужем, и в этот раз пострадал не глаз, а разбитые в кровь губы. Зейн большим пальцем утирает кровь, хмыкая. - Я?! Нет, Кабир. Из нас безумен только ты. А я до обидного здраво мыслю, учитывая, что полностью осознаю, во что ты вляпался в этот раз. И это накануне выборов и имея дочь! Этот ядовитый шакал слишком хорошо знает, куда кусать. Как будто Кабир не осознаёт! Но... Сейчас на весах нечто большее, чем его собственная жизнь. И даже больше, чем жизнь дочери. Нафиса это понимала. Всегда понимала. Теперь понимает и он. И не только это. - Мог бы хоть отправить её подальше, чтобы она не попалась этим шавкам, хоть на ту же учёбу, как она и хотела, но ты... - Зейн задыхается от осознания. - Ты забыл про Ясмин. Зейн смеётся, оскаливая окровавленные зубы. - И ты говоришь, что не безумен. Теперь его очередь отводить взгляд. Кабир сжимает кулаки, но признаёт: - Если ей будет грозить опасность, она уедет. - К тому моменту, когда ты признаешь, что она в опасности, она минимум пару раз чуть не умрёт. - жестко произносит Зейн, качая головой, но подходит ближе, вздыхая. - Совсем плохо без Нафисы, да? Некому удерживать от прыжка в бездну. Кабир воистину ненавидит Зейна за то, как часто тот оказывается прав. Шёлковые полы снова взмывают в воздух, чтобы опасть вниз, как Зейн вставший на колени перед ним. - Не беспокойся, Кабир. Я всегда буду рядом, чтобы напомнить, какое ты чудовище. И это - лучше любых контрактов и договоров, вернее любых клятв. Потому что если ему буду напоминать, кем он стал, если будут рядом вопреки этому, Кабир сможет остаться человеком. Взгляд желтых глаз отражается в чёрном, усиливая золотую кайму. Если Зейн - действительно демон, значит сможет найти путь из ада, что им вскоре предстоит.***
Ясмин, Ясмин, что же тебя так тянет к ему, так влечёт? К сини, что неба ярче, к словам, что меча острее, к голосу, что человеческим даже не назвать? Только есть что-то такое в Мятежнике, чему противостоять она не может. Что-то в древесном, смутно-знакомом запахе, в в ритме и интонациях, в мягком ехидстве. Что-то в сильных руках и подаренном цветке. Что-то знакомое, болезненно-родное, манящее, хоть так и неузнанное... Ясмин краснеет, прикрывая глаза и поглаживая бутон по лепесткам.***
Мальчишка! Пороть тебя некому, да? Устроил шоу, называется! Не сдержался. Не мог сдержаться, из всей толпы по глазам узнав. А узнав - не мог не завлечь. Песчаная буря страшна, но во всей пустыне не найдётся места спокойнее и тише, чем в её сердце. И она должна быть в сердце. Чтобы сберечь себя, чтобы собственное сохранить. Он не позволит ей навредить. И всё же... Мало, ох мало его били и пороли, раз так и не смогли выбить из него дурь! Зейн, нервно смеясь, снимает с себя маску Мятежника. Выступление, не смотря на всё, прошло по плану. Главное, не забыть передать стенографию выступления остальным. Идея может иметь много воплощений, как их костюм - несколько носителей. Всё же, он лицо публичное, и не всегда способен выступать лично, хоть и старается как можно чаще, как и поддерживать остальных всецело. Честно говоря, не он это начал, но... не стал прекращать, когда узнал. Слишком эффективной показалась идея и воплощение. Слишком удобно для него самого. Никто не заподозрит Мятежника, ставшего голосом народного недовольства в том, что он будет помогать тирану. И уж точно никто не поверит, что под индиговой тканью наряда пустынного кочевника окажется первый щёголь Сефера и один из приближенных Кабира. А также редкостный идиот, что неспособен удержаться от глупостей. Свобода в голову ударила, Зейн? Не свобода. Нечто мощнее и хуже. Нечто древнее и строже. Зейн смотрел Ясмин в глаза и видел звёзды. Звезды, в которых он когда-нибудь сгорит.